Текст книги "Запоздалый суд (Повести и рассказы)"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)
– Это, значит, самый главный в районе. Слышала, слышала. От Максима как-то слышала… А сюда-то как попал? Заплутался в лесу или… или сам, по своей воле, приехал?
– По своей воле и охоте, – ответил за секретаря райкома Леонид Семенович.
– Вам, поди, Максим нужен?
– Да, нужен.
– Так нет его дома. Спозаранок убежал муравьиную ограду ставить.
– Что за муравьиная ограда? – с удивлением спросил Федор Иванович.
Старуха, казалось, только и ждала этого вопроса. По нему она сразу же догадалась, что гость в лесном деле разбирается плохо, и принялась словоохотливо объяснять ему, зачем ставятся ограды. Сначала она похвалила муравьев за то, что они уничтожают всякую мелкую лесную нечисть. Потом объяснила, что Максим помогает муравьям разойтись по всему лесу, для чего переносит муравейники на новые места. И все бы хорошо, да кабаны по зимам вкапываются в муравейники и устраивают там свое логово. Вот и приходится муравейники огораживать.
– Вы уж подождите, – мягко попросила старуха. – Скоро должен вернуться. Да и машину тоже небось услышал… Проходите в дом, будьте гостями.
– Ну, что ж, Федор Иванович, будем? – весело полуспросил – полуутвердил Леонид Семенович.
– Будем! – в тон ему отозвался секретарь райкома.
Во дворе на них загавкала собака, но, увидев, что незнакомые люди идут с хозяйкой, тут же замолкла, медленно отошла к конюшне и влезла в конуру, как бы давая этим понять, что свой сторожевой долг она честно выполнила, а как там и что будет дальше – это уже не ее забота. Но тут же угрожающе зашипел, заклекотал большой грузный индюк. Маленькие индюшата, крутившиеся около матерей, тоже всполошились и, не понимая, чем так обеспокоился глава их семейства, подбежали к нему. «Не подходите, не подходите!» – продолжал шипеть индюк на незнакомых ему людей, и сине-пепельный мятый платочек на клюве, и зоб-мешок налились жарким багрянцем.
– Кыш, старый дурак! Кыш! – крикнула старуха, потом подняла с земли попавшийся под руку старый веник и швырнула им в индюка. Тот сложил растопыренные было бронзовые крылья, проворчал обиженно что-то вроде: «Вот она, черная людская неблагодарность: ты же оберегаешь свое потомство и в тебя же швыряются вениками!» – затем, гордо подняв голову на длинной шее, зашагал в дальний угол двора. Индюшата, распластав крылья и истошно попискивая, помчались за ним.
К небольшим сенцам ведет дощатый тротуар – гладкий, чисто вымытый. Из щелей между досками выглядывают лаковые листья подорожника, стебельки птичьей гречихи.
У ступенек, ведущих в сени, старуха сняла свои чесанки и в одних носках поднялась на крылечко. Гости последовали примеру, который подала хозяйка, и тоже оставили свои туфли на крылечке.
– Входите, входите, – еще раз пригласила Екатерина Филипповна и, как бы показывая дорогу, сама пошла впереди, отворила дверь в избу.
Крашеный пол застлан половиками. Направо от порога – аккуратно побеленная русская печь, с устьем, завешенным ситцевой занавеской. От печи идет дощатая, затейливо сколоченная елочкой, перегородка. Переборка делит помещение надвое; во второй комнате через распахнутую настежь дверь видна кровать под голубым, белыми цветами, покрывалом.
Гости прошли вперед и сели на диван, что стоял вдоль переборки. Один угол занимал стол с приставленными к нему стульями, другой – книжный шкаф, заваленный журналами и газетами. С потолка, над столом, свисала керосиновая лампа, громко, звучно именуемая «молнией». Когда-то эта десятилинейная лампа, среди своих более скромных, семи– и даже пятилинейных, сестриц казалась и впрямь светлой, как молния. И такие лампы лет десять назад в отдаленных глухих деревнях еще можно было встретить чуть не в каждом доме. Нынче везде их вытеснили электрические, и только вот здесь, на лесном кордоне, она еще красуется, как и в старые, теперь нам кажущиеся далекими, времена.
– Новостью хочу тебя порадовать, Леня, – дав гостям оглядеться, тоже усевшись у стола, снова заговорила хозяйка. – Через две недели Степан обещается приехать.
– С семьей? – уточнил Леонид Семенович.
– Майра-то [4]4
Майра – здесь: городская невестка.
[Закрыть]его не больно рвется к нам: и света, мол, нет, и телевизора. А внучата – эти уж точно не отстанут.
– Хорошо, Екатерина Филипповна. Подкинем их сюда, найдем машину. А знать-то я буду, наверное, не обойдет меня, когда приедет.
– Как обойти?! Он тебя уважает. К первому тебе, поди, и заявится. – Тут старуха остановилась, о чем-то думая про себя, покачала головой и уж потом только сказала: – А детей максимовских, скажу я тебе, испортил город. Коль и приедут, так целыми днями только и разговору про кино да спектакли. Ну, будто одно кино их и кормит, одним кином они сыты, – первый раз за все время разговора старуха засмеялась тихим рассыпчатым смехом. – И что дивно-то – в лесу ведь выросли! А теперь не нужен стал лес. У Степана же в городе росли, а теперь вместе с ним рвутся в лес. Вот и попробуй тут разберись… Ох, старая квашня, расселась, растабариваю, а что вы с дороги – про то и в ум не возьму… Посидите, я сиччас, сиччас.
Легким для ее лет, скорым шагом Екатерина Филипповна вышла в сени и вскоре же вернулась с отпотевшим эмалированным чайником в руках.
– Ленька, а нить-то так и не научился? – спрашивала она, выставляя на стол стаканы, и не понять было, в шутку или всерьез вела этот разговор. Федор Иванович заметил только, что старуха нет-нет да и хитро прищуривала глаза, взглядывая на директора лесхоза.
– Нет, еще не научился, – тоже полушутя-полусерьезно ответил Леонид Семенович.
– И не учись, – улыбнулась Екатерина Филипповна. – Лесника и шофера хмель губит.
– Уж не кырчаму ли ты принесла?
– Нет. Березовый сок. Жарко ведь, небось жажда томит, а я, старая греховодница, вас своими россказнями потчую.
Наполнив стаканы чуть мутноватым, светло-желтым напитком, Екатерина Филипповна подала их гостям.
Пока хозяйка несла от стола к дивану стаканы, и то они успели отпотеть – таким холодным был березовый сок. На вкус он немножко горчил и отдавал хмельным: должно быть, в сок были накрошены хлебные корки и добавлен мед – к стенкам стакана сразу налипли мелкие пузырьки. Но и горчинка, и хмельной дух делали этот чудесный освежающий напиток только еще более ароматным.
Максим Алексеевич возник в избе беззвучно как призрак. Его заметили, когда он – высокий, худощавый, в темно-синем форменном костюме и кирзовых сапогах – уже стоял у порога, снимая и вешая на гвоздь фуражку. Лицом Максим Алексеевич был схож с матерью; оно у него тоже было угловатое и в чем-то неправильное. Особенно же бросался в глаза выдававшийся вперед раздвоенный подбородок. Федор Иванович точно помнил, что где-то уже видел этот характерный подбородок, но где именно и когда приходилось ему видеть лесника, не знал.
– Оказывается, большие гости приехали, – между тем проговорил густым чистым басом Максим Алексеевич и подошел к гостям.
Здоровался он левой рукой. Федор Иванович еще раньше заметил, что на правой руке у лесника целы лишь большой и указательный пальцы, а ладони не было. Должно быть, фронтовое ранение.
– Не знал, не ведал, что приедете, – уже обращаясь больше к директору лесхоза, сказал Максим Алексеевич. – Больно кстати! А то завтра сам собирался. – И сел на свободный стул рядом с гостями.
– Случилось что-нибудь? – обеспокоенно спросил Леонид Семенович.
– Случиться не случилось, а дело до тебя есть, – сделал небольшую паузу и пояснил: – Мед хочу качать. Бидоны нужны. И новых ульев штук десяток тоже бы не помешали. Только вчера отделил два роя – куда их сажать? А еще и хотел человечка три-четыре в помощь попросить. Хотя бы на недельку.
– Найдем, – ответил Леонид Семенович, – И бидоны найдем, и людей пришлю… А что, соты – уже полны?
– В большей части ульев полны. А в некоторых полные уже вынул и новые, пустые поставил.
– Как думаешь, по четыре пуда выйдет?
«Дались ему эти пуды! – усмехнулся про себя Федор Иванович. – Одного ими донимал, теперь за другого взялся…»
– Будем стараться, чтобы вышло. Липа не сегодня завтра зацветет. С нее взяток хороший. Да и мед липовый – добрый мед… Самый-то лучший, конечно, это когда с разных цветков, он потому и зовется цветочным…
– Что ж, значит, так и можем сказать Федору Ивановичу: сдадим нынче государству половину районного плана? – гнул свое директор лесхоза. – Иван Иванович вон тоже дал слово получить не меньше, как по три пуда. Если и другие по столько сдадут…
– Иван-то Иванович небось опять семена илебера припрашивал? – на этот раз лесник перебил директора.
– Точно, припрашивал, – подтвердил Леонид Семенович. – Вот прямо при секретаре райкома об этих семенах говорил.
– Ладно, дам я ему семян. Хоть и сам по горсти собирал. Дам… А только скажу: илебер – что! Тереза теперь у меня растет-множится. Вот уж дает так дает меду! И главное – живучая, непривередливая, никакой землей не брезгует.
– Это та, что из Грузии получил? – спросил Леонид Семенович.
– Она самая.
Федор Иванович не вмешивается в разговор лесника с директором. Он и слово-то «тереза» первый раз слышит, даже не знает, трава это или дерево. Спросить – вроде неудобно.
– Сенокос-то закапчиваете? – продолжал выпытывать лесника Леонид Семенович.
– Разве что кое-где осталось. Теперь для себя косят, кто на посадках леса работал.
– А план?
– Выполнили и даже немного перекрыли. И посуху все сено сметали. Только два стожка под грибной дождь попали, остальное легло душистым, как чай, хоть заваривай…
Слушая лесника и директора лесхоза, Федор Иванович поймал себя на том, что хоть говорили они вроде бы о своих делах, но эти дела вчера еще далекие-далекие, теперь стали ему очень близкими. И не так уж важно, что не все он понимал в этих делах – важно, что все, о чем шел разговор, теперь он уже принимал близко к сердцу.
Лесник переводит свой взгляд с одного гостя на другого, похоже, что-то собирается спросить, но не решается. А может, его просто смущает присутствие секретаря райкома: как-никак не частый гость в его доме.
– Леонид Семенович… – неуверенно начинает лесник и опять скашивает глаза в сторону Федора Ивановича. – Вопрос, может, и не к месту…
– Давай, давай, чего уж там! – подбадривает директор лесхоза.
– Лосей стало чересчур много, – наконец решается Максим Алексеевич.
– Это что – плохо? – не утерпел, задал вопрос в упор Федор Иванович.
– Семь лет уже не давали лицензий, – ушел от прямого ответа лесник. И Федор Иванович понял его слова так, что тому захотелось на законных основаниях пристрелить лося.
Должно быть, директор лесхоза догадался, какой ход мысли дали секретарю райкома слова Максима Алексеевича, и предупредительно пояснил:
– Много молодых елей и сосенок губят – вот в чем дело.
– У меня не меньше трехсот гектаров пропало, – теперь осмелел и лесник. – Теперь хоть все сажай заново. Ни одного здорового деревца не осталось… И самих-то их жаль – живая ведь тварь – и деревья, лес жалко. Особенно сосняки. Я уж так подумал: не огородить ли участки хвойного молодняка.
– Я тоже об этом думал, – отозвался Леонид Семенович. – С бумагой и карандашом в руках прикидку делал. Но больно уж дорого обойдется ограда…
– В Верхних болотах их вон целое стадо. Больше сорока голов я насчитал. Еще шестьдесят, а то и все семьдесят ушло на Сурскую старицу. Зимой, понятное дело, обратно заявятся на мою голову.
– Это сейчас на реку их гонят из леса комары и пауты, – опять пояснил для Федора Ивановича директор лесхоза.
«Ты погляди-ка, сколько всяких проблем в этом лесу! Чего уж казалось проще: мало осталось лосей – не трогать их, запретить истребление. Запретили, теперь много развелось, радоваться бы надо – ан нет, новые сложности…»
– Выходит, лоси приносят вред? – спросил Федор Иванович.
– Осину и ольху не жалко бы, – опять не прямо ответил на его вопрос Максим Алексеевич.
– Придется взять лицензию голов на двадцать, – более определенно высказался директор лесхоза. – Не то не уберечь нам боры и ельники.
Максим Алексеевич облегченно вздохнул и уже другим голосом сказал:
– Сильный зверь и красивый… Помнишь, Леонид Семенович, как прошлой осенью дрались самцы?
– Как не помнить!
– Вот тот, что победил тогда, с ветвистыми такими рогами, нынче стадо в Верхних болотах водит.
– Осенью мы еще разок специально приедем, – пообещал директор. – К тому же Федору Ивановичу хочется рыбку половить.
– Рыбку? – переспросил лесник. – Рыбка пойманная есть.
– Это не то. Ему самому хочется с удочкой посидеть.
– Хорошее дело, – одобрил Максим Алексеевич. – Только нынче клев плохой. Разве что ближе к вечеру рыба заиграет.
– Почему? – не поyял Федор Иванович.
– А после обеда будет дождь, – спокойно, как о чем-то совершенно определенном, ответил лесник.
– Вот бы! – обрадованно воскликнул Федор Иванович, и мысли его сразу же ушли далеко-далеко отсюда – на изнывающие от жары поля района.
– Только дойдет ли до полей?! – хорошо понял секретаря райкома лесyик, а потом добавил: – В лесу-то наверняка будет. Ведь лес – он как? Он сам себя поливает. Жарко, а в лесу влаги много, она на солнце выпаривается и превращается в дождевую тучу…
– Тогда нам придется поспешать, – по-своему истолковал для себя слова лесника Леонид Семенович. – А то для нашего вездехода не везде ход – передняя передача не работает.
– Ну, убежать-то успеете, – засмеялся Максим Алексеевич, – А вообще-то приезжать надо с ночевкой. Рыба здесь непуганая. Не успеешь закинуть удочку – уже потянула. Айдате покажу.
Федор Иванович взглянул на часы: одиннадцатый.
Что ж, времени еще немного, можно и поглядеть.
Двором, затем через дверцу в заборе, они вышли на огород. По одну сторону тропы – грядки моркови, огурцов, помидоров, репы, по другую – картошка. Бледно-розовые цветы ее кажутся по-особенному нежными среди густой зелени. Как и весь огород, окруженный лесом, тоже кажется светлой-светлой поляной. На яблонях в саду, на ближних деревьях – скворечники, скворечники, их столько, что и не сосчитать.
Максим Алексеевич, походя, выдернул с корнем толстый стебель осота, а следом за ним – маленький, всего с двумя листиками, кленок, проклюнувшийся между огуречными грядками.
– Здесь нас и сорняки одолевают, и вот такие самостийные лесные посадки. Чуть-чуть проглядел – вместо огурца вот такой кленок или вяз вырастет…
Солнце поднялось уже высоко, и на открытом месте чувствительно припекало. Однако ничто пока еще не предвещало дождя, в воздухе не было никаких признаков предгрозовой духоты. Может, Максим Алексеевич ошибся в своем предсказании? Федор Иванович поглядел на идущего впереди лесника, на его седой затылок, и позавидовал легкому упругому шагу этого уже давно не молодого человека. Вот что значит жить в лесу – и старый ходит бодрее молодого!
Прямо за огородом начинался бор. Теперь ноги мягко тонули в толстом слое слежавшихся иголок. Остро и духовито пахло разогретой смолой. Воздух был так чист, так густо пропитан лесными запахами и напоен озоном, что Федор Иванович почувствовал, как у него слегка закружилась голова.
Тропинка вела все вниз и вниз, и вскоре меж деревьями засипела, засверкала вода.
Озеро, к которому они пришли, было довольно большим. Ближний его край имел плавное закругление, даль-ний, постепенно вытягиваясь, терялся в частых зарослях осинника.
Они остановились на низком, пологом берегу озера. А противоположный берег был высок, крут, и деревья на нем казались великанами, уходящими вершинами в самое небо. Где-то посредине озера плавала стая уток, Федор Иванович поначалу принял их за домашних и только позже заметил, что шеи у них вроде бы длинноваты для домашних.
– Чирки, – как бы окончательно рассеивая его сомнения, сказал Максим Алексеевич. – И ведь надо – никакого страха не имеют, плавают себе вместе с домашними утками. А выношу отруби – так первыми накидываются.
– Выходит, одни расходы с ними, – усмехнулся Леонид Семенович.
– Зато чего стоит посмотреть, как они над озером кружат! Да и здесь, на воде, вместе с домашней дикую птицу когда видишь, хорошо как-то на сердце делается.
– А охотнички тут не появляются? – поинтересовался Федор Иванович.
– Тут они меня побаиваются. – Лесник засмеялся, и не понять было, то ли в шутку, то ли всерьез надо было принимать его слова.
Чуть в стороне, на берегу виднелась наполовину вытянутая из воды лодка. Должно быть, лодку выдолбили из большой дуплистой липы; нос ее был аккуратно заострен, а корма заколочена досками и тщательно просмолена. Ближе к корме в лодку вделана широкая скамеечка.
Максим Алексеевич подошел к лодке, склонился над скамеечкой и вытащил из-под нее небольшой, свернутый рулончиком кусок бересты. Большим и указательным пальцами он отцепил от бересты крючок, размотал с рулончика около метра капроновой лески.
– Нацепишь на такую вот нехитрую снасть размоченную рожь или насадишь гольцов и на лодке разбросаешь по озеру, – сказал лесник. – Через полчаса проедешь, вытащишь – везде по рыбине… Не поленитесь, приезжайте как-нибудь с субботы на воскресенье. Можно и без удочек, этого добра у меня достаточно.
– А на настоящую удочку, с удилищем, клюет? – деловито осведомился Федор Иванович, чувствуя, как в нем опять начинает просыпаться рыбацкая страсть.
– С удилищем, поскольку с берега, – немного похуже, – ответил Максим Алексеевич. – Самый клев – на середине озера. – И, замотав леску обратно на бересту, кинул се на дно лодки.
– Рыбу сюда сами запускали или…
– Карпов, – сами, а остальную, надо думать, занесли утки. Окуня даже, пожалуй, чересчур много стало, карпу не дают покою…
– Прекрасная рыба – карп, особенно в сметане! – с вожделением воскликнул Федор Иванович и, как бы убоявшись, что его могут принять не столь за рыбо-лова, сколь за рыбо-еда, добавил: – Ну, правда, ловить его – не простое дело.
– Очень хитрая рыба! – поддержал его Максим Алексеевич.
– На что он у вас лучше всего берет? – уже с чисто деловым интересом продолжал выспрашивать Федор Иванович.
– Признаться, на удочку сам я не ловил. Это вон мой брательник, Степан, когда в отпуск приезжает, занимается. Ничего не скажешь: у него получается. Сразу же, как только заявится, начинает сырой, разве что ошпаренной кипятком, картошкой подкармливать. Покормит так с недельку, а уж потом ловит. Получается! – повторил лесник.
Затем он подошел к стоящей у самой воды раскидистой ольхе и, отогнув привязанную к ней проволоку, начал тянуть. Леонид Семенович поспешил на помощь. И вскоре из воды тяжело, медленно выползла плетенная из ивовых прутьев морда, а в ней шумно забилась, заплескалась рыба.
Максим Алексеевич вытянул морду на бережок повыше, подале от воды, и опрокинул ее содержимое на траву. Улов был почти сплошь из окуней. Бойкие, верткие, они отчаянно заплясали, запрыгали, стремясь вернуться в родную стихию и сантиметр за сантиметром приближаясь к воде, по постепенно слабели, обессилевали, затихали.
– Двенадцать! – вслух подытожил свой подсчет Федор Иванович.
При виде трепещущей рыбы у него и внутри тоже словно бы что-то дрогнуло, затрепетало. Он принялся хватать бьющуюся рыбу и кидать в небольшое углубление на берегу.
– А морду с чем закидываете? – хотелось, на всякий случай, знать и это.
Максим Алексеевич, должно быть, уже понял, что имеет дело с настоящим рыбаком, и отвечал на вопросы секретаря райкома обстоятельно, серьезно:
– Хорошо идет на копченое или чуток подпортившееся мясо.
Вытащили вторую морду. В ней оказалось восемь добрых, словно бы на подбор, окуней.
Сложив морды в лодку, лесник вытащил из кармана полиэтиленовый мешочек, зачерпнул в него воды и побросал в воду пойманную рыбу. Окуньки разом ожили, заплескались, забрызгав лицо и форменную куртку лесника.
– Держи! – протянул он набитый рыбой мешочек Леониду Семеновичу, – Вернетесь домой – уху сварите. Уха из окуней считается вкусной. Стерляжьей-то, конечно, уступит, но не на много.
– Ну вот, ты ловил, а мы будем уху хлебать, – заколебался было Леонид Семенович.
– Нам-то она уже приелась, чудак-человек, – усмехнулся лесник. Усмехнулся по-доброму, широко.
– Тавдабусь тогда, – поблагодарил Леонид Семенович.
– Ну, а теперь пойдемте немного перекусим, да хоть грибов наберите на дорогу. Из леса, говорят, негоже возвращаться с пустыми руками.
Последние слова Максим Алексеевич сказал серьезно, без улыбки, с твердой верой в их истинность. И Федору Ивановичу эта вера в какую-то древнюю, не от языческих ли еще времен идущую, примету даже понравилась.
Ему нынче все нравилось, все наводило на радостные мысли. Нравился и вот этот идущий впереди старый человек в темно-синем рабочем костюме и кирзовых сапогах; нравилась его обстоятельность во всем, его близость, если не сказать родственность, к лесу и его обитателям, ко всему, что этого человека окружало. Даже вот эта его мягкая, неслышная, вырабатывавшаяся годами и десятилетиями походка, и то для Федора Ивановича была исполнена мудрого смысла. Радовался Федор Иванович и тому, что сам так близко соприкоснулся с живой природой, с той самой первозданной природой, о которой в наш атомный век начинаем знать больше по книгам да по телевизионному «Клубу кинопутешествий», а чтобы самим, своими глазами увидеть – на это и времени не хватает, да и самой «живой природы» остается все меньше и меньше…
Сколько раз уже он собирался на праздники, на выходные ли дни «махнуть» на рыбалку или с семьей «удариться» по грибы; и уже снасти не раз готовил, корзины из кладовки доставал – увы! обязательно находились какие-то неотложные дела и удерживали дома… Ну да дела делами, а уж если откровенно, то, видно, больше-то на словах он рвался на природу. Ведь и нынче, в пустой, ничем важным не занятый день, и то не очень-то рванулся, а лишь с большим трудом дал уговорить себя Леониду Семеновичу…
Когда они вернулись на кордон, то увидели у сарая чалую, похоже, недавно выпряженную лошадь. Она стояла у телеги и аппетитно хрумкала свеженакошенную траву.
Из летней кухни тянуло дымком и запахом жареных грибов – таким вкусным, что сразу слюнки потекли.
– Ну вот, пока мы ходили, и моя хозяйка приехала, – обрадованно проговорил Максим Алексеевич и пояснил: – На соседней пасеке была.
В доме их встретила среднего росточка русоволосая женщина с невыразимо синими глазами. Выглядела она уже пожилой, под стать Максиму, а ясный свет ее глаз заставлял забывать о возрасте, намного убавляя его.
Хозяйка коротко назвалась Марьей и, не теряя времени, тут же принялась собирать на стол. А когда водрузила посреди тарелок с хлебом и закусками огромную сковородку жареных грибов, спросила мужа:
– Я пока не нужна?
– А что случилось? – обеспокоился Максим Алексеевич.
– Улей роится. Не знаю, одна мама справится ли. Побегу помогу ей. – И, обернувшись к гостям, приветливо, радушно: – Да вы кушайте, кушайте, не обращайте внимания…
А когда хозяйка ушла, Максим Алексеевич, словно бы исполняя ее наказ, тоже попотчевал гостей:
– Ешьте, ешьте на доброе здоровье.
Федор Иванович с небывалым аппетитом разделался с прожаренной на дымном костре ножкой индюка, а потом, уже не спеша, наслаждаясь, принялся за жареные грибы. Давно не едал он ничего столь же вкусного! Ну, еще и то сказать: часто ли приходилось ему есть обед с такой вкуснейшей приправой, как чистый лесной воздух?!
Под конец, прихлебывая и смакуя душистый, заваренный разными травами чай, он блаженно улыбался и мысленно повторял про себя: этот первый раз не будет последним. Он обязательно приедет сюда, на здешние пруды и озера, под своды этих могучих сосен, к этим милым, радушным людям, приедет еще и еще!..
Дождь догнал их где-то на полпути к дому.
Разом вдруг зашумела листва, и нарастающий с каждой новой секундой ливень обрушился на деревья, на парусинный верх «газика», встал стеклянной стеной впереди машины. Ливень был столь обильным, что вскоре же по земле заручьились мутные потоки. Хорошо, что они к тому времени уже успели выехать на главную насыпную дорогу и можно было не бояться застрять в какой-нибудь колдобине.
Говорили мало, каждый думая о своем.
Федор Иванович думал, что после нынешней поездки забот у него прибавится. Лесникам на кордоны надо проводить электричество. Да, это недешево, расстояния большие, не раз в Чебоксарах об этом придется разговор вести. Но – делать надо. Надо, чтобы и у лесников были и телевизоры, и холодильники, чтобы они жили, как и все люди живут… И насчет пасек надо подумать. Нельзя ехать на одном энтузиазме Максимов Алексеевичей, энтузиазму нужна деловая поддержка. А то мед все любят, считают его вроде бы даровым продуктом, однако же возиться с пчелами никто не хочет. Нелепость какая-то!.. А грибы? Вот уж воистину даровой продукт, бесплатный дар леса. И какой вкусный и питательный продукт! А взять не можем… Завтра же надо собрать в райкоме заготовителей. И заводы пусть в выходные дни вывозить рабочих по грибы. Разве плохо, если в каждом доме будет вдоволь их сушеных, соленых или маринованных?!
Четыре года живет Федор Иванович в этом районе. И с каждым годом ближе, понятней становятся ему и поля, и соленья района, и люди, живущие в этих селеньях, в здешнем городке. По утрам, пока еще нет посетителей, любит Федор Иванович мысленно оглядеть из райкомовского Кабинета свой район. И замечает, что взгляд его с каждым новым годом становится вроде бы пошире и проникает все глубже и глубже.
В глубину лесных проблем он за нынешний день, понятное дело, еще как следует не проник: все тут не так просто. Но, возвращаясь вот сейчас из поездки, он знал, что после нынешнего дня его секретарский взгляд на район стал еще шире. А что забот и хлопот прибавилось – что ж, такая уж у него работа. Волков бояться – в лес не ходить…
А еще он представил, как завтра утром к нему в кабинет придет Александр Анатольевич и донельзя удивится, узнав, что первый секретарь райкома провел целый день в обществе «скучного деляги», как он честит Леонида Семеновича. И Федор Иванович не будет ни в чем разуверять второго секретаря, а только напомнит народную мудрость насчет пуда соли и добавит, что они, руководители райкома, с Леонидом Семеновичем не только пуда соли не съели, а даже по тарелке супа вместе не выхлебали…
Только уже перед самым городком Федор Иванович очнулся от своих мыслей и заметил, что дождя здесь нет. Вроде бы все время шел за ними вдогонку, а тут отстал.
«Ну, дорогу-то мы ему показали. Может, к ночи соберется… Надо, надо полям дождя!»
Перевод Семена Шуртакова
