Текст книги "Пламя над тундрой"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
– Стой, иуда! Купил ты мою душу! Давай!
Мартинсон отнял кружку от губ.
– Сегодня разрешите Вуквуне стать женой Аренкау?
Агафопод кивнул. Мартинсон с улыбкой протянул ему кружку, и Спицын залпом жадно опорожнил ее, потом проговорил:
– Пропил христианку Варвару. Эх, налей еще.
– Бери с собой, – Мартинсон протянул Агафоподу бутылку с остатками рома. – После венчания получишь еще.
Утро принесло Агафоподу новые мучения. Он старался приглушить их колокольным звоном. Агафопод ждал Аренкау, и он появился, уже осведомленный Мартинсоном.
– Веди овцу божью на заклание, – сказал малопонятно для Аренкау поп, – Скорее веди Варвару.
Радостный Аренкау бросился за Вуквуной. Марково, разбуженное звоном Агафопода, медленно просыпалось…
…Оттыргин, накормив собак и привязав упряжку около домика Чекмарева, бродил по ярмарке. Его не интересовали ни товары, ни пляски, ни борьба. Не остановился около старика-колымчанина, певшего высоким визгливым голосом о добром молодце, разившем ворогов. Песня была малопонятная, но это не смущало слушателей, обступивших его тесным кольцом. Старинная русская былинная песня пришла в тундру изуродованная в словах, и хотя трудно было понять ее Содержание, но мелодия и отдельные места, произносимые и по-русски, и по-якутски, и по-чукотски, говорившие о храбреце, светлом герое, боровшемся за счастье, находили отклик в сердцах слушателей.
Оттыргин толкался среди людей, заглядывал в лица девушек, но его встречали удивленные и сердитые взгляды незнакомых глаз, а провожали ругань и смех, которые больно кололи его сердце.
Ярмарка шумела, гудела и не было ей никакого дела до Оттыргина и его тоски. Купцы выменивали связку пыжиковых шкурок за пачку табака или чая. За десяток патронов шел песец или горностай, за нож – три лисицы… Бойко шла торговля в складах – лавках Мартинсона, Микаэлы, Черепахина. Глаза Черепахина блестели алчностью. Руки жадно мяли мех, дрожащие губы дули на него. Охотники покорно ждали оценки своему товару…
Много бродило людей по ярмарке с пустыми руками И голодными глазами. Оттыргин без устали ходил, искал Вуквуну, но не мог найти. Надежда сменилась отчаянием.
Оттыргин остановился возле толпы людей, которые весело смеялись. Посредине несколько человек держало за края растянутую шкуру лахтака, на которой прыгал низенький человек с растрепанными волосами. Он что-то кричал, размахивая в воздухе руками и дрыгая ногами. Его крику вторили зрители. Едва он падал на шкуру, как его под дружный выдох – «ыи-ых!» – подбрасывали еще выше. Зрители надрывались от хохота. Но Оттыргину не было смешно. Он мечтал о встрече с Вуквуной, а ее нет. Юноша медленно побрел к дому Чекмарева. Вдруг кто-то цепко ухватил его за рукав, и знакомый голос, от которого дрогнуло сердце, весело спросил:
– Почему так долго не приезжал?
– Вуквуна! Вуквуна… – радостно вскрикнул растроганный Оттыргин. – Вуквуна…
Он смотрел на девушку и не знал, что ей сказать.
– Не забыл? – Вуквуна была довольна, что Оттыргин так обрадовался встрече, так смотрит на нее сияющими глазами, от которых становится весело на сердце. – Не забыл, как мы разговор колокола слушали?
– Пойдем слушать еще! – обрадовался Оттыргин, и по его лицу было видно, как он счастлив.
– Он же молчит! – Лицо Вуквуны помрачнело. Она вспомнила, зачем ее привез на ярмарку отец. Сделать ее женой Аренкау. А она не хочет быть его женой. Ей хорошо с Оттыргиным, она хочет быть с ним.
Оттыргин не замечает, что Вуквуна притихла. Он берет девушку за руку:
– Пойдем, – хотя сам не знает, куда идти.
– Пойдем, – охотно соглашается Вуквуна. Ей нравится, что Оттыргин куда-то ее приглашает. А ей хочется слышать его, ощущать крепкое пожатие руки. Она забыла об Аренкау.
Они бродили по ярмарке, потом очутились перед церковью, на том самом месте, где когда-то познакомились. На этот раз колокол молчал. Оттыргин предложил Вуквуне посмотреть его собак. Худые, с взъерошенной шерстью, с голодными глазами, они выглядели неважно, но раз это были собаки Оттыргина – они показались Вуквуне хорошими, и она нашла в них много таких достоинств, о которых не мог никогда предполагать Оттыргин.
Близился вечер, и Вуквуна ушла. Они условились встретиться завтра утром у церкви. Оттыргин проводил девушку глазами и ушел с ярмарки, мечтая о завтрашней встрече, но она не состоялась.
Вуквуна проснулась, радостно улыбаясь. Она видела сон, будто бы неслась по тундре с Оттыргиным на его упряжке. Собаки были большие и такие сильные, что перескакивали через реки и горы. Нарта плыла по воздуху как птица. Вуквуна смотрела с высоты на землю и смеялась над Аренкау. Он был маленький, неуклюжий и все хотел догнать упряжку Оттыргина. Аренкау что-то кричал им, но Вуквуна не слышала его голоса. Она крепко держалась за Оттыргина, а он все чаще погонял остолом собак. Упряжка летела в синеве неба, навстречу солнцу. Оно ласкало их своими лучами, и упряжка понеслась еще быстрее. Впереди было что-то хорошее… Вуквуна открыла глаза и увидела Аренкау. Лицо ее затуманилось. Ох, лучше бы не просыпаться! Она снова закрыла глаза и стала думать об Оттыргине, хотелось, чтобы продолжался чудный сон. А куда она летела по небу с Оттыргиным? Надо ему сегодня об этом рассказать. Но уснуть ей уже не пришлось.
Отец настойчиво потеребил ее за плечо и приказал одеваться. В тесной землянке ночевало много приезжих. Они спали на шкурах на полу. Перешагивая через них, Вуквуна с отцом и Аренкау вышла на улицу. Было морозное утро. Небо бледно-голубое, воздух прозрачный. И тишина. Даже собаки молчали. Ярмарка еще не просыпалась. Вуквуна оглянулась на отца:
– Куда мы идем?
– Молчи, – сердито прикрикнул Сейгутегин. Он был расстроен. Не так он собирался выдать дочь замуж. Но, видно, иначе решили духи и бог русских. Надо подчиниться.
– Скорее, скорее, – торопил Аренкау. – Слышишь, медный ящик русского шамана перестал болтать. Он рассердился на нас. Мы заставляем его ждать.
Только сейчас Вуквуна догадалась, куда ее ведут. Сейчас ее сделают женой Аренкау. Она остановилась.
– Чего стоишь? Идем! – крикнул отец.
– Не пойду! – Вуквуна исподлобья посмотрела на Аренкау. – Не хочу быть его женой.
Сейгутегин рассердился. Он схватил дочку за руку и поволок к церкви. Сейгутегину не хотелось отдавать Вуквуну в жены. Аренкау, но было уже поздно передумывать. Он так много должен Аренкау, что только. Вуквуной и может рассчитаться.
Вуквуна сопротивлялась, вырывала свою руку.
– Не пойду! – Она вспомнила, что не рассказала Оттыргину о том, что Аренкау берет ее замуж. Девушка рванулась, но ее крепко держали и тащили дальше. Ее подвели к открытым дверям маленькой деревянной церквушки, около которой стояли Мартинсон, Гэматагин и Кальтэк. Американца забавляло происходящее. Чукчи боязливо поглядывали в церковь, где царил полумрак.
Из церкви вышел Агафопод. Воспаленные глаза казались безумными и никого не видели. Борода свалялась в войлок, и в ней застряли крошки. Длиннополое пальто с вытертым воротником и надорванным рукавом потеряло свой первоначальный коричневый цвет и лоснилось от жира и грязи. Из многочисленных дыр торчала вата. Но поверх пальто висел тускло поблескивавший крест. Агафопод был с обнаженной головой. Оглядев собравшихся, он с трудом хриплым голосом произнес:
– Веди агнца к алтарю.
Последние слова не поняли чукчи, и это разозлило Агафопода:
– Что глазища идольские вытаращили? Божьего престола не знаете, антихристы, прости меня господи.
Тут Агафопод осенил, себя крестом и как-то случайно его глаза скользнули по оттопыренному карману Мартинсона и заметили в нем бутылку. Агафопод повеселел и ощутил приступ жажды, но он знал, что американец не даст и глотка, пока Аренкау не будет обвенчан со своей второй женой.
Дальше Агафопод действовал весьма решительно, энергично. Он почти силой загнал всех в церковь. Там было темно и холоднее, чем на улице. Чукчи боязливо озирались. Гэматагин и Кальтэк спрятались за спиной Мартинсона, но Агафопод приказал Кальтэку стать за Аренкау, а Мартинсону за Вуквуной и, подняв над ними крест, заговорил так быстро, что никто не разобрал ни слова. Чукчи боязливо ждали конца заклинаний Агафопода, а Мартинсон наслаждался необычностью происходящего.
Вуквуна испуганно отшатнулась, когда Агафопод ткнул ей в губы крест. Потом он то же самое сделал с Аренкау и сказал:
– Теперь вы богом нареченные муж и жена. Идите.
Все заторопились. Мартинсон достал из кармана бутылку рома и передал ее попу. Поп поспешно закрывал церковь и что-то мурлыкал себе под нос…
Весь день Оттыргин искал Вуквуну на ярмарке, но так и не встретил. Он был в отчаянии. Куда девалась девушка? Она же сказала, что будет у церкви. Десять, сто раз возвращался он к условленному месту, но Вуквуны не было. Старый Аренкау не выпускал ее из яранги. Вуквуна стонала, рвалась, а потом бездумно лежала в пологе, и у нее уже не было желания уходить, почему-то стала опасаться встречи с Оттыргиным. Постепенно она присмирела, и на рассвете следующего дня уже помогала разбирать ярангу Аренкау, который, получив новую партию товаров от Мартинсона, спешил в тундру. Аренкау и Мартинсон были довольны друг другом. Их союз процветал.
2
– Я же сказал, чтобы из каждой яранги принесли по два песца! – раздраженно говорил Струков чукче-переводчику. – Это все?
Струков поднял руку, на которой болталась плетка, и указал на кучу меха, лежавшего у входа в ярангу.
Стайн, Струков и Бирич сидели в лучшей яранге стойбища, последнего перед Усть-Белой, и пили чай.
Стайн одобрял поведение начальника милиции. Чем жестче и непреклоннее будешь с туземцами, тем послушнее и сговорчивее они будут. Надо приучать их к порядку, к уважению властей. К тому же Стайн знал, что Струков поделится с ним пушниной. Об этом Дмитрий Дмитриевич ему прямо сказал при выезде.
Трифону Биричу было безразлично. Если Громов дерет с его отца, то почему бы Струкову не поживиться за Счет чукчей? Да и не обеднеют эти дикари от пары шкурок. В тундре зверя много. Чукчам только и гоняться за ним. На другое они неспособны. Бирич взял флягу и, отвинтив колпачок-стопку, наполнил ее спиртом, выпил и торопливо закусил мороженым, тонко наструганным оленьим мясом. Трифон протянул флягу Струкову. Тот выпил и вышел из яранги в сопровождении переводчика. Был ранний вечер. Огненный закат залил полнеба. Слабый ветерок нес поземку. Недалеко тесно сбилось небольшое стадо оленей. Людей не было видно. Стойбище словно вымерло. Только собаки грызлись у яранг. Струков хлестнул себя по ноге плеткой.
– Попрятались, стервы! Я их научу выполнять распоряжения! – он указал на ярангу, мимо которой проходил. – Здесь отдали шкурки? Нет? Сейчас заставлю!
Они вошли в ярангу, освещенную жирником. В ней было полно народу. Громкий говор сразу стих. Взрослые и дети с испугом смотрели на Струкова. Он приказал переводчику позвать хозяина. От очага поднялся старик и подошел к Струкову. Он был ростом ниже начальника милиции и смотрел на него подслеповатыми глазами, подняв лицо.
– Спроси его, – сказал Струков переводчику, не сводя глаз со старика, – почему он не принес шкурки?
Переводчик и старик заговорили. Струков по жестам старика понял, что тот не хочет давать мех, и, не дожидаясь перевода ответа, взмахнул плеткой. Со свистом разрезав воздух, она опустилась на голову старика. Старик вскрикнул, выронил трубку и схватился за голову. А Струков, оскалив зубы, ругаясь, с остервенением хлестал его плеткой.
Старик кричал тонко и страшно. Испуганно закричали сбившиеся в углу чукчи. Свистела плетка, рассекая одежду старика, превращая ее в лохмотья. Чукча упал. Лицо его было залито кровью…
Струков смахнул со лба пот, стер с губ выступившую пену и хрипло сказал переводчику:
– Пусть несут шкурки, или я всех так измолочу, как эту старую падаль! – он пнул скорчившееся у его ног тело и выругался. – Этот, кажется, сдох.
Он вышел из, яранги. Его чуть покачивало и била мелкая дрожь. Из яранги доносились возбужденные испуганные голоса.
Струков жадно глотал морозный воздух и медленно плелся к своей яранге. В избиение старика он вложил всю свою злость на Фондерата, Громова, на Нину Георгиевну, которая так и не захотела с ним помириться, простить его. Да, он просил у нее прощения, у этой… а она даже слова, не произнесла. Вот вернусь и выгоню. Но Струков знал, что этого не сделает и будет добиваться прощения у женщины, которая уже стала ему не безразличной.
Когда Струков вошел в ярангу, Бирич и Стайн играли в карты.
– Как охота? – спросил Стайн.
– Судя по плетке, удачная, – засмеялся Бирич.
Струков посмотрел на плетку. На ней краснели замерзшие капли крови. Струков отшвырнул плетку и повалился на шкуру у очага, в котором тлели головешки.
– Бирич, дайте выпить!
Трифон с трудом встал и, покачиваясь, протянул ему фляжку.
– Господа, а не пойти ли нам к местным красавицам? – вдруг предложил Бирич. – Знаете, ради экзотики. Они будут рады. Струков, пойдемте, а?
– Оставьте меня, – огрызнулся начальник милиции.
– Напрасно сердитесь и упускаете возможность. – Трифон покачал головой. – Сэм, идемте! Будет пикантно.
– Я не хочу заразиться, – отрезал Стайн и брезгливо поморщился.
Трифон посмотрел на Стайна с нескрываемым презрением:
– Вы боитесь заразиться? А в чем Смысл мгновенно исчезающей жизни? Это все-таки острое ощущение. Ха-ха-ха! Ну, гуд бай!
Бирич не успел выйти. В ярангу вошел переводчик, а за ним испуганные чукчи. В руках у них были меха.
– Милости прошу, – шутовски расшаркался Бирич и повернулся к Струкову. – Принимайте трофеи. Адью!
– Вы мне нравитесь, – покровительственно проговорил американец Струкову. – Можете работать. Какая быстрая реакция. – Он следил за тем, как чукчи складывали меха. – Вот только не понимаю, почему в Ново-Мариинске у вас большевики под носом действуют?
Струков не ответил. Он забрался в полог и скоро уснул.
Утром он проснулся от ругани Бирича и выполз из полога. Трифон сидел у костра и обжигаясь, жадно пил чай. Лицо его было помято, а на лбу алела широкая царапина. Он рассказывал Стайну:
– Забрался я в чей-то полог, и, кажется началась драка, а потом я уснул. Утром холодина пробирает. Открываю глаза и вижу: лежу на снегу около этой яранги. Черт знает, как не замерз.
Стайн покачал головой:
– Напугали вы вчера туземцев. Взгляните!
Он откинул шкуру, прикрывающую вход в ярангу. Струков не поверил своим глазам. Ни стойбища, ни стада оленей не было. Вокруг двух яранг, в которых ночевали Стайн и колчаковцы, расстилалась снежная пустыня. Стойбище ночью снялось и ушло. Следы беглецов замела поземка…
Малков был искренне рад приезду Стайна, Струкова и Бирича. Он хлебосольно угощал гостей и с чувством говорил:
– Наконец-то, господа, произошло то, о чем я мечтал!
– Что именно? – поинтересовался Стайн. Он придирчиво присматривался к Малкову. Этот средних лет шатен с большим выпуклым лбом и массивным подбородком, украшенным маленькой аккуратной эспаньолкой, вызывал двоякое впечатление – симпатию и настороженность. В нем чувствовались ум, сила и самостоятельность. А таких людей Сэм не любил и даже опасался. Они часто бывают ненадежными помощниками. Стайн помнил наставление Томаса: «Если хотите командовать и быть наверху, то окружайте себя подлецами, подхалимами, карьеристами с мелкой душой. Это не мой афоризм, но он верен». Малков же ни к одной из этих категорий не подходил, и отсюда настороженность Стайна. В то же время Малков уже делал то, ради чего сюда приехал Стайн.
– У меня на складах есть некоторое количество оружия и припасов к нему. – Малков сдержанно улыбнулся. – Пусть вас это не беспокоит, господа. Я охотно закуплю все оружие, которое вы доставили.
– Для чего вы держали на складах оружие? – тоном следователя спросил Стайн, но Малкова это не смутило. Он понимал, что между ним и американцем должно быть все ясно.
– Видите ли, я предвидел, что после свержения царя в России наступит смутная пора. Программа большевиков меня не устраивает. – Малков говорил ровно, неторопливо, отчетливо произнося каждое слово. В его пальцах тлела сигара, но он ее редко подносил к губам. – Я за свободную конкуренцию, как у вас в Америке, мистер Стайн. И не позволю какой-то черни лишить меня всего, что я здесь сделал. Уж если большевики захватили матушку-Москву, то они когда-нибудь полезут и сюда. Я не дам застать себя врасплох, создам отряды из местных жителей – чукчей – и буду драться, но с этой земли не уйду. Она моя, понимаете, моя! – Малков чуть повысил голос. Лицо его слегка побледнело. – Вот почему я рад вашему приезду и смею заверить вас, господа, что любого, кто заикнется о большевиках, о Советах, я своею, вот этой рукой уничтожу! Мы надеемся и на серьезную помощь американцев, господин Стайн! Я бы пошел и дальше: просил бы вас считать эту землю вашим штатом.
– О! – только произнес Стайн. Он был польщен и сказал: – Вы сами прекрасные хозяева. Мы, конечно, вам поможем. Наступило время создавать такие отряды.
Малков поднялся со стула и, казалось, стал «смирно». Его свитер сидел на нем как мундир.
– У меня есть список людей, которых можно вооружить в первую очередь.
– Очень хорошо! Вы деловой человек, мистер Малков, – похвалил Стайн и метнул недовольный взгляд на дальний конец стола, где сидел довольно тучный агент Свенсона торговец Лампе. Он шумно дышал, как все страдающие от ожирения люди, и облизывал нижнюю отвисшую губу. За весь вечер он произнес всего несколько слов. Широкое, с оплывшими щеками лицо было красным. Стайн уже беседовал наедине с Лампе, но на агента это не произвело впечатления. Он с сонным видом слушал Стайна, а потом сказал:
– Я в эту драку русских не хочу вмешиваться. Какое мне дело до них. Я и в детстве не был драчуном, а сейчас у меня больное сердце. Я торговец и Служу у Свенсона, который мне платит доллары.
– Американский легион приказывает, чтобы американцы на Чукотке следили за отрядами охраны общественного порядка. – Стайн нервничал и выходил из себя.
– Такого Легиона я, не знаю, – флегматично ответил Лампе. – Вот приедет Свенсон, прикажет мне, тогда, и будем говорить.
Стайн был взбешен, но сдерживал себя. Придется ждать Свенсона. Сейчас с его приказчиком говорить бесполезно. Стайн решил сорвать злость на Свенсоне, но где он и когда прибудет сюда? Стайн предвкушал, как он отчитает Свенсона, поставит на колени Лампе.
Однако этого не вышло. Олаф прибыл в Усть-Белую через сутки посла Стайна. И прежде чем Сэм успел напуститься на него и потребовать, чтобы Лампе выполнял приказы Стайна, Олаф сказал:
– В стойбище у Ново-Мариинска я видел русского из управления уезда. Он там у них истопником. Светловолосый такой, худой.
– Ну и что? – безразлично отозвался Стайн, готовясь к наступлению на Свенсона.
– А знаете, что он делал в стойбище? – Стайн не мог не обратить внимания на интонацию Свенсона.
– Ну?
– Уговаривал чукчей помогать советской власти и не покупать у меня товаров. – Свенсон с любопытством смотрел, какое впечатление произвело на Стайна это сообщение.
– Не может этого быть! – Стайн был ошарашен. – А он-то считал, что с большевиками в Ново-Мариинске покончено. Он требовательно спросил: – Вы арестовали его?
– Я не хочу портить отношений с господином Громовым. Этот агитатор – его служащий. – Свенсон был доволен, что может досадить Стайну. – К тому же мои чукчи его не послушали и не послушают.
– Это безразлично, – Стайн вспомнил человека, которого он похлопывал по плечу в управлении, но все же спросил:
– Как звать этого большевика?
Олаф пожал плечами:
– Он мне не вручил визитной карточки. И был он не один, с ним был, как сказали мне чукчи, учитель из Ново-Мариинска, туземец.
Струков, удивленный не меньше, чем Сэм, назвал имена.
Стайн бушевал. Он набросился на Струкова.
– Как вы могли взять в управление человека, которого не знали? Этот Хваан – большевик. Теперь я понимаю, почему шахтерам многое было известно!
Стайн уничтожающе посмотрел на Струкова. Тот молчал, хотя вины за собой не чувствовал. Громов сам набирал служащих. У Струкова все кипело внутри. С каким наслаждением он дал бы американцу по морде, посадил на место; но он сдержал себя.
– Мне нужно вернуться в Ново-Мариинск. Я возьмусь за этих большевиков. Клянусь честью офицера… – сказал он. Струкову надоело находиться в обществе Стайна.
– Возвращайтесь, – согласился Стайн. – Нельзя, чтобы у нас за спиной действовали большевики. Теперь я на господина Громова мало надеюсь. – Стайн не скрывал своего беспокойства. – Не стесняйтесь, железной рукой наведите порядок!
Вместе со Струковым возвращался в Ново-Мариинск и Трифон Бирич, который выполнил все поручения отца. К тому же он хотел заехать в несколько стойбищ, как он сказал Струкову, «на воле порезвиться». Струков решил ехать не торопясь, и, пока Трифон будет «резвиться», он пополнит свои песцовые трофеи новыми шкурками. Свой план колчаковцы скрыли от Стайна, который, тревожась за положение в Ново-Мариинске, поторопил их с выездом.
– Спасибо, Сэм! – с нарты насмешливо крикнул Бирич, когда каюры погнали собак.
Стайн и Малков махали им руками и что-то кричали, но Бирич выругался, правда, не очень громко:
– Ну вас к черту.
Стайн смотрел вслед удаляющимся нартам со Струковым, Биричем и несколькими милиционерами и думал о том, что русские плохие хозяева и что эта земля должна перейти во владение американцев.
…По настоянию Чекмарева Новиков изменил свой план. Он побывал в селах Ерополе, Остино и даже добрался до Пенжино. В каждой поездке его сопровождали кто-нибудь из марковских товарищей. Они представляли Николай Федоровича бедным жителям, как посланца советской России. Везде его жадно с надеждой слушали. В каждом поселке он видел одно и то же: голод, нужду. Население находилось в зависимости у коммерсантов. Вся власть была в руках у купцов. Конечно, эту власть можно без большого труда свергнуть, поднять красный флаг и объявить советскую власть. Население поддержит. Но нужен толчок со стороны. Так ему и сказали рыбаки в Ерополе:
– Ты добрый человек, верно толкуешь, нашу думку узнал, да боязно как-то самим начинать. Уж подождем, когда в Ново-Мариинске советская власть в силу войдет.
«Да, все зависит от Ново-Мариинска», – снова подумал Николай Федорович, сидя спиной к Оттыргину. Упряжка бежала резво. Собаки отдохнули, набрались сил и сейчас не отставали от упряжки Парфентьева, которая шла впереди. Этот белобрысый камчадал охотно возил Новикова и не уставал расспрашивать его о советской власти, о том, что изменится здесь, какая пойдет жизнь.
Николай Федорович охотно объяснял и не раз видел Парфентьева глубоко задумавшимся. Новиков говорил себе удовлетворенно: «Дорожку к Советам ищет».
Новиков не ошибся. Парфентьев искал правильный для себя выход. Его замучила бедность, а так хотелось сытной и спокойной жизни. Ему надоело возить чужие товары за гроши, голодать. Послушаешь Новикова – все кажется правильным. Но и сомнение берет. Выходит, при советской власти все будут одинаковы. Богатых не будет, и бедных не будет. Нет, что-то непонятно. Куда же денутся бедные? Неужели он, лучший каюр Марково, будет со всеми наравне?.. Обидно это.
Парфентьев обернулся и взглянул на следовавшую за ним упряжку Оттыргина, на которой ехал Новиков. Из Марково они выехали вместе. Мартинсон нанял его отвезти Лампе в Усть-Белую два тюка пушнины, которую он выменял на ярмарке.
«Хорошо говорит Новиков, много обещает, – думал Парфентьев, – а когда все это будет? Товары у купцов, оружие у колчаковцев, сам он ездит по тундре тайком. Почему так? Тайком всегда нехорошее дело делаешь». Парфентьев не мог разобраться в своих мыслях.
Оттыргин привычно подгонял собак, но мысли его были далеко, – в Марково, от которого уносила его упряжка. Что с Вуквуной? Куда она исчезла? Оттыргин боязливо думал, что Вуквуну могли взять злые духи. За что же они рассердились на нее или на него? Он посмотрел по сторонам. Упряжки бежали по широкой заснеженной глади Анадыря… На берегах из снега торчали черные низкорослые деревца, кусты. Серое небо висело низко и хмурилось. Скрипели нарты, шуршал снег, Поднялась вспугнутая стая белых куропаток. Они отлетели недалеко и снова опустились на снег, слились с ним. Оттыргин проводил их равнодушным взглядом. Ничто не радовало его…
Под вечер маленький караван въехал в Усть-Белую, стоящую на слиянии рек Белой и Анадыря. Селение казалось вымершим. Так здесь было тихо и безлюдно. Упряжки петляли мимо построек по грязному снегу. Прямой улицы в Усть-Белой не было. Маленькие, занесенные под самую крышу домики сгрудились, как стадо напуганных оленей, и тоскливо посматривали затянутыми рыбьей кожей оконцами. По сравнению с Марково Усть-Белое выглядело жалко. Только несколько построек – дом Малкова, склад фактории Свенсона да еще два-три походили на приличное человеческое жилье.
Парфентьев остановил упряжку у приземистого домика. К его дверям и окну в снегу были прокопаны траншеи. Новиков с трудом поднялся с нарты, разминись, сделал несколько шагов. Парфентьев, нырнувший в низкую дверь, почти тотчас вернулся в сопровождении грузного Афанасия Кабана.
– Скорее в хату, – не здороваясь сказал он Новикову и тревожно оглянулся по сторонам. – Не в добрый час вы приехали.
– Что случилось?
Кабан не ответил на вопрос Новикова, а, приказав Оттыргину оставаться около упряжки и предупредить, если кто будет направляться к домику, помог Николаю Федоровичу спуститься по нескольким ступенькам в темный коридор, а оттуда провел в маленькую комнатушку, отгороженную от хозяйской. В ней стояли топчан, столик в углу и одна табуретка. Было так тесно, что в узком проходе двум людям было трудно разминуться. Кабан усадил гостя на табуретку, сам пристроился на топчане:
– Чекмарев беспокоится – от вас ничего нет, – Новиков присматривался к Афанасию. Тот почесал лохматую голову:
– Вначале нечего было писать. Мы с Николой, – он пояснил, – это Наливай, с людьми потихонечку, по-осторожному говорили. Я даже в Чикаево[20]20
Чикаево – селение на реке Анадырь.
[Закрыть] смотался. Плохо, ох плохо людишкам там. С нового года и жевать-то им будет нечего.
Новиков видел, что Кабан не сгущал красок. Тут было хуже, чем в Марково. Николаю Федоровичу почудилось, что все несчастья здешних жителей в этот момент пришли в эту унылую маленькую комнатку.
– Злы люди. А они злые от доли своей несчастной. На все пойдут, только правильно им указать надо, – продолжал Кабан. На его лице жизнь оставила тяжелые следы – глубокие морщины, горькую складку у глаз, но в широких плечах, огрубелых руках, в пристальном взгляде чувствовалась большая сила и решительность, не сломленный дух.
– Сколько можете собрать человек, если советскую власть будем ставить? – решительно перешел Новиков к главному вопросу. Он был убежден, что вот тут, в этом маленьком селении, пожалуй, уже окончательно назрел момент для переворота.
– Сейчас трудно сказать, – помрачнел Кабан. – Колчаковцы у нас. Оружие привезли. Отряд свой сколачивают. Американец всем командует. Стайном кличут. Был и молодой Бирич, и начальник новомариинской милиции. Так те вчера что-то назад побегли.
– Вот как, – в раздумье произнес Новиков. Новость была слишком неожиданной. Может, что случилось в Ново-Мариинске. Почему колчаковцы создают отряды? Николай Федорович был убежден, что враги не ограничатся только Усть-Белой. Значит, в других пунктах уже есть или будут колчаковские отряды. Для чего? Может, Громову стало известно о деятельности Мандрикова и его товарищей? Может быть, Красная Армия стремительно идет к Владивостоку, и беляки готовят для себя местечко.
– Охотно люди идут в этот отряд? – спросил Новиков, прервав свои размышления.
– Кое-кто сам бежит, да таких десяток, – пренебрежительно махнул рукой Кабан. – Другие – в сторону смотрят, их силой пытаются загнать. А народ побаивается. Пойдет…
Парфентьев, не произнесший за все время ни слова, встал:
– Вы толкуйте, а я груз Лампе сдам и мигом обернусь.
Парфентьев вышел от Кабана расстроенный. Вон, оказывается, какая сила у Малкова, Бирича. Американцы тоже с ними. Оружие привезли. Отряд собирают. Разве против такого можно идти. Нет уж, подальше надо держаться от таких, как Чекмарев, Кабан, Новиков. Вон как затревожился старик, когда услышал об отряде. Но в то же время Парфентьев не мог не признаться, что и Новиков и другие стараются, рискуют не для себя, а о бедных беспокоятся.
В противоречивых размышлениях Парфентьев подъехал к фактории, двери которой были растворены. Парфентьев спрыгнул с нарты:
– Лампе!
Приказчик откуда-то из глубины склада лениво откликнулся:
– Лампе есть тут.
– Я тебе из Марково два тюка шкурок притащил, – громко говорил Парфентьев, – Мартинсон прислал.
– Кто? – раздался за спиной голос, не принадлежащий Лампе. Парфентьев обернулся и увидел подходившего Свенсона. Каюр низко закланялся. Олаф по-приятельски поздоровался и спросил:
– Так это Мартинсон прислал, – он указал на тюки.
– И почту еще послал, – Парфентьев вытащил из-за пазухи кухлянки измятый пакет, протянул его Олафу. Парфентьев не видел, как кровь хлынула в лицо Лампе, который молчаливой огромной горой стоял на пороге склада. Свенсон сбросил расшитые рукавицы и с усмешкой произнес, бросив гневный взгляд на Лампе.
– От хозяина у работников нет секретов. – И стал читать письмо. Лицо Свенсона быстро хмурилось. Олаф и раньше догадывался, что его агенты понемногу торгуют для себя. Сейчас же, когда они были пойманы с поличным, Олаф решил их припугнуть. Большого ущерба Мартинсон и Лампе ему пока не нанесли, но аппетит может у них разыграться. Подошел Лампе. Его заплывшие жиром глазки ничего не выражали, но в фигуре появилось что-то виновато-просительное. Свенсон с презрением подумал: «Как старая собака в ожидании удара», но с насмешкой сказал:
– Джон! Тебе посылочка от Мартинсона! Что же не получаешь? Возьми да припрячь получше, чтобы… как это пишет твой дружок? – Свенсон взглянул в письмо: – «Наш Олаф-удав не проглотил. Ему же все мало». А вот еще: «Уверен, что продашь этих песцов выгодно. Отобрал лучших».
– Я… мы… – Лампе не находил слов.
– Захлопни глотку, а то простудишь! – крикнул в гневе Свенсон. – Я все понял. Вы обворовываете меня. Сплавляете лучшие меха за моей спиной. Этот мех я забираю. Запишите его в книги. И если еще раз поймаю на воровстве, то… – Олаф сделал многозначительную паузу.
– Не будем больше, – пролепетал Лампе. Он основательно перетрусил. Вспомнились многие жуткие истории, которые связывались с именем Свенсона, да и Лампе сам кое-что знал. Олаф на ветер слов не бросает. Лампе проклинал сейчас и Мартинсона и Парфентьева.
– Идите! Возьмите письмо! Оно адресовано вам! – протянул Олаф письмо приказчику.
