Текст книги "Пламя над тундрой"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Лампе вернулся в склад, проклиная тот час, когда согласился на уговоры Мартинсона.
Свенсон заговорил с Парфентьевым:
– Часто возишь от Мартинсона мех Лампе?
– В первый раз, – чистосердечно признался Парфентьев. Он боязливо посмотрел на Свенсона.
– А другие? – Олаф был доволен, что накрыл Лампе и Мартинсона. Они теперь будут лучше ему служить.
– Не знаю, – развел руками Парфентьев. Глаза Олафа в упор смотрели на него. Парфентьева охватил страх. Он был готов все сказать американцу, что бы тот ни спросил:
– Если врешь, я застрелю тебя. – Олаф хлопнул себя по карману. – Один приехал? Больше никто не возит мех?
– На другой нарте ехал… – «Что я говорю!» – в ужасе подумал Парфентьев и замолчал. Он понял, что выдает Новикова.
Олаф заметил смятение каюра.
– Кто же ехал? Ну? – Свенсон угрожающе надвигался на перепуганного каюра. Парфентьев от страха весь сжался.
– Ты что, не знаешь этого человека? – схватил за плечо каюра Олаф. – А зачем он сюда приехал?
– Я его не знаю. На ярмарке в Марково только видел. Он из Ново-Мариинска… – неожиданно проболтался Парфентьев и понял, что совершил непоправимую ошибку.
– Молодой, худой, светлые волосы? – быстро спросил Свенсон. Он уже догадывался, кто этот незнакомец.
– Старик, – угрюмо сказал Парфентьев.
Олаф был разочарован. Он прекратил расспросы и приказал Парфентьеву перенести тюки с пушниной в склад. Наступила ночь. Каюр, напуганный тем, что проболтался американцу, не находил себе места. Он долго бродил по селу. Наконец мороз и голод загнали его в домик Кабана. В каморке стало еще теснее. Здесь был и Микола Наливай и Оттыргин. Парфентьев подсел к ним, примостился у стены и закурил. Новиков сидел за столом, писал письмо Мандрикову и Берзину. Оно было подробное, обстоятельное. Закончив его, Николай Федорович сделал приписку: «Остаюсь в Усть-Белой. Буду следить за американцами. Если что узнаю важное, то немедленно сообщу».
Зашив письмо нитками, Новиков передал его Оттыргину.
– Возвращайся срочно в Ново-Мариинск, отдай письмо Безрукову или Хваану.
– А ты? – удивился Оттыргин.
– Я остаюсь здесь, – Новиков видел, что Оттыргин огорчен расставанием. Николай Федорович тоже привык к чукче, но, что поделаешь, – так надо. – Поезжай, Отты!
Парфентьев беспокойно шевельнулся. Ему хотелось крикнуть, чтобы и Новиков уезжал немедленно, уезжал с Оттыргиным, потому что о нем уже знает Свенсон. Но Парфентьев молчал, лишь наклонил голову и прятал от товарищей глаза…
До рассвета было еще далеко, когда упряжка Оттыргина скрылась в темноте.
3
– Дальше не сможем идти, – сказал капитан «Кайры» Антону. – Затрет шхуну льдами и раздавит, как ореховую скорлупу. Антон понял, что надо сходить на берег и пробираться как-то дальше на север.
Он хотел спросить капитана, а как же они будут добираться дальше, но промолчал. Капитан с уважением посмотрел на Антона. Ему нравился Мохов своей сдержанностью. Старый моряк сказал:
– Товарищ Роман предвидел возможность появления льдов… – он сделал паузу и продолжал: – Мы условились, что в случае необходимости я высажу вас в бухте Старого Монаха.
Антон вопросительно поднял на него глаза.
– На картах нет этой бухты. Мала она, да и малоизвестна. Мы сами дали такое название. Там есть маленькое селение камчадалов.
– Хорошо, высаживайте, – спокойно произнес Антон. – Я пойду собираться.
В сумерки «Кайра» вошла в маленькую бухточку, посредине которой поднимался кекур – высокий каменный столб, похожий на силуэт бородатого монаха в капюшоне и с сумой за плечами. Антон и Наташа в сопровождении капитана с большим трудом, между льдин на шлюпке переправились на берег. Здесь, под защитой высоких скал, стояло несколько сложенных из плавника хижин. Два десятка жителей селения встретили капитана, Антона и Наташу как старых знакомых.
– Это хорошие люди, – сказал капитан Антону, знакомя его с низкорослым камчадалом. – Они вам помогут. Верно, Василь?
– А цо? – дружелюбно ответил камчадал. – Свой целовек – помочь надо!
Утром «Кайра» ушла, а камчадал Василий со своим сыном повез Наташу и Антона на нартах от берега. Почти два месяца они были в дороге. Ехали то на собаках, то на оленях. В домик Клещина они постучали, когда там укладывались спать. Дорогу им показал Куркутский. Так повелось, что, когда из тундры ночью приезжали упряжки, они направлялись к школе, и учитель там устраивал людей, поил чаем. Измученные, с обмороженными лицами Антон и Наташа едва сидели. Теперь, когда кончилась дорога и щель была достигнута, у них иссякли последние силы, Антон сразу же спросил учителя:
– Не знаете, господин, живет ли в поселке гражданин по фамилии Безруков. Звать его Сергей Евстафьевич.
– Да, есть. Живет тут недалеко.
– Проводите нас к нему, – вскочил на ноги. Антон.
– Сейчас уже поздно… – начал Куркутский, но Антон повторил: – Проводите, сейчас… Безруков мой друг. Он будет рад.
Антон не ошибся. Мандриков и Берзин радостно встретили посланцев товарища Романа, Они с уважением смотрели на товарищей, которые совершили больше, чем героический подвиг, добравшись зимой в Ново-Мариинск.
Жадно слушали Антона и его подругу товарищи, Засыпали вопросами, пока наконец не вспомнили, как измучены дорогой их гости.
– Спать, отдыхать, есть как можно больше, – прекратил все расспросы Мандриков. – Оставайтесь Здесь, а мы пойдем к товарищам.
– Идите, идите, – поторопила Мандрикова и Берзина жена Клещина, обычно тихая, застенчивая. – Наговоритесь еще. А им и помыться надо и отдохнуть.
Уже на плите грелась вода, что-то шипело на сковородке, пахло ароматом свежего кофе.
Выйдя на ночную улицу, Берзин сказал:
– Эту девушку я знаю. Она приходила к Новикову справляться об Антоне, когда его колчаковцы схватили.
– Бедный Николай Федорович, – произнес Михаил Сергеевич. – Как ему сказать…
Слишком тяжелой была весть, которую привезли Антон и Наташа: жена Новикова убита в колчаковском застенке.
С каждым днем товарищи все нетерпеливее ждали приезда Новикова. Это было крайне необходимо. В письме товарища Романа, которое привез Антон, говорилось о решении Дальневосточного подпольного комитета партии усилить подготовку К восстанию против колчаковцев. Роман не указывал точного срока, но из письма было ясно, что восстание намечается на конец января или начало февраля будущего года.
– У нас все будет готово к этому сроку. Как ты думаешь, Август? – взволнованно рассуждал Мандриков.
– Дальше ждать невозможно, – Берзин говорил медленно, но внутри у него все кипело. – Громов, Суздалев, Толстихин, милиционеры обнаглели. Грабят чукчей, издеваются над шахтерами, держат впроголодь. Говорят, что нет продуктов, надо экономить, а так ли? Посмотреть бы в складах коммерсантов.
– Придется. – Тон у Мандрикова был грозный. – Не позволим морить людей голодом.
– А власть здесь установим советскую, – решительно сказал Берзин. – Поднимем красный флаг!
– Да, поднимем красный флаг, – торжественно повторил Мандриков.
Они шагали в ногу, словно видели в темноте, как над Ново-Мариинском развевается красное знамя. Письмо товарища Романа вызвало и радость, и волнение, и дало еще большую уверенность и силы. Партия помнит о них, помогает им, уверена в них.
Они пришли к учителю. Куркутский подбросил угля в печку и занялся приготовлением чая. Мандриков еще раз прочитал письмо товарища Романа. Он отчетливо произносил каждое предложение. Товарищи внимательно слушали.
– Это приказ, его надо выполнять, – первым заговорил Берзин, когда Мандриков отложил в сторону письмо. – Нельзя давать колчаковцам, вернее американцам, времени на укрепление отрядов.
– Эти отряды не боеспособны, – отмахнулся Мандриков. – Они разбегутся при первом выстреле.
– Оружие у людей в руках всегда может стрелять, – Куркутский снял с плиты вскипевший чайник. – Август правильно говорит.
Мандриков недовольно посмотрел на учителя:
– Не надо преувеличивать опасности. И к тому же…
– Зачем спорить? – прервал его Берзин. – Давайте лучше подумаем, с чего начать действовать?
– Какой сегодня день? – буркнул Михаил Сергеевич.
– Вторник, – Куркутский указал на календарь.
– Давайте в ночь с воскресенья на понедельник соберем всех товарищей с копей и радиостанций и наметим план действий, – предложил Мандриков. – В эту ночь собраться удобнее. Шахтеры придут под видом посещения Толстой Катьки.
– Создадим штаб восстания, – предложил Берзин.
– Согласен, – кивнул Мандриков.
– Я тоже, – Куркутский сделал знак всем молчать и подошел к занавешенному окну. За ним слышался скрип снега, ворчанье собак. Мандриков и Берзин тоже прислушались.
– Упряжка, – тихо проговорил Куркутский и посмотрел тревожными глазами на товарищей. Упряжка остановилась около школы.
– Гаси лампу, – сказал Мандриков. – Если беляки, то…
Он не стал договаривать. Уже давно было решено, как надо поступать в случае неожиданной опасности. Товарищи достали браунинги и стали по бокам двери. Куркутский прикрутил фитиль и задул маленький слабый язычок огня. В комнате стало темно и тихо. Только трещал в плите огонь и тонко ныл чайник. Учитель снял с окна темную штору, и слабый рассеянный свет звездного неба чуть осветил комнату.
Снаружи послышались шаги, и кто-то осторожно постучал в окно: два раза громко и два очень тихо.
– Оттыргин! – крикнул Куркутский и выбежал из комнаты.
Мандриков вздохнул, пряча револьвер в карман.
– Наконец-то, – тихо произнес Мандриков и последовал за учителем, надеясь увидеть Новикова.
Берзин зажег лампу. В комнату вошли учитель, Мандриков и улыбающийся Оттыргин. Друзья засыпали его вопросами, но он, взволнованный встречей, так плохо говорил по-русски, что Куркутскому пришлось переводить.
– Молодец, Николай Федорович, молодец! – то и дело восклицал Михаил Сергеевич, читая письмо Новикова. – Значит, и там, в тундре, назрело уже время для восстания. Ждут сигнала, помощи и, конечно, прежде всего правильного руководства.
– Огорчает одно – не найдены следы Шошина, Стайн обнаглел… Хозяйничает, как у себя дома… – пересказывал письмо Новикова Михаил Сергеевич.
– Дома так не хозяйничают, – не согласился Берзин. – Так поступают только в колониях.
– Но здесь не колония, – Куркутский едва сдерживал гнев.
– Мы ему об этом напомним, – пообещал Берзин.
Товарищи вернулись к разговору, прерванному приездом Оттыргина. Мандриков предложил:
– Берзин, как военный специалист, составит план восстания. Каждый должен знать, что ему делать, где быть в день переворота, и готовиться к нему.
– Когда же произведем переворот? – спросил Куркутский.
– Пожалуй, в конце января, – ответил Мандриков. – Надо обсудить. О дне решим позднее.
– Что ж, надо предупредить товарищей на копях, чтобы в воскресенье ночью были здесь, – сказал Берзин.
– Я готов ехать к ним! – Куркутский не скрывал своего нетерпения действовать. – Можно и сейчас?
– Ни ты, ни Отты на копи не поедете, – ответил Мандриков. Рисковать незачем. Туда ездит Рыбин, он и передаст. Страх у него прошел, он даже спрашивал меня, не надо ли чего отвезти на копи. Он примелькался колчаковцам и имеет разрешение на возку угля.
– Что-то мне не нравится Рыбин, больно трусоват, – возразил Берзин.
– Я за него ручаюсь, – заявил уверенно Мандриков. – Он такой же пролетарий, как и все шахтеры.
Берзин хотел возразить, но заколебался и промолчал. «Раз Рыбин просит поручение, видимо, он действительно такой, каким его считает Михаил», – подумал он.
– Завтра нашим гостям надо комнату найти, – вспомнил об Антоне и Наташе Михаил Сергеевич.
– И работу, – добавил Берзин. – Только какую? – Антон, пожалуй, можно на копи, – подумал вслух Мандриков. – Тогда у нас там будет неплохой пропагандист. Человек он свежий, да и на колчаковцев злой.
– Его жену я могу в школу взять, – предложил Куркутский. – Только как с документами?
– Документы в порядке – подлинные, – успокоил его Мандриков и расхохотался. – А причина появления здесь – бегство от родителей, которые были против их брака. Любви не страшны северные вьюги и морозы.
Он вспомнил о Елене Дмитриевне…
Глава одиннадцатая
1
Мандриков поджидал Рыбина у склада, как и было условлено. До открытия склада оставалось около часа. Михаил Сергеевич, прохаживаясь, думал о письмах товарища Романа и Новикова, о принятом накануне решении. Скорей бы наступил январь, и тогда… В успехе переворота Мандриков был уверен. Берзин разрабатывает план восстания. Вот когда понадобится его военный опыт. Товарищ Роман знал, кого посылать сюда… Он так задумался, что не услышал, как подъехал Рыбин.
– Никак, на золотую жилу напали, Сергей Евстафьевич?
– О чем вы спрашиваете? – не понял Мандриков.
– Да глаза у вас так и светятся, а лицо, как в престольный праздник.
– Будет праздник, будет, Василий Николаевич, – Мандриков понизил голос, подошел ближе к Рыбину. – Колчаковская армия разваливается, бежит.
– Нам-то что, – вздохнул Рыбин. – Далеко все это от нас.
– И здесь наступит свобода, – в голосе Мандрикова звучали радостные и торжественные нотки. – Скоро!
– Кто ж ее, свободу, нам подарит? – Рыбин пристально следил за Мандриковым, что-то угадывая за его словами.
– Сами возьмем, – с такой убежденностью проговорил Мандриков, что Рыбин больше не сомневался в правильности и искренности его слов. Мандриков, убедившись, что за ними никто не следит, быстро и незаметно сунул Рыбину туго скатанную в трубку бумагу.
Передай Булату. Завтра будь на этом же месте.
Они расстались. Рыбин быстро погнал упряжку. Бумага в рукаве жгла ему руку. Когда Ново-Мариинск скрылся из виду, он остановил нарты между сугробами, быстро достал тонкую бумажную палочку.
Так Михаил Сергеевич свертывал листовки на случай, если бы Рыбину пришлось их выбросить. Тонкую, твердую, как карандаш, палочку можно было легко воткнуть в снег, и она не была бы заметна.
В трубочке оказалось два небольших листочка. На первом был текст листовки. Василий Николаевич торопливо пробежал ее:
«Товарищи шахтеры! Час вашего освобождения приближается! Владивостокский областной комитет РКП(б) призывает вас готовиться к вооруженному восстанию против Колчака и его сатрапов…»
Немного успокоившись, Рыбин прочел второй листок. На нем было всего три строчки: «Племяннику исполнилось пятнадцать лет. Приходи всей семьей на день рождения. Погуляем тихонечко, чтобы не беспокоить соседей. Они скоро уедут в тундру».
Рыбин ничего не понял и перечитал записку. «Шифровка», – догадался он и снова скатал листки в трубку, спрятал их и поднял упряжку.
На копи он приехал позднее обычного. Колчаковский милиционер, изнывавший от скуки, подошел к нему:
– Табак найдется?
Рыбин протянул ему кисет. Милиционер подмигнул:
– Клюкнул вчерась, что ли, у Катьки Толстой, проспал. Морда-то у тебя вся красная. А?
– Было дело, – солгал Рыбин, думая, как отвязаться от милиционера. – Голова болит.
Опохмелиться надо, – авторитетно сказал милиционер, проведя языком по скрученной цигарке. – Как рукой снимет.
– Раздавим бутылочку? – предложил Рыбин. Он порылся в кармане и вытащил несколько смятых бумажек. – Тут хватит и на закуску. Сходи, принеси!
Булат, наблюдавший за этой сценой, рывком высыпал уголь из тачки, подошел к Рыбину и громко, чтобы слышали окружающие, спросил:
– Табачком не угостишь?
– Закуривай, – протянул Рыбин кисет.
Булат вынул из него листовки и ловко переправил в карман. Он нагнулся, прикуривая у Рыбина, все еще сидевшего на нарте:
– Листовки теперь передавай Мальсагову. Нельзя нам все время встречаться.
– А какой Мальсагов? – спросил Рыбин.
– Татарин. Он сам к тебе подойдет. – Булат неторопливо отошел от Рыбина и, взявшись за ручки своей тачки, вернулся в шахту.
О листовке стало известно в уездном управлении. Громов неистовствовал. Какие-то смутьяны снова подняли голову.
– Я пок-кажу им! – заикаясь от волнения, кричал Громов. – Я покажу им. Всех расстреляю!
– Всех не надо. – Суздалев поправил пенсне. – А двух-трех для острастки надо. А болтовня о восстании – че-пу-ха!
– Поезжайте на копи, – горячился Громов. – Нет, я сам. Я возьму их за глотку. Я узнаю, откуда листовки. Мерзавцы! Я еду!
– Это будет ошибкой! – сняв пенсне и осторожно протирая стекла, возразил Суздалев. Он говорил медленно, рассудительно. – Надо действовать иначе.
– Как они узнали об отступлении Колчака? – горячился Громов. – Учватов клянется, что, кроме него, никто не принимает телеграмм.
– Учватов вне подозрений. Очевидно, на радиостанции есть большевики, – заметил молчавший до сих пор Перепечко.
– А, наконец заговорили и вы. – Громов напустился на Перепечко. – Вас же Стайн и Струков оставили за себя, а вы хлопаете ушами! Вы офицер, который…
– Я попрошу без оскорблений, – вскочил со стула побледневший Перепечко. В кабинете стало тихо. Никто не ожидал такой смелости от Перепечко, который против своего обыкновения был трезв. Громов примирительно спросил:
– Что вы можете сообщить?
– То, что листовка появилась вчера на шахте после того, как там побывал возчик угля Рыбин.
– Взять его, мерзавца! – крикнул Громов.
– Придется подождать, – возразил Перепечко.
У меня нет еще уверенности, что именно он привозил листовки. Надо захватить его с поличным.
За Рыбиным была установлена слежка. Утром, в пятницу, к Перепечко пришел невзрачный, обросший бородой Еремеев с красными от трахомы глазами.
– Ну? – спросил его Перепечко.
– Рыбин с кладовщиком из государственного склада на улице встретился и получил от него что-то.
Перепечко довольно потер руки:
– Кончик пойман! Теперь и всю веревочку вытащим.
– Куда поехал Рыбин?
– На копи, – ответил Еремеев, протирая слезящиеся глаза краем грязного рукава.
Перепечко был доволен своим «агентом» (как он называл своих доморощенных шпионов). Еремеев мелкий торговец и спекулянт, не брезговавший при случае и разбоем. Он сразу же согласился на предложение следить за Рыбиным, как обычно соглашаются на подленькое дело люди с нечистой совестью. К тому же здесь можно было поживиться.
Перепечко на листе бумаги карандашом провел короткую линию и с одного конца написал: «Рыбин», а с другого: «Безруков». От каждой фамилии он провел в стороны по новой черте и, полюбовавшись своей работой, запер лист в стол с полным убеждением, что вечером на листе появятся новые фамилии. Расчет его был верен.
…Рыбин в хорошем настроении подъезжал к копям. Он вез новую листовку я знал, Что шахтеры ждут его. Упряжка резво бежала по знакомой дороге, усыпанной угольной пылью. Рыбин вспомнил, как отвязался в прошлый раз от колчаковца. И теперь что-нибудь надо придумать. Приехав на свое обычное место, Рыбин, делая вид, что починяет порвавшуюся лямку, стал Ждать, когда подойдет Мальсагов. Время тянулось медленно, и Рыбину стало казаться, что за ним кто-то наблюдает. Кто? Несколько раз пробегал с тачкой угля Булат, но даже не посмотрел на Рыбина.
– Курить дашь?
По акценту Рыбин догадался, что это и есть Мальсагов, и торопливо и громко сказал:
–. Попрошайничаете тут все. Табака на вас не напасешься. Ну, в последний раз.
Он передал Мальсагову кисет и бумагу, в которой лежала листовка. Якуб свернул папиросу и, покуривая, отошел, унося с собой листовку.
Ни Рыбин, ни Якуб не заметили, что за ними внимательно наблюдали из окна пожарки Щетинин и дежурный милиционер у входа в шахту. Они переглянулись, когда Якуб брал у Рыбина кисет, а Щетинин ухмыльнулся.
Рыбин нагрузил нарты углем и уехал в Ново-Мариинск довольный, что выполнил поручение.
Якуб, покурив, бросил на снег окурок и направился к шахте. В это время его окликнул Щетинин:
– Мальсагов, зайди-ка!
– Чего надо? – нехотя откликнулся Якуб. У него появилось подозрение. Зачем он нужен Щетинину. Мальсагов быстро оглядел двор, но все выглядело обычным, и никакой опасности не чувствовалось, но идти в конторку с листовкой не хотел.
– Маклярен прислал цидулку какую-то, а я ни хрена не могу понять. – Щетинин махнул какой-то бумажкой над головой. – Прочти, ты же мастак их тарабарщину понимать.
Якуб успокоился. Он знал английский, и Щетинин не раз просил переводить записки американцев об угле, о товарах в лавку на копях. Мальсагов вошел в контору и сразу же понял, что попал в ловушку. Четверо милиционеров встали за его спиной. Опыт подсказывал Мальсагову, что надо держаться внешне спокойно. «Они видели, как я брал у Рыбина листовку», – догадался он, наблюдая за старшим милиционером Крючковым у двери. Мальсагов машинально подумал: «Броситься на Крючкова. Вместе с ним вышибить дверь и позвать на помощь шахтеров. Нет, не удастся».
Щетинин подошел к нему и, поправив очки, сказал:
– Выкладывай, что у тебя в карманах.
Мальсагов, представив, как сейчас чужая рука полезет к нему в карман, стремительно выхватил листовку и сунул ее в рот.
– Сожрет! – истошно закричал Щетинин. – Не давай ему жевать!
Сильный удар в лицо ослепил Мальсагова. Он едва устоял на ногах. Кровь хлынула из носа и разбитых губ. Якуб старался проглотить жесткий бумажный ком, но не мог. Его сбили с ног, сдавили горло, и мокрый полуизжеванный ком бумаги выпал… Якуб в отчаянии ударил кого-то ногой. Послышался крик. Но сильный ответный удар по голове лишил Мальсагова сознания… Когда оно вернулось, Мальсагов долго не мог понять, где он и что с ним происходит. Сильно болела и кружилась голова.
– Жив, большевистская сволочь, – послышался в темноте голос Щетинина, когда Мальсагов шевельнулся. Якуб плохо соображал, почему в конторке темно.
– Пить…
Голос был слабый и хриплый. Щетинин огрызнулся:
– Не сдохнешь.
Колчаковцы ждали, когда шахтеры улягутся.
Никто не видел, как в темноте Мальсагова погрузили на нарту и повезли под охраной двух колчаковцев в Ново-Мариинск.
В полночь Мальсагова втащили в кабинет начальника милиции. Здесь были Суздалев, Громов и Толстихин. Перепечко, увидев изуродованное лицо шахтера, засмеялся:
– Большевистский Нарцисс! Развяжите его.
Мальсагов едва сидел на стуле. Затекшие руки, ноги, казалось, одеревенели. Перепечко потряс перед глазами Якуба измятой листовкой:
– Часто от Рыбина такие получал?
– Листовку я нашел на снегу.
– А, на снегу… – Суздалев поправил пенсне и оживленно воскликнул: – Господа, давайте ему устроим снежную ванну. Она освежит ему память и поможет все вспомнить!
С Якуба сорвали одежду, вывели на улицу. Небо было в звездах. Мальсагова повалили и стали засыпать снегом. У Мальсагова захватило дыхание, тело обожгло холодом, казалось, бесконечные иголки впиваются в кожу. Суздалев, хихикая, прыгал вокруг него:
– Мерзни, мерзни, волчий хвост! – и подгребал снег. Вокруг шахтера выросла снежная гора.
Рыбин ложился спать, когда к нему пришел Еремеев и вежливо сказал:
– Господин Громов просит прийти в управление.
– Зачем… я… Громову, – испугался Рыбин, но тут же подумал, если бы его хотели арестовать, то прислали бы милиционера. И совсем Рыбина успокоили слова Еремеева: – Вас куда-то хотят послать.
Так Еремеева научил Перепечко. Он не хотел, чтобы утром в Ново-Мариинске узнали об аресте Рыбина. Это бы насторожило большевиков, и они могли бы скрыться. Перепечко решил их всех взять сразу.
Рыбин стоял перед колчаковцами, и выражение их лиц пугало его.
Рыбин не видел Мальсагова, который лежал у печки, отгороженной от него столом.
– Гражданин Рыбин, – спокойно и дружелюбно, с улыбкой сказал Перепечко, – мы были о вас лучшего мнения и даже думали предложить вам одну службу. А вы связались с большевиками, возите их листовки на копи.
– Я… я… – Рыбин никак не мог совладать с собой, нижняя челюсть у него отвисла и дрожала. Лицо покрылось испариной. Крупные капли пота появились на лбу. Наконец Рыбин выговорил. – Я… не возил…
В тот же миг, по знаку Перепечко, милиционер, стоявший за Рыбиным, ударил его кулаком в правый бок. Рыбин икнул, поднялся на носки и рухнул на грязный, затоптанный пол. Его белое лицо стало наливаться кровью, он с надрывом вздохнул, повернулся на бок и хотел встать.
– Помоги ему, – крикнул Перепечко милиционеру.
Рыбин стоял согнувшись. Боль в желудке проходила медленно. Перепечко, словно ничего не произошло, продолжал тем же тоном:
– А Мальсагов сказал, что вы привезли ему сегодня вот эту листовку. – Перепечко двумя пальцами поднял листок со стола. – Ведь она? Верно? Мальсагов сам сказал нам, что вы ему передали эту листовку. Верно, Мальсагов?
Мальсагов слышал, о чем говорит Перепечко, что отвечал Рыбин, но не мог пошевелиться. Когда Перепечко снова спросил: «Верно, листовку привез Рыбин, господин Мальсагов?», Якубу хотелось закричать: «Нет!», но не было сил.
– Вот он подтверждает, – засмеялся Перепечко.
Рыбин с ужасом смотрел на Мальсагова. Что с ним сделали?
– Не надо упрямиться, – продолжал уговаривать Перепечко. – Или я сейчас прикажу. Эй, милиционеры, раздеть Рыбина.
– Не надо, не надо! – закричал Рыбин и попятился назад.
– Кто вам давал листовки? – Перепечко взялся за карандаш. – Или же я прикажу вас так же разделать, как эту татарскую образину. Ну!
Рыбин покосился в сторону Мальсагова. Перепечко истолковал это по-своему и сказал милиционерам:
– Эту падаль в тюрьму. Пусть отойдет. Я с ним еще поговорю!
Мальсагова подхватили под руки и поволокли из кабинета.
Голова Якуба, покрытая запекшейся кровью, безвольно качалась.
Когда закрылась дверь, Перепечко повернулся к Рыбину, который остановившимся взглядом уставился на дверь.
– Теперь нам не помешают. Так кто вам давал листовки?
– Без-ру-ков, – заикаясь, произнес Рыбин. – Приказчик из склада.
– Не может быть! – воскликнул Громов.
– Именно так, – подтверждал Перепечко. – Заведующий складом Соколов сегодня мне кое-что любопытное о нем порассказал. Ну, об этом потом. – Перепечко опять обратился к Рыбину: – Как вы с ним познакомились, где? Кто с Безруковым дружит? С кем вы его видели?
Теперь Рыбин не мог остановиться. Он говорил и говорил. Перепечко торопливо все записывал.
– Великолепно! Если большевики узнают о вашей исповеди, – Перепечко постучал по листам допроса, – то они вас – жик! – Перепечко провел пальцем по шее. – Но мы спасем вас. Большевики не будут знать, что вы тут нам рассказали. Но услуга за услугу. Вы завтра встретитесь с Безруковым и все, что услышите, узнаете от него, расскажете мне. Понятно?
– Сейчас же арестовать большевиков! – закричал Громов.
Перепечко не обратил на него внимания. Он рывком поднялся со стула. Рыбин испуганно втянул голову в плечи, точно над ним была занесена рука для удара. Перепечко, не скрывая своего удовлетворения, говорил.
– Возможно, что большевики и проведают о том, что Мальсагов у нас в гостях и что вы заходили, а не поверят, что мы вас так без угощения отпустили. А я хозяин хлебосольный! – Перепечко указал двум милиционерам на Рыбина, и те, подойдя к нему, сорвали со стула и стали по лицу бить. Рыбин закричал:
– Я все сказал, все, что знаю… – он захлебнулся.
В кабинете все молчали. Лишь шумно дышали милиционеры и как-то глухо стонал Рыбин. Его лицо быстро превратилось в кровавую маску. Он не пытался защищаться. Колчаковцы с интересом следили за происходящим.
– Хватит, – остановил милиционеров Перепечко.
Рыбина бросили на стул. Он съехал на пол. Перепечко распорядился:
– Воды!
Милиционер принес ведро воды и выплеснул ее на окровавленное лицо Рыбина. Он зашевелился, застонал.
– Вставайте, вставайте, вам пора домой, – поторопил Перепечко. – Правда, вид у вас не совсем презентабельный, но что поделаешь – необходимость требует. Скажите жене, что поскользнулись. Для нее главное, что вы вернулись.
Рыбин уцепился за сиденье стула и поднялся. Изо рта у него текла кровь: Перепечко был удовлетворен видом Рыбина.
– Безрукову скажете, что вас в милиции на допросе так разделали, но вы ничего не сказали, и за отсутствием улик вас отпустили. Они вам в таком виде поверят. Вы слышите меня?
– Да… – Рыбин говорил каким-то не своим, чужим голосом.
Перепечко приказал одному из милиционеров:
– Проводите домой гражданина Рыбина. В дороге у него может закружиться голова.
– Не надо! – закричал, брызгая кровавой слюной, Рыбин и упал на колени. – Не надо убивать!
Кричащего и бьющегося в ужасе Рыбина вытащили из кабинета. Перепечко засмеялся:
– Цыпленок тоже хочет жить. Этот цыпленок нам очень помог.
– Мне трудно всему поверить, господа, – проговорил Громов. – Большевики так нагло… – он сорвался и крикнул: – Расстрелять Хваана, Безрукова и всех. Сейчас же арестовать их и сюда. Я сам пристрелю их, как собак!
– Вот именно, – подтвердил Перепечко. Его сейчас было трудно узнать. Увлекшись своей новой обязанностью, он даже перестал пить и обнаружил склонность к расследованию сложных ситуаций, подобных создавшейся в уезде. – Я не уверен, что Безруков или Хваан главные большевики. Они не могут тут быть одни. У них есть сообщники, и Рыбин нас на них наведет. Мы тогда одним ударом со всеми и покончим. Когда зуб прогнил, господа, его надо удалить с корнем, а не пытаться чуть-чуть подлечить… – Перепечко сделал паузу и уже другим, многозначительным тоном, улыбаясь, сказал. – К тому же, господа, арестовывать сейчас этого Безрукова будет как-то неловко.
2
После отъезда Струкова и Трифона Бирича в тундру Нина Георгиевна и Елена Дмитриевна сблизились еще больше. Елена ничего не скрывала от своей подруги. Она любила Мандрикова и мечтала быть с ним.
– Но это невозможно, по крайней мере здесь, – говорила ей Нина Георгиевна и поняла, что ей неприятно все это. Она, не сразу могла разобраться в своем настроении. Любовь Елены к Мандрикову и обижала ее, и оскорбляла, и вызывала грусть. Ей иногда казалось, что Елена отбирает у нее что-то очень дорогое.
– Почему? Почему я должна на кого-то оглядываться? Мне все тут чужие. Почему они должны распоряжаться мной? Почему у женщин такая проклятая судьба? – восклицала Елена и металась по комнате.
Нина Георгиевна была согласна с подругой, но выхода пока не видела.
В таких разговорах они и проводили дни. Елена старалась как можно чаще встречать Мандрикова то на улице, то заходила к нему в склад. Но эти короткие встречи только доставляли Елене еще большие мучения, нельзя обо всем поговорить, побыть вместе с любимым человеком.
Не лучше чувствовал себя и Михаил Сергеевич. На неодобрительные замечания Берзина он перестал обращать внимание. В своем чувстве он не видел ничего плохого. К тому же предупреждение Елены убедило, что и она любит его.
Мандриков тянулся к Елене, но возможности к сближению с ней не видел. Он мечтал о том дне, когда в Ново-Мариинске все изменится, и тогда он скажет ей о своей любви, попросит стать его женой… «Да, но она же замужем? Ее муж Трифон Бирич – его враг. Как быть?» – думал Михаил Сергеевич. Елена первая сделала решительный шаг.
В пятницу, после завтрака, Елена, как обычно, вышла с Блэком на прогулку. Она неторопливо пошла по Ново-Мариинску, отвечая на поклоны знакомых. Елена дошла до лимана, постояла на берегу, затем, направилась к складу, в котором работал Мандриков.
