Текст книги "Пламя над тундрой"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Заперев склад, Василий Михайлович направился домой. На пути его встретил запыхавшийся Ефим Шарыпов. Лицо блестело от пота. Ефим был без тужурки.
– Куда бежишь, что случилось? – Чекмарев подозрительно смотрел на Шарыпова. Не пьян ли? Нет, чуванец был трезв. С трудом переводя дыхание, тот выговорил:
– Беда, Михайлович… Баба помирает… Родит…
– Да ей же еще рано, – Чекмарев, как и все жители села, был в курсе всех семейных дел каждого марковца. – Седьмой месяц только пошел…
– Дура баба, – Шарыпов стер ладонью с лица крупные капли пота. – Пока я у тебя сидел, она бочку с кетой соленой ворочала из старого сарая в новый. Ну и жилу надорвала… Орет баба… Боюсь, помрет… Бабы говорят, надо на ее живот доску ложить и ногами становиться, чтобы ребенок вышел. Боюсь…
– Не смей, – почти крикнул Чекмарев. – Жди меня. Я сейчас Черепахина приведу.
– Не пойдет он, – покачал головой Шарыпов.
– Пойдет, – Чекмарев толкнул в спину Ефима. – Беги к своей да смотри, чтобы ее не трогали!
Чекмарев побежал к дому Черепахина. Стремительно вошел в квартиру, забыв снять шапку. В доме было тепло. Пахло свежесваренным кофе и хорошим табаком. На овальном столе большим желто-матовым шаром светилась лампа. Скатерть пестрела яркой расцветкой карт. Черепахин раскладывал пасьянс. За ним наблюдала Микаэла, крупная белокурая американка с розовым лицом, и ее новый муж Джоу, похожий на мексиканца. Рядом с женой он выглядел щуплым и маленьким.
– Чем могу служить? – Черепахин не скрывал своего недовольства, хотя накануне по-приятельски беседовал с Чекмаревым, но приходил он, чтобы убедиться в отсутствии товаров на складе.
– Требуется медицинская помощь, – торопливо проговорил Чекмарев.
– То есть? – не переставая раскладывать карты, спросил Черепахин. – Вы порезались или голова болит? Могу порошочки…
– У жены Ефима Шарыпова начались преждевременные роды. И, кажется, очень тяжелые, – перебил его Чекмарев.
– Ну и что? Чем я могу помочь? – пожал плечами Черепахин, потер переносицу и сделал глоток кофе из чашки, посмаковал его:
– Вы же фельдшер! – воскликнул Чекмарев.
– Был, был, дорогой Василий Михайлович, – улыбнулся Черепахин и, откинувшись, полюбовался пасьянсом. – Кажется, получилось удачно. Как вы думаете, дорогая Микаэла?
– О да, конечно, – американка игриво смотрела на Чекмарева своими голубыми глазами, потянулась, заложив руки за голову и выставив грудь. Она давно заигрывала с Чекмаревым.
– Господин Черепахин! – повысил голос Чекмарев. – Женщина нуждается в помощи!
– Послушайте, – Черепахин повернулся к Чекмареву всем корпусом и с нескрываемым неудовольствием продолжал: – Какое мне дело до какой-то там чуванки. Рожает – пусть рожает, на то она и женщина. – На его пухлом лице появилась циничная ухмылка.
– К тому же у меня гости! – Черепахин погладил бородку и вздохнул. – Дети без боли на свет не появляются. Так-то.
Микаэла, плохо понимавшая по-русски, напряженно вслушивалась в разговор Черепахина и Чекмарева, переводя с одного на другого голубые глаза, полные любопытства. Она понимала, что происходило что-то значительное, но не могла понять, в чем дело. Американка встала и, оказавшись ростом выше Чекмарева, подошла к нему, спросила, чем он взволнован. Чекмарев коротко объяснил, и Микаэла, коснувшись его широкого плеча, похвалила:
– О, вы заботливый, мистер Чекмарев. Я бы хотела, чтобы и обо мне так заботились, только не по подобной причине. Ха-ха-ха! – Она смеялась, прищурив глаза, но не сводя взгляда с Чекмарева.
– Гости подождут, – не обращая внимания на американку, сказал, едва сдерживая ярость, Чекмарев. – Никто, кроме вас, не может оказать Шарыповой помощь.
– Да поймите, несносный вы человек, – хлопнул Черепахин рукой по картам. – Я давно уже перестал практиковать и… и… не могу, не хочу наконец! Понятно вам?
– Подлец! – коротко, точно ударив хлыстом, произнес Чекмарев, едва сдерживая себя, чтобы не вытащить силой Черепахина из-за стола и не прогнать через все селение. Чуть не сбив с ног Микаэлу, он выбежал от Черепахина. Его трясло от негодования. Быстро темнело. Заметно похолодало. Он остановился и беспомощно оглянулся – что же делать, чем помочь жене Шарыпова? Над Марково стояла тишина. Где-то хлопнула дверь, заскулила и тут же умолкла собака. Темно-синие, почти черные, лохматые тучи, похожие на небрежные мазки, гигантской кистью неподвижно висели в небе, и на его фоне крест на церкви казался черным, зловещим. Все застыло, как бы прислушиваясь к чему-то опасному. В душе Чекмарева шевельнулась тревога, беспокойство.
– Что за черт! Неужели нервы? Все из-за этого гада.
Он обругал Черепахина и подумал: «Сволочь, а не человек. Рядом умирает женщина, мать, а он пасьянс раскладывает». У Василия Михайловича никак не укладывалось в голове поведение Черепахина. Ведь медик! Учили его святому делу – помогать, облегчать страдания людей, а он все забыл, бросил и в коммерцию пустился.
Чекмарев вспомнил рассказы марковцев о Черепахине, о том, что он вместо лекарств с Ново-Мариинска на казенных нартах и катерах товары возил и обменивал их на пушнину и, однако, это не мешало ему по-прежнему из казны получать жалованье как фельдшеру.
– Ну, подожди! – Чекмарев сжал кулаки. – Полный расчет получишь!
Василий Михайлович решительным шагом направился к дому Шарыпова. Оттуда донеслись крики, причитания. Чекмарев прибавил шаг. Из темноты, точно пьяный, качаясь и всхлипывая, вышел Ефим. Чекмарев схватил его за руку:
– Что с женой? Куда ты?
– Нет моей Матрены… нет… Новая изба ей гробом стала. – Шарыпов затрясся от рыданий.
Чекмарев обнял Шарыпова за плечи крепко, бережно, по-братски… Он знал, как Ефим любил жену, и не находил слов утешения. Да и нужны ли они.
2
Беспокойное чувство, с которым Свенсон покидал Ном, постепенно проходило. Стайн оказался хорошим попутчиком. Он ничем не подчеркивал, что стал начальником Свенсона, держался на равной ноге, не прочь был выпить одну-другую рюмку брэнди, перекинуться в карты, поболтать. Но больше всего он любил слушать рассказы Олафа о Чукотке. Было ли это восхищение искренним или расчетливым – Свенсон не задумывался. Стайн уже хорошо представлял себе не только обстановку, в которой ему предстояло работать, но и людей, что было особенно важно. Свенсон оказался неплохим психологом. Он так точно обрисовал чукчей и купцов, что при встрече с ними Стайн мог бы безошибочно узнать, кто из них Бирич, кто Тренев, кто Бесекерский, кто «Северная Семирамида», как назвал Олаф жену молодого Бирича Елену Дмитриевну. В то же время Свенсон очень мало узнал о Стайне, который умело избегал разговоров о себе. Подумав об этом, Олаф сказал себе: «Чем меньше знаю о нем, тем меньше беспокойства», но при воспоминании о грузе Стайна в трюмах шхуны тревога овладевала им. Сумеет ли Стайн незаметно забрать и увезти в тундру оружие? Трудно, очень трудно что-нибудь делать тайно на Чукотке. Там каждый шаг любого человека на виду у всех.
Свенсон решил по прибытии в Ново-Мариинск как можно быстрее расстаться со Стайном. При необходимости это послужит некоторым алиби. Свенсон не мог не отдать должное Стайну за то, что он абсолютно не вмешивается в корабельные дела, ведет себя на шхуне как примерный пассажир, позволяя только одну вольность – часто заходить в рубку. Был хмурый осенний день. С серого, в грязноватых тучах неба сеял холодный бус. Но Свенсон чувствовал себя отлично. Он стоял у иллюминатора, покуривая трубку. В каюте, отделанной красным деревом, сладковато пахло хорошим табаком.
Стайн полулежал на диване, листал записную книжку и что-то тихо напевал. Свенсон смотрел сквозь толстое стекло иллюминатора на серо-синеватую воду Берингова моря. Мысли текли неторопливые, спокойные. Олаф мечтал стать единственным скупщиком пушнины на Чукотке. Серьезного конкурента у него там нет, но мелкие коммерсанты и спекулянты, вместе взятые, выменивают у туземцев все же больше меха, чем он. Устранить их очень трудно, но это осуществимо и особенно в такое время, как сейчас. В России хаос, скоро совсем прекратится завоз товаров на Чукотку из России. Он станет единственным их поставщиком товаров, поставит в зависимость, а потом и разорит всех этих малковых, биричей, микаэл. В этом ему поможет Стайн. Видя себя в мечтах уже полновластным хозяином Чукотки, Олаф Свенсон открыл сервант, достал бутылку коньяку и две рюмки.
– Надеюсь, Сэм, что от рюмки мартини вы не откажетесь?
Стайн оторвался от своей книжки, заложив страницу, и поднялся с дивана. Следя, как темная, золотистая влага поднимается в хрустале, Сэм спросил:
– А не хотелось бы вам побывать на берегах Охотского моря? Ну, скажем, в том же Охотске?
Олаф, не отвечая, поднял свою рюмку и неторопливо выпил коньяк.
– Хороший. Как на ваш вкус, Сэм?
– Отличный, – согласился Стайн, – но вы не ответили на мой вопрос.
– А для чего? – Свенсон сел в кресло. – Я не успеваю пушнину скупать на Чукотке.
– В Охотске есть кое-что подороже меха, – Сэм потряс записной книжкой.
– Что же? – без особого любопытства спросил Олаф.
Стайн раскрыл книжку:
– Недавно в одной газете была статья инженера Пюрингтона, который возглавлял американскую геологическую экспедицию на Охотском побережье.
– О чем же пишет ваш инженер? – Олаф вновь наполнил рюмки.
– Слушайте. – Сэм начал читать: – «Если взять в качестве центра Охотск и провести круг радиусом в 112 километров, то внутри его все реки и ручьи, подвергавшиеся разведке, окажутся золотоносными. Русская золотопромышленная компания «Кольцов-Фогельман» с 1914 по 1917 год добыла золота на 2 миллиона долларов, не считая золота, добытого на других мелких приисках».
Сэм, поднял голову и встретился взглядом со Свенсоном ожидая увидеть, какое впечатление произвело на него сообщение инженера. Свенсон не мог не заметить, как горели жадностью глаза Стайна, но сам Олаф помрачнел. Стайн поступает нетактично. Разговор о золоте для Свенсона был неприятен, и он сухо ответил:
– Я больше золотом не занимаюсь. При удобном случае открою там только фактории. Прошу!
Он указал на рюмки. Беря свода, Сэм, не замечая перемены в Свенсоне, с воодушевлением говорил:
– Напрасно, напрасно. А я обязательно побываю там, обязательно. Поеду туда! Я не сомневаюсь, что там будет, второй Клондайк. И он должен быть наш, черт побери!..
– Но русские, – напомнил Свенсон.
– Русские? – переспросил Стайн и, подумав, взмахнул книжкой так, что зашелестели ее страницы. – При чем здесь русские? Они будут работать в наших компаниях, как русские на Аляске. Запомните, Олаф, русские как нация уже не существуют! Россия развалилась, и из нее выйдет несколько вполне приличных колоний… Ну, об этом пусть думает Вудро… – Он поднял рюмку. – За наши успехи!
Они выпили. Олаф снова набил трубку и, раскуривая, сказал:
– Когда создадите свою компанию и ее акции пойдут вверх, я куплю контрольный пакет, и президент компании Стайн мне в этом поможет.
Они рассмеялись. У Олафа улучшилось настроение, и он предложил выйти прогуляться по палубе.
Моросило. Было холодно и сыро. Свенсон и Стайн, разгоряченные коньяком, не замечали непогоды.
«Нанук» пересекала Берингово море. Слабый северо-западный ветер гнал навстречу судну низкие волны, они лениво плескались о скулы шхуны и расступались перед ее форштевнем.
– Ну, что скажете, Сэм! – обратился Свенсон с самодовольной улыбкой и уже в который раз не удержался: – Какова шхуна?
– Отличная, сэр! На такой хоть в рай курс держать!
Свенсон опять улыбнулся. Он был в кожаной, на меху кенгуру куртке с большим, шалью, воротником. На ногах – охотничьи, похожие на ботфорты, сапоги, на голове шапка из горностая. Синеватые глаза пристально, цепко смотрели перед собой. Отросшая щетина делала его лицо суровым, но это выражение сразу же исчезало, как только улыбка трогала чуть широковатые губы, открывая крепкие зубы, в которых был зажат мундштук трубки.
Свенсон не уставал любоваться своим новым судном. Ему хотелось поговорить о достоинствах шхуны, и он, благодушно настроенный, подхватил Стайна под руку и зашагал к носу шхуны. Но едва они заговорили, как их перебил подошедший механик – старый, кашляющий человек с седыми баками. Он, сутулясь, остановился перед Стайном и Олафом, пожевал губами и сказал:
– Мистер Стайн, опять этот кочегар-норвежец в кубрике большевистскую пропаганду ведет.
У Олафа вспыхнуло лицо. Его прежде всего покоробило то, что его механик обратился не к нему, а к Стайну, и уже хотел сделать резкое замечание механику, но вовремя удержался, изумленный и потрясенный открытием. Оказывается, уж не такой безобидный и тихий этот офицер Американского легиона, как себе представлял Свенсон. У него какие-то дела с механиком, его почему-то интересуют разговоры матросов в кубрике и почему-то механик обращается к нему с таким почтением и угодливостью, точно не Свенсон, а Стайн главный на шхуне. Олаф был сильно задет, но он мог держать себя в руках. В этот день ему предстояло не раз удивляться.
– Слышали? – обратился Стайн к Олафу, когда механик отошел от них.
Свенсон только кивнул. Ему, собственно говоря, было наплевать, о чем болтают в кубрике матросы. Он требует от них только одного – хорошо нести вахту! А если матрос ему не понравится, он выгонит его в первом же порту. Олаф не знал, как ответить на вопрос Стайна. Тот без всякого выражения на своем невзрачном лице продолжал:
– Вы очень беспечно набираете себе команду. В наше время это опасно. Знаете, как зовут этого кочегара-большевика?
Олаф пожал плечами.
– Волтер, Аренс Волтер. – Стайн требовательно смотрел на Олафа, и тот невольно почувствовал себя в чем-то виноватым. – Это тот высокий норвежец, кочегар, которого вы взяли во Фриско.
Свенсон не находил в этом ничего удивительного или из ряда вон выходящего. Так делают все и всегда, Олаф вспомнил матроса, о котором говорил механик. Когда на «Нанук» набиралась команда, охотников идти на Север было немного. Рейсы в Европу были более доходные. Кидд отправился в бордингхауз[15]15
Бордингхауз – портовая гостиница для моряков.
[Закрыть] и нанял первых попавшихся моряков-безработных, в том числе и этого норвежца. Не было времени, да Свенсон и Кидд до сих пор считали, что не обязаны узнавать, болтливы ли матросы, сочувствуют ли они папе римскому или кому там еще. Главное, чтобы они были моряками, и все.
Стайн назидательно сказал:
– Надо знать, кто под вами.
Он постучал ногой по палубе. У Олафа было испорчено настроение. Каким же он оказался слепцом. Стайн хозяйничает на шхуне, знает, что происходит в команде.
Олаф был обескуражен и не сопротивлялся, когда Сэм подвел его к матросскому кубрику и заставил слушать. Дверь у маленького трапа была полуоткрыта. До американцев доносился спокойный голос кочегара. Они не видели Волтера, но узнали его по заметному норвежскому акценту.
– …русские убрали своего царя у себя дома. Какого же черта наших парней посылают во Владивосток и в Мурманск?..
– Их позвали сами русские, – перебил кто-то из матросов.
– Такие же русские, как наш Рокфеллер или Морган. Им рабочие пинка дали, так они на помощь наши войска позвали. Нет, это не дело, игра ведется нечестно…
– Откуда тебе знать, – возразил чей-то хрипловатый голос. – Ты так стоишь за этих большевиков, словно сам большевик.
– Нет, я не большевик, – норвежец повысил голос. – Я уоббли![16]16
Уоббли – член ИРМ (анархо-синдикалистской профсоюзной-организации «Индустриальные рабочие мира»).
[Закрыть]
– Фюйть, – присвистнул кто-то из матросов. – Тоже птичка с красными перышками. Вот что, дружище, перестань ты нас агитировать, В ирмовцы мы не пойдем и большевиками не будем.
– Не хочешь – не слушай, – возразил другой. – Парень дело говорит: чего мы к русским лезем? Для чего оружие грузили в Номе?
– А чтобы прибрать у них к рукам то, что плохо лежит. – Кто-то хлопнул кулаком по столу. – Вот Свенсон уже прибирает пушнину.
Свенсон рванулся к трапу, но Стайн удержал его и отвел от кубрика:
– С таким надо говорить один на один. Так он лучше поймет. Жаль, что мы не в Штатах. Придется сейчас только познакомиться с ним, а потом посмотрим.
– Вышвырну в Ново-Мариинске! – вскипел Свенсон.
– Напрасно. Он знает, что мы грузили в Номе, – холодно заметил Сэм. – В Ново-Мариинске он должен скончаться от несчастного случая. Так будет лучше!
Свенсон с опаской покосился на Стайна, передернул плечами.
– Холодно, надо согреться.
Они вернулись в каюту. После второй рюмки, когда Свенсон несколько успокоился, Сэм условился с ним, как вести разговор с Волтером. Кочегар был вызван к хозяину.
…Аренс Волтер собирался укладываться спать, когда вахтенный вызвал его. Кочегар двинул кустистыми бровями:
– Босс хочет угостить сигарой?
Вахтенный поддержал шутливый разговор:
– И вместе Библию почитать на сон грядущий!
Волтер натянул суконный китель поверх шерстяной безрукавки, надел кепку и вышел из кубрика. Вслед ему кто-то крикнул:
– Передай привет боссу!
Волтер не откликнулся. «Зачем он понадобился хозяину шхуны?» – думал он. Надвигался вечер, и горизонт затянула мгла. Волны шипели у бортов шхуны, цепляясь за них белыми обрывками пены. Кроваво-красный диск висел в серо-голубоватом небе, перерезанный тонкой цепочкой неподвижных облаков. На фоне солнца они казались черными. Червонная дорожка, похожая на полоску крови, легла через темное море. «К утру заштормит», – машинально подумал Аренс. Это может задержать шхуну в море, оттянуть приход «Нанука» в Россию, куда он так стремился. Аренс намеревался попасть из Фриско во Владивосток, но капитаны его не брали. Команды отбирались так строго, что неамериканцу нечего было и думать о подобных рейсах, а тем более ирмовцу. Аренс подозревал, что его имя уже довольно хорошо знакомо судовладельцам и капитанам. И все это газеты. Когда он выступал на митинге докеров и говорил в защиту русских рабочих, «которые добились освобождения от рабства капитала», его портрет появился во всех сан-францисских газетах. Его называли не иначе, как «большевистский агент, присланный из Москвы». Аренс не обижался, он даже гордился этим. С тех пор у него появилось страстное желание во что бы то ни стало побывать в России, на все посмотреть своими глазами. Не все было ясно и понятно Волтеру. Газеты сообщали такие противоречивые сведения о событиях в России, что даже грамотные из уоббли не могли точно сказать, что же там в конце концов происходит.
Аренсу было уже за сорок. Сколько он себя помнит, вся его жизнь связана с морем. Десятилетним юнгой он ушел в первый свой рейс на рыболовной шхуне из Намсуса, что лежит на берегу Фоллен-фьорда, и с тех пор ходит по морям и океанам. Сначала матросом, потом кочегаром и, казалось, был доволен своей жизнью. В рундучке у Аренса хранился приличный костюм для береговых прогулок, немного денег. Можно было в меру выпить и в порту подцепить подружку. Не достаточно ли этого одинокому моряку? Правда, в отличие от своих товарищей Волтер любил читать, особенно фантастические повести. Это было не только увлекательно. Аренс чувствовал, как он отдыхает от тяжелой вахты. Приятно было переноситься в фантастические миры, мечтать, но эти мечты не связывались с повседневной жизнью, пока в 1907 году Аренс не встретился с одним русским. А произошло это так. Английский пароход «Виктория», на котором Аренс плавал тогда кочегаром, доставил во Владивосток груз. В городе были беспорядки – демонстрации, стрельба, казаки носились по городу, пускали в ход шашки и винтовки, разгоняли толпу. Капитан поспешил уйти из Владивостока и взял курс на Сидней. И вот, по выходе в море, кочегары в угольной яме обнаружили человека в окровавленной одежде, в очках с одним разбитым стеклом. Человек был молод. Он хорошо говорил по-английски и как-то сразу расположил к себе матросов. Они перевязали ему две пулевые раны, накормили и спрятали от капитана и его помощников. Человек, назвавшийся социалистом, так заинтересовал Волтера, что скоро они подружились, и Аренс узнал, за что борются русские революционеры. Это было поинтереснее фантастических мечтаний. Аренс чаще других спускался в угольную яму, где скрывался русский, и расспрашивал, слушал и запоминал.
Многое было непонятно Аренсу, но после разговоров с русским он увидел, как несчастливы его товарищи и он сам, как тяжел их труд, как мало им платят судовладельцы, как надменен и жесток капитан. Беспокойные мысли начали бродить у Аренса. Он впервые осознал и почувствовал тяжесть несправедливости и угнетения, почувствовал себя обманутым и презираемым.
В Сиднее Аренс помог русскому незаметно перебраться на берег. Больше он с ним не встречался, но мысли не давали Аренсу покоя. Вскоре он оказался в рядах ИРМа, стал активным его членом и вот сейчас, спустя двенадцать лет, идет в Россию, чтобы самому увидеть, что там происходит. Много с тех пор переменил судов Волтер, но еще больше прочитал книг. Уже не фантастические рассказы занимали его, а серьезные книги, полные веры в неизбежное освобождение человека от рабства, в социальную справедливость… Аренс стал делиться с моряками тем, что он узнавал. Одни его слушали внимательно, другие отмалчивались, третьи бежали доносить боцману или старпому, и тогда его выгоняли в первом же порту. Но Аренс не сдавался, так он и получил кличку: «Большевистский агент».
Волтер усмехнулся. Уж если его так называют, то, значит, в России происходят события, которые на руку ему и его товарищам, а не боссам. Скоро он увидит эти перемены… Чукотка, конечно, не Москва, но все равно это русская земля. Может быть, оттуда можно будет перебраться в Москву. Вот почему он сразу откликнулся на предложение капитана, когда тот пришел в бордингхауз…
Аренс подошел к каюте Свенсона, постучал в темную тяжелую дверь с ярко надраенной бронзовой ручкой. Спокойный голос Олафа пригласил войти. Волтер шагнул в каюту и стянул кепку.
– Меня звали, хозяин?
Свенсон молча кивнул. Он сидел у стола и курил трубку. Стайн развалился на диване. Волтер, не скрывая, рассматривал Олафа. До сих пор он видел главу пушной торговой компании «Свенсон и К0» только мельком.
«Кажется, этот не из трусливых», – подумал Свенсон, осмотрев в свою очередь кочегара, который стоял с независимым видом. Олаф почувствовал неуверенность. Об этом, очевидно, догадался Стайн и шумно задвигался на диване. У Свенсона вспыхнул гнев. Он нахмурился, сердито и требовательно спросил:
– Что вы болтаете матросам о России? Что вы о ней знаете?
Аренс чуть прищурился, словно хотел сказать: «Вот что вас интересует», но проговорил неторопливо:
– Пытался парням объяснить, что в России происходит.
Такого ответа Свенсон на ожидал от норвежца. Он предполагал, что кочегар будет увиливать, отнекиваться, испугается. Олаф даже растерялся и повторил свой вопрос:
– Что вы о ней знаете?
– К сожалению, очень мало, сэр, – покачал лохматой головой Дрене. – Только то, что пишут американские газеты.
– А хотели бы больше? – Свенсона раздражал уверенный, спокойный тон Волтера. Выходило, что беседуют два равных человека, а не хозяин со своим матросом.
– Да, – откровенно признался Аренс. – Чертовски интересно, как это в России все происходит. Сами рабочие и крестьяне без президента, то есть, я хотел сказать, без царя…
– Вы что, большевик? – Свенсон грозно посмотрел на Волтера. – Я запрещаю вам говорить о России на моем судне!
– «Нанук» – территория Штатов, – добавил Аренс. – А в Штатах можно говорить обо всем, что…
– Заткните свою глотку! – Свенсон ударил кулаком по столу и поднялся с кресла. – Вы говорили обо мне, что я граблю чукчей и что Вильсон незаконно послал наши войска на помощь русским?
– Да, я это говорил. – Аренс смотрел на Олафа в упор. Рука его сильная, мозолистая крепко сжала кепку. – Так я думаю!
– Мне наплевать, что вы думаете. – Свенсон уже не владел собой. – Я прикажу вас за бунт заковать в кандалы и посадить в канатный ящик.
Волтер пожал плечами.
– Я только ответил на ваши вопросы. Бунта нет. И команда не позволит надеть на меня кандалы. Так вы можете любого сунуть в канатный ящик. А в нем чертовски неудобно.
– Вон! – рявкнул Свенсон.
Олаф смотрел, как повернулась и застыла дверная ручка. Потом налил себе коньяку и залпом выпил рюмку. К нему подошел Стайн и спокойно сказал:
– Теперь вы убедились, что на борту у вас большевик! Конечно, на кочегара можно надеть цепи или же пустить ему и затылок пулю, но это было бы опасно, неразумно. В команде найдутся его сторонники. К тому же мы не знаем, что сейчас происходит в Ново-Мариинске. Возможно, там переменилась власть, ее взяли большевики. Они способны из-за простого матроса шум поднять.
– Кочегара уберем тихо! Я сам!
Теперь слова Стайна не вызывали у Свенсона неприятного ощущения.
Свенсон молчал, снова выпил рюмку. Он не мог избавиться от мысли, что в словесной схватке кочегар победил и сейчас, наверное, рассказывает об этом в матросском кубрике…
Аренса на палубе встретила ночь. Вахтенный остановил его у спардека:
– Кэп угостил ромом?
– Обещал, – ответил Волтер.
Моряки раскурили трубки. Вахтенный, сделав несколько затяжек, не мог сдержать своего любопытства.
– Значит, босс в любви объяснялся?
Кочегар подумал, что он обязан немедленно сообщить товарищам о случившемся. Иначе они могут неправильно истолковать его вызов к хозяину шхуны. А он передаст разговор, и у моряков будет больше интереса к событиям в России.
– Идем в кубрик, – пригласил Волтер. – Я всем повторю песнь Свенсона.
Свободные от вахты моряки лежали на койках, лениво переговаривались. Двое сидели за починкой одежды. Вызов Волтера к хозяину шхуны всех заинтересовал, и матросы ждали его возвращения. Когда Аренс вошел в кубрик, разговоры смолкли.
Аренс сел за стол и, вытянув перед собой руки, сжал их в кулаки:
– Слушайте, парни!
Матросы насторожились: одни приподнялись на койках, опершись на локоть, другие, на верхних койках, свесили головы, третьи потянулись к столу. Голос, выражение лица Волтера, его горевшие глаза говорили о том, что произошло что-то необычное.
– Свенсон обещал надеть на меня стальные браслеты и посадить в канатный ящик.
– За что? Может, у него белая горячка началась? – Матрос, штопавший носок, широко осклабился и добавил: – Или решил поупражняться?
– Наверное, в полицию пойдет служить! – подхватил молодой штурвальный.
– Совсем спятил.
Матросы засыпали Аренса шутливыми замечаниями, все еще не веря, что он говорит правду. Волтер движением руки остановил их:
– Я вам не раз говорил о русских и их революции. Многих из вас это интересовало, как акулу игра на мандолине. Свенсону, да и тому, что сел в Номе, эти разговоры, как быку красный плащ…
Матросы не перебивали Волтера, только изредка отпускали ругань в адрес Свенсона да усиленно сопели трубками. Дым висел в кубрике плотными слоями. Когда Аренс умолк, старый моряк, латавший рубашку, сказал:
– Правильно ответил ты боссу. Мало ли что говорят моряки после вахты в кубрике. Эти разговоры не для мостика. А стальные браслеты Свенсон пусть побережет, не звенит ими. Они могут и на его руках замкнуться.
– Верно говоришь, Томас, – сердито загудели матросы. – «Нанук» не плавучая тюрьма.
Еще недавно незнакомые, чужие друг другу, моряки сейчас стали ближе, и каждый из них воспринял угрозу Олафа кочегару, как угрозу себе, и готов был защитить Волтера.
3
Антон молчал. Пытки, голод, жажда не могли заставить его назвать имена товарищей, адреса. А это было не так просто и легко. В минуты сильной боли, когда его тело жгли, рвали, кололи, имена, адреса всплывали из темных глубин памяти какими-то огромными багровыми пылающими буквами. Они были почти ощутимы, они так и рвались наружу, и тогда Антон крепче сжимал зубы, все свое внимание обращал на разбитые губы, следил, чтобы они не дрогнули, не раскрылись; не произнесли ни одного слова. Эта внутренняя борьба была для Антона тяжелее, мучительнее, отнимала больше сил, чем все изощренные истязания колчаковцев. Мохову иногда даже казалось, что они-то и помогают ему молчать.
– Он уже перестал считать, сколько раз его таскали в глухую комнату пыток. Да и нужно ли было считать? Главное – молчать, молчать… И когда после полуночи вновь с противным скрежетом отворили железную дверь камеры, Антон, как обычно, весь ушел в себя. После окрика он с трудом поднялся с мешковины, на которой лежал, и, покачиваясь от слабости, двинулся к двери. Переступив порог, он чуть не упал. Яркий свет лампочки ударил в глаза так сильно, что он зажмурился и неверно ступил. Его подхватил под руку солдат и шепнул:
– Держись. Немного осталось. Ну…
Антон сначала не понял, о чем говорит солдат, но когда его провели мимо комнаты, где допрашивали, по лестнице вывели во двор, Антон понял, что значили слова: «Немного осталось»…
Это конец. Но мысль о смерти не взволновала его. Антон глубоко дышал. Свежий воздух ночи казался необычайно вкусным, кружил голову. Лениво моросил мелкий дождичек. Он приятно охлаждал пылавшее истерзанное тело. Антон подставил лицо и с наслаждением чувствовал на нем капли прохладной воды.
Вымощенный булыжником двор окружали высокие стены домов. Только в одном были освещены окна, и из них падали желтые квадраты света на небольшую кучку людей, сбившуюся в центре двора. К ней подвели Антона. Он увидел таких же, как сам, измученных людей. Они все были полураздеты. Одежда изорвана. Люди стояли молча. В этом молчании Антон почувствовал огромную несгибаемую силу.
Он подошел к крайнему и стал так близко, что коснулся его локтя. Тот тихо охнул. Антон увидел, что рука соседа висит как плеть. Она была перебита. Вокруг суетились офицеры и солдаты. Одни из арестованных не обращали на них внимания, другие настороженно следили. Наконец арестованных пересчитали и, окружив цепочкой конвоиров, повели к распахнувшимся воротам. Около них стоял в плаще офицер. Он громко, чтобы слышали арестованные, приказал начальнику охраны:
– При малейшей попытке к бегству – расстреливать.
По голосу Антон узнал офицера. Это был Фондерат, который пытал его. Мохова охватила такая ненависть, что он подался вперед. Сосед задержал его:
– Спокойно… Пришьют…
Антон с трудом перевел дыхание. Ему не хватало воздуха. От охватившей ненависти он нервно раскрывал рот. Арестованных гнали по темному переулку. Дождь не переставал. Антон шел босиком. Сапоги с него содрали в первый же день ареста, и сейчас он Ступал голыми кровоточащими ступнями по неровным камням мостовой. Каждый шаг давался с трудом. Боль от ран пронизывала тело. Дорога казалась ему необычайно долгой. Арестованных по закоулкам привели на станцию и на дальнем пути прикладами загнали в пустой товарный вагон. Антон опустился на пол, прислонившись к стенке вагона.
Когда дверь с грохотом захлопнулась и в вагоне Стало темно, арестованные заговорили, заволновались: куда повезут?
– На Седанку нас везут, – раздался в темноте чей-то суровый голос. – А оттуда на Коврижку. Чего тут гадать!
