Текст книги "Пламя над тундрой"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
– Как я рад, что встретил тебя. Ты… ты… замечательная женщина. Мне очень посчастливилось.
В эту минуту Дмитрий Дмитриевич говорил вполне чистосердечно и правдиво. За эти дни он уже не раз сравнивал Нину Георгиевну со своей женой, и та проигрывала. Сейчас, обнимая Нину Георгиевну, он как-то мимолетно подумал о Валентине и тут же забыл о ней…
К утру качка усилилась. Многие пассажиры остались в каютах. Струков чувствовал себя неважно. После завтрака Нина Георгиевна вышла на палубу. Ей хотелось взглянуть на беспокойное море. Оно поразило ее своей мощью. Навстречу пароходу неслись огромные зеленовато-синие волны. Они возникали там, где низкое небо сходилось с морем, в туманной дали.
Волны то вздымались, то уходили вниз, образуя впадины, и белая пена ажурным серебром расплывалась по воде. Ветер срывал с гребней волн водяную пыль и нес ее на пароход. Палуба, надстройки, брезентовые чехлы, поручни трапов – все было покрыто пленкой влаги. Платок и легкое пальто Нины Георгиевны быстро отсырели.
Она стояла у борта с подветренной стороны, под шлюпочной палубой, и не отрывала глаз от моря. Оно все больше раскачивало пароход, и приходилось держаться за планшир. Палуба была пустынна, лишь кое-где виднелись одинокие фигуры пассажиров.
Крутая волна заставила судно сделать глубокий поклон морю. Нина Георгиевна не удержалась на ногах. Ее рука сорвалась с мокрого планшира, и женщину отбросило назад. Она ударилась о переборку плечом и, вероятно, упала бы, если бы ее не поддержала сильная рука. Мужской голос весело произнес:
– Крепче надо держаться, мадам!
Нина Георгиевна обернулась.
– Вы?!
Перед ней стоял тот самый, так сильно удививший ее человек, с которым она ужинала в ресторане «Золотой рог», который спал у нее на диване и ушел утром, оставив ее в слезах, доставивших ей облегчение. Как она хотела его встретить еще хоть один раз. Но этого не произошло. Думала, что он уехал. Он же сказал, что служит разъездным агентом торгового дома «Кунст и Альберс». И вот он перед ней. Только сейчас Нина Георгиевна заметила, что одет он почему-то как простой рабочий. Она вопросительно посмотрела в заросшее лицо Мандрикова.
– Как странно. Сколько дней на пароходе и только встретились. Михаил Сергеевич был в замешательстве. Вот так встреча!
Чтобы выиграть время, обдумать, как лучше поступить, он спросил:
– Это вы вчера пели в салоне?
– Да. – Краска смущения залила лицо Нины Георгиевны, и она торопливо, словно опасаясь, что Мандриков не захочет ее выслушать, заговорила. – Я… я… вышла замуж. За господина Струкова. Мы едем в Ново-Мариинск. Он там будет служить начальником милиции…
– Поздравляю с замужеством и от всего сердца желаю вам счастья, – искренне сказал Мандриков.
Это почувствовала Нина Георгиевна. Она не могла сдержать слез от волнения. Слова Мандрикова были первым полученным ею поздравлением. Вновь, как и тогда во Владивостоке, она поняла, что перед ней стоит какой-то особенный человек, так непохожий на всех тех, которых она встречала до сих пор. Сейчас она была ему благодарна еще больше, чем в то утро. Воспоминание о прошлом вызвало у нее беспокойство, и она, опустив глаза, сказала:
– Я прошу вас… – она запнулась, не зная, как лучше высказать свою просьбу.
– Я вас понимаю, – Михаил Сергеевич уже овладел собой и был спокоен. Эта женщина не знает его настоящего имени. – А вот моя судьба сложилась не совсем удачно. С торговой фирмой пришлось расстаться. Решил попытать счастья на Севере. Знаете, есть поговорка: «Рыба ищет где глубже, а человек где лучше». Не знаю, будет ли лучше в Анадырском уезде, но, главное, я буду подальше от неспокойной жизни, когда того и гляди, или тебя убьют, или заставят убивать.
– Как бы я хотела вам помочь, – проговорила Нина Георгиевна. Она была растрогана тем, что Михаил Сергеевич разговаривал с не как с равной. Мандриков улыбнулся:
– Благодарю вас, Нина Георгиевна. Давайте условимся об одной вещи.
– Пожалуйста, – насторожилась Нина Георгиевна. У нее сильно забилось сердце. Все померкло перед глазами. Она с трудом заставила себя слушать.
– Не обижайтесь, но сделаем вид, что мы с вами совершенно незнакомы. Так будет лучше. – Он постарался пошутить: – К тому же молодые мужья ревнивы.
– Вы не хотите быть со мной знакомы? – в голосе Нины Георгиевны звучала обида.
– Поймите, так нужно… – Михаил Сергеевич не знал, как убедительнее сказать. – Когда-нибудь там, в Ново-Мариинске, я вам объясню все, а сейчас прошу вас… Да и вам будет легче. Не нужно будет давать мужу объяснения, откуда вы меня знаете.
– Хорошо, – Нина Георгиевна протянула ему руку. – Я так вам благодарна, и все-таки я надеюсь, что мы будем друзьями, настоящими друзьями.
Она крепко пожала руку Мандрикова и, повернувшись, быстро зашагала от него. Проводив ее взглядом, Мандриков прошелся по палубе, думая о неожиданной встрече. Если даже Нина Георгиевна проговорится мужу, то ничего страшного в этом нет. Документы у него в порядке, а посещение ресторана, встреча с женщиной легкого поведения только говорит в его пользу. Значит, он тот, за кого себя выдает, а не скрывающийся большевик. Вдруг Мандриков остановился, пораженный новой тревогой: «Может, встреча в ресторане была ловушкой?» Но, поразмыслив, он пришел к выводу, что это случайность.
Однако женитьба начальника милиции на проститутке слишком уж из ряда вон выходящий случай. Хотя и тут есть своя закономерность. Едет на Север, вот и взял первую попавшуюся женщину. К тому же Нина Георгиевна красива, привлекательна…
Долго в это утро гулял Мандриков по палубе, погруженный в размышления. Он решил не рассказывать товарищам о встрече с Ниной Георгиевной, чтобы напрасно их не волновать. Дойдя до кормы, Михаил Сергеевич увидел одиноко сидевшего на бухте каната человека в потертом пальто и старенькой, надвинутой на глаза кепке. Во всей фигуре его было что-то жалкое, обиженное, безрадостное. Мандрикову захотелось как-то ободрить человека. Он подошел к нему, не зная, что еще скажет. Пассажир поднял голову, и Мандриков увидел давно не бритое, худое лицо с тоскливыми черными глазами. Тонкие губы выдавались вперед над узким с ямкой подбородком.
– Простите, – человек замялся. – Господин, не найдется ли у вас папироски?
– Некурящий. – Михаил Сергеевич облокотился о фальшборт. – А господином меня зря величаете. Я такой же господин, как и вы, – он засмеялся, и человек ответил ему робкой улыбкой.
– Далеко путь держите? Если не секрет? – поинтересовался Мандриков.
– Какой там секрет, – вздохнул человек в кепке. – В Ново-Мариинск, с женой и двумя сынишками. От всей этой сумятицы ухожу. Война, тюрьмы, пожары… – Он вздохнул, покачал головой. – Когда кончится война, когда только перестанут люди мучиться? Вот возьмите меня. Жил в Черемхово. Знаете? Это у Байкала. Ни кола ни двора.
– Что же случилось? – с участием спросил Мандриков. Он видел, что человек обрадовался собеседнику, которому можно излить свое горе.
– Работал на шахте подъемщиком, был свой дом. Пришли какие-то, черт их теперь разберет. Шахтеров поизбивали, кое-кого к стенке, а мой дом сожгли. – Он снова вздохнул и добавил: – Нет, порядка в России не будет.
– Ну, это вы напрасно, – Михаил Сергеевич загорелся желанием объяснить этому человеку, согнувшемуся под обрушившимися на него несчастьями. – Будет порядок. Вот в центре России он уже есть. Там ведь сами трудящиеся…
Человек внимательно слушал Мандрикова, а потом улыбнулся, уже не так робко, а доверчивее:
– Вы, я вижу, за Советы, а сами-то тоже на Север плывете?
– Я за спокойную жизнь, – уклончиво ответил Мандриков, понимая, что излишне был откровенен. – А на Север еду, как и вы, работать. При Колчаке работы стало что-то мало, а подыхать с голоду кому хочется?
– Это верно, – согласился человек. – Я вот еду, а у самого сердце ноет. Что там, в Анадырском уезде, найду. За все готов взяться, лишь бы детишек и жинку прокормить.
Они познакомились. Рыбин Василий Николаевич разговорился, обрадованный, что у него есть собеседник и попутчик. Он даже привел Мандрикова в трюм, где на нарах третьего класса сидела его жена, малокровная маленькая женщина. К ней прижались два мальчика-близнеца.
Михаил Сергеевич пожалел, что ему нечем угостить малышей, В трюме был густой зловонный воздух. Пассажиры лежали вповалку. Назойливо пиликала гармошка. Слабый желтый свет запыленных лампочек едва освещал трюм. Мандриков с гневом подумал: «Скот и то в лучших условиях возят».
С разболевшейся головой ушел Мандриков от Рыбина. Товарищей он застал встревоженными.
– Мы опасались, уж не случилась ли с тобой беда, – сказал Новиков и пошутил: – Что-то загулял. Не с певичкой ли?
– Был в трюме, – раздеваясь, говорил. Михаил Сергеевич. Голос его звучал глухо. – Сплошное издевательство над людьми. Там дети, а дышать нечем.
Мандриков рассказал о своем знакомстве с Рыбиным и попросил у Новикова для него табака:
– Завтра вновь встретимся.
– Ошибку допускаешь, – сухо сказал Август. – Ты не должен до Ново-Мариинска с кем-либо говорить. Ты же не знаешь этого Рыбина.
– Видел бы ты его и его семью, – рассердился Михаил Сергеевич, – так не играл бы в конспирацию там, где она не нужна!
– У нас есть задание, и мы не имеем права им рисковать, – спокойно заметил Берзин.
– Да поймите, – горячился Мандриков, – это наш человек, рабочий, шахтер. Ты бы видел, как он меня слушал…
Они заспорили. Николай Федорович едва успокоил товарищей и сказал Мандрикову:
– Надо осторожней быть в нашем деле. – И, повернувшись к Берзину: – Пойдем-ка на палубу, тебе ветерок нужен, а то лицо, как лимон.
Берзин послушно последовал за Новиковым. Он был сердит за легкомыслие Мандрикова и не скрывал этого от товарищей.
Оставшись один, Михаил Сергеевич увидел на ящике полпачки табаку: Новиков оставил для Рыбина. «Какие все-таки у меня хорошие товарищи», – подумал Мандриков, и ему стало неловко за спор с Берзиным, за то, что он скрыл от товарищей свою встречу с Ниной Георгиевной…
…Ветреным ненастным утром «Томск» пришвартовался к причалу Петропавловска. Мандриков и его спутники проснулись от наступившей тишины. Машина не работала, и как-то странно было в первые минуты не ощущать легкого ритмичного содрогания переборок палубы, коек. В иллюминатор вяло лился жидкий серый свет. Мандриков выглянул в иллюминатор, но ничего не мог рассмотреть, кроме осклизлых зеленоватых бревен причала. Дождь с шорохом рябил воду, потянуло сыростью.
– Осень, – подумал Мандриков с легкой грустью и обернулся на скрип отворяемой двери. В каюту входил со своей неизменной улыбкой Иван-кочегар:
– Почетный караул на причале не выстроен. Я надеюсь, что вы не будете особенно недовольны невниманием к вам хозяев города?
– Неужто на пирсе нет колчаковцев? – удивился Новиков и потер жесткими ладонями заспанное лицо.
– Они не получили телеграммы о вашем прибытии, – засмеялся матрос и предложил: – Верхняя палуба прибрана для вашей прогулки.
– Не опасно? – Берзин занимался гимнастикой, к чему никак не мог приучить Мандрикова.
Иван сделал успокоительный жест и прищелкнул языком:
– Водонепроницаемые переборки у нас исправные. Ни один беляк незаметно не просочится.
– Пошли, – позвал товарищей Мандриков, одеваясь.
Мокрая палуба встретила их гамом. Высадка пассажиров и выгрузка багажа были в самом разгаре, Хотя до отхода «Томска» было еще далеко, люди торопились скорее сойти на берег и толкались, нервничали, У трапа образовалась свалка. Ругань, детский плач, высокие женские раздражительные голоса висели в воздухе. Низкое взлохмаченное небо нудно сеяло холодный осенний дождик, Порывы ветра бросали его в лицо, зашвыривали за ворот. Петропавловск выглядел унылым. Домики, казалось, как птицы под дождем, сердито нахохлились. Прижавшись к склонам сопок, они как бы исподлобья смотрели на бухту, на стоящие в ней торговые пароходы, на японские миноносцы, американский легкий крейсер, чилийские китобойцы.
Мандриков с Новиковым неторопливо прохаживались по противоположному от причала борту «Томска». Берзин Держался чуть поодаль. Вдруг у причала появился колчаковский патруль. За ним следил матрос Иван, чтобы в случае опасности предупредить товарищей. Солдаты и офицеры или встречали знакомых, или просто из любопытства пришли к «Томску» в надежде узнать какую-нибудь новость из Владивостока.
Августа от непогоды стало знобить, и он ушел с палубы.
Шум на пароходе постепенно стихал. По трапу сходили последние пассажиры. Новых, направляющихся в Ново-Мариинск, не было. Мандриков и Новиков, порядком продрогшие и проголодавшиеся, собирались вернуться в каюту, как заметили подъехавший крытый экипаж, запряженный двумя лошадьми. Из экипажа, остановившегося у самого трапа, вышел высокий человек в клетчатом сером плаще и военной фуражке. В руках у него был портфель. Сопровождал его колчаковский подполковник.
Они поднялись по трапу, их встретил капитан и проводил в салон. Мандриков и Новиков переглянулись.
– Какое-то начальство, – пробурчал Новиков, и они тревожно подумали: «Не к ним ли относится этот визит?»
Через несколько минут в салон прошел Громов, но в то же время ни на пароходе, ни на пристани не было заметно приготовлений к обыску, и это несколько успокаивало. Да и Иван не выказывал беспокойства и по-прежнему мок под дождем у трапа.
Мандриков и Новиков продолжали находиться на палубе, не спуская глаз с салона. Как им хотелось знать, о чем там идет разговор…
Войдя в салон, Громов увидел стоявшего посередине необыкновенно высокого худощавого человека в офицерском кителе, но без погон. Его лицо было бледным и нервным.
– Червлянский, – представился он, протягивая костлявую руку.
– Очень рад, – ответил Громов управляющему Камчатской областью, которому он должен был подчиняться, и с интересом рассматривал его. Генерал Розанов говорил мне, что вы более подробно осветите положение в Анадырском уезде…
– Вы едете, господин Громов, в очень спокойный край, – заговорил Червлянский. Он сел за стол, положив перед собой сплетенные пальцы рук: – Там за порядком следило местное самоуправление из порядочных людей – коммерсантов, офицеров. Конечно, и там есть смутьяны, всякий сброд. Ну, вы-то знаете, как с такими людьми поступать. Потверже, пожестче…
– Кто у вас начальник милиции, – вмешался в разговор молчавший до сих пор спутник Червлянского, дородный подполковник с холеным лицом.
– Капитан Струков, – назвал Громов.
– Струков? – повторял подполковник, приподняв подбритые брови, потом нахмурился и пожал плечами; – Нет, не имею чести знать. Но надеюсь, что он достоин.
– Да, да, – поспешил заверить Громов. – Капитан Струков рекомендован полковником Фондератом.
– О! Тогда я спокоен, – многозначительно улыбнулся подполковник и закивал головой: – У вас надежный помощник. Не сомневаюсь.
Связь по беспроволочному телеграфу работает безупречно, – продолжал Червлянский. – Держите нас в известности, не стесняйтесь, а главное, – Червлянский разомкнул руки и постучал указательным пальцем по столу, – срочно соберите все недоимки. Анадырский уезд много задолжал пушнины и денег. С ними надо потверже, пожестче. Туземцев нельзя баловать. Обратите внимание на угольные копи. К весне надо как можно больше заготовить угля. Возможно, в Ново-Мариинск приедет значительное количество судов, мы должны быть готовы обеспечить их топливом. С шахтерами не церемоньтесь. Потверже с ними, пусть работают и работают. Тут не Совдепия, а, слава тебе господи, – Россия.
Громов еще во Владивостоке понял, хотя ему этого никто прямо не сказал, что на Ново-Мариинск имеются какие-то особые виды. Слова Червлянского об угле подтверждали это. Громову хотелось узнать больше, и он спросил:
– Вы думаете, что Ново-Мариинск может стать объектом, так сказать, особого внимания? – Он незаметно наблюдал за Червлянским. – Я не совсем ясно это себе представляю и думаю, что…
– А как же? – Червлянский воспользовался небольшой паузой Громова. – Наш северо-восток может стать важным пунктом в борьбе с большевиками. – Червлянский постучал пальцем по столу: – Все зависит от положения на фронтах. Ново-Мариинск – ближайший порт к Америке. И этого нельзя недооценивать. Через него при необходимости мы сможем снабжать наши войска, создать там центр русского Дальнего Востока в союзе с американцами. Север должен навсегда остаться русским.
– Я понимаю, – наклонил голову Громов, чтобы не выдать себя. Он был несколько обижен тем, что ни Колдуэлл, ни Розанов, ни Фондерат об этом с ним не говорили, а упирали лишь на то, чтобы он помогал американским коммерсантам и не допускал там, появления большевизма. «В конечном итоге это одно и то же», – успокоил он себя и продолжал слушать управляющего. Червлянский говорил долго, поучал, а потом расстегнул портфель, достал из него бумагу и протянул ее Громову:
– Здесь вы найдете сумму, долга Анадырского уезда правительству его превосходительства адмирала Колчака. Нужно срочно погасить задолженность. Там же указана минимальная цифра угля, который надо добыть на копях. – Червлянский поднялся: – Будьте решительны и действуйте потверже, пожестче!
Отказавшись от предложенного обеда, он, сопровождаемый подполковником и Громовым, вышел из салона и быстро направился к трапу. На палубе были Струков, Толстихин и Суздалев, которые не решились войти в салон без приглашения. Червлянский торопливо пожал всем руки:
– Будьте там потверже, пожестче. – Он не уставал повторять эти слова. – Только так. Весной увидимся. Я приеду к вам с первым пароходом!
Он распрощался и спустился к поджидавшему его экипажу. Экипаж тронулся, Громов пригласил своих спутников в салон и вкратце передал содержание разговора с Червлянским. Он не считал нужным скрывать что-либо из услышанного, зачитал переданную, ему бумагу. Сумма долга, которую нужно было собрать в течение зимы, поразила всех. Толстихин покачал головой:
– Трудновато будет.
– Смотря как взяться, – усмехнулся Струков и обменялся взглядом с Суздалевым. Тот кивнул:
– Анадырский уезд богатый. Я думаю, что мы наведем там порядок и восстановим законность.
– Благодарю вас, господа, – искренне сказал Громов. – Приглашаю вас на праздничный обед. Сегодня мой день рождения.
Посыпались поздравления. Наконец все разошлись по каютам, чтобы подготовиться к обеду. В полдень «Томск» отдал швартовы и направился к выходу из Авачинской губы.
Мандриков с товарищами, осведомленные Иваном-кочегаром о том, что у Громова был управляющий Камчатской областью, гадали – о чем у них шла беседа.
Снова каюта наполнилась гулом работающей машины: стало жарко. За иллюминатором росли волны. Они лизали стекло зеленовато-белыми языками. Покачиваясь, «Томск» шел к Ново-Мариинску.
Глава седьмая
1
Учватов почти вырвал из-под рук Титова бланк. Телеграфист едва успел дописать последнее слово.
– «Томск» будет через два часа, – жирное лицо начальника радиостанции расплылось в улыбке, и он потер руки. – Наконец-то прибывает законная власть! Наши коммерсантики варят, жарят, так что со всего уезда голодные собаки и чукчи на запахи сбежались, а у самих купчишек сердечко-то подпрыгивает от страха. Хе-хе-хе! Придется кое-кому давать ответ, куда товары со склада делись, куда пушнинка… Вы не слушаете, – обиделся Учватов, видя, как Титов вновь надел наушники.
– Я товаров не брал, пушниной не торговал, – отозвался Титов. – Чего же мне волноваться? В гости приглашен не буду.
– Вот что, – Учватов сделал строгое начальственное лицо, – всем выйти на берег встречать господина Громова!
– Обязательно ли? – небрежно спросил Титов. Его выводил из себя тон начальника. – Я думаю, что…
– Меня не интересует, что вы думаете, – грубо оборвал Учватов, и лицо его побагровело. – Вы служащий государственной радиостанции и обязаны уважать представителей власти!
– Каждый раз новой! – послышался голос Фесенко. Моторист стоял в дверях, вытирая руки ветошью.
Его глаза смотрели иронически. – Так может и уважения не хватить.
– Прекратите болтать! – Учватов даже притопнул ногой и взмахнул бланком радиотелеграммы с «Томска». – Вот настоящая власть, и мы ей служим! Вы слышали, что я сказал?
Он хлопнул дверью и вышел. Его фигура мелькнула мимо окон. Фесенко засмеялся:
– Покатился наш шарик. Как тебе, Василий Никитович, нравится его приказ? – и передразнил Учватова – «Уважать»… «Служить»… Всех на свой аршин меряет, прислуживает, под ноги стелется, лижет… гад! – выругался Фесенко. – Да сдается мне, что с приходом «Томска» невеселые изменения в нашем Ново-Мариинске произойдут. Владивосток-то уже сколько раз справлялся, не прибыл ли Громов. Значит, он очень здесь нужен Колчаку. А может, еще кому-нибудь?
Титов подошел к окну, по привычке осмотрел сероватый под ветром лиман. Солнце пряталось за тучи. Большие тени ползли по воде, как предвестники чего-то печального, угрожающего. В Ново-Мариинске было заметное оживление. Между домами сновали люди, небольшая кучка собралась на берегу лимана, где покачивался на якоре катер управления уезда.
– Ждут, – усмехнулся Титов и хотел отвернуться, как далеко на горизонте, у мыса Земли Гека, он заметил текшую точку: – А вон и «Томск»!
Фесенко подбежал к Титову:
– Он!
Пароход заметно приближался. Моторист толкнул товарища в плечо:
– Идем. Все же интересно посмотреть, кто к нам в начальство прибыл! Может, новости какие узнаем.
Приход парохода для жителей Ново-Мариинска всегда был большим событием, а на «Томске» к тому же прибывало новое начальство уезда. Когда Фесенко и Титов с другими служащими радиостанции спустились в поселок, почти все его население высыпало на улицу. По узкому деревянному мостку через Казачку новомариинцы спешили на берег лимана, к пристани, как называлась полоса берега за канцелярией начальника уезда. Люди оживленно переговаривались, то и дело посматривая на лиман, где уже отчетливо виднелся пароход. У одних глаза были полны обыкновенного любопытства, у других – жадного ожидания и удовлетворения, у третьих – где-то в глубине пряталось беспокойство и страх. По берегу носились дети, кричали от возбуждения – им передалось настроение взрослых. По лиману гуляли невысокие волны. Они набегали на берег, рассыпались с шумом и всхлипыванием. Ветер подхватывал водяную пыль и нес ее на собравшихся. Катер плясал на волнах. Два матроса возились у мотора и никак не могли его завести. С берега им подавали советы, но в ответ долетали обрывки ругани.
Позднее других к берегу пришли коммерсанты: Бирич, Сукрышев, Бесекерский, Тренев и Перепечко. Они стояли кучкой в стороне от толпы и неторопливо переговаривались. Около них суетился Учватов. Руки его беспокойно шевелились. Он минуты не мог спокойно оставаться на месте, переходил от одного мариинца к другому, сыпал словами. Его глазки шныряли по толпе. Заметив флегматично покуривавшего трубку свенсоновского приказчика Джозефа Маклярена, он подбежал к нему:
– Когда будет мистер Свенсон? Он, должно быть, не знает, что к нам прибывает новая власть.
Маклярен вынул трубку изо рта, хотел что-то ответить, но только пожал плечами и снова водворил трубку на место. Его лицо – грубое, словно небрежно вытесанное из базальта, оставалось непроницаемым, как и чуть синеватые глаза. Учватов не обиделся на молчание американца. Он пообещал ему, доверительно тронув за рукав:
– Как только с «Нанука» будет телеграмма, я сразу же принесу ее вам. О, я очень уважаю мистера Свенсона. Может быть, вы хотите что послать мистеру Свенсону, так я с удовольствием!
Учватов пристально следил за коммерсантами и за приближающимся пароходом. К берегу подошла в легкой горностаевой шубке Елена Дмитриевна. На ее пышные медно-красные волосы небрежно была наброшена дорогая оренбургская шаль. Говор на берегу ненадолго стих. Все провожали, кто оценивающим, кто завистливым, кто злым недоброжелательным взглядом, высокую, красивую молодую женщину. Елена Дмитриевна шла неторопливо, даже чуть лениво, словно неохотно, и держала на поводке своего огромным Блэка. Казалось, что он тащил ее к коммерсантам. Навстречу Елене Дмитриевне подбежал Сукрышев. Полненький, краснолицый, с редкой и нежной белокурой бородкой, в короткой тужурке и сверкающих новых, громко поскрипывающих сапогах. Он был чуть под хмельком.
– Дорогая Елена Дмитриевна, позвольте, – он поймал руку женщины и припал к ней толстыми мокрыми губами, точно поставил печать. По лицу Елены Дмитриевны, пробежала гримаса брезгливости, но ой не заметил этого. – Мы рады вас видеть!
– Спасибо, спасибо! – зеленые глаза с насмешкой смотрели на Сукрышева, а он, подхватив Елену Дмитриевну под руку, подвел ее к коммерсантам. Маклярен коротко кивнул, не вынимая трубки:
– Гуд дэй!
Она ответила по-английски, но ее голос заглушил пароход. Гудок парохода проплыл над лиманом и откликнулся эхом на копях. «Томск» замедлил ход и, развернувшись, стал на якорь. Люди с берега размахивали руками, многие что-то кричали. Моторист наконец завел на катере мотор, и он, выбрасывая голубоватый дымок и оставляя за кормой дорогу белой взбудораженной воды, бодро ринулся к пароходу, ныряя с волны на волну…
Мандриков и его спутники с нетерпением ожидали конца рейса. Сидеть в каюте уже не хватало терпения, и они, несмотря на прохладную погоду, больше проводили время на воздухе. Когда промозглая сырость дождливых дней осталась за кормой, Август почувствовал себя легче и лучше, и болезнь уже не так мучила его. Он стал живее и веселее, и все подумывали о том, что болезнь, быть может, и совсем отступится от Августа перед Севером, чистым морским воздухом и морозом.
Новиков же с каждым днем все больше погружался в мысли о жене. Тоска по ней, ощущение вины, что не смог проститься с ней, кололи сердце. Новиков пытался шутить и не подавать вида, что на душе у него тяжело, но товарищи все замечали. Не раз они заставали Новикова, в одиночестве стоящего на палубе, посасывающего трубку и погруженного в свои невеселые думы.
Михаил Сергеевич же от избытка энергии и нетерпения скорее приступить к делу мерял шагами палубу, высчитывал, сколько дней и миль осталось до Ново-Мариинска.
Во время этих прогулок он частенько встречался с Ниной Георгиевной, но они ничем не выдавали своего знакомства и только обменивались незаметно взглядами. Когда же Михаил Сергеевич видел Нину Георгиевну со Струковым, то его охватывали недовольство и даже ненависть к колчаковцу. Он казался Мандрикову фатоватым, самодовольным хлыщом. Это был его враг, против которого он уже боролся в душе.
Струков, сталкиваясь с Мандриковым и его товарищами, скользил по ним равнодушным взглядом, как и по другим обитателям третьего класса, принимая их за тех же горемык и неудачников, которые забираются на Север с робкой надеждой разбогатеть.
Наконец наступил долгожданный день. Мандриков, Новиков и Берзин рано покинули свою каюту и вышли на палубу. Здесь уже толпились пассажиры. Всеми владело нетерпение скорее увидеть долгожданный берег и ступить на твердую землю. Люди с жадным и острым любопытством смотрели на медленно проплывающий берег, который в тот серый, холодный день выглядел особенно мрачным, негостеприимным. Тундра, голые сопки, пятна мха и пожухлой травы, серое небо в тяжелых тучах, свинцово-кобальтовая окраска воды – все это создавало необычную для глаза картину, поражающую впервые видящих ее людей какой-то неземной суровостью.
Люди на палубе невольно переговаривались пониженными голосами. Холодный ветер заставлял поплотнее застегиваться, а носившиеся над водой чайки кричали так уныло, что Ниной Георгиевной овладело тревожное предчувствие. В криках чаек ей слышалось предупреждение:
– Куда… куда… зачем… одна…
Она съежилась и посмотрела в лицо Струкову. Он спокойно, без особого любопытства, разглядывал берег, но видно было, что думал о чем-то далеком. «О чем он думает? Где его мысли? С кем?» – тревожилась Нина Георгиевна. Она не могла пожаловаться на мужа. Всю дорогу он был внимателен, нежен, предупредителен и много и умело сделал для того, чтобы она заняла свое место в их маленьком кружке. И все же беспокойство не проходило. Она не могла проникнуть в сердце, в душу Струкова. Она это чувствовала и понимала. У нее было ощущение, что рядом с ней находились все время как бы два Струкова. В то же время остальные спутники были куда понятнее, яснее. Она вспомнила о Мандрикове и украдкой оглянулась, нашла его. Он стоял около лебедки и сразу почувствовал на себе ее взгляд, повернул голову и встретился с ней глазами. Она, как обычно, взглядом поздоровалась с ним незаметно для окружающих, и на сердце стало теплее, спокойнее, словно она ощутила поддержку друга. Она стала думать о нем.
– Смотри, вон и Ново-Мариинск! – отвлек ее Струков.
Люди на палубе оживились. «Томск», пройдя пологий мыс Земли Гека, серый от множества чаек, вошел в Анадырский лиман, и перед пассажирами открылся широкий залив с одиноким скалистым островом. Приземистые горы левого берега и более далекие противоположного вдруг потеряли свой пустынно-унылый вид. В низкое осеннее небо вонзались две ажурные мачты радиостанции, и это делало берег обжитым, близким. Показались строения – низкие, темные, мрачные.
Мандриков и его товарищи молча рассматривали косу, на которой темнело несколько десятков домиков и землянок, открытых ветру и бурям. Около них не было ни сараев, ни заборов, и жилища напоминали одиноких обездоленных людей, зябнущих под хмурым небом. Между ними выделялись и как бы надменно на них поглядывали два больших здания, срубленных добротно, на долгое время, – Ново-Мариинское управление и тюрьма, стоявшая против управления через речку.
Подошел попрощаться Иван-кочегар.
– Доставил по назначению. Расписку брать не буду, – шутил он, но в его голосе слышалась легкая грусть разлуки. За дни рейса они хорошо сдружились.
– Спасибо, товарищ, – поблагодарил за всех Мандриков.
Матрос ушел – была его вахта.
С грохотом скользнула в клюзе цепь, якорь бултыхнулся в воду.
К «Томску» подошел катер. На него спустились Громов и его спутники.
К Мандрикову подошел Рыбин. Он держал на руках одного сына с посиневшим от холода лицом. Жена с другим ребенком стояла в стороне.
– Мы съезжаем, – сказал Рыбин и вздохнул, колясь на берег. – Как-то там устроимся. Вокруг голо и пустынно. Ну, до свидания, Сергей Евстафьевич. – Он протянул Мандрикову руку. – На берегу, бог даст, увидимся.
– Обязательно, – ободряюще пообещал Мандриков. Он с товарищами решил съехать на берег вторым рейсом катера вместе с колчаковскими милиционерами, которые бродили по палубе, хмуро поглядывая на берег. Оттуда доносились шум, крики.
Катер подходил к берегу. Новомариинцы старались рассмотреть новое начальство. Под днищем катера заскрипела галька, но между ним и берегом оказалась широкая полоса воды.
