Текст книги "Пламя над тундрой"

Автор книги: Анатолий Вахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

3 августа, когда прибыл из Гонконга на пароходе «Пинг-Сюи» 25-й батальон Мидльсекского полка английских войск под командой полковника Уорда.

9 августа, когда из Индо-Китая на пароходе «Андрэ Лебон» прибыли французские колониальные войска.

13 августа, когда на пароходах «Калькута-мару», «Конан-мару» и «Явата-мару» прибыли новые японские войска.

15 августа, после высадки во Владивосток десанта американских войск.

18 августа, когда из Токио прибыл генерал Отани и принял на себя общее руководство всеми боевыми операциями «экспедиционных» войск на Уссурийском фронте.

Много таких парадов видел Владивосток за год. В его облике появилось что-то чужое, враждебное.

– Вперед на Москву! Освободим матушку, – рявкнул кто-то рядом с Новиковым так неистово, что Николай Федорович невольно обернулся и увидел толстяка с багровым лицом. Панама его была сдвинута на затылок, открывая лысину, чесучовый пиджак промок от пота. Вот он взмахнул платком и снова рявкнул:

– На Москву! Ур-ра!

Новиков с трудом поборол вспыхнувшее в нем желание ударить его по мокрому красногубому рту.

«И это русский! Кого он зовет на Москву? Да и осталось ли в нем что-нибудь русское?» – Новиков до боли сжал кулаки и ускорил шаг.

Наконец он добрался до сквера Невельского. Здесь было свободнее. Новиков вынул из брючного кармана старенькие дешевые часы с потускневшим циферблатом. Ого, надо торопиться. Его ждет товарищ Роман. Он вернулся из Сибири. Какие новости привез? Какие указания ЦК партии?.. Мысли Новикова оборвал оглушительный орудийный залп, потрясший воздух. За ним второй, третий… Испуганные чайки взмыли над голубой бухтой.

Салютовала параду прибывшая утром японская эскадра адмирала Курои. Бронированные крейсеры «Курима» и «Ибуки», миноносцы «Аянами», «Уранами», «Исонами» били из главного калибра. К ним присоединились другие корабли.

Новиков вышел из сквера, миновал серую гранитную стрелу памятника Невельского. Сзади послышались возбужденные голоса, и он обернулся. Люди смотрели, показывали руками в сторону многоэтажной громады магазина Чурина. С его крыши летели белые листовки. Они медленно спускались на головы людей, на марширующие колонны войск. «Молодец Антон. Только бы колчаковцы его не заграбастали, – с гордостью и беспокойством подумал Новиков и попытался успокоить себя: – Антон ловкий…»

Парад заканчивался. Новиков пересек Светланскую улицу и стал подниматься по каменистой, размытой дождями Ключевой, круто взбегающей по склону одной из сопок, подступавших к самой бухте.

Пройдя с десяток домов, он увидел на скамейке у палисадника кирпичного флигеля чубатого парня с гармошкой. Парень мечтательно смотрел на бухту и негромко наигрывал какой-то тягучий мотив. Новиков шутливо сказал:

– Сегодня воскресенье, праздник. Надо что-нибудь повеселее!

– Это можно, папаша, – тряхнул тот чубом и заиграл «камаринскую». Они переглянулись понимающе. Николай Федорович открыл скрипучую калитку и направился к белому домику в глубине двора. У раскрытых дверей пожилая женщина стирала в корыте белье. На веревке сушились две мужские рубашки.

– Бог в помощь, Никитична. Твой-то дома?

– А, Федорович, – выпрямилась женщина и кистью намыленной руки поправила выбившуюся прядь волос. – Дома, дома. Проходи, и со вздохом добавила: – Я-то думала Наташа вернулась!

В небольшой бедно обставленной комнате, куда Новиков попал из темного коридора, было человек десять. Одни сидели у стола, на котором были расставлены тарелки с закуской, бутылки водки и пива; другие – на кровати, третьи примостились на корточках у стола. Дым от папирос висел неподвижным серо-синим туманом. Все взглянули на Новикова. Он остановился в дверях. Спиной к маленькому окну, затянутому занавесками, стоял высокий худощавый человек. «Роман», – обрадовался Новиков, увидев старого товарища. Роман кивком головы поздоровался с Новиковым и продолжал:

– …Таким образом, вопреки настоянию Троцкого и Вацетиса, Восточный фронт Красной Армии не был ослаблен переброской части сил на юг. Это позволило освободить Урал, и сейчас, очевидно, идут бои за Челябинск. Колчак отступает. От Петрограда отбит Юденич.

– Но Деникин в Царицыне, – напомнил сидевший за столом человек.

– Да, – Роман кивнул, и прядь черных с проседью волос упала на лоб. – Деникин отдал приказ своим войскам идти на Москву, а с севера начали наступление англичане и американцы. Ну и беляки при них. Лакействуют и лютуют.

– Трудновато получается, – вздохнул кто-то.

– Трудно, это верно, – Роман засмеялся, показав вставные зубы, и это напомнило Новикову далекие дни 1917 года, когда они с Романом, комендоры первой статьи миноносца «Бодрый», были арестованы за участие в демонстрации во Владивостоке. Тогда на допросе в полиции Роману и выбили зубы. Роман был руководителем подпольной партийной организации РСДРП(б) среди военных моряков. Лишь за недостаточностью улик он был приговорен к десяти годам каторги, а Новиков отделался всего тремя годами тюрьмы. В восемнадцатом они вновь встретились. Роман прибыл во Владивосток уполномоченным ЦК РКП(б), и их дружба продолжалась. Полгода назад его вызвали в Сибирское бюро ЦК партии. И вот он снова во Владивостоке.

Новиков жадно слушал товарища, не сводя глаз с его худого с впалыми щеками лица. «Чахотка не отпускает Романа, – с горечью подумал Новиков. – Каторга крепкую отметину оставила».

– Трудно. Нам трудно – это верно, но в сотню, в тысячу раз труднее им. Сколько уже раз они начинали поход на Москву, объявляли об уничтожении большевиков. Ничего у них не вышло и никогда не выйдет! – Роман резким движением руки разрубил воздух.

– Ленин написал письмо к организациям партии: «Все на борьбу с Деникиным». Вот оно, – Роман достал из кармана листок и начал читать неторопливо, ровно, отчетливо произнося каждое слово: – Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции…

В комнате было тихо. Члены городской организации РКП(б) внимательно слушали. Закончив чтение, товарищ Роман достал из портсигара папиросу, размял ее тонкими пальцами, закурил. Новиков хотел подойти к нему, но заговорил пожилой железнодорожник с пышными седыми усами.

– Сейчас бастуют наши железнодорожники. К ним присоединились рабочие военного порта, моряки добровольного торгового флота, рабочие папиросной фабрики «Мир». А часть бастующих железнодорожников депо Никольск-Уссурийского ушла в партизанские отряды.

– Знаю, знаю, – подтвердил Роман. – Но этого мало. Мы должны больше людей и оружия отправлять в тайгу. Дальневосточный комитет определил тактику партизанской войны в части разложения белого тыла. Это прежде всего разрушение транспорта, военной промышленности и всего аппарата государственной власти Колчака. Мы должны бить Колчака с тыла и тем самым окажем помощь Красной Армии…

Через час члены городского комитета начали расходиться по одному, по двое: кто через огород, кто в калитку. Роман и Новиков остались одни.

– Садись к столу, Николай. – Роман устало улыбнулся. – Может, по лафитничку за встречу?

– Можно. – Новиков провел пальцем по усам. – Это не грешно. Сегодня же праздник.

– Какой? – товарищ Роман задержал вилку с ломтиком помидора. – Что-то не припомню.

– А тот, что мы подпортили парадное настроение белякам да их господам! – Глаза Новикова блестели. – Листовочки им на головы посбрасывали!

– Молодцы, – одобрил Роман, выслушав рассказ Новикова. – Больше и чаще их надо распространять.

Они выпили по рюмке водки, закусили, и Роман отодвинул от себя тарелку:

– Приобщились и хватит. Или ты еще? – Они взглянули друг на друга и рассмеялись, вспомнив далекие матросские времена. Новиков покачал головой:

– Дураки были, вот и хлестали. Что было – то прошло.

– Тогда к делу. – Роман наклонился к Новикову: – В комитете мне сказали, что ты оберегаешь Мандрикова и Берзина.

– Берзин еще не приехал, а Мандрикова вожу с явки на явку. Контрразведчики по пятам ходят.

– Да, нельзя ему оставаться во Владивостоке.

– Комитет пошлет в партизаны?

– Нет, не в партизаны. Подальше. Есть указание Сибирского бюро. – Роман загасил папироску о пепельницу. – Поважнее и потруднее.

Новиков вопросительно посмотрел на Романа, но тот только сказал:

– В свое время узнаешь.

Николай Федорович не обиделся, понимая, что так надо. Роман о чем-то сосредоточенно думал. Новиков не нарушал тишины. Ждал, когда друг сам заговорит.

– Скажи, Николай, – наконец спросил Роман, – какого ты мнения о Мандрикове? Успел ведь приглядеться?

– Да я его и раньше немного знал. Лично не был знаком, но знал по кооперативным делам. Думаю, что закваска эсеровская в нем еще чуток осталась, ну, и горяч, скор на решения.

– Плохо, – качнул головой Роман. – Казалось бы, школу в тюрьме и концлагере у белочехов хорошую прошел. Костя, Арнольд, Старик[3]3
  Костя – К. А. Суханов, первый председатель Владивостокского Совета; Арнольд – А. Я. Нейбут, старый большевик; Старик – М. И. Губельман, старый большевик.


[Закрыть], да и другие с ним немало поработали. Сам ведь к нашей партии пришел еще в Петрограде, в Учредилке[4]4
  Учредилка – Учредительное собрание, членом которого был М. С. Мандриков и на котором порвал с эсерами, принял затем программу большевиков.


[Закрыть].

– Михаил Сергеевич делу нашей партии предан, спору нет, – Новиков опасался, что Роман неправильно его поймет. – Только вот строгости в нем маловато. Молод еще. Считай, и тридцати нет.

– Что молод – это хорошо, – улыбнулся Роман. – А строгость должна к нему прийти. Дадим большое трудное поручение. На нем старше станет. Берзина кто встречает? Где его устроишь?

– У себя пока.

– Не опасно?

– Нет, – убежденно кивнул Новиков. – Про меня колчаковцы еще не пронюхали. А встречать Берзина будет Антон Мохов. Парень дельный, осторожный.

– Хорошо. На следующей неделе приведешь Мандрикова и Берзина ко мне. О дне сообщу. – Роман поднялся. – Ну, будь здоров! Передавай поклон своей половине. Скажи, зайду как-нибудь ее картофельных оладей отведать. Соскучился уже.

Они пожали друг другу руки, и Новиков остался один. Он посмотрел на часы и покачал головой. Ох уж эта молодежь. Наверное, Антон и Наташа бродят по Светланке и забыли о нем.

В коридоре послышались громкие женские голоса, плач. Новиков поспешил из комнаты и увидел Наташу, прижавшуюся к косяку двери. Плечи девушки вздрагивали, а по ее лицу из широко раскрытых черных с монгольской косинкой глаз бежали слезы.

– Что случилось, доченька? Что случилось?

Руки женщины были в мыльной пене, но она, не замечая этого, гладила дочку по плечам. Увидев Новикова, девушка поднесла к губам руку, прикусила ее, потом с отчаянием выкрикнула:

– Антона забрали… били его… вся голова в крови… его тащили и били… О-о-о… – Наташа закрыла лицо руками, заплакала еще громче…

4

Антон пошарил вокруг себя. Рука нащупала грубую колючую мешковину, на которой он лежал, и уперлась в сырую, липкую коричневую стену, Он хотел подняться, но острая боль во всем теле заставила его сжать зубы, чтобы не застонать. Он открыл глаза и увидел над собой низкий свод. В узкое, забранное решеткой оконце под потолком лился серый свет, Антон с необычайной отчетливостью вспомнил все, что произошло накануне.

…Расставшись с Новиковым, Антон миновал Жариковский сад, взобрался по крутому склону сопки к домику, прилепившемуся к каменной стене, кое-где покрытой зеленоватым мхом.

На кухне, при свете керосиновой лампы, хлопотала у плиты мать. Антон, обняв ее за плечи, поцеловал в лоб.

– Антоша, – сказала мать, с любовью глядя на сына, – тебя ждет Наташа.

Антон, не снимая тужурки, быстро прошел в комнату. На диванчике сидела девушка лет двадцати в легком коричневом платье с белым кружевным воротничком. Наташа поднялась навстречу и протянула Антону руку:

– Здравствуй.

Говорила она певуче. Ее лицо с продолговатыми черными глазами было приветливым, открытым, как у людей с добрым сердцем.

– Здравствуй, – отрывисто сказал он. – Почему так рано? Что-нибудь случилось?

– Нет, – Наташа обиженно приподняла гладкие темные брови. – А ты недоволен, что я пришла?

Антон с досадой махнул рукой.

– Мы же договорились, что принесешь листовки вечером?

– Очень умно! – с укоризной и насмешкой сказала Наташа. – Завтра колчаковцы да иностранцы парад устраивают. Сегодня по всему городу с вечера патрули начнут бродить. Почему же я должна ждать вечера? А вот днем кто на мою корзинку обратит внимание?

Она указала на плетенную из желтоватого лозняка закрытую корзинку, стоявшую на полу.

– Ну, молодец! – забыв о своем недовольстве, восхитился Антон и, не замечая, как засияли глаза девушки, опустился на колени, достал из корзинки квадратные свертки в желтой бумаге, туго перетянутые шпагатом. На каждом свертке была этикетка: «Мазь противочесоточная».

– Здорово придумано, – расхохотался Антон, – «Мазь противочесоточная». Вот и будем выводить всякую нечисть!

Он разорвал шпагат с одного свертка, содрал обертку. В картонной коробке лежали аккуратно отпечатанные на тонкой бумаге листовки. Он взял верхнюю и быстро пробежал ее взглядом. Наташа с нежностью смотрела на склоненную голову Антона, на его густые, вьющиеся крупными волнами каштановые волосы, спадавшие прядями на лоб. Смуглое лицо со сжатыми губами и широким подбородком было сосредоточенным. «Какой он гордый и смелый, – подумала Наташа и робко, точно таясь сама от себя, прошептала. – И красивый».

Она почувствовала, как запылали ее щеки… и отвернулась к окну, чтобы скрыть свой румянец, свое волнение. Антон вскочил на ноги, быстро заговорил:

– Ты читала листовку? – и, не дожидаясь ответа девушки, продолжал: – Слушай, «Всероссийское правительство (Омское) считать врагом народа и беспощадно бороться с ним. Единственной властью в России признать Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и Совет Народных Комиссаров – власть, служащую интересам трудящихся всего мира и находящуюся в Москве…» – Антон прервал чтение и взглянул на Наташу. – Правда, здорово?! Колчака не признаем! А вот и интервентам: «Пока вы поддерживаете наших врагов, мы будем бороться до последней капли крови».

Антон опустил руку с листком, помолчал, о чем-то думая, потом встретился взглядом с Наташей и спросил неожиданно тихо:

– Будем, Наташа? Верно, будем?

– Да, – Наташа подалась навстречу Антону, и их руки сплелись. Они, счастливые, смотрели друг другу в глаза. Наташа первая отвела взгляд и тихо повторила. – Да, будем… Вместе…

Пожатие их рук стало еще крепче.

– Антон! Наташа! – послышался голос матери Антона. – Идите кушать! Слышите? Идите, а то все остынет!

– Идем! – откликнулся Антон и, крепко сжав руку Наташи, пошел с ней к двери.

За столом мать любовалась сыном и в то же время тревожилась за него. Один он остался из большой когда-то семьи, но, видно, и он скоро уйдет. Старушка ревниво посмотрела на Наташу. Мать уже давно, раньше Антона и Наташи, поняла, что их дружба перешла в любовь, и с тревогой ожидала, когда наступит это неизбежное и радостное событие – свадьба, которая, конечно, отдалит ее от сына.

Наташа – дочь грузчика торгового порта, училась на курсах медицинских сестер, была членом красной десятки и работала в подпольной большевистской организации Дальзавода.

Наташа любила Антона, в этом она давно призналась себе, но всякий раз, как только Антон начинал ей говорить о своей любви, она резко обрывала его, быстро меняла разговор, хмурилась, и Антон покорно подчинялся ей.

После ужина, когда мать легла спать, Антон и Наташа распаковали листовки. Они были на японском, русском, английском и французском языках. Девушка осторожно спросила:

– Ты не боишься, Антон?

– Чего? На крышу лезть? – он засмеялся. – Я мальчишкой голубей по крышам гонял.

Наташа сердито прикусила губу. Ей не нравилось, что всегда он на серьезные вопросы отвечал ей шуточкой. Она связала пачку листовок:

– Это я возьму с собой. Тебе будет много.

– Хорошо, – кивнул Антон. Они стояли рядом. Антон привлек Наташу к себе и поцеловал. Оба, смущенные, торопливо оделись, и Антон пошел провожать Наташу.

Шли по пустынной Ботанической улице. Город лежал внизу в темноте. Горели золотистыми бусами фонари на Светланке и в порту. Мигал огоньком, переговариваясь с берегом, невидимый корабль.

Наташа шла, прижавшись к шершавому рукаву куртки Антона.

– Наташа, я…

– Не надо, не надо, молчи, – остановила его девушка, зная, о чем он хочет сказать. – Пусть будет тихо. Хорошо…

Так они молча дошли до Ключевой улицы. У калитки Наташа сказала:

– До свиданья, милый…

Антон хотел обнять Наташу, но она убежала. Он слышал, как хлопнула дверь, и все стихло. Домой Антон вернулся почти бегом. Улыбка скользила по его губам.

Рано утром он разложил листовки по карманам, за пазуху, в голенища сапог и направился к Наташе. С высокого темно-голубого неба с очень редкими мягкими облачками, похожими на пушинки, ярко светило солнце. С моря тянул легкий бриз.

Антон быстро шагал по каменистой улице, вьющейся по склону сопки. От ночного тумана на траве осталась только роса. Город был хорошо виден, точно под увеличительным стеклом. Антон весело насвистывал. Он взглянул на гладкую синеву бухты, и его лицо помрачнело. Серые утюги иностранных крейсеров ощетинились орудиями.

Антон сердито сплюнул и прибавил шаг. Его приподнятое настроение сменилось озабоченностью. Но когда он увидел Наташу, которая уже ждала его у калитки, Антон широко и радостно улыбнулся. Наташа была в белом с крупными синими и розовыми цветами платье. Оно облегало ее стройную фигуру, крепкие плечи. «Сама похожа на цветок», – сравнил Антон и пожалел, что длинные рукава скрывают ее руки, которые так нравились ему. Наташа была гладко причесана, и светло-коричневая коса с белым бантом, переброшенная через плечо, лежала на ее груди. Невысокий выпуклый лоб прорезали две морщинки.

Наташа придирчиво осматривала Антона, не замечая его восхищенного взгляда. Сама она волновалась, хотя уже не в первый раз шла распространять листовки. В руках у нее была большая потертая дамская сумка, которую она держала крепко, будто боялась, что вот сейчас кто-то попытается отобрать ее.

– Нет, незаметно, – наконец удовлетворенно вздохнула Наташа. – И не подумаешь, что у тебя столько листовок. Больше тысячи.

– Я не завтракал, чтобы тоньше быть, – блеснул зубами Антон и похлопал себя по животу. – Листовочки, вместо хлеба с чаем да жареной камбалы.

– Пошли, – Наташа недовольно хлопнула калиткой. – И когда ты станешь серьезным?

– Как только буду папашей…

– У! – Наташа круто отвернулась от него и быстро пошла по улице. Антон видел, как зарделись кончики ее ушей. Он догнал девушку, и они пошли рядом, молча. Наташа думала, искоса поглядывая на Антона: «И как он может шутить? Идем же на опасное дело…»

– Смотри, петухи! – прервал ее мысли Антон.

Из-за угла выходил отряд греческих войск. Они были так живописно одеты, что казались опереточными вояками.

Наташа фыркнула:

– Почему петухи, а не куры?

– А ты смотри на офицера. Видишь, как он задрал голову.

– Ох, и верно, – Наташа уже смеялась, глядя, как он вскидывал ноги, не сгибая их в коленях. На нем были несуразно короткие штаны и длинный мундир.

Антон и Наташа вышли на Суйфунскую улицу. Площадь у подножия Орлиной сопки была занята японскими войсками. Маленькие желтолицые солдаты в зеленоватых мундирчиках стояли неподвижно, как манекены. Бегали офицеры, что-то гортанно и громко кричали. Несколько раз пропели трубы.

– Пойдем скорее, – поторопил Антон девушку и, схватив ее за руку, повел за высокое белое здание Коммерческого училища. Отсюда, узкой тропинкой, что круто сбегала по каменистому обрыву, они спустились к кирпичным складам и через пролом в заборе пробрались во двор магазина Чурина.

Огромное из серого базальта здание фасадом выходило на центральную улицу города – Светланскую. Там уже гремели оркестры.

– Слышишь, начинается парад, – понизив голос, сказал Антон.

Наташа и Антон остановились в небольшом тупике двора, образованном забором, стенами склада и магазина. На стене была металлическая пожарная лестница, невидимая с улицы.

– Жди меня здесь, – сказал Антон. Он скинул пиджак, передал его Наташе, забрал у нее листовки и взялся за нижнюю ступеньку лестницы.

– Будь осторожен, Антоша, – прошептала Наташа.

– Ладно. – Антон подтянулся и встал на лестницу. – Пойду парад принимать!

– Тише… – девушка приложила палец к губам и ободряюще улыбнулась. – Скорей возвращайся.

Антон полез, изредка поглядывая вниз. Он видел, как Наташа припала к щелке в заборе. Парад уже начался. Гремела музыка, слышались крики:

– Ур-ра-а!

– Банзай!

– Гип-гип!

Восторженно ревела толпа. Антон взобрался на крышу и подполз к ее краю, выходившему на улицу.

Перегнувшись через оградительную решетку, он смотрел вниз. По Светланке шли японские войска. На боковой улице стояли американские в ожидании своей очереди.

– Скучно вам! – крикнул Антон, хотя его голоса никто не слышал. – Так почитайте!

Он стал швырять листовки. Пачку за пачкой выхватывал Антон из карманов, из-за пазухи и бросал.

Листовки сыпались на головы солдат, на людей, толпившихся на тротуарах. Антон увидел обращенные кверху тысячи глаз и подумал, что такая же картина сейчас и на многих других улицах, где разбрасывают листовки его товарищи. Он чувствовал, что внизу на него с гордостью смотрит Наташа.

Грохот за спиной заставил Антона обернуться, и он увидел бегущих к нему по крыше колчаковского офицера и нескольких солдат. Они что-то кричали, но слов нельзя было разобрать. Антон рванулся в сторону, к чердачному окну, но поскользнулся, упал, тут же вскочил, ухватился за раму. Но удар по голове отшвырнул его в сторону. Красная с облупившейся краской крыша поплыла ему навстречу… Антон потерял сознание…

– Болван! – обругал офицер солдата, ударившего Антона прикладом. – Убил?

– Не, – мотнул головой тот, – я чуточки!

– Тащи его вниз!

…В себя Антон пришел на мраморной лестнице верхнего этажа магазина. Его окатили водой из пожарного шланга, пинками подняли на ноги и повели вниз. Когда он оказался на улице, то краем глаза за углом магазина увидел Наташу и рванулся из рук колчаковцев. Но его поволокли дальше. Антон успел заметить, что Наташа закрыла лицо руками.

«Наташа осталась. Ушла ли она благополучно? Сообщила ли Новикову, что я нахожусь в колчаковской контрразведке?..» Антон тихо застонал и, опершись рукой об пол, сел, прислонившись спиной к холодной стене. Стало немного легче. Он облизал сухие вспухшие губы.

Допрашивал полковник с какими-то неподвижными плоскими глазами.

– Где взял листовки, кто тебе их дал?

Антон молчал.

Американский офицер с сухощавым лицом, сидевший рядом с полковником, изредка что-то говорил ему, и тогда полковник делал знак солдатам.

– Ничего, голубчик, заговоришь! У нас даже немые поют! – насмешливо сказал полковник.

Но сколько они его ни били, Антон молчал. Он не произнес ни одного слова, даже не назвал своей фамилии. Когда Антон вновь потерял сознание, его бросили в этот подвал.

Антон сидел, опустив голову на грудь. Сколько прошло времени, он не знал. Думал о Наташе, о задании Новикова встретить на вокзале прибывающего подпольщика. Да, задания он не выполнил – выбыл из строя. Теперь осталось одно – молчание. Молчать, молчать…

Мысли Антона прервало щелканье замка. Скрипнув ржавыми петлями, открылась дверь. На пороге стоял часовой.

– Выходи!