Текст книги "Пламя над тундрой"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
– Сергей Евстафьевич, вы мне нужны.
– Иду, – откликнулся Мандриков и развел руками:
– Извините!
– До свидания, – Елена Дмитриевна протянула руку Мандрикову и заглянула ему в глаза. – Теперь я знаю ваше имя.
Она вышла из склада. Заведующий улыбнулся:
– А губа у вас не дура, Сергей Евстафьевич!
– Угу, – только и ответил Мандриков, думая о том, что последние слова молодой женщины означали не что иное, как обещание снова встретиться с ним. А для чего? Зачем она сообщила, что она бывшая жена Бирича-сына. Кокетство, шутка над ним?
Ведя переучет товаров, оставшихся в складе, Михаил Сергеевич перебирал в уме события минувших дней. Ему и Берзину очень повезло, их приняли на службу новые колчаковские власти. Документы Берзина и Мандрикова не вызвали ни малейшего подозрения. Август Мартынович служит истопником в уездном управлении. Сейчас они знают почти все, что делается у Громова. Мандриков и его товарищи вначале были несколько удивлены этой доверчивостью колчаковцев. Август Мартынович усматривал в ней ловушку, но потом успокоился. Беспечность колчаковцев объяснялась очень просто. Они не допускали возможности появления в уезде большевиков, все свое внимание обратили на местных жителей, прежде всего на копи. Там становилось все беспокойнее.
При мысли о шахтерах Мандриков почувствовал удовлетворение. Ни он, ни Берзин, да и товарищ Роман, пожалуй, не рассчитывали, что найдут здесь такую хорошо подготовленную почву для работы. Молодцы эти Бучек и Булат. Клещин свел их с Берзиным, а затем познакомил с Мандриковым. При воспоминании о первой с ними встрече Михаил Сергеевич невольно улыбнулся. Шахтеры, несмотря на то, что были хорошо осведомлены Клещиным, отказались прийти к нему на квартиру, опасаясь провокации, – и встреча состоялась на берегу лимана в сумерки. Они как следует даже не разглядели друг друга, а лишь объяснившись осторожными разведочными фразами, разошлись, уговорившись о новой встрече сегодня. Должен прийти моторист Фесенко с радиостанции и учитель Куркутский. На учителя Мандриков возлагал большие надежды: «Через него мы сможем говорить с чукчами. Вот такой, как этот юноша Оттыргин, скорее поверит человеку из своего племени и говорящему на его родном языке, чем неизвестному, недавно приехавшему русскому. Кто его знает, будет он правду говорить или нет, друг он тебе или нет. А эти охотники, рыбаки-чукчи, видно, очень доверчивы, наивны. Как быстро Оттыргин забыл свою обиду и страх и был благодарен Чернец за ее подарок».
При воспоминании о Елене Дмитриевне Михаил Сергеевич почувствовал легкое волнение и усмехнулся: «Понравилась молодая купчиха. Не за этим ты сюда послан». Но перед его глазами стояло разрумяненное лицо Чернец, ее зеленоватые глаза под рыжеватыми бровями, медно-красноватые волосы, выглядывавшие из-под собольей шапочки.
Скрип двери отвлек его. Посыльный из управления сказал:
– Господин Громов срочно требует заведующего складом.
– Заканчивайте тут без меня, – сказал тот и вышел, оставив Мандрикова наедине со своими мыслями.
…Бирич вошел в уездное управление с хорошим настроением. Он увидел нового истопника, худощавого молодого человека с землисто-желтым цветом лица. Это был Август Берзин. Он подкладывал уголь в топку одной из печей. «И чего я из-за таких расстраивался», – подумал Бирич и, безразличным взглядом скользнув по наклонившемуся к ведру с углем Берзину, вошел в приемную Громова. У окна стоял Тренев. При виде Бирича его глаза злорадно блеснули. Сегодня Тренев решил выложить перед Громовым все свои карты.
«Пойду ва-банк», – решил он. Рано утром пришел в управление, чтобы попасть к Громову первым, но его все же опередил Учватов, который вот уже больше часа не выходит из кабинета Громова. Туда же были приглашены секретарь управления Толстихин и начальник милиции Струков. Тренев терзался: «О чем они говорят? Раз там Учватов, значит, какая-то важная новость получена из Владивостока или Петропавловска, – подумал Тренев. У него кольнуло в сердце. – Может быть новая смена правительства? Впрочем, едва ли. Адмирал Колчак крепко держится». Тренев перестал ломать голову над догадками и снова стал предвкушать свою победу над Биричем, Бесекерским, Сукрышевым… О, как он ненавидел их всех. Когда Громов возьмет его записи и увидит, сколько за каждым коммерсантом числится долгов, у него сразу же появится желание все получить у них. Застонут, заноют господа коммерсанты, а раскошелиться придется! Попомнят они Тренева! Наступит время – к нему на поклон пойдут.
В разгар этих радужных мечтаний Тренева и вошел Бирич. Старый коммерсант небрежно кивнул Треневу и открыл дверь кабинета Громова. В тот же момент раздался голос управляющего:
– Как кстати, дорогой Павел Георгиевич, очень вы нам нужны…
Дверь захлопнулась. Тренев больше не слышал ни слова. От злобы у него нервным тиком задергалось левое веко. Дважды Тренев пытался войти в кабинет Громова, но дважды его просили подождать, а Бирича встречают с распростертыми объятиями. «Ну, ничего. Недолго ему в безгрешных ходить», – Тренев упивался своей будущей местью.
Все присутствовавшие в кабинете Громова приветливо поздоровались с Биричем, пожимали руку с уважением и крепко, как старому знакомому. Павел Георгиевич не спеша снял малахай и бросил незаметно из-под лохматых бровей изучающий взгляд на колчаковцев. Громов нервно прохаживался по кабинету. Лицо его было встревоженным. Толстихин, казалось, дремал в широком деревянном кресле, а Струков сидел на диване, заложив ногу за ногу, и сосредоточенно курил. Учватов стоял у печки, и его лицо лоснилось потом.
– Вот прошу, познакомьтесь. – Громов взял со стола знакомую Биричу радиограмму и подал ему, быстро проделав навстречу несколько шагов. – Что вы скажете, Павел Георгиевич? Для меня ваше мнение очень ценно. Вы, можно сказать, абориген этих мест.
Бирич, как бы впервые, внимательно перечитал радиограмму и с невозмутимым видом вернул ее Громову.
– Этого следовало ожидать, – Бирич говорил неторопливо, спокойно, хотя внутри все у него пело от радости: «Теперь вы, господин Громов, в наших руках. Будете прыгать, как мы захотим».
– Так что же делать? – в голосе Громова зазвучали нотки растерянности, и он, заглянув в листок с колонкой цифр, лежавший на столе, продолжал: – Запасов продуктов на государственных складах едва хватит до нового года, и то, если…
– Продавать их ограниченно, – неожиданно сказал Толстихин. Он вскинул голову, и вид у него был такой, словно он только что проснулся.
– Я думаю, господа, – заговорил Бирич, – что положение не столь уж трудное, коммерсанты пойдут вам навстречу. Все наши запасы предоставим в ваше распоряжение, но, естественно, цены мы установим сами, в зависимости от конкуренции.
– Конечно, конечно, – торопливо согласился Громов. – На сколько повысится цена?
– На двадцать пять – тридцать процентов, – спокойно, как само собой разумеющееся, произнес Бирич. – Этот охотничий сезон обещает быть удачным, и некоторое повышение цен не отразится на положении жителей.
В кабинете стало тихо. Учватов, прикинув, какие барыши ждут Бирича, даже вспотел. Колчаковцы переглянулись, и Громов понял, что ему остается одно – принять предложение Бирича, иначе коммерсанты могут придержать товары, и тогда в уезде создастся угроза голода, а это вызовет волнения и беспорядки. А Громову так не хотелось беспокойства.
– На наших складах мы также повысим цены, – согласился на условия Бирича Громов. Теперь он ясно понял, что не является полновластным хозяином уезда, как о том мечтал.
Бирич ликовал: все шло как он хотел.
Громов тут же написал ответ генералу Розанову: «Поступаю вашему совету тчк Положение уезда нормальное. Громов».
Отправив Учватова с радиограммой, Громов расстегнул тугой воротник френча и сказал:
– Надо принять господина Тренева. Он с утра дожидается.
– Прошу извинить, без меня, – поднялся Бирич и, посмеиваясь, добавил: – Этика коммерсанта не позволяет.
– Почему же, Павел Георгиевич! – начал было Громов, но Бирич перебил его:
– Не упрашивайте. Тренев же к вам с просьбой. Не иначе. Нет, нет! К тому же, говоря откровенно, я не испытываю дружеских чувств к Ивану Дмитриевичу. Не солидный он коммерсант. А вас, господа, прошу к обеду.
Все с охотой приняли приглашение: угощение у Бирича отменное.
– Ловкая бестия, – проговорил с нескрываемой завистью Толстихин, когда Бирич скрылся за дверью. Он потер пальцами рук, точно пересчитывал невидимые кредитные билеты: – Грабеж, а выглядит благородством. За пять минут увеличил свою прибыль на треть. Ловок. – Толстихин хотел еще что-то добавить, но только вздохнул и подумал: «А что же мы зеваем? Пора и нам за дело браться. Одними обедами Бирича капитал не составишь. Не обедами, а барышом должен поделиться с ними старый спекулянт. Но как его заставить это сделать?» Ответ на свой вопрос Толстихин получил неожиданно быстро.
Вошел Тренев. Приглаживая ладонью расчесанные на пробор длинные волосы, он неловко поклонился и заговорил:
– Обязанностью своей считаю, как члена бывшего правления, облеченного доверием общества, сообщить о долгах, кои числятся за нашими коммерсантами российскому правительству.
– Весьма любопытно, – зашевелился в кресле Толстихин.
Громов застегнул воротничок и принял официальный вид. После слов Бирича он уже не чувствовал к Треневу расположения.
– Вот, извольте взглянуть, – Тренев торопливо поднял полу кухлянки и из кармана брюк вытащил лист бумаги. Развернув его, он протянул Громову: – Здесь точно указано, за кем какой должок в валюте, в пушнине, на какую сумму взяты товары из государственных складов. И без платы, так сказать, в кредит, хе-хе-хе, долгосрочный… вечный.
Громов и Толстихин посмотрели на длинный столбец фамилий и проставленные против них цифры. Цифры были внушительны. Список открывался фамилией Бирича. В глазах Толстихина зажглись алчные огоньки. «Вот она зацепка заставить господ коммерсантов раскошелиться. Только бы Громов не свалял дурака». Управляющий уездом как будто прочитал мысли своего секретаря. Он небрежно отодвинул в сторону список Тренева и холодно проговорил:
– Ценю ваше усердие и заботу о доходах правительства его превосходительства адмирала Колчака, но, к сожалению, лишен возможности воспользоваться вашей услугой.
У Тренева от неожиданности даже приоткрылся рот, отчего морщины на вытянутом лице стали еще резче, глубже. Иван Дмитриевич не понимал, что происходит. Или, быть может, он ослышался? Нет, Громов разъясняет свои слова:
– Мы не можем, не имеем права требовать с коммерсантов за прошлое. Это может подорвать их торговлю. Мы будем следить за исполнением законов со дня нашего прибытия.
Тренев не помнил, как вышел от Громова, оставив на столе свой список. Да не в этом беда, Громову он отдал копию списка, а в том, что он опять оказался в стороне. Значит, не быть ему на равной ноге с Биричем. Разбитый и злой, кипя негодованием на Громова, на Бирича и их единомышленников, Тренев едва передвигал ноги. Он понимал, что если узнают коммерсанты о его поступке, то не простят, разорят, а может быть, и убьют. Но едва ли Громов будет рассказывать о полученном списке. Хотя, кто знает…
У Тренева было так скверно на душе, что ему захотелось напиться, все забыть. Он видел, как мимо прошел заведующий складом, и Тренев вспомнил, что спирт можно достать в складе, а не тащиться в кабак или к американцу. Тренев вошел в склад, где был один Мандриков, купил плоскую квадратную жестянку спирта.
– Разрешите здесь выпить немного, – спросил он у Мандрикова.
Тот подвинул ему кружку. От приглашения Тренева выпить вместе с ним Михаил Сергеевич отказался. Тренев залпом осушил кружку, шумно выдохнул воздух и стал жевать сухую колбасу. Михаил Сергеевич, видя, что коммерсант чем-то расстроен, участливо спросил:
– Что-нибудь стряслось?
– Сволочи кругом. – Тренев быстро хмелел. – Одни сволочи.
– Так ли? – улыбнулся Мандриков.
– Поживете, убедитесь. – Тренев обвел помутневшими глазами полупустой склад. – Кто растащил отсюда товары? Сволочи!..
Треневу стало так обидно и жаль себя, что у него перекосилось лицо, дрогнули губы. Он чуть не прослезился, но тут новый приступ злобы взял верх. Нет, он так не сдастся. Тренев подозрительно посмотрел на нового приказчика, который занимался своим делом – что-то подсчитывал, быстро щелкал костяшками счетов. Тренев вздохнул, и Мандриков обернулся к нему, положив руку на костяшки:
– Кто же растаскивал товары?
– А-а… – Тренев махнул рукой, забрал жестянку и направился к двери. Он не хотел ни о чем говорить.
У дверей Тренев столкнулся с заведующим. У того был растерянный вид. Увидев захмелевшего Тренева, он сказал:
– Наши коммерсанты уже гуляют, вспрыскивают свои барыши, – и, видя, что Мандриков да и Тренев его не понимают, пояснил: – Громов приказал на все товары повысить цены на тридцать процентов.
– Что? – громко вырвалось у Мандрикова. – На каком основании? Как же люди будут жить?
Заведующий складом развел руками, приподнял плечи:
– Да-а, туговато многим придется…
Тренев, разом протрезвев, стремительно выбежал из склада. Было слышно, как он на улице громко выругался… Мандриков и заведующий посмотрели друг на друга. Последний сказал:
– Кажется, этот длинноволосый от радости рехнулся.
«Сегодня же об этом поговорить с товарищами, – не слушая заведующего, думал Михаил Сергеевич. – Надо, чтобы жители выразили протест против увеличения цен, и это должны сделать прежде всего шахтеры…» Расспросив заведующего о Треневе, он все же не мог понять, почему и кого тот называл сволочами, расхитителями товаров. «Может, купцов?», – думал Мандриков и решил обязательно выяснить.
Днем произошло событие, взбудоражившее весь Ново-Мариинск, Милиционеры арестовали хозяйку кабачка Толстую Катьку и берегового чукчу Туккая. Когда их вели через весь поселок под винтовками, Толстая Катька, необычная в размерах женщина, похожая на гору мяса, прикрытую мехами, кричала и ругалась в полную силу своих могучих легких. Она не стеснялась в выражениях и на потеху сбежавшимся жителям орала:
– Ратуйте, люди добрые! Меня, честную женщину, под штыками ведут! За что? – Она остановилась и, размахивая руками, паясничала. – Далеко новому начальству ко мне идти переспать, так вот ведут прямо в их постель. Ух ты! Потешусь я на барских перинах!
Толстая Катька еще окончательно не проспалась после вечерней гулянки. Ее одутловатое лицо пылало багрянцем, а едва заметные глазки за вспухшими веками были мутные.
– Ну, ты не того, не позорь начальство-то, – попытался урезонить ее конвойный милиционер и легонько подтолкнул.
Толстая Катька пронзительно взвизгнула и замахнулась на милиционера своим большим кулаком. Под взрыв хохота тот испуганно отскочил в сторону.
– Не трожь! – Толстая Катька грязно выругалась и, хотя ее подбадривало добродушное сочувствие собравшихся, все же пошла дальше. Все потешались над Толстой Катькой, и никто не обращал внимания на арестованного охотника Туккая. Он шел, испуганно озираясь, и не понимал, за что же его взяли под ружье.
Толстую Катьку вели к мировому судье Суздалеву. За ней хлынула толпа и забила небольшое помещение, Суздалев сидел за столом, покрытым зеленым сукном. За его спиной на стене висел колчаковский флаг… Сбоку от Суздалева примостился невзрачный старичок, исполнявший обязанности секретаря и переводчика.
Толстая Катька попыталась шуметь и тут, но Суздалев, не повышая голоса, холодно уставившись на нее поблескивающими пенсне, деревянным, голосом, без всякой интонации, предупредил, что за нарушение порядка она будет оштрафована. Катька стихла. Любопытные слушатели, к своему удивлению, узнали, что Толстая Катька носит фамилию Чухланцевой и родом она из Ачинска и много других подробностей, которые тут же обсуждались.
– Чем вы занимаетесь в Ново-Мариинске? – спросил Суздалев.
– Варю брагу, приходите, угощу, так и без своих стеклышек увидите все, – затрещала Катька, но тут же ее одернул Суздалев, и она продолжала: – Ну и мужиков пригреваю. Холодно им одним без баб-то тут! А у меня тут на всех хватит! – Она звонко похлопала себя по мощным бедрам. – Может, вы, господин судья… – она осеклась, увидев гневное лицо судьи.
Зал дрогнул от хохота, и Суздалев едва сумел восстановить тишину, пригрозив всех удалить.
– А есть ли у вас патент на варку браги и ее торговлю? – продолжал допрос Суздалев.
– У меня и без патента брага забориста, – похвалилась Толстая Катька. – Как я сама. – Она сделала неприличный жест – и снова хохот.
Рассердившись, Суздалев приговорил ее к большому штрафу за незаконную торговлю спиртным и нарушение порядка. Толстая Катька заявила, что платить штраф не будет, но когда Суздалев приказал отвести ее в тюрьму, она разразилась плачем:
– У меня же брага заварена! Пропадет она!
После долгих причитаний она согласилась уплатить штраф и, освобожденная из-под стражи, направилась к Толстихину за патентом на право торговли. Секретарь уездного управления понравился ей то ли потому, что был толстый, как и она, то ли потому, что был по-деловому краток.
– Патент получите через месяц, – сказал Толстихин. Он, как гончая, почувствовал, что напал на верный след.
– А что я буду месяц делать? – возвысила голос Толстая Катька. – Без браги ко мне ни один пес не придет.
– Я могу, конечно, сделать патент и сейчас, но этим нарушу закон и… это будет стоить дороже, – прямо сказал Толстихин.
– Фу ты, баламут, – вздохнула Катька. – Так бы сразу и сказал. Я что, не понимаю? Сто долларов хватит?
– Сто пятьдесят, – вяло назвал свою цену Толстихин, зная уже, что кабатчица уступит. Его тон сразил Толстую Катьку.
– Ладно, – вздохнула Катька. Она завернула подол и, не обращая внимания на Толстихина, вытащила из штанов мешочек, Отсчитала засаленные зеленоватые американские кредитки и бросила их секретарю управления. – Проверь. Деньги счет любят.
Толстихин старательно пересчитал и спрятал их в карман.
Домой Катька возвращалась довольная. Она считала, что легко отделалась. В кармане у нее лежал патент на право торговли спиртными напитками и на содержание трактира. Вечером у Катьки было шумно. Здесь гуляли милиционеры. От прилива чувств Катька бесплатно угощала колчаковцев, пила и кричала вместе с ними…
Туккай, введенный к Суздалеву после Толстой Катьки, стоял перед зеленым сукном стола испуганный и ничего не понимал. Разговор с ним судья вел через секретаря, который был и переводчиком. Любопытные сразу же потеряли интерес к Туккаю и разошлись. Осталось лишь несколько человек и среди них был Куркутский. Охотник подтвердил, что в течение двух лет у него удачная охота на морского зверя, и он с другими охотниками много набил моржа, а также песцов в тундре.
– Ты не платил налог, – сказал Суздалев. – Приговариваю тебя к штрафу в десять песцов и шестнадцать горностаев, а также к пяти пудам моржового клыка.
Куркутский, услышав приговор, крепко сжал зубы. Лицо его было бесстрастным, но в глазах полыхал огонь возмущения и ненависти. Он вышел следом за Туккаем, которого повели в тюрьму, так как он не мог немедленно уплатить налог и штраф.
– Вот и в вашей вотчине появился житель, – смеялся Суздалев, встретившись с начальником милиции. – А то вы, верно, скучаете?
– Благодарю за заботу, – в тон ему ответил Струков и осведомился: – Долго держать прикажете?
– Пока суток пятнадцать. Пусть посидит для острастки, подумает, как ему лучше охотиться, чтобы и налоги восполнить и свое пребывание в тюрьме оплатить. Полдюжины хороших шкурок голубого песца, надеюсь, нам не помешает?
– Вы правы, как сам закон, – рассмеялся Струков и подумал, что пора позаботиться о своем доходе.
Суздалев был доволен. Наконец-то он приступил к своему любимому делу. У него большие списки должников, и он со всех потребует положенное, а чтобы впредь не нарушали закон, проучит приличными штрафами. Суздалев был глубоко убежден в своей правоте.
…Мандриков кончил говорить и, потянувшись через стол, подвернул фитиль в лампе. Стали отчетливо видны лица шахтеров: Бучека и Булата, моториста Фесенко, учителя Куркутского, Клещина, Августа, Новикова.
– Вот вы, товарищ Безруков, говорите, что мы должны рассказать шахтерам, охотникам, рыбакам о советской власти, – проговорил Булат.
– Да, как можно подробнее, убедительнее, а главное, чтобы они поняли, что советская власть – их власть, – кивнул Мандриков, – что она не похожа ни на одну, которые были до сих пор.
– Наш товарищ, Мефодий Галицкий, – Булат пососал свою трубку, – настаивает на немедленном захвате власти.
Михаил Сергеевич понял, что Булат проверяет и себя, и Галицкого, и его. Он ответил:
– Восстание сейчас обречено на неудачу.
– Нам нужны люди, которые пойдут за нами не под влиянием минутного настроения. Они должны знать, для чего берут оружие, для чего нам нужна власть, – подойдя к столу, вступил в разговор Август Берзин. – И еще одно обстоятельство. Мы должны взять власть во всем уезде, а не только в Ново-Мариинске. Для подготовки необходимо время.
– С чего начнем, товарищи? – спросил молчавший до сих пор Бучек и погладил свою лысину.
– С того, что надо всем рассказать, – заговорил Мандриков, – что колчаковское управление самовольно, в сговоре с купцами, повысило цены на продукты.
– А шахтерам недавно снизили оплату за тонну угля, – напомнил Бучек.
– Вот и свяжите одно с другим, – предложил Мандриков. – Но работать надо осмотрительно, не допуская оплошностей. – Он обратился к мотористу радиостанции: – Товарищ Фесенко, мы сможем регулярно, раньше колчаковцев, получать радиограммы о том, что происходит в стране и особенно на фронтах?
– Конечно, – тряхнул головой Игнат. – Наш боров Учватов готовится по первому снегу в тундру поторговать малость, пограбить чукчей.
Да, чтобы не забыть, – вспомнил Мандриков. – Мы должны вести точный учет, кто из наших коммерсантов и иностранцев нечестным путем выманивает у охотников пушнину, чтобы потом восстановить справедливость.
– От чьего имени мы должны разговаривать с шахтерами? – спросил Бучек.
В комнате стало тихо. Все смотрели на Мандрикова и Берзина. Август Мартынович взял со стола охотничий нож, ручка которого была выточена из моржового клыка, и осторожно подпорол подкладку своего пиджака. Семь пар глаз следили за тонкими пальцами Берзина. Они извлекли из шва светлую, как всем показалось, палочку длиной в половину карандаша. Это оказался туго скрученный лоскут шелка. Берзин развернул его и протянул Бучеку:
– Прочтите!..
Это было удостоверение, напечатанное мелким шрифтом на шелке, выданное Августу Мартыновичу Берзину, направленному в Анадырский уезд Дальневосточным обкомом РКП(б) для установления советской власти.
Клещин с гордостью смотрел на своего бывшего комиссара. Кусочек шелка передавался из рук в руки и вернулся к Берзину, который сказал, пряча удостоверение:
– У моих товарищей такие же, с подлинными именами, но пока…
– Понятно, – остановил его Бучек и, чуть поколебавшись, спросил. – Ленина, Владимира Ильича, вам довелось видеть?
– И слышать, – добавил Мандриков.
Все подсели ближе к столу. Из кухни вышла жена Клещина. Она прислонилась к косяку. За тонкими стенами посвистывал ветер, но люди не слышали его. Мысли их были далеко, там, где по просторам России шагала советская власть… Люди слушали и видели Ильича…
3
Новиков тосковал. С тех пор как по совету Мандрикова Клещин поступил работать на копи, Николай Федорович оставался дома один и не находил себе места. Он часами сидел у окна, смотрел на лиман грустными глазами, думал о жене, мучился неизвестностью – что там с ней? Когда одиночество становилось невмоготу, Николай Федорович шел к Мандрикову в склад. Хотя здесь и нельзя было поговорить по душам, но все же можно было перекинуться несколькими словами.
Новиков не поступал на работу, Он ждал, когда Фесенко и другие товарищи разузнают, где находятся Чекмарев и Шошин, чтобы направиться к ним, передать задание обкома партии.
Утром, проводив товарищей на работу, Николай Федорович помог жене Клещина по хозяйству, потом вышел на берег лимана. Было тихо и даже как будто потеплело. «Наверное, к снегу», – подумал Новиков и вспомнил, что сейчас в родном Владивостоке стоит чудесная золотая осень с ее жаркими прозрачными днями, с чистым небом и ласковыми бризами.
Действительно, к полудню в воздухе замельтешили белые мухи, а затем, точно где-то вверху образовалась прореха, посыпал густой снег, мягкий, влажный. Он падал крупными хлопьями. Все вокруг становилось белым, исчезла грязь. Уродливые постройки приобретали какой-то нарядный вид. С веселыми криками носились дети. Вечно злые и голодные, собаки притихли. Новиков направился к складу. Войдя, он услышал веселый женский смех и голос Михаила Сергеевича. Николай Федорович с удивлением увидел, что Мандриков разговаривает с двумя молодыми женщинами. Одну из них, с грустными глазами и усталой улыбкой, он узнал: это была жена начальника милиции. Ее Новиков видел еще на «Томске». Вторая, с мелкими, но красивыми зубами, в которой он по одежде безошибочно определил жену какого-то коммерсанта, улыбаясь, кокетничала с Мандриковым и с шутливой обидой говорила:
– Ну разве так дам встречают, дорогой Сергей Евстафьевич? Где же шоколад, шампанское?
Мандриков заметил Новикова, легкая тень смущения и досады прошла по его лицу. Он кивнул ему:
– Я сейчас.
– Ах, вы заняты! Тогда мы уходим! Прощайте! – Елена Дмитриевна притворно надула губы, хотя ей не хотелось уходить от Мандрикова. Этот приказчик привлекал ее все больше и больше. И о нем она уже рассказала Нине Георгиевне, призналась в своей к нему симпатии.
– Служба-с, – утрированно подражая манере приказчиков, откланялся Мандриков.
Женщины вышли. Елена Дмитриевна, не замечая, что ее спутница как-то замкнулась, ушла в себя, оживленно болтала:
– Ну, Нина, видела? Правда, интересный? В нем что-то есть особенное, такое сильное, покоряющее, не то что Трифон…
Нина Георгиевна слушала болтовню Чернец и думала о Мандрикове. Было грустно и как-то пусто на душе, словно потеряла что-то очень близкое, дорогое. Она видела, что Мандриков и Елена Дмитриевна тянутся друг к другу. Нина Георгиевна остро почувствовала свое одиночество, с тревогой думала о своей жизни. Обижаться на Струкова она не могла. Он был внимателен, щедр на ласки, но по-прежнему был такой же далекий, чужой человек, как в то утро во Владивостоке, когда предложил ей ехать вместе с ним. Струков не открывал перед ней своей души. Какой же он человек? Этого Нина Георгиевна не знала. Она как-то уловила на себе взгляд его серых умных глаз, и все в ней замерло. Взгляд был равнодушный, словно перед Дмитрием Дмитриевичем была не она, а какой-то предмет. Она старалась уйти от тяжелых мыслей и тогда невольно думала о Мандрикове, с которым Нину Георгиевну связывало что-то радостное, светлое.
– Да ты меня не слушаешь! – перебила мысли Нины Георгиевны ее спутница. – Я тебе уже говорила, что собиралась уехать отсюда, лишь бы не видеть Трифона, но теперь мне не хочется уезжать. Нет, ты не подумай, что это пошленький романчик. Нет, нет! – Елена Дмитриевна остановилась у моста, посмотрела, как в черной воде исчезают хлопья снега.
– Я, кажется, влюблена, Нина. Глупо, но это так.
– Что ты, зачем? – с болью в голосе воскликнула Нина Георгиевна.
Это не ускользнуло от Чернец, но она истолковала настроение подруги по-своему:
– Тебя, наверное, шокирует, что он приказчик? Ну и что? Я хорошо знаю благородных. Трусы, слюнтяи!
Лицо Чернец стало жестоким. Она с яростью продолжала:
– Кто такой Трифон? Мразь! А я? Содержанка! Бирич содержит меня для него, для его удовольствия. А спросили они хоть раз, что у меня на душе? – Она прижала руку к груди: – Там холод, лед. Я хочу жить, любить, что-то делать, а не быть только принадлежностью для мужа, красивой игрушкой. – Она помолчала и с болью произнесла: – Почему мы такие несчастные? Где-то идет борьба, а мы сидим тут и покорно ждем, когда же нашему властителю заблагорассудится нас раздеть!
– Не надо, Лена, – остановила ее Нина Георгиевна, готовая расплакаться.
– А что, неправда? – Елена едва владела собой. – Я хочу сама собой распоряжаться! Вот с этим приказчиком я чувствую себя человеком!
«Как это верно», – подумала Нина Георгиевна. Ведь и у нее было такое же ощущение после первой встречи с ним.
За сеткой снегопада показалась чья-то низкорослая фигура. Она быстро приближалась. Из снежной пелены вынырнул начальник радиостанции. Он расплылся в улыбке:
– Свенсон завтра будет… Извините, спешу…
Он боком проскользнул мимо женщин и исчез в снегопаде. Учватов спешил с радиограммой, полученной со шхуны «Нанук», к Маклярену.
– Завтра немного развлечемся, – сказала Елена Дмитриевна. – Приход американских торговых шхун всегда здесь событие. – Нина Георгиевна под предлогом головной боли торопливо распрощалась. Ей хотелось побыть одной.
…Появление Новикова, незамеченное Мандриковым, несколько смутило его. Мандриков понимал, что старый рабочий уловил в его разговоре с Еленой Дмитриевной что-то большее, чем простую любезность. Чувствуя почему-то себя виноватым, он попытался оправдаться:
– Ну, хороший из меня приказчик?
Новиков посмотрел в глубь склада. Мандриков успокоил:
– Заведующий в управлении.
– Тогда я вот что тебе скажу, Сергеич, – Новиков присел на ближний ящик, занялся трубкой и, когда набил ее, посмотрел на товарища. – Негоже тебе шашни с дамочками заводить. Ты послушай меня, старика, – остановил он Мандрикова, хотевшего что-то возразить. – Не в обиду скажу – в пользу. Дело тебе очень большое поручено. Нет у тебя права дело это под опасность подводить. Да ты слушай! Я всякое на свете видывал. Ты человек молодой, и кровь у тебя горячая. Сам был таким. А эти дамочки… – Новиков затянулся и медленно выдохнул дым, – …могут на след привести колчаковцев. Интерес к тебе вызвать. Сначала как к ухажеру нежданному, а потом… Сам понимаешь. Вот и подумай, мозгами раскинь!
«Высек как мальчишку», – подумал Михаил Сергеевич. И хотя выговор Новикова был ему неприятен, он не мог не признать: «Новиков прав». Тут же Мандриков дал себе слово, что будет с Еленой Дмитриевной официален, сух и сдержан.
– Ты мне сейчас ничего не говори, – сказал Новиков и поинтересовался: – А чья эта, с зелеными глазами?
– Жена молодого Бирича. – Мандриков отвел взгляд от Новикова. Тот покачал головой.
– Офицерская женка, значит. Эх, Сергеич! Ну, да ладно, – Новиков уперся ладонями в колени, поднялся. – Хватит об этом. Сам все понимаешь. О Чекмареве, Шошине, Киселеве ничего нет?
– Нет.
Новиков вздохнул:
– Уже середина сентября, а дело наше слабо двигается. Колчаковцы-то щупальцы свои все распускают. Давеча жена Клещина сказала, что в тюрьму еще семерых чукчей заперли.
