Текст книги "Психология проклятий (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Глава 22
Закрытые защиты были редкостью. Сагрон вообще считал это излишеством; ему больше нравилось видеть наполненный людьми зал, будь они хоть профессионалы, хоть обыкновенные студенты, решившие почерпнуть немного знаний из опыта своих старших коллег. И если в случае с докторскими это было оправдано, ведь часто представлялись опасные для юных умов результаты, то для кандидатских, не относившихся к аспектам особенно сильной боевой магии, запирать на ключ зал и проводить тайное голосование по всем его правилам было странно.
Три оппонента считали точно так же. Один из них был из их спецсовета, но приехал из другого города; серьёзный такой седобородый мужчина, не разговаривавший до сих пор ни с кем, кроме Хелены. Но это и не удивляло; госпожа профессор сделала всё, чтобы защита её дочери прошла максимально успешно, и отступать от намеченного не собиралась ни под каким предлогом.
Эта женщина могла добиться чего угодно и от кого угодно, даже если кто-то пытался установить ограничения. Что ж до родного НУМа, то вряд ли тут существовали люди, готовые спорить с Хеленой Ольи или с её дочерью. Да она даже научного руководителя выбирала себе методом тыка, так, чтобы тот не особенно мешал в работе. Но, впрочем, Ролан был не таким уж и плохим выбором, если забыть о его извечно влюблённом взгляде, направленным исключительно на Элеанор. Имела ли место в его любви причина в виде страсти к науке, или, может быть, всё оказалось куда проще, и дело было во внешней привлекательности, Сагрон не знал. В последние несколько двадцаток друг только то и делал, что сбегал от него, и с каждым днём всё дальше и дальше.
Дэрри знал, что все они – единогласно! – подтвердят право Элеанор на запрашиваемый статус. Не может быть такого, чтобы не подтвердили. Она, во-первых, действительно хороша в своём деле, а во-вторых, иначе их просто съест Хелена. Или уволит. Да, голосование было тайным, и многие из спецсовета работали не на их кафедре и не на их факультете, хотя, так или иначе, всё равно подчинялись профессору Ольи, но действительно в безопасности были лишь те, кто явился из другого учебного заведения.
Это же надо – так отчаянно бороться за благополучие собственной дочери, что не давать ей и шанса на ошибку. Однажды это точно не доведёт до добра.
Сагрон не сомневался, что, если вдруг он посмеет не проголосовать, то его съедят с потрохами. И Элеанор с удовольствием присоединится к собственной матушке, а драгоценнейший Ролан обязательно поддержит их тем, что станет в сторонке и буедт смирно наблюдать за тем, как терзают на кусочки его лучшего друга.
Два других оппонента, более молодые, чем тот, который из спецсовета, переговаривались между собой, но так тихо, что невозможно было расслышать ни единого слова. Сагрон искренне пытался; представителям совета никто работу читать не давал, а хотелось же узнать хотя бы в общих чертах о том, что ещё наизобретала Элеанор. Впрочем, ему-то что задаваться вопросом, о чём пойдёт речь?
Вероятно, он будет фигурировать в списке тех, на ком испытывалось проклятие, скорее всего, под именем "господина Икс", но разве это меняет суть дела?
Мужчина оглянулся на пустой зал за спиной. Оббитые бархатом откидные кресла, выстроенные стройными рядами, были неестественно свободны; обычно, когда что-то происходило, тут было не продохнуть от студентов. Конечно, когда он учился, желание познавать у коллег по цеху было всё же сильнее, чем сейчас, но стоило и сейчас кому-то защищаться по денежным или любовным темам, как сидели даже на ступеньках повыше.
Покачав головой, он перевёл взгляд на сцену. Тут иногда проводили демонстрационные представления, показывая, как именно правильно использовать проклятие, но, в силу характерных и мало кому известных особенностей конкретно этого, вряд ли кто-то собирался раскрывать весь спектр его действия на себе.
– Вы читали работу? – спросили вдруг у него. Сагрон оглянулся и воззрился на самого молодого оппонента, едва ли старшего его самого лет на пять. – Мне интересно узнать мнение других. Довольно интересное проклятие, вам не кажется? Так ловко обойти правила его отмены!
– Нет, к сожалению, не читал, – покачал головой он. Признаваться о том, что он сам же стал его жертвой, было по меньшей мере глупо. Все до единого члены спецсовета с того же самого момента стали бы смотреть на него, как на живую игрушку, а потом попросили бы привести ещё и Котэссу, чтобы удостовериться в том, что проклятийница действительно существует и не делала ничего особенного. – И проклятия не относятся к моей научной тематике.
– Вы маг-практик? – полюбопытствовал мужчина, потерев гладко выбритый подбородок. Он весь был такой напомаженный, такой идеальный, что даже становилось смешно; явно никогда в жизни не присутствовал не то что в бою, а даже на практике со студентами! – Я чаще исследую теоретические глубины нашей профессии…
– Я преподаю в этом университете, – ответил Сагрон. – К сожалению или к счастью, это не имеет прямого отношения ни к теории, ни к проклятийным особенностям.
– Вы не испытываете уважения к теории проклятий?
– Почему же? Я просто не хочу этим заниматься, – пожал плечами он. – О представленной сегодня работе я имею только общее представление, и этого мне достаточно для того, чтобы отметить её как достаточно качественную.
– О, это весьма слабая оценка, как на то, что сегодня продемонстрирует нам аспирантка Ольи, – отметил оппонент. – Мне кажется, вы даже недооцениваете работу, проделанную этой девушкой. Я поражён количеством экспериментов и тем, какое широкое использование у её проклятия вопреки его узкой направленности! А вы очень зря пренебрегаете теорией, молодой человек, очень зря.
– Извольте, вы не настолько старше меня, чтобы величать молодым человеком, – совершенно безэмоционально ответил Сагрон. – А что до знания проклятия, то, пожалуй, вряд ли кто-то может понимать его аспекты более детально, чем тот, на кого оно было наложено, вы не находите?
– Да, вы правы, – соглашался мужчина, очевидно, со вторым тезисом. – Но, к сожалению, мне не предоставилась возможность пообщаться с подопытными. Вероятно, в силу подписания договора о неразглашении или нежелании демонстрации собственных семейных проблем они решили не явиться на защиту, а у меня не было времени отыскать их лично. Да и, предполагаю, аспирантка Ольи не навела их имена в списках…
– Охрана информации всегда имеет высокое значение, – ответил Сагрон таким постным голосом, что интерес к нему был утерян окончательно. Совет уже собрался, и все ждали аспирантку. Элеанор всё ещё пряталась за завесой зала, может быть, поправляла что-то, а Дэрри только принял от главы совета – профессор Куоки цвёл и пах на этом месте, – автореферат и пролистнул его довольно спешно, зная, что презентация будет в разы любопытнее.
Ролан, настроив наконец-то магический проектор, щёлкнул пальцами, запуская одображение, и Элеанор показалась пред ясные очи совета. Сагрон посмотрел на бланк для голосования, который поставили перед каждым из членов совета, и равнодушно поставил галочку напротив короткого "за". Какая разница, что там внутри? Не то чтобы Элеанор не заслуживала на это звание, но под столь злым взглядом её матери голосовать хотелось пораньше, чтобы избавиться от напряжения и спокойно дослушать до конца.
Элеанор улыбнулась и – Сагрон был готов поклясться в этом! – особенно пристально посмотрела на него, прежде чем наконец-то начала свой рассказ.
И уже на третьем слайде он понял, что причины у неё быди.
***
Обычно банкет был поводом для искренней радости всех членов совета. Сагрон относился к этому этапу чужих защит отнюдь не пренебрежительно; когда результат был уже оглашён, истязаемый аспирант переходил в состояние кандидата наук и получал свои поздравления от родных и близких, все официально приглашённые на заседание совета отправлялись в соседний зал на фуршет, вкушать пищу, столь щедро предоставленную самим защищаемым.
Сагрон подозревал, что иногда "за" голосовали только потому, что очень уж сильно хотелось на банкет. Некоторые аспиранты предоставляли такие столы, что ради них особо голодные члены совета были готовы броситься с крыши – и прилететь на крыльях любви к столам, первыми, дабы поглотить всё, что успеют, ещё до прихода конкурентов.
Но ему было не до еды. Мужчина не сомневался, что сейчас ему кусок в горло не полезет; Дэрри вообще собирался уйти сразу же после разговора с Элеанор. Единственным его желанием было её придушить – немедленно и как можно быстрее, до того, как успеет вмешаться её драгоценная мать. Потому что услышанное на защите не вписывалось ни в какие рамки разумного; та бесцеловечность, с которой аспирантка Ольи провела свой великолепный эксперимент, могла поразить и опытного боевого мага – а те по своему определению довольно циничны.
– Доцент Сагрон, – Элеанор остановилась рядом с ним. Лантон маячил у неё за спиной, старательно отводя глаза, и Дэрри сделал единовозможный вывод: ему тоже отлично было обо всём известно, возможно, не с самого начала, но большую часть времени так точно. – Надеюсь, вам понравилась моя защита. Очень бы не хотелось разочаровать такого опытного боевого мага, как вы.
– О, я просто в восторге! – протянул он нарочито медленно, а после вновь перевёл взгляд на Ролана. – Скажите, не участвовали ли вы в проектировании экспериментов для своей подопечной? Или это была исключительно её идея?
– Это был экспромт, – ответил Ролан. – И я изначально даже не догадывался об истинном положении дел. Но, вероятно, к лучшему то, как всё сложилось.
– Да что вы говорите! – Сагрон холодно прищурился и смерил презрительным взглядом своего коллегу и его уже бывшую аспирантку. – Как странно, что подобные научные достижения получаются у вас случайно. Но ведь вы, госпожа Ольи, отлично знали о том, как действует ваше проклятие? С самого начала?
– Верно, – кивнула Элеанор. – И, как я уже говорила во время защиты, подтвердила свой опыт несколькими любопытными экспериментами. Это было бесценно.
– Ладно я, – Сагрон отбросил в сторону свой официальный тон, не в силах сдерживать раздражение. – Но ведь она-то ни в чём не виновата! Не посмела довести ваше королевское высочество на лекциях, не оказалась её самым ненавистным преподавателем, не встала на пути… Просто подвернулась под руку, да, Элеанор?
Ольи не казалась расстроенной или смущённой. Она только повела плечами, а единственным красным осталось её тёмно-бордовое платье. Щёки не побледнели, не заалели от негодования или желания оправдаться.
Действительно, а зачем ей оправдываться?
Сагрона поражала скорее та поразительная безнаказанность, в которую беззаветно верила Элеанор. Она даже не подумала о том, что могла причинить кому-то боль. То, что было совершено, делалось с единственной целью: получить дополнительный опыт и понаблюдать за реакционными цепями людей.
Что ж, ему следовало догадаться об этом ещё по названию диссертации. Оно не сулило ничего хорошего и уж точно ен могло иметь отношение только к проклятийной теории. Действительно, она провела очень широкий анализ психологии проклятий и их действенности, вот только имела ли право на подобные эксперименты?
Ответ был логичен: если б Элеанор не была дочерью самой госпожи проректора, то она не рискнула бы провернуть подобное. Но привычная безнаказанность, вероятно, впиталась с материнским молоком. Она даже не задумалась о том, что может быть наказана, а когда обстоятельства сложились так, что появилась возможность кое-что испытать, Элеанор ухватилась за неё мёртвой хваткой, как это столь хорошо обычно делала её мать.
Может быть, следовало посочувствовать профессору Куоки, когда его так нагло подмяли и отобрали всю реальную власть. Вероятно, он тоже противился этому, равно как противился однажды решениям своего сына, и всё это, как обычно, было зря.
– Ничего плохого не произошло, – наконец-то промолвила Элеанор. – Никому не был причинен вред. Физически никто не понёс никакого ущерба. Да и, к тому же, моя защита прошла достаточно рано для того, чтобы были совершены какие-то непоправимые действия.
– Да, однако, – кивнул Сагрон. – Куда уж раньше… а ты, Лантон, когда ты это узнал? Дай угадаю, примерно три двадцатки назад? Когда ещё вы столь бурно выясняли отношения на кафедре, что туда было опасно пускать других людей?
Ролан, в отличие от своей подопечной, покраснел. Может быть, ему и неприятно было оказаться замешанным в подобном деле, но Сагрон отказывался подбирать выражения.
– Что, нет? – он прищурился. – Или да?
– Да, – кивнул Лантон. – Да, ты прав, я тогда узнал правду. Но ничего страшного бы не случилось, если б мы продолжили научный эксперимент…
– Вы могли предупредить её, если на меня так уж наплевать.
– Это повредило бы чистоте эксперимента, – вперив взгляд в пол, ответил Ролан.
– Теперь я даже не удивлён тем, что ты прятался от меня по углам, – безэмоционально ответил Сагрон.
Подобное опустошение – и горькое чувство предательства, – он испытывал, наверное, когда впервые получил серьёзный откат от заклинания и потерял друга. Меньше надо было пить; он запомнил тот смешной, почти детский урок практически на всю жизнь – и до сих пор чувствовал себя виноватым перед Ирвином. Вон, и волосы так и не вернули свой естественный цвет; для всех остальных он придумал сказочку о том, что напоролся на какое-то заклинание и пересыпал в него энергии, а для себя – навеки запечатал реальность и закрыл её на замок, навесил на него самый большой подсознательный ключ, который только смог сыскать, и старался не вспоминать.
Но то, что случилось между ним и Ирвином, касалось только их двоих, было глупой юношеской размолвкой, за которую друг друга давно уже пора было простить. Тогда Ирвин сгоряча, как любой талантливый боевой маг, ещё не научившийся себя контролировать, швырнул своё проклятие о предательстве, а вернулось оно только сейчас. Что ж, ограничительное условие было выполнено; Сагрон мог чувствовать себя свободным.
Окончательно свободным.
Но тогда в это не вмешали постороннего человека. А в этот раз Котэсса, сыгравшая главную роль в чужой пьесе, даже не догадывалась о собственном актёрском предназначении.
– Если вы скажете хотя бы слово ей, – протянул Сагрон почти с удовольствием, чувствуя, как перекатывается на языке угроза, – то о том, насколько любопытные эксперименты на людях проводила аспирантка Элеанор, может узнать больше людей, чем стоит. И даже научное звание окажется под угрозой. Котэсса не должна ничего слышать об этой защите. Ничего!
– Но почему? – неуверенно спросил Ролан. Элеанор только склонила голову в согласном кивке и вновь расправила плечи и гордо вскинула голову. – Почему ты не хочешь, чтобы она знала правду? Ведь в ней нет ничего страшного!
– А это уже не твоё дело. Ты, помнится, терпеть не мог, когда я вспоминал об Ирвине? – Сагрон повернулся было к двери, но оглянулся на Ролана и договорил. – Так вот, не хотелось бы мне этого говорить, но он бы себе никогда такого не позволил.
Он слышал, как просипел что-то неслышно Ролан, но пропустил все его извинения мимо ушей. В конце концов, это не имело уже значения.
Никакого.
Глава 23
Новогодняя пятидневка всегда приходила внезапно. Тэсса помнила, как ещё в далёком-далёком детстве любила эти дни – вся страна отправлялась по домам, и все до единого наслаждались тем самым смутным, едва-едва ощутимым в воздухе привкусом чуда. Близилась последняя ночь в году, дарившая обычно непередаваемое счастье, неизвестное для тех, кто не привык к системе догоняющих друг друга будничных двадцаток. Эти пять дней, не считающихся в общий цикл, вылетающие из трёхсотшестидесятидневного круговорота, вседа выделялись на общем фоне.
Это было её детство: даже в бедном доме в эти дни становилось ярко и весело, родители забывали о переживании и о жалобах, на улице было бело-бело, солнечно и снежно одновременно, а редкие тучи, прятавшие от людей дневной свет, вызывали разве что радостные улыбки. И они, словно потерявшиеся во времени, радостно плясали, приветствуя новый год, водили хороводы вокруг громадной ёлки на главной площади, тащили домой подарки от богатых – пряники и конфеты. Она, разгорячённая, раскрасневшаяся от странной праздничной атмосферы и морозного воздуха, поражалась тому, как звонко звучал собственный снег среди молчаливых домашних комнат.
Три последних года она проводила новогонюю ночь в дороге, возвращаясь из дома в НУМ. А в этот раз осталась – и впервые увидела громадную столичную ель, сверкающую от низа до самой верхушки. И звезда, громадная, будто бы сорванная с неба, пылала в разы ярче, чем та, что была в её родном городке, и детворы было намного больше – и толпа казалась тоже счастливее. Они легче сбрасывали полог грусти, избавлялись от ежедневных забот и убегали плясать на главной площади.
Котэсса никогда не думала, что в городе оставалось так много студентов, но столица буквально взрывалась от молодого смеха. Все они в один миг высыпали со своих университетских корпусов; сессия осталась за плечами, будь она плохой или хорошей, и остался только весёлый, радостный танец и традиционные наряды.
Сверкали костры, факелы и магические светлячки. Где-то вдалеке фокусник отчаянно жонглировал пылающими углями, умудряясь оставлять свои пальцы целыми, чуть поодаль кто-то пел, не попадая в ноты – но ему всё равно бросали монетки в протянутую шапку. Смех и радость, смевшиеся воедино, сплелись в одну красивую зимнюю сказку, и Котэссе казалось, что её заворожил блеск и радость столичного празднества.
– Не жалеешь, что осталась? – коварным шёпотом поинтересовался Сагрон, буквально выпадая следом за девушкой из бурного хоровода. – Помнится, ты собиралась всё-таки отправиться к своим родителям: ну, оно того стоит, разлука с родными?
– Стоит, – сегодня было не до воспоминаний о том, почему она не поехала на самом деле. И холод не возвращался, и грусть – тем более; среди всеобщего веселья Котэсса не могла заставить себя плакать по забытому или не очень прошлому.
– Вот видишь.
Сагрону традиционный зелёный не шёл; он отказался от этой идеи ещё тогда, когда кто-то пытался нахлобучить ему на голову новогоднюю яркую шляпу. Алая новогодняя лента и так свисала с его плеча, словно жалкая петлица; мужчина, впрочем, предал традиционный чёрный цвет своих нарядов, и Котэссе казалось, что его тёмно-синее пальто было праздничнее всего остального.
Она и сама хотела выбросить прочь это длинное зелёное платье, но Сагрон настоял, чтобы оставила: смеялся, что оно было ей к лицу. Девушка не сомневалась, что лицо в этом случае волновало его меньше, чем слишком глубокий по её мнению вырез, но не стала спорить. Ей и самой нравилось сверкание зелёной ткани, то, как платье легло по фигуре, словно было на неё шито. Она даже на цену не обратила внимания, хотя не собиралась принимать никакие подарки; Сагрон же позволил вручить ему тот трактат, который отказывались продавать мужчинам, а ему было дико интересно, правда?
И трактат даже не кусался, когда Котэсса была рядом, а ласково урчал, если чесать его по обложке. Читать его Сагрон мог, впрочем, только в её присутствии, когда девушка гладила бедную книжку по корешку, а Дэрри ещё и нагло смеялся, что сам с удовольствием занял место этого подарка и устроился бы рядом с нею так близко, как позволено этой несчастной книженции.
Она не слушала, то всё были просто шутки.
– У меня никогда не было такого хорошего нового года, – призналась Котэсса, не зная даже, почему её вдруг потянуло на искренность. – Я в детстве чувствовала себя счастливой, но потом…
– Потом магия праздника угасает, – Сагрон обнял её за талию, увлекая за собой, и девушка поддалась. – Если только над его атмосферой не трудятся лучшие маги страны!
Словно подтверждая это, он протянул руку, и с пальцев в небо полетели вихри искр; Котэсса даже вспомнила о том фейерверке, что видела на день всех влюблённых. Но бесшумные вспышки волшебства, потоками поднимавшегося в темнеющее небо, были красивее; они разгоняли тучи, и, хотя солнцу больше не было места среди ночи, пылали так ярко, что освещали добрую треть площади.
Сагрон, наверное, не хотел собирать вокруг себя толпу – это получилось само по себе. Следя за его колдовством, со всех сторон набежали дети. От ладони Дэрри отлетали и более мелкие искорки, обращающиеся снежинками, не тающими, а стеклянными – игрушками, приземлявшимися в чужие руки. Котэсса сама не удержалась и, подпрыгнув, поймала одну, ало-зелёную, в цветах нового года.
– Она не растает? – спросила она, улыбаясь тому, как праздничные искры застыли ярким фейерверком внутри волшебного стекла.
– Нет, – улыбнулся Сагрон. – Детский фокус: заключить энергию в физическом сосуде и запечатать её, обратив форму. Можешь занести пометки в свою бакалаврскую.
– Не занудствуй, – Котэсса весело рассмеялась, хотя, казалось, не должна была. Это она всегда больше внимания, чем оно того стоило, уделяла учёбе, а сегодня вдруг почувствовала себя по-настоящему свободной. Свободной от соседок, отправившихся праздновать домой, от проклятия, о котором оказалось так легко забыть, от предрассудков, потому что в новогоднюю ночь можно было с кем угодно и сколько угодно.
Да даже время благоволит людям, желающим насладиться обществом друг друга! Оно всегда замедляется в такие моменты, позволяет им застыть, прочно запечатлеться в чужой памяти, отбивается странными фигурками снежинок.
Смеющиеся дети побежали следом за подпрыгивающим потоком магии, оторвавшимся от руки Сагрона. Тот, словно весёлый зверь, олень или лань, мчался по снежным горам, рассыпая снежинки во все стороны, и ребятня ловила их, хватала, набивала карманы, чтобы вернуться домой и там тоже поцепить на ель кусочки чужого волшебства.
Котэссе хотелось просто сказать спасибо, но она не могла отыскать слова. Сагрон вновь притянул её к себе, склонился ниже, и она поцеловала его первой, не позволив выдохнуть ни единого слова. Впервые за всё время их знакомства, наверное, девушка чувствовала себя действительно счастливой, без ограничений и косых взглядов, бросаемых на них, и…
Влюблённой.
Как же на самом деле ей не хотелось это признавать! Понимать, что она уже сдалась чувствам, против которых так воевала с самого начала.
Но, может быть, Сагрон был не настолько плох, как ей казалось?
– Знаешь, – выдохнул мужчина в её приоткрытые губы, – это действительно великолепный новый год. Жаль только, что я прежде терпеть его не мог, даже не с чем сравнивать.
– Ты? Не любил новый год?
– Не-а, – хмыкнул он. – В этот день, много лет назад, я умудрился повздорить со своим лучшим другом, а мы с ним, между прочим, до сих пор не разговариваем. Хотя, и не виделись тоже довольно давно. А родители верили в другое, им тоже было не до празднеств. Я как-то привык не обращать на этот праздник внимания, сидел себе в общежитии и наслаждался тишиной, там это редко бывает.
Котэсса хотела что-то ответить, но не успела; толпа, покинувшая снежинки и угасающий уже поток магии, помчалась к следующему магу, подарившему праздник, и увлекла и их за собой. Сейчас можно было либо подчиняться, либо просто уходить прочь; никто в своём уме не стал бы сопротивляться громадному потоку людей, метающихся от одного волшебника к другому.
Ярким светом взорвалась ель. Казалось, каждая её иголочка излучала чары – теперь всё светилось изнутри, сверкало, и снег, поваливший ни с того ни с сего, тоже был не белым, а серебристым, лучащимся в огнях нового года.
Котэссу опять ухватил кто-то за руку; она в один миг оказалась от Сагрона дальше, чем он мог ожидать. Чужой круговорот закрутился с неожиданной быстротой; она не успевала запоминать лица людей, с которыми плясала, чьи горячие ладони сжимала. Кто-то был в перчатках, кто-то – в кусающихся шерстяных варежках, кто-то, позабыв о холоде, избавился от лишней одежды, и чужие рукавицы, пальто, тяжёлые шубы и платки лежали на соседней снежной горке.
Ей и самой хотелось избавиться от своего плаща, позволить магии огнём пробежаться по жилам, вдохновить её – и наполнить жизнью изнутри, – и Котэсса поддалась, сбрасывая накидку в общую груду и даже не задаваясь вопросом, как потом её найдет. Сегодня это было неважно.
Она никогда не умела петь, а теперь вдруг поняла, что вместе со всеми остальными повторяет запомнившуюся мелодию. И новогодняя музыка, светлая и чистая, будто бы те огни на ёлке, разносится по всей площади, поглощая всё больше и больше людей.
Хоровод отпустил её так же быстро, как и поймал; девушка почувствовала, как сменилась мелодия танца, как притихли в один миг дети, уступая кусочек своего праздника детям, а музыка стала медленной, мягкой…
Будто бы для влюблённых.
Тот крик и шум, который сопровождал день любви, такой недавный и такой смешной, был забыт. Котэссе казалось лишь миг, что она потерялась в толпе и опять стала чужой столичному городу; кто-то танцевал с кем-то, люди вставали в пары, забывая о мужьях и жёнах, что уж там говорить о просто любимых.
В этот миг, помнила она ещё из своего детства, легко было встретить таинственного незнакомца и влюбиться, но почти невозможно – найти того, с кем пришла.
Но стоило только оглянуться, как она натолкнулась буквально на Сагрона, улыбающегося, весёлого, тоже счастливого от этого удивительно тёплого зимнего праздника.
Он обнял её, властным жестом привлекая к себе, и девушка обвила руками его шею, почувствовав вдруг, как замёрзла.
Сагрон от своего пальто не избавился, только распахнул полы, наверное, в предыдущем танце, и она только теперь заметила: нет, надел всё-таки ту проклятую зелёную рубашку, от которой так старательно отворачивался в магазине.
Она ещё так смеялась…
Мужчина обнял её ещё крепче, и Котэсса прижалась к нему всем телом, радуясь неожиданному теплу. Она не знала, было ли дело в магии или, может быть, в огне вспыхнувших чувств, но доверяла ему сегодня больше, чем когда-либо прежде. Мелодия, завораживающая и мягкая, окружила их, будто бы укутала тёплым одеялом, и Котэсса улыбнулась, чувствуя, как утягивает куда-то вперёд странная волшба звуков.
Сагрон был таким родным, таким близким… даже не верилось, что совсем недавно она добровольно сбегала от него. Теперь Котэсса даже не считала преступным прижаться к нему, так, что было даже слышно гулкие удары его сердца. Он улыбался и шептал что-то ей в волосы, и, хотя девушка не слышала ни единого слова, ей казалось, что это были какие-то приятные признания, нежность и любовь, в которую не верилось при свете обыкновенного дня.
– Ты замёрзла, – промолвил он, прорываясь сквозь всеобщий шум. – И потеряла свою накидку!
– Ничего страшного, – рассмеялась Котэсса совсем по-детстки, хотя это была единственная её верхняя одежда. – Я потом куплю себе новую!
За стипендию, которую теперь не нужно отправлять родителям, за деньги, которые удаётся экономить, потому что в общежитии не так уж и дорого жить. Конечно, купит: теперь она может себе хоть что-то позволить!
Сагрон закружил её быстрее, повинуясь убыстряющейся мелодии, и потянул куда-то прочь, предчувствуя новый хоровод. Их вновь потянули следом, но он оказался более прытким; Котэсса даже не поняла, когда они успели свалиться в сугроб, но это было поводом разве что для смеха – отнюдь не для возмущения.
Холод снега не приводил в чувство; она только смеялась и смеялась, чувствуя, как промокает спешно зелёное сукно платья.
– Надо проводить тебя домой, – прошептал Сагрон, но так и не встал с сугроба. Котэссе самой не хотелось; детское безрассудство так охватило её, что она забыла и о склонности к простудам, и о том, что Дэрри был всего лишь её преподавателем.
Если до сих пор можно было так говорить о нём.
Он выбрался из снега крайне неохотно и с трудом; вокруг белых гор, сверкающих, будто драгоценные, собралось уже много желающих в них поваляться. Кто-то играл в снежки, руками загребая снег и швыряя его в кого ни попадя, и Котэсса сама была готова поддаться и ответить обидчикам, но Сагрон, забыв и о накидке, ни о том, что мог высушить их одежду щелчком пальцев, потянул их прочь.
…Общежитие безмолвствовало. Котэсса даже не успела поразиться, как тут было тихо, когда оказалась у дверей в собственную комнату – и ей всё ещё было трудно разжать пальцы, сжимающие мужское запястье, и всё ещё не хотелось, чтобы он уходил.
В этой вспышке безрассудства, признаться, она была готова даже увлечь его за собой, помня о пустующей комнате, о том, что соседки вернутся только к утру, но перехватила вовремя предупредительный взгляд; будто бы и Сагрону в один миг перестало быть важным проклятие.
– Мы завтра увидимся? – спросила она одними губами, зная, что шёпот очень тих для того, чтобы звучать, как полноценный вопрос.
– Конечно, – улыбнулся ей Сагрон. – Конечно, увидимся.
Котэсса поверила – она почти упала в свою комнату, но так и не отпустила его руку, пока били колокола, оглашая о начале нового года. И лишь после последнего удара разжала пальцы и провалилась в холод ледяного платья.
