Текст книги "Психология проклятий (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
– Сколько твоим родителям лет? – оборвал её Сагрон, впрочем, довольно мягко, чтобы не спугнуть, не заставить разорвать нить этого плавного, доверительного разговора.
– Маме сорок три, отец на полгода старше, – отозвалась девушка. – А что?
– И ты в семье одна?
– Ну…
– Скажи мне, солнце, – он коснулся её щеки кончиками пальцев, и в этом парке всё казалось таким понятным, таким простым и таким логичным, что Котэсса даже не попыталась его оттолкнуть, – сколько работала твоя мать? Она работала, когда ты жила ещё дома?
– Нет, – неуверенно откликнулась девушка.
– А она тогда болела?
– Нет…
Ответы приводили только к одному выводу. Как бы ей ни хотелось отрицать подобные варианты ответа, как бы ни хотелось заявить, что родители у неё были замечательными, идеальными, ни за что не попросили бы ни гроша у собственной дочери, если б не нужда, Котэссе необходимо было признать очевидное. Её мать просто давила на жалость.
Но – может быть, она просто слишком доверилась логике?
Девушка запрокинула голову, глядя на странное дерево. Она только теперь заметила, насколько причудливой была его кора – покрытая какими-то золотистыми вензелями, на первый взгляд невероятно ценная.
В родном лесу, в отличие от столичного парка, она никогда такого не видела. Может быть, заморское растение?
Правда, сейчас было не до размышлений о подобных деревьях. Котэсса предпочитала не думать и о том, что родители могли поступать так с нею вот уж три года.
– На самом деле, – промолвила она, – мама ничего плохого мне желать не может. Жениха вот мне нашла… – в полтора раза старше, шире, короче!
Сагрон обнял её чуть крепче. Казалось, в этом даже чувствовалась некоторая ревность, и девушка тяжело вздохнула, утыкаясь носом ему в плечо. В руках Сагрона она чувствовала себя почти в безопасности – почти, потому что ни на секунду не забывала о проклятии. Если б не оно, как же, стоял бы здесь мужчина, пытался б её утешить и отыскать варианты решения её проблемы!
Разумеется, Котэсса могла бы попытаться подыскать работу. И найдёт, наверное, у неё есть даже шанс на какое-то пристойное место. Но не в этом было дело. Стоило только позволить матери подумать, что она может отправить желанную сумму, как мама просила больше, больше…
Папа вообще практически не писал. Он был не из тех, кто особо хорошо учился в школе, грамотностью тоже не страдал, а мама говаривала, что закончил только первые четыре года обучения. Или пять лет? Котэсса не могла вспомнить точное число, но оно и не имело сейчас значения.
Сейчас ничто, кроме какой-то странной заковырки в письме матери, которую она никак не могла уловить, не имело значения.
– Если хочешь, – промолвил Сагрон, – мы можем наведаться к твоей маме. Ведь она болеет, верно?
– Но…
– Я поговорю с Отйко, – заверил он девушку. – Мы с тобой поедем в эту деревню, ну, в ваш городок. Я давно хотел немного прокатиться по стране. Мы можем снять повозку на двоих, – Дэрри весело подмигнул Котэссе. – Ну или, если ты считаешь это недопустимым, поехать в общей.
– В общей! – уверенно кивнула Тэсса. – Но разве у тебя есть свободное время на подобные поездки?
– Есть, – согласно кивнул он. – Более чем. Я вообще давно нигде не бывал, так что теперь с огромным удовольствием прокачусь. И если твоей матери действительно будет что-то нужно, то я помогу с деньгами.
– Не стоит, – возразила Котэсса. – Я и сама прекрасно могу справиться со своими финансовыми проблемами. В конце концов, возьму в банке под залог…
Залог, интересно, чего? Общежития? Или, может быть, места в читательском зале в библиотеке?
– Нет-нет, – вздохнул Сагрон. – Если будет так надо, ну, одолжишь денег у меня, коль не хочешь брать просто так, а потом вернёшь. Я не требую проценты. Так что, это всё – ерунда, проблем не будет.
– Спасибо, – Котэсса казалась счастливой. – Я не ожидала от вас… от тебя подобного. Правда, не ожидала.
– Приятно удивлять таких красивых девушек, – улыбнулся ей Сагрон, а после, склонившись к Тэссе, осторожно поцеловал в уголок губ, будто бы пытаясь закрепить их устный договор хоть какой-то более-менее значимой печатью.
На поцелуй она ответила, не сопротивлялась и, кажется, полагала, будто бы действительно всё это было в порядке вещей.
Дерево довольно сверкало у неё за спиной своими золотыми и серебристыми вензелями.
Глава 10
Когда они выезжали из столицы, дорога была совсем ровной. Сейчас же, когда наконец-то международная трасса, соединяющая две страны – широкая дорога, обычно переполненная всевозможными повозками, – наконец-то закончилась, а они свернули на местную, поуже, всего на две полосы, повозкой подбрасывало на каждом лошадином шагу.
Конечно, можно было воспользоваться паровозом. Но они ездили крайне редко и к пассажирскому транспорту имели весьма сомнительное отношение.
Ещё были, разумеется, водные средства передвижения. Но к родному городку Котэссы ничего не вело.
И она, впрочем, была этому рада, потому что на борту девушку до ужаса укачивало – она сообщила об этом Сагрону, когда тот предложил добраться хотя бы до устья реки, а вот уж оттуда…
Поэтому они взяли быстроходную повозку, рассчитанную на шестерых пассажиров – та как раз направлялась в сторону другого большого города, но миновала её собственный, маленький городок.
Езды было всего часов на шесть. В прошлый раз Котэсса добиралась целых десять, поэтому, учитывая волшебство на повозке, магию, подгоняющую лошадей и придающую им силы, представляла себе, что стоило это удовольствие куда дороже, чем сообщил ей Сагрон. Но всё равно не стала возражать – это было бы по меньшей мере глупо.
Они почти всю дорогу молчали – не потому, что мужчина не желал с нею говорить, а потому, что справа от Котэссы сидела какая-то отвратительная бабка, очевидно, получающая запредельное удовольствие от комментирования каждой произнесённой фразы и каждого жеста со стороны девушки.
– Вот неправильно сидишь! – прошамкала она, улыбаясь своим беззубым ртом. – Ну неправильно! Неровно! И ноги, ноги!
– Чем вас не устраивают мои ноги? – сердито спросила Котэсса.
– Ты в штанах, – фыркнула старушка. – Вот если б ты поехала в пышном платье, то могла бы разложить его по повозке, а ногами к мужику своему прижаться. Тогда б никто ничего не заметил. А так – закинула ногу на ногу, как эти паршивые магички!
– Я и есть магичка, – огрызнулась она. – А паршивая или нет, решать… – девушка скосила взгляд на Сагрона, – да хоть ему же! И он совершенно не мой мужик!
Старушка противно захихикала.
– Правильно, – подтвердил Сагрон. – Не мужик, а горячо возлюбленный мужчина. Разве я похож на какого-нибудь селянина?
– Совсем нет, – вздохнула Котэсса.
Нельзя сказать, что она об этом жалела. В селянах, по крайней мере, по мнению девушки, ничего хорошего не было.
Дочь выбирает мужа, как отца.
Ха!
Да ни за что на свете!
Она, конечно, любила родителей, но уважать… Нет. Увы, но увидеть рядом с собой какого-нибудь полноватого, не слишком образованного мужчину, который так уверенно, легко и быстро загубил весь потенциал матери, если в той, конечно же, он вообще был…
Котэсса знала, что в их семье было принято полагать, будто бы это мама скочила из грязи, да в князи. Вот только она прекрасно понимала, что отцу просто льстило, когда его именовали кормильцем в семье. Он и испортил мать, жизнерадостную, весёлую девушку день за днём превращая в вечно ворчащую, не слишком-то болезненную, если по правде, но довольно хитрую, обманывающую женщину.
Сам он был прост, как и большинство деревенских, и их крохотный провинциальный городок для Арко-старшего казался тоже чем-то вроде столицы.
Котэссу всегда это смешило.
Мать была местной. Её родители умерли рано, вышла замуж она скорее по нужде, чем по любви – не то чтобы в доме было нечего есть, но она не хотела работать, не могла отыскать ничего, что подошло бы ей по нраву, а тратить силы на занятия не по душе не хотела. Не смогла она найти ничего себе во вкусу ни через год, ни через два, а после и бросила эту затею, справедливо поддавшись на уговоры мужа, что женщина должна сидеть дома и варить борщи.
Котэсса ещё помнила время, когда мать была красивой. Когда стройная, светловолосая, с такими яркими, живыми глазами, она могла одной улыбкой только покорить первого встречного мужчину.
Помнила, как, будучи маленькой девочкой, удивлялась – какой же сильной должна быть любовь, чтобы мать, столь привлекательная для окружающих представителей мужского пола, вышла замуж именно за вечно хмурого, не к лицу ей отца? А теперь подумала, что, может быть, маме и тогда уже было лень – завоеванием заниматься, полагала она, не её дело, она всё ждала, пока всё будет готовое падать в руки, а оно как-то не спешило, не горело дело в руках, не спорилось. Ничего не выходило, как бы она ни старалась, ничего не складывалось в приличную ровную линию. Жизнь вообще не бывает ровной, вот только женщина никак не хотела в этом убедиться, не верила, отказывалась кивать собственному опыту и смотреть в глаза потерянным годам.
– А что ж ты, – продолжила старуха, вырывая Котэссу из её воспоминаний, – вообще в этих штанах? Аль деревенских решила соблазнять? Куда тебе, городская фифа! Они куда больше на сельскую девку! Вот, помню, у меня грудь была, а уж талия – оса осой!
– Вы и сейчас оса осой, – фыркнула Тэсса. Хотелось дополнить, что на сей раз уже не по талии, а по языку, но старших принято было уважать.
Старуха кокетливо покосилась на Сагрона. Тот только закатил глаза и отвернулся, глядя на дорогу.
Повозка была без верха – лето, и никто не нуждался в душной крыше. От солнца защищало натянутое полотно – оно же должно было спасти и от дождя, и от ветра, и от всех прочих бед. По правде, Котэсса полагала, что если с солнцем как-то полотно справлялось, то с осадками их импровизированная крыша уж точно не смогла бы совладать, вот только кого интересовало её мнение?
Наконец-то закончился лес. Бесконечная вереница полей свидетельствовала о том, что до родного городка оставалось совсем чуть-чуть, не более получаса, но старуха будто бы вздумала не молчать и вовсе – теперь она бросала на Котэссу злые ядовитые взгляды, усмехалась Сагрону и то и дело одёргивала подол собственного платья, к слову, такого старого, что оно едва ли не расползалось на кусочки прямо на ней же.
Тэссе хотелось сначала попросить Дэрри поменяться с нею местами, но потом она как-то смирилась, свыклась с болтовнёй. Или полагала, что свыклась – потому что с каждым метром дороги становилось всё хуже и хуже.
– Вот в моё время, – завелась вновь старушка, – так не ходили. Понатягивают, девки, свои штаны, ходят тут, независимые…
– Послушайте, – не удержалась Тэсса, – что вам от меня надо? Вы хотите, чтобы я сменила брюки на юбку? В ней неудобно.
На самом деле, жарко было во всём. Так, по крайней мере, ей не приходилось бояться ветра, да и, если вдруг придётся, можно было скакать верхом безо всякого лишнего седла.
Старуха, сидевшая совсем рядом, пододвинулась ещё поближе. Тряхнуло повозкой – и Тэсса от непривычки едва ли не упала вперёд, но вовремя была подхвачена Сагроном и возвращена на место.
Он не стал убирать руки, наплевав на колкие взгляды старухи, и девушка, устало вздохнув, опустила голову ему на плечо. Теперь она вдруг поймала себя на мысли, что просто отправить деньги родителям было бы проще, чем ездить и проверять. В конце концов, мама не могла ей соврать. Ведь это мать! Если мать лжёт своему родному ребёнку, то кому тогда верить?
– А вот когда я была молодая, – продолжила ненавистная старушка, – я не позволяла себе сидеть у мужика практически на руках!
– Это было очень давно, – ядовито улыбнулся Сагрон, – и с того момента всё пошло прахом. Увы, ваша мораль устарела.
– Только хам может напомнить женщине о её возрасте!
– А я и не отрицаю, – усмехнулся мужчина. – Разумеется, я хам. Но мне нравится, когда моя спутница надевает эти брюки – мне вообще всё равно, что она надевает. А у вас очень неприятный голос.
Котэссе хотелось сказать, что Сагрону и должно быть всё равно, ведь они друг другу чужие люди, но то и дело вспоминался столичный парк, дерево с вензелями…
– Скажите, – внезапно повернулась она к старушке, – а вот вы столь мудра, наверное, вы сможете мне помочь? Кого ни спрашиваю, – она никого ещё не спрашивала, но можно же было начать прямо сейчас! – никто не может мне ответить. Но я ещё не встречала человека, у которого было бы знаний столько, сколько у вас…
Женщина коснулась своего крючковатого носа, поправляя невидимые очки, и довольно хмыкнула. Несмотря на то, что всего мгновение назад она буквально кипела от ярости, а самое главное, прекрасно расслышала всё, что в исполнении Сагрона должно было звучать подобно оскорблению, сейчас так легко повелась на лесть, будто бы жила на свете первый день.
Она даже подбила свои седые волосы, словно показывала, что ещё многое может, и если уж дело о мужчинах, то она, в конце концов, когда-то была безумно привлекательна…
Но дело было не в мужчине. На самом деле у Котэссы просто вызрел один срочный вопрос – и она никак не могла его не задать.
– Вы встречали когда-то, – промолвила она, – такое высокое дерево с листьями, похожими на кленовые, только больше, разлапистее, и у дерева будто бы более тонкая при этом структура – ствол я имею в виду? А кора похожа на кору берёзы, только там не бело-чёрный окрас, а по чёрному словно идут такие красивые серебристые и золотистые вензеля. Я подозреваю, что дерево колдовское, но не могу определить, что именно оно призвано делать.
– А! – махнула рукой старуха, да так бодро, что, наверное, не каждая молодая женщина смогла бы повторить её жест. – Проще простого. Странно, детка, что никто тебе не ответил, но молодёжь, видать, больно глупа пошла. Согласия это Дерево, милочка. Они редко когда растут, потому что старые, во время Войны почти всё вычистили. Да, колдовское. Я такое когда-то давно в парке видела, в столичном… Твоё не там?
– Нет, – покачала головой Котэсса. – А что не так с тем, что в парке столичном? С ним что-то важное связано?
– А! Да не очень. Под него мужчины всегда девок своих водили, чтобы голову им задурить. Под тем деревом никаких сомнений не остаётся, кивнёт – только бумажку успей подсунуть, чтобы крестик поставила. Вот ты письменная? Да! А маги в старину туда таскали неграмотных, чтобы они, глупые, покивали, а потом к ним в постель или ещё что сделали. Иногда так девок глупых заставляли детей своих отдавать, но то совсем уж давно было. Сейчас половину листьев изодрали на какие-то любовные зелья, – старушка браво присвистнула, – так что почти уж ничего и не осталось. Но коль надобно – то всё ещё какое-то короткое и не слишком значительное "да" можно выбить. Ну, и там, конечно, в любви объясняться очень удобно. Привёл, предложил – а как она тебе откажет, если тут такие вензеля сияют?
Котэсса перевела обвинительный взгляд на Сагрона.
– Да, – протянула она, – такое красивое место, а так нагло используют в своих интересах!
Старушка усмехнулась. Она, кажется, хотела пуститься в длительные воспоминания о том, как сама была молода и юна, как какой-то коварный злой мужчина обманул её под тем самым деревом, но повозка наконец-то остановилась, и она едва ли не впечаталась лбом в живот спящего напротив пассажира.
– Наша остановка, – шепнул на ухо Котэссе Сагрон, буквально выпрыгивая из транспортного средства и увлекая её за собой. Арко хотелось воспротивиться, но вместо этого она приняла протянутую руку и тоже соскочила на землю. Старушка, казалось, тоже мечтала спешиться и догнать собственных жертв, но они ушли раньше, чем она успела одуматься и обратить на убегающих мужчину и девушку внимание.
Повозка тоже сорвалась с места. Зачарованные кони зацокали копытами по ровной дороге, Тэсса же потянула Сагрона куда-то в сторону кустов.
– Ты намереваешься завершить начатое под тем деревом с вензелями? – полюбопытствовал мужчина.
– Нет, просто мои родители не живут в центре нашего городка, и идти к ним лучше вот так, – пожала плечами Тэсса. – А вот на завершение начатого ты, – как-то в сельской местности "вы" уже и не срывалось с языка, даже случайно, – можешь не надеяться.
– Не надеяться совсем или не надеяться пока?
Котэсса замерла. Разумеется, совсем – вот только что-то она не выдохнула столь быстро эту спасительную фразу, а застыла, словно раздумывая над чем-то, и губы мужчины растянулись в весёлой улыбке.
– Пока, – наконец-то вздохнула девушка, тряхнув головой. Мама, наверное, ругать будет за причёску – эта мысль пришла в голову как-то ненароком, случайно, и Тэсса потянулась к прядям своих светло-русых волос. Ей так нравилось, когда дочь ходила с длинной косой… а с этим каре родительница и не видела её ни разу. И отец ругаться будет, потому что в его деревне коса до пояса считалась символом девичьей чести. Им до столичной моды нет никакого дела, повторял раз за разом папа, а вот до того, как на дочь будут деревенские смотреть – есть. Ей ещё здесь жениха подыскать надобно, а она ишь что удумала – красоту по-городскому наводить. Непорядок!
Сагрон, кажется, и не догадывался о грустных, странного содержания мыслях, только с любопытством осматривал окружающий их дубовый лес. Котэсса заспешила по узкой дорожке, что уводила куда-то внутрь – здесь, в отличие от странного волшебного столичного парка, именно она направляла, а Дэрри приходилось не отставать.
Конечно, в лесу, где всего одна дорога, и та не слишком кривая, заблудиться довольно трудно – если с неё не сходить. Но где-то на повороте Котэсса свернула в противоположную сторону, туда, где остатки тропинки затянуло густыми травами.
– Срезаем угол, – рвано пояснила она. – Просто так будет быстрее.
Сагрон не спорил. В лесу наедине с привлекательной девушкой в любом случае приятно находиться – и он справедливо полагал, что всё-таки к разбойникам его Котэсса не заведёт. По крайней мере, на пособницу кого-то в этом роде она совершенно не походила, даже близко.
И вправду, совсем скоро из густых деревьев выскочил перекошенный домишко. Его дверь смотрела куда-то в противоположную сторону, по эту были только кривые, некрасивые окна, и Сагрон понял – Тэсса и вправду срезала угол.
Там, за домом, буквально в десятке метров начинался настоящий городок. Да, небольшой, не слишком набитый жителями, в отличие от тех, что окружали столицу или другие места, там, где сходились важные торговые дороги. Но – вполне аккуратный, пусть и не слишком чистый здесь, на окраине, не переходивший всё же окончательно в деревню, не похожий на один из тех посёлков, что затеряется в лесу без следа и без памяти.
Сагрону подумалось, что Котэсса, возможно, слишком сильно преувеличивала крохотность и забитость родного города, недооценивала его. Или, может быть, из этого перекошенного домика и нельзя было увидеть ничего другого?
– Там слишком тихо, – она обошла его с правой стороны, покосилась на город, плавно переходивший в далёкое, межевое поле. Лес, нависавший над скудными посевами, казался не грозным – скорее неким убежищем, призванным спасти несчастную дочь хотя бы от солнца.
Котэссе показалось, что кроме неё на самом деле на этом участке никто и не работал. По крайней мере, большие голые куски земли, столь непозволительная для деревенского роскошь, казались чем-то в самом деле смешным. Она наблюдала за тем, как ветер покачивал высоченные, громадные сорняки, и кривилась от досады.
Соседний дом – тот самый, откуда был её пресловутый по письмам жених, – держался ровно, был отремонтирован. Земля соседей тоже была приведена в порядок. Её же – запустевала.
Котэсса никогда не хотела заниматься ничем подобным, не хотела сидеть в огороде, но понимала, что родителей уже и не приучишь к городской жизни. Тётка, мамина сестра, то другое дело, она, вопреки склочному характеру, удачно вышла замуж, переехала в столицу. Может, потому и Тэссу согласилась принять, что не желала ей материнской судьбы, замужем за забитым деревенщиной.
Странно было в таком ключе думать о своём отце. Но Котэсса не испытывала ни капельки ностальгии или сожаления о том, что покинула отчий дом. От одного только вида подгнивших, скособоченных брёвен становилось не по себе – и ей хотелось уйти отсюда, не заглянув.
– Значит, – вздохнула она, – мама всё-таки заболела. Иначе с чего б это ей оставлять невозделанной землю? Они и так едва концы с концами сводят. Так что, мне, пожалуй, придётся остаться… А Литория?
– Если здесь что-то серьёзное, – ответил Сагрон, – то Литория переживёт и без твоей помощи. В крайнем случае, я сам с нею поговорю, если так будет нужно. Можешь не переживать.
– Спасибо.
Она не ожидала от него ни помощи, ни поддержки – за это тоже следовало благодарить проклятие? Или просто за колкими фразами прежде прятался добрый человек, просто он не хотел сам проявлять себя с такой стороны?
Котэсса не спрашивала. Может быть, понимала умом, что он попросту не пожелает ей ответить. Не захочет даже смотреть на неё после лишних расспросов. Иногда лучше промолчать, тогда все – и она, и Сагрон, – будут в разы счастливее.
– Ну, входи. Или мне первому? – спросил он, нарушая молчание.
Обратные билеты у него были – на двоих. И были на завтрашнее утро. Он понимал, что Котэсса, если обман, не пожелает задержаться ни на минуту – но всё же надеялся на её благоразумие. А если болезнь и вправду имела место, то придётся потратить время на подбор лекарств.
Впрочем, Сагрон был уверен в том, что он не позволит Котэссе здесь остаться. Заниматься полями, выскочить замуж за деревенского идиота, оставить его один на один с надоевшим уже проклятием.
Не то чтобы он чувствовал себя особенно плохо из-за отсутствия женщин последние несколько недель в его жизни. Все глупые мысли старательно вытесняла Котэсса – она, казалось, опутала его, сама того не желая, невидимой паутиной, затянула в сети, которые даже не собиралась выставлять.
Или это мудрые паучихи Элеанор и её матушка Хелена постарались? Сагрон не знал и не желал знать.
Только понимал, что Котэсса здесь не при чём.
– Я войду, – вздохнула Тэсса. – Войду.
Она подняла руку, чтобы постучать в дверь, а после подумала – зачем? Ведь это был её дом, пусть и меняющийся с каждым годом. Это её дверь, даже если с неё давно уже слезла вся краска, это её место – можно наконец-то попытаться вдохнуть воздух полной грудью, без паров столицы…
По которым она уже скучала. И по родному НУМу, в котором должна была работать всё лето, даже если бесплатно, тоже – потому что там она чувствовала себя не просто нужной или оценённой, там она понимала, что грубого, низкого обмана не будет, вопреки всему. А здесь – Котэссе казалось, что предчувствие сейчас просто разрушит её изнутри, разобьёт и расколотит на мелкие кусочки, не оставив по себе даже тоненькой дымки воспоминания.
Она вошла в дом совсем тихо. Тут непривычно было стоять в новомодной городской обуви – её туфли теперь казались неудобными. Сюда бы лапти – а сколько лет Тэсса уже их не надевала?
Мама и папа раньше жили иначе. Сейчас в доме, буквально в каждом углу, чувствовалось запустение.
Правда больна?
А каковы ещё могут быть причины?
Она застыла у входа в комнату, смотрела на полуоткрытую дверь, будто бы видела её впервые. Котэсса помнила, как создавала новый косяк, как всё восстанавливала магией. Теперь он был буквально выломан с мясом – её волшебство, её вытесанные узоры на дереве, мягкие, нежные, тонкие.
Она старательно делала всё, что могла – она восстанавливала родительский дом, украшала его, приводила в порядок. Теперь этой дверь не было. Вместо неё стояло нечто неказистое, в чём Котэсса к своему стыду узнала элемент соседского туалета, того, что стоял на улице.
Какой кошмар!
Её родители не могли так обеднеть из-за болезни. Тем не менее, она прижалась к стене, тоже пощебленной, без ковров, и прислушалась к тишине там, внутри, ожидая услышать стон больной.
Или хоть что-то, что могло бы оправдать родителей.
– Пришлёт? – доносился глухой отцовский голос из комнаты. – Нам же надо! Она не понимает? Она – наша дочка, мы её своими руками… Она – не понимает?!
Он был пьян. Для этого Котэссе не надо было его видеть – она чувствовала, как воздух наполнялся ароматами алкоголя, видела, как пьяно шевелились отцовские губы, как он кривился причудливо, как пытался дотянуться до маминой руки. Она знала, что отец мог выпить и над больной, отбирая у неё последний грош, но почему-то эта странная вера в материнскую болезнь таяла слишком быстро, поддавалась грубым ударам со стороны родни.
Её обманули.
Котэсса в этом уже не сомневалась. Стоило ей только услышать бормотание пьяницы, который теперь говорил голосом её отца, как она уже знала, что увидит там, за дверью. Но всё же, девушка ждала, скрестив руки на груди, не пытаясь ни жалеть себя, ни жалеть других.
Это было так бессмысленно, так глупо, так наивно – полагать, будто бы они сказали ей правду! Когда в последний раз мать серьёзно болела? Она была здорова, как лошадь – так грубо заявила бы та старуха из повозки. Она была сильна, молода, но не работала ни единого дня, предпочитая тянуть деньги из тех, кто был рядом.
Сагрон попытался утешительно похлопать её по плечу, но Котэсса только раздражённо качнула головой. В жалости она нынче не нуждалась – вместо расстройства и слёз в груди кипел отборный, искренний, чистый гнев.
Она была зла – но не испугана. У неё теперь есть куда возвращаться, она застала это как раз вовремя, чтобы даже там, в другом доме, в теперь уже родной столице можно было жить достойнее.
Но всё равно не пересекала порог. Котэсса ждала приговор. Ждала мамин голос, когда она окончательно обрежет тот волос, за который хваталось тонущее в водах злобы сомнение.
– Ай! Наша дочь – и не отправит? Она ж сер… сер…
Девушка почувствовала, как осознание окончательно угнездилось внутри. Мама ещё не была столь пьяна, но голос её звучал сильно, зычно – а значит, она прекрасно себя чувствовала.
Мать болела всего один раз на памяти Котэссы. И тогда она не могла проронить ни единого слова без тяжёлого стона, хотя всего лишь подхватила простуду.
Очевидно, письма она столь жалостливые писала под впечатлением от сильного похмелья – другого оправдания Котэсса просто не могла себе представить. Но маме ведь было плохо, она чувствовала это по ауре каждой буквочки, особенно тех, что очень заковыристо писались.
– Сердобольная, – громко поправила мать Котэсса, магией толкая дверь – руками прикасаться к ней было попросту отвратительно. – И я тоже рада вас видеть, мои драгоценные родители. Надеюсь, вас не слишком расстроит то, что я прибыла? Нет? Не расстроило?
Сагрон предпочёл не входить. Котэсса знала, что он не пошёл за нею, и за это, впрочем, тоже была благодарна – это лучшее, что только мог сделать мужчина в подобной ситуации. С родителями ей предстояло разобраться самостоятельно.
Мама смотрела на неё широко распахнутыми глазами. Теперь на её лице уже не отпечатывалось привычной схожести с дочерью. Она казалась чуть ниже Котэссы, грубее – по крайней мере, чертами лица словно сравнивалась теперь со своим супругом. Отец, напротив, похудел, хотя от этого не стал выше. Ему всегда было плохо от лишнего алкоголя – сейчас же, очевидно, и мама перестала его сдерживать.
Она явно выпила очень мало. В этом Тэсса не сомневалась – мать ненавидела прежне спиртное, потом стала к нему терпимой, но полюбить не могла. Но зато деньги она умела тянуть отлично – Котэсса видела разбросанные по дому дорогие дешёвые, но всё-таки не бесплатные бусы, тянувшиеся длинными нитями по комнате.
Сорока. Её мать – самая обыкновенная сорока, только не с крыльями, а с невообразимой наглостью по отношению к собственной дочери.
Спасибо, хоть не кукушка…
Котэсса тяжело вздохнула.
– А что, папа, тебе нечего сказать? – спросила она мужчину. – Или, может быть, ты все свои слова растерял в бутылке?
Вот кого б она с удовольствием бы сейчас прокляла. Не Сагрона, который был для неё просто надоедливым преподавателем, но своих родителей. Если б знала, что помогло бы им разбудить совесть, застывшую давно вековым камнем в груди, так обязательно бы прокляла, вот только девушка очень сомневалась в том, что это и вправду могло бы ей помочь.
– И не стыдно? – продолжила она. – Может быть, вы считали, что если я стану отдавать вам всё до последней копейки, то потом скажу вам спасибо? Спасибо за то, что научилась экономить? Спасибо за то, что ничего не ела – и потому не особо толстела? За что ещё мне надо вас поблагодарить?
– Ты, дочка, жестокая стала, – отметил отец, склонив голову набок. Речь его звучала ну совсем уж нечётко, спутанно, словно он только что проглотил что-то необъятное. А ещё, казалось, в лёгких клокотали слёзы или кашель, вот только Тэсса в это уже не верила.
– Я стала жестокая? Нет. Я просто голодна с дороги, – повела плечом она. – А вы не ожидали? Ваша дочь не может проголодаться? Ей не может быть плохо?
– Так ведь мы болели… – начала мать.
– Чем?!
Родители промолчали. Придумывать очередную смертельную болезнь, лгать в глаза – да они бы и солгали, если б знали наверняка, что Котэсса поверит, но, кажется, слишком уж серьёзно она была сейчас для этого настроена. И глаза вот как горели – прямо пылали неистовым огнём, возмущением таким отчаянным, таким страшным…
– Тэсси… – начала мать. – Ты понимаешь, мы подумали, что это и вправду будет для твоего же блага. Ты научишься откладывать деньги. Ты не говорила нам, что в чём-то нуждаешься, а ведь у нас так всего мало. Ведь ты знаешь, как трудно заработать в деревне. Вот мы и…
Она умолкла.
– Мне было трудно, да, – согласилась Котэсса. – И деньги я научилась бы откладывать, будь у меня полноценная стипендия.
– А с тёткой, – мать словно не слышала её слов, – я поговорю. Да? – она повернулась к своему мужу, будто бы надеялась на поддержку с его стороны. – Да?
Но тот мог только согласно замычать – как всегда, столь немногословный. Столь глупый, поймала себя на мысли Котэсса.
– Доча, – хмыкнул он. – Будешь?
Она долго смотрела на банку, наполненную прозрачной жидкостью, а после пробормотала себе под нос какую-то одну короткую, заковыристую фразу.
– Наливай, папаша, – промолвила она. – Наливай. За ваше здоровье!
Она взяла стакан, вскинула его вверх, словно и вправду собиралась выпить, а тогда, когда мать сделала один брезгливый лоток, а отец выпил всё залпом, выплеснула жидкость на пол.
Доски зашипели – от них пошёл странный дымок. Жидкость, казалось, позеленела, и даже в банке теперь она казалась на самом деле ядовитой, теперь уже и явственно.
Отец побледнел. Он долго-долго смотрел на свой опустевший стакан, а после схватился за живот и пополз под стол, громко завывая. Мать так и стояла, поражённо глядя на дочь.
