Текст книги "Пламя над тундрой"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Оттыргин поднялся с камня и растерянно оглянулся. Зачем он пришел сюда, на край утеса, у подножия которого ворчливо шуршит галькой море? Юноша тихо застонал, не в силах побороть боль и ужас. Он здесь для того, чтобы посмотреть, с какой скалы он сегодня сбросит мать… Вот с этой… Оттыргин остановившимися глазами смотрел на темные изломы скалы… В ее расщелинах поросла редкая жесткая трава, и ветер с моря шевелил ее. От этого скала показалась Оттыргину живой, ждущей жертвы. Оттыргин невольно представил, как тело матери будут терзать острые каменные зубы утеса.
Закрыв лицо руками, чукча побежал от обрыва, С трудом сдерживая рыдания. Он спотыкался, падал, исцарапал руки, разодрал кухлянку, снова поднимался и бежал, не разбирая дороги, пока его не остановил голос:
– Что с тобой, Оттыргин?
Юноша остановился и увидел высокие, уходящие в небо мачты и каменный дом ветьхавельгына[8]8
Ветьхавельгын – радиостанция.
[Закрыть]. Навстречу ему шел чернявый моторист Фесенко в короткой нерпичьей куртке нараспашку. Нахмурив рыжеватые брови, он пристально всматривался в лицо чукчи.
– Не заболел ли ты, Отты? Я подумал, что ты пьяный.
Оттыргин покачал головой. Он был рад встрече с Игнатом. Ему сразу стало как-то легче, заботы словно отступили. С Фесенко он хорошо знаком. Прошлой зимой Оттыргин возил на радиостанцию уголь, и Фесенко помогал ему, ездил вместе с ним на шахту, угощал табаком, хлебом, колбасой. Держал себя с ним так, словно они были однолетки, хотя Игнат лет на десять старше. У Оттыргина мелькнула мысль: а что, если попросить Фесенко?.. Игнат ведь такой добрый…
Фесенко хлопнул Оттыргина по плечу:
– О чем задумался?
Чукча испуганно прогнал свою мысль. Нет, он не скажет ему о просьбе матери. Фесенко, наверное, общается с духами, которые приносят ему новости… Оттыргин что-то неразборчиво проговорил, но Фесенко, занятый своими думами, не обратил на это внимания и, оглянувшись на поселок, который лежал внизу, спросил:
– Хочешь мне помочь?
– Да, да, – закивал Оттыргин.
Фесенко в раздумье смотрел на юношу – рискнуть или нет. Когда Игнат в окно заметил чукчу, то сразу же подумал, что через него можно передать на шахту записку Булату о вчерашней радиограмме. Сам он не мог надолго уйти с радиостанции: это было бы заметно. Фесенко набросал несколько строк и выбежал навстречу Оттыргину. Но сейчас, сжимая в кармане квадратик бумаги, он медлил его передать. А что, если вызвать сюда Булата и поговорить с ним подробнее? Они уже давно не виделись. Да и весть о прибытии колчаковцев важная. Надо ее хорошо обсудить.
Оттыргин охотно согласился съездить на шахту, разыскать там Александра Тихоновича Булата и привезти его в поселок.
– Нымэлкин[9]9
Нымэлкин – хорошо.
[Закрыть], быстро привезу, – закивал Оттыргин, довольный тем, что у него появилось дело, которое позволит ему отложить исполнение просьбы матери.
– Нет, ко мне его не привози, – предупредил Фесенко, – а к себе в ярангу. Я приду. Эх, да ты все перепутаешь.
Фесенко оторвал от записки клочок бумаги, положил на ладонь и написал несколько слов.
– Вот, передай Булату. – Фесенко протянул Оттыргину записку. – Только никому не показывай.
Чукча бережно взял бумажку и спрятал ее на груди. По его лицу блуждала радостная улыбка. Значит, русские узнали о желании матери и решили ему помочь. Оттыргин заторопился: как бы Фесенко не раздумал. Он быстрее побежал к поселку.
Игнат смотрел ему вслед, по привычке наматывая на палец рыжую, свисающую на лоб прядь. И чему так обрадовался Оттыргин? Как дети, эти чукчи. Этим и пользуются всякие проходимцы.
Игнат Фесенко недавно здесь, в Ново-Мариинске. Судьба моряка забросила его с родного Черного моря на Чукотку. Хоть прожито на свете немного, а горя людского, несправедливости увидел он столько, сколько иному не доведется увидеть за всю жизнь. Но такого, как здесь, пожалуй, нигде нет. И русские купцы, и американцы за бесценок берут у чукчей пушнину. Голод и хворь косят чукчей, и нет для них защиты и помощи.
Игнат вскинул голову, посмотрел на поселок гневно вспыхнувшими глазами. Придет черед и для грабителей, что живут в лучших домах у Казачки. А когда наступит? Вот колчаковцы едут сюда. Игнат чувствовал свое бессилие, свое неумение помочь беднякам, и это рассердило его. «Эх, Игнат, Игнат, знали бы твои дружки из Николаевского порта, что ты, как мышь в хлебном амбаре, сидишь, перестали бы за моряка считать». Он вспомнил, как помогал прятать в трюмах пароходов людей, которые пробирались из Марселя и Гамбурга в Россию. Вспомнил, как они страстно говорили об освобождении России, о свободе и равенстве всех людей, давали читать брошюрки. Каким революционером тогда чувствовал себя! А сейчас только и всего, что с Булатом поговоришь да в мыслях побушуешь. А там, в России, люди действуют. Уже за Урал свободу принесли. Дойдут они и сюда и спросят, что же он делал, как отомстил за своего батьку, клепальщика с судоремонтного, забитого до смерти жандармами за расклейку листовок против царя.
Нехорошо было на душе у Фесенко. Понимал, что должен, обязан действовать, что-то делать. А что, как? Вот только с Булатом, этим литовцем-гигантом подружился. Одной мысли с ним человек. От Балтики до Тихого океана прошел он в поисках лучшей доли, да так и не нашел ее. Гнет спину на копях. Пытался Игнат и с другими дружбу завести, но стали люди подозрительны, провокаторов опасаются, сторонятся, в себе думы и надежды таят, вот как этот молчун Титов. Видит Игнат, что Василий Никитович мается, думы его грызут, а вот подхода к нему найти не может.
Не заметил Фесенко, как вернулся на радиостанцию. Учватов встретил его подозрительно:
– Что это ты там с чукчей?
– Договаривался, чтобы в тундру свозил. Гусей хочу пострелять, – небрежно ответил Игнат, стаскивая тужурку.
Учватов исподлобья смотрел на Фесенко маленькими глазками. После вчерашнего разговора с Биричем он был в приподнятом настроении и чувствовал себя великой персоной. Бирич дал ему понять, что если он будет его держаться, то может со временем и разбогатеть. Чтобы показать свою власть, испытать приятно волнующее самолюбие, Учватов многозначительно сказал:
– С охотой повремени. Скоро работы будет много.
– Ладно, – равнодушно откликнулся Фесенко, но сам насторожился и незаметно стал наблюдать за Учватовым.
Начальник радиостанции несколько раз бегал в поселок, относил радиограммы, хотя они не были срочными. Ни от кого из служащих радиостанции не укрылось возбужденное состояние Учватова.
– Ишь, как наш Иван Захарович носится! – заметил Фесенко.
– Надеется, что ему с господского стола кусочек бросят, – откликнулся Титов, но больше в разговор не вступал.
В конце дня Фесенко направился на окраину Ново-Мариинска, где стояло несколько яранг чукчей, кормившихся перевозкой товаров, угля, мелкими работами. Между ярангами бродили дети, собаки. У входов в жилье сидели взрослые и молча курили трубки. Во всем проступала нищета – в старых вытертых меховых одеждах, в ветхих меховых покрытиях яранг, в голодно блестящих глазах.
Игнат подошел к небольшой яранге, покрытой лохмотьями моржовых шкур. Его встретил Оттыргин.
– Привез.
Фесенко шагнул в ярангу, не замечая встревоженного вида Оттыргина, который остался на улице. Булат лежал на шкуре и курил. Его крупная фигура, казалось, занимала всю переднюю часть яранги. Голова была не покрыта – Булат только в сильные морозы и пургу надевал шапку, – его светлые волосы рассыпались длинными прядями. При виде Фесенко Булат встал, и они пожали друг другу руки.
– Что звал? – спросил Булат с легким литовским акцентом.
– Новость есть. – Фесенко рассказал о полученной накануне телеграмме. Лицо Булата стало озабоченным. Он несколько раз затянулся, подумал, потом проговорил:
– Плохо. Не к добру сюда колчаковцы лезут.
– Наш Учватов обрадовался. Как юла вертится.
– Все они обрадовались, – кивнул в сторону поселка литовец. – Теперь под защитой будут. Так все-таки опасались чего-то. Сколько колчаковских солдат сюда прибудет?
Фесенко пожал плечами. Булат замолчал. Игнат знал эту его манеру и терпеливо ждал. Наконец Александр заговорил:
– Самим нам тут с колчаковцами не управиться. Сила на их стороне, купцы с ними будут, американцы тоже. А чукчи, как своих шаманов, их слушаются. Что мы можем сделать?
Моторист в недоумении смотрел на Булата. Неужели струсил, отступил? Булат заметил это и раздвинул в улыбке широкие губы:
– Думаешь, испугался? Нет, Игнат. Они силу собирают, и мы тоже будем. У себя на шахте я кое-кого присмотрел. А ты тут должен. Слышал я, что в поселке учитель есть. Кажется, Куркутский его фамилия.
– Есть, есть, – закивал Фесенко. – Михаил Петрович, чуванец.
– Знаком с ним?
– Нет.
– Надо познакомиться. – Булат говорил медленно, словно хотел, чтобы Игнат запомнил навсегда его слова. – Он раньше на шахту приходил, рассказывал, как Николашка был свергнут, о Ленине говорил, Да, видно, его кто-то запугал. Больше не бывает. Так вот, ты с ним поговори, присмотрись.
Игнат почувствовал себя виноватым. Живет бок о бок с учителем, а не знает его. Булат прервал его мысли:
– Вот так, по человеку, силу собирать будем, Понадобится она. Будь осторожным, Игнат. Только высадятся колчаковцы, как с доносами к ним побегут. Твой же Учватов первым.
– Это верно, – согласился Фесенко. – Такой за копейку человека продаст.
– Все они такие, что Бесекерский, что Свенсон, – сказал Булат, – друг друга тоже готовы продать.
– И все же их больше, власть у них, – с горечью проговорил моторист. – Ну, а мы… Соберем десять, сто человек, а что будем делать? Оружия нет. С голыми кулаками и дурак не в каждую драку полезет.
– Ну, до драки далеко, – Булат выбил погасшую трубку. – А мы в одиночестве не будем. Если Колчак сюда своих головорезов посылает, то, ты думаешь, советская власть об этом крае забота не имеет? Может, сам Ленин думает, как здесь Советы поставить…
Долго говорили Булат и Фесенко. Терпеливо сидел у входа в ярангу Оттыргин, ждал, когда русские закончат свои разговоры с духами, хотя Оттыргин и не говорил с Фесенко и Булатом о просьбе матери, он был уверен, что они знают О ней и для того встретились, чтобы помочь ему. Поэтому он был несказанно обрадован, когда из яранги вышел Фесенко.
Чукча уставился на него немигающими глазами. Как? Русские уже помогли его матери и даже не сказали ему? Он стремглав бросился в ярангу, чуть не сбив с ног Булата. Забрался в полог, освещенный нерпичьим жирником, и вскрикнул от неожиданности. Мать была жива. Она перевела на него глаза и что-то сказала, но Оттыргин выбежал из яранги к стоявшим Булату и Фесенко.
– Моя мать не ушла… почему?
От волнения, от горькой обиды, что его обманули, он не мог связно говорить.
– Что-то с его матерью, – встревожился Булат.
За все время, пока они находились в яранге, до них не донеслось ни одного шороха или стона. Они прошли в полог, к матери Оттыргина. Достаточно было взгляда, чтобы определить крайнее истощение старой женщины. Булат посмотрел на Фесенко. Чем они могли помочь Оттыргину, который с надеждой смотрел на них?
– Доктора надо бы, – сказал Фесенко.
– Накормить вдоволь надо, – сердито ответил Булат.
Он порылся в кармане и достал зеленую долларовую бумажку, японскую коричневую иену, несколько серебряных монет.
– Купи матери еды, – протянул Булат деньги юноше.
Оттыргин стоял, не двигаясь, не обращая внимания на русских, обманутый в своих надеждах. Булат вложил ему в руку деньги и вместе с Фесенко вышел. Оттыргин не последовал за ними. Русские отказались ему помочь, и он должен сам исполнить просьбу матери…
До полуночи Оттыргин сидел около матери. Они не произнесли ни слова. Мать лежала на спине, глядя вверх слезящимися глазами, а сын, точно окаменев, не сводил глаз с ее костлявого морщинистого лица. Мысли у него были бессвязные, путаные. Наконец он взял мать на руки, вышел из яранги под ночное, усыпанное звездами небо и направился к вершине утеса.
Оттыргин шел в темноте, почти не чувствуя тяжести маленького высохшего тела матери. Она обхватила его за шею руками, прижалась лицом к его груди и тихо, чтобы не слышал сын, плакала.
Море шумело в ночи и обдувало соленым холодноватым ветром землю, сына и мать, съежившуюся у него на руках. Оттыргин шел навстречу ему, смотря перед собой широко открытыми глазами…
Вот и утес. Оттыргин остановился на его краю. Внизу под ногами, билось о скалы море. Где-то бушевал шторм, сотрясая воздух, разламывая на высоких гребнях гнилые корабли.
Шторм шел к северным берегам с юга. Оттыргин уже чувствовал его. Он сделал еще шаг, и мать разжала руки, убрала их с шеи сына. Рокочуще-шипящий звук моря нарастал. Это шторм гнал к берегу крутую, могучую волну… Вот она совсем близко… Вот-вот она хлынет на берег, захлестнет утес…
Оттыргин отпустил мать, и она исчезла во мраке, не издав ни звука. Волна с пушечным грохотом ударила в гранит, потрясла утес, брызнув в лицо Оттыргина тяжелыми холодными каплями, рассыпалась и поползла назад во мрак… Оттыргин сбежал с утеса. Он прижал к груди руку и почувствовал, что мех его кухлянки против сердца мокрый от слез его матери…
Юноша повалился на землю и забился в горе.
3
Шхуна «Нанук» вошла в порт Ном[10]10
Ном – порт на западном побережье Аляски, у входа в пролив Беринга.
[Закрыть] и бросила якорь на рейде, хотя пристани были свободны для швартовки. Свенсон не собирался здесь долго задерживаться. Он стоял на мостике рядом с капитаном и прищуренными глазами осматривал залитые августовским солнцем скалистые темные берега, лоснящуюся синюю воду, постройки порта и залегший между гор небольшой городок. По темно-красноватому лицу, обожженному северным солнцем и выдубленному ветрами, нельзя было догадаться, какие чувства обуревали Свенсона. Он ровным голосом сказал капитану:
– Спустите шлюпку.
А сам не сводил глаз с хорошо знакомых берегов. Когда он впервые двадцатилетним парнем высадился на них, здесь не было ни пристаней, ни этого чистенького порта, ни городка. На их месте шумел огромный лагерь «джентльменов удачи», как невесело называли себя люди, привлеченные сюда запахом легкой наживы. Золотая лихорадка цепко держала их в своих безжалостных щупальцах. В них задыхался и молодой Олаф Свенсон со своим отцом Хаббардом. Они не остались на строительстве порта и города, а ушли на далекие дикие речушки с трудно произносимыми индейскими названиями и мыли золото. Но аляскинская земля была к ним неласкова. Свенсонов преследовала неудача. Застолбленный ими участок только поманил золотом, но оказался пустым. То же их ожидало и на других. Оборванные, голодные, они были на грани отчаяния. Олаф подумывал вернуться в Ном и там устроиться в порту, где не хватало грузчиков. Однажды дождливой ночью Олафа осторожно разбудил отец и повел за собой. Они бесшумно пробрались к палатке О'Лира, за которым уже давно следил отец Свенсона. Рыжеватый ирландец напал на богатую жилу и уже намыл со своим братом и женой много золота.
В ту ночь это золото перешло к Свенсонам. Они не ожидали, что все произойдет так просто. Отец Свенсона снял с тела убитого О'Лира широкий матерчатый пояс с множеством карманчиков, набитых золотым песком и самородками. Свенсоны ушли из палатки и исчезли в ночном мраке. Дождь замыл их следы.
Вскоре в Сиэтле в доме № 1210 на Вестерн-авеню открылась контора меховой фирмы Хаббарда Свенсона и К0. Больше никогда Свенсоны не занимались поисками золота. Скупка и перепродажа мехов оказались куда более прибыльным и спокойным делом чем поиски золота.
После смерти отца Олаф стал единственным владельцем фирмы и всю ее деятельность перенес на русский Север. Последние годы там дела шли так хорошо, что Олаф уже стал владельцем нескольких больших домов в Сан-Франциско и Сиэтле, приличного счета в банке, хозяином двух шхун. «Нанук» – его последнее приобретение и самое удачное…
У Свенсона около глаз сбежались довольные морщинки.
Он стоял, заложив руки в карманы темных, отлично отутюженных брюк. Суконная коричневая куртка была расстегнута, пушистый свитер облегал широкую грудь. Свенсон скользнул ласковым взглядом по шхуне. Великолепное судно! Правда, обошлось дороговато, но он мог себе позволить переплатить лишние три тысячи долларов. Пожалуй, на северо-западе только у него такая шхуна. Построил ее для себя миллионер Хинкинс, да обанкротился на бирже. Ну, с ним этого не произойдет. На бирже он не играет. Зачем рисковать, когда есть более надежное дело – торговля с чукчами и эскимосами. Если у русских и дальше будет продолжаться эта революция, то он, Свенсон, станет единственным полновластным хозяином Чукотки. Нет, пожалуй, сейчас в Анадырском уезде охотника или коммерсанта, которые не были бы ему должны или не торговали с ним. Собственно говоря, вся пушная торговля в его руках. Светлые брови Олафа дрогнули. Как там без него с делом справляются Мартинсон, Лампе, Гладстон? Свенсон оставил их три месяца назад, когда уезжал из Ново-Мариинска в Сан-Франциско с грузом пушнины. Мимолетное беспокойство Олафа тут же исчезло. Его агенты – умелые торговцы. То, что они иногда за его спиной обделывали свои небольшие делишки, Олафа не беспокоило: собака всегда кормится объедками хозяина.
Олафа беспокоило и тревожило другое – неожиданное приглашение, а вернее, вызов его в Номовский пост Американского легиона. Загрузив трюмы так, что «Нанук» сидела в воде выше ватерлинии, Свенсон намеревался идти прямо из Сиэтля в Ново-Мариинск и вдруг, накануне отхода, получил из Нома телеграмму, в которой неизвестный мистер Томас «убедительно, в интересах дела», приглашал его зайти в Ном.
Возможно, Олаф послал бы к черту этого Томаса, но в тот же день на шхуне его посетил какой-то мрачный субъект, представившись уполномоченным Американского легиона, и, справившись у Олафа, получил ли он телеграмму, напомнил, что Свенсона ждут в Номе.
– Какого дьявола от меня нужно? – вскипел Свенсон. Вот уже десять лет он был сам себе хозяин и никому не позволял совать нос в свои дела.
– С вами будут говорить по весьма важному делу, – спокойно, словно не замечая раздражения Свенсона, пояснил посетитель и добавил: – Вам надо, – он сделал ударение на этом слове, – зайти в Ном.
Олаф понял, что это не приглашение, а приказ в вежливой форме, и заставил себя не артачиться. Он уже кое-что слышал об этом недавно возникшем Американском легионе, и благоразумие подсказывало не портить с ним отношений. Вот тогда-то и закрался в сердце Свенсона страх: а не стало ли что известий этому Легиону о нем и его отце, о той дождливой ночи?.. Свенсон заставил себя рассмеяться: «Прошло же девятнадцать лет. Кости О'Лира давно истлели, да и отца нет». Страх был загнан куда-то в глубину сердца и там притаился. Сейчас же, когда Олаф рассматривал знакомые берега, страх снова охватил его. «Трушу, как мальчишка, болван, – обругал себя Олаф. – Я им нужен. Если бы кто хотел взять меня за О'Лира, то смог бы это сделать и в Сиэтле. Тут что-то другое. Но что?»
– Шлюпка ждет вас, босс, – сказал капитан.
Свенсон зашел в каюту, надел шляпу и взглянул в зеркало. На него смотрел высокий поджарый человек со спокойным темным лицом. Выдающиеся вперед надбровные дуги прикрывали взгляд прищуренных глаз. Большой рот был крепко прикрыт губами с жестким изгибом. Только подбородок, маленький и округлый, как у женщины, огорчал Олафа, и поэтому он решил отрастить бороду, которая придала лицу более суровое, мужественное выражение. Олаф провел рукой по короткой щетине, уже покрывшей подбородок. Вид несколько неряшливый, но сбривать бороду ради какого-то мистера Томаса он не будет.
Свенсон спустился в шлюпку. Она отвалила от шхуны. Матросы налегли на весла. Олаф повторил в памяти адрес Легиона – «Приисковая почта» – и усмехнулся: от прежней жизни Нома остались лишь названия. Запасы металла в этой земле оказались тощие. После нескольких лет золотой лихорадки здесь вновь наступила тишина. Люди разбрелись, и теперь жителей раз в десять меньше. Тихо в порту. Только над пустынной бухтой тоскливо кричат чайки. У причалов в какой-то сонной неподвижности стоят два стареньких каботажника… И чего тут обосновался Легион? Свенсон не мог найти ответа на свои раздумья.
За шлюпкой наблюдал с пристани человек в легком пальто и шляпе. Когда Свенсон выпрыгнул из шлюпки, человек подошел к нему быстрым твердым шагом военного и сухо спросил:
– Мистер Свенсон?
– Да. – Олаф ответил сухо, сдержанно, всматриваясь в молодое лицо.
– Росс, – назвал себя незнакомец, не протягивая руки. – Прошу следовать за мной. Командир Томас ждет вас!
«Немного похоже на вежливый арест», – пошутил про себя Свенсон, но на душе у него было неспокойно. Озадачивало обращение Росса, который шагал впереди, не произнося ни слова. Он вывел Свенсона из порта, и, миновав улицу, они оказались на площади, окруженной гостиницей, тремя ресторанчиками и почтой. Они поднялись на второй этаж. Свенсон прочитал на двери скромную вывеску: «Американский легион. Пост – Ном».
Через приемную Росс ввел Свенсона в кабинет, обставленный с претензией на комфорт. Росс представил Олафа человеку, сидевшему за большим столом.
– Томас, – назвал себя сидевший за столом и, не вставая, протянул руку Олафу. – Садитесь.
В отличие от своего подчиненного Томас говорил медленно, мягко выговаривая слова, что в нем выдавало южанина. Был он старше Свенсона лет на пять. Седина тронула виски, да и вся фигура несколько обрюзгла. Но это не помешало Олафу определить в нем военного, как и в Россе, который снял пальто и уселся в кресло против Свенсона.
Томас, навалившись грудью на стол и переплетя пальцы, на одном из которых был перстень с рубином, сказал:
– Не будем тратить времени. Вы ведь спешите в Ново-Мариинск?
– Да, – кивнул Свенсон, рассматривая полное лицо Томаса с тонкой полоской мексиканских усиков.
– Американский легион стоит на страже порядка, – заговорил Томас привычно, как давно и хорошо заученную роль, но несколько напыщенно. – Мы не позволим, чтобы у нас случилось то же, что в России.
«А какое мне до этого дело? – подумал Свенсон. – То, что происходит в России, мне только на руку. Сейчас я там никаких налогов не плачу, цены на меха устанавливаю сам».
Томас, словно угадав мысли Олафа, продолжал:
– И не позволим ущемлять интересы американских граждан где бы то ни было.
Свенсон насторожился. Это, кажется, касается его. Но кто же сможет ущемлять его интересы на Чукотке? Русские купцы все у него в руках. Он их иногда поддерживает товарами, многие ему должны. Вот Бесекерский, например, пытается сам вести дело. Но он ему не мешает. И Свенсон продолжал внимательно слушать Томаса.
– …даже если сейчас внешне все кажется благополучным. – Томас перевел дыхание и спросил: – Вы довольны вашей торговлей на Чукотке?
– Вполне. – Свенсон не понимал, к чему клонит Томас.
– Ну, а если туда придут большевики?
– Едва ли, – улыбнулся Олаф.
– Мы разделяем ваш оптимизм, но обязаны все предусмотреть, и особенно сейчас, когда Красная Армия идет на восток. Трудно сказать, где она остановится. Адмирал Колчак отступает. Мы оказываем ему возможную помощь, но… – Томас расцепил пальцы и развел руками, не договорив фразы. Он пододвинул к себе папку, лежавшую слева на столе, раскрыл ее и в упор посмотрел на Свенсона. – Мы знаем, что вы хорошо акклиматизировались на Чукотке. Однако, если там появятся большевики, они, в лучшем случае, выгонят вас, отберут все.
– Я же только торговец… – начал Свенсон, но Томас движением руки остановил его.
– Мы хорошо знаем, кто вы, мистер Свенсон. Знаем, что у вас чуть ли не все чукчи в долгу, что вы их снабжаете охотничьими припасами и продуктами, что они на вас молятся, как на своего бога. Но мы знаем и как вы тут, в Номе, искали золото, как потом основали фирму в Сиэтле…
Свенсон обомлел: «Они знают это…» Олаф невольно облизал неожиданно пересохшие губы и почувствовал себя таким беспомощным, беззащитным, что у него исчезла всякая уверенность и самодовольство. Это не укрылось от Томаса, и он незаметно обменялся взглядом с Россом. Томас с легкой улыбкой сказал:
– Мы считаем вас, мистер Свенсон, хорошим американцем и ценим ваши заслуги на Чукотке. – Олаф не понимал, издевается над ним Томас или говорит серьезно. – Но то, что вы сделали – мало! Чукотка тяготеет к нашей Аляске. И мы должны там прочно закрепиться. Нет, не посылкой войск, а своими друзьями, которые были бы с нами, друзьями из русских, из аборигенов. Друзьями верными, послушными и исполнительными. Есть у вас такие?
– Да… Есть. – Свенсон постепенно приходил в себя, все еще не веря, что страхи его были напрасными. Он даже заставил себя улыбнуться. – Есть верные, как комнатные собачки.
Свенсон вспомнил Биричей, Малкова, Соколова, Аренкау… Да мало ли таких. Эти сделают все, что он захочет. Томас одобрительно кивнул, но сказал:
– Комнатные собачки слишком звонко лают, но редко кусают. Нам нужны такие, чтобы меньше шумели, а больше делали.
– Есть такие. – Свенсон вспомнил многих должников с далеких стойбищ, факторий.
– Их нужно больше, – Томас сидел за столом, выпрямившись, крепко сжимая руками край стола. Он сейчас уже не беседовал, а отдавал приказания: – Это должны быть наши люди, готовые выполнить любое поручение. Они должны быть везде. У власти на Чукотке должны быть такие русские, которые ненавидят большевиков, уничтожат даже тех, кто посмеет думать о большевиках. – Лицо Томаса покраснело.
Он ударил кулаком по столу: – Чукотка нам нужна. Мы до сих пор были слишком нерешительны и просили, представьте себе, просили у этого кретина, русского царя, право построить там железную дорогу, провести телеграф с Аляски на Чукотку, Ха-ха-ха! – Томас залился злым, клокочущим смехом. – Просили то, что принадлежит нам. Кто коренные жители Чукотки? Американские индейцы, их потомки. Они перешли через Берингов пролив и освоили край, и лишь потом там появились русские. Посмотрите! – Томас указал на одну из карт, висевших на стене кабинета, и подбежал к ней, хлопнул рукой по яркой раскраске: – Чукотка, Колымский край, наконец, Амур, Приморье, черт побери, все это должно быть нашим, американским! Вы поняли меня, Свенсон? Начнем с Чукотки. Она будет нашим мостом. Мы вцепимся в нее, как бульдог в свою жертву. – Томас говорил быстро, возбужденно. Он стоял как боксер, готовый к нападению.
– Вы знаете, Свенсон, что бульдог, если он вцепится своей добыче в ногу, то, сколько его ни бьют, он доберется до горла. Так должны и мы. Такой должна быть наша тактика там, на Чукотке. Вцепимся, а там… – Томас махнул рукой и вернулся за стол, обтер носовым платком вспотевшее лицо и заговорил спокойнее, ровнее: – Вам понятно, Олаф?
Свенсон кивнул, но в душе он не разделял взглядов и планов Томаса. Как-то до сих пор Свенсон был все время в стороне от политики. Его интересовали только деньги, доходы, коммерция. А тут… Как не хочется ему во все это впутываться. Олаф был убежден, что большевики никогда не появятся на Чукотке. Он даже надеялся, что и царская власть не вернется, а будет какое-то подобие ее в том виде, в каком она сейчас существует в Ново-Мариинске.
Свенсон мечтал так же спокойно, как он это делал до сих пор, торговать и дальше, открыть фактории на Колыме и Лене… Сбудутся ли эти планы или им действительно угрожают большевики? А что, если Томас прав? Свенсон лихорадочно думал. Отказаться от предложений Томаса, от сотрудничества с ними? Нет, он не может. Не случайно Томас напомнил о том, как он с отцом «искал» золото. А если все случится так, как говорит Томас, и Чукотка станет американской, заслуги Свенсона принесут ему такие выгоды, о которых он не может сейчас и мечтать. И Олаф сказал:
– Я согласен…
– Мы не просим! – оборвал его Томас. На лице Росса появилась саркастическая улыбка, и он в тон Томасу добавил: – Нам не требуется вашего согласия, Свенсон. Вы обязаны делать все, что прикажет Легион.
– Да, – Олаф поник. Томас сказал Россу:
– Зовите Стайна.
Из передней комнаты вошел белобрысый с невзрачным лицом человек. Его бесцветные глаза, казалось, ничего не выражали. Он стоял навытяжку, как солдат перед офицером, ожидая его приказаний.
– Это Сэм Стайн, – сказал Томас Свенсону. – Сами вы ничего не будете делать без его указаний. Вы слишком известны и при любых событиях всегда должны оставаться в тени, чтобы к вам не было никаких претензий. Стайн же на Чукотке не собирается навечно поселяться. Верно, Сэм? Да ты садись!
– Верно, сэр. – Сэм опустился на диван и усмехнулся, но глаза его оставались по-прежнему холодными. Томас продолжал поучать Свенсона:
– Познакомите Стайна на Чукотке с нужными людьми. Стайн пойдет с вами на вашей шхуне и будет считаться, скажем, вашим бухгалтером. Это позволит ему без всяких подозрений объезжать все поселки под видом проверки того, как ведут учет ваши агенты на факториях, не слишком ли много обманывают своего босса. Ха-ха-ха!
Свенсон только молча кивал, соглашаясь. Вот у него и свой бухгалтер появился, хотя до сих пор Олаф сам вел весь учет, а теперь кто-то чужой будет знать о его подлинных доходах, сделках. Томас успокоил Олафа:
– Стайн такой же бухгалтер, как бегемот – жонглер на проволоке. Так что если он и будет листать ваши счетные книги, то лишь для собственного развлечения… Ну а теперь слушайте, с чего надо начать…
На рассвете шхуна «Нанук» вышла из порта Ном, имея большую осадку, чем накануне. Вечером шхуна приняла на борт ящики с винчестерами, пулеметами, патронами и гранатами. И хотя трюмы были полны, все же для оружия нашлось место. Стайн спал в каюте Свенсона, а Олаф прогуливался по палубе в глубокой задумчивости. Никогда он не выходил в рейс на Чукотку с таким беспокойным чувством, как в этот раз. Свенсон даже не заметил, как «Нанук» миновала портовый маяк и взяла курс на северо-запад к Чукотскому берегу, лежащему за беспокойной равниной синевато-седого угрюмого Берингова моря.
