Текст книги "Способность любить"

Автор книги: Аллан Фромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Меняется и наша роль как родителей. От простой вегетативной заботы мы переходим к более трудной задаче —

[309]

задаче превращения этого маленького животного в цивилизованное существо. Мы должны научить его безопасно вести себя, научить гигиене, а позже – хорошим манерам. Должны научить думать о других и одновременно учитывать свои интересы. Мы представляем собой канал, через который к ребенку переходят все стандарты и ценности нашей культуры. Мы – самое первое и самое сильное влияние в его жизни – к лучшему или худшему.

Это очень отличается от других разновидностей любви. В других видах любви мы мало учим, не оказываем сильного влияния, а если и изменяем любимого человека, то незначительно. Но только родительская любовь несет всю ответственность за любимого, по крайней мере в первые шесть или семь лет жизни ребенка. Мы ощущаем эту ответственность и часто невольно ведем себя так, словно никакой другой ответственности у нас нет. В конце концов, добросовестный родитель – это хороший человек. Мы не осознаем, что переигрываем в этой роли. Власть, которую нам дает наше родительское положение, огромная возрастная разница между нами и ребенком, даже наши добрые отношения – все это соблазнительно внушает нам преувеличенное представление о собственной важности, и, сами того не замечая, мы начинаем слишком давить на ребенка.

Некоторые виды отношений к ребенку и к себе самим могут у нас меняться по мере того, как он достигает новых стадий развития. Его индивидуальность начинает проявляться, и он может становиться все интересней; в особенности интересно с ним, когда он начинает говорить. Но мы редко отступаем на шаг и просто с удовольствием наблюдаем. Мы носим с собой снимки детей и рассказываем коллегам по работе об их последних забавных выходках и словах; некоторые из нас даже вывешивают в своем рабочем кабинете их детские рисунки. Но неизменным остается один факт: по мере роста ребенок становится все более независим и нам приходится пересматривать свою родительскую роль.

Эта перемена не бывает быстрой и не всегда к лучшему. После первых шагов наши дети за два-три месяца из

[310]

круглых розовых херувимов с рекламы продуктов детского питания превращаются в испуганных маленьких стариков и старушек. У них есть причина быть испуганными. Одним простым переходом к ходьбе они изгнали себя из райского сада, врата которого навсегда захлопнулись за ними. Теперь родители стоят между ними и их желаниями со своими вечными «сделай» и «нельзя», с неодобрительным выражением лица, с угрозами и наказаниями. Хотя умение ходить помогает детям стать менее зависимыми, этот же переход делает матерей не менее, а более авторитарными.

Неужели это обязательно должно быть так трудно и тяжело и для ребенка, и для родителей? Если мы заинтересуемся и начнем разбираться, мы сможем попытаться ввести его в новый мир, вместо того чтобы препятствовать его усилиям. Вместо того чтобы торопиться с приучением к туалету, мы можем остановиться и вспомнить, что рано или поздно любой нормальный здоровый человек приучается пользоваться туалетом почти без нашей помощи. Если бы мы проявили больше терпения, это могло бы произойти даже быстрей.

Обычно именно под действием собственных психологических потребностей мы оказываем слишком сильное давление на ребенка. Мы сами не знаем источников своей тревоги, которая заставляет нас в один момент быть излишне покровительственными, а в другой – излишне требовательными. Мы не всегда в состоянии справиться с собственным ощущением неадекватности и вины, которое и делает нас либо слишком уступчивыми, либо слишком строгими.

Было бы нереалистично ожидать, что наши трудности не вмешаются в такие интимные и требовательные отношения. Мы помним, что родительская любовь, как и все другие виды любви, есть результат всех тех разновидностей любви, которые мы испытали раньше. И мы не можем требовать от этой любви большего совершенства, чем от других. Но, возможно, мы сумеем выработать такую политику, которая позволит быть ближе к потребностям ребенка, одновременно удовлетворяя и свои.

[311]

Меньше – это больше

Один из выдающихся современных архитекторов Людвиг Мес ван дер Рое, понимая, насколько современная технология способна загромоздить здание, призвал к чистоте формы в виде принципа: меньше – это больше. То же самое может стать основой новой программы родительской любви, вопреки тому, что это положение может показаться неожиданным и даже аморальным. Политика заключается в том, чтобы быть менее добросовестными родителями, делать скорее меньше, чем больше.

Посмотрим, как этот принцип действует в проблемах вегетативной заботы. Если бы мать могла быть немного ленивей, не такое большое внимание обращала на то, что именно и сколько ест ребенок, если, приготовив нужную пищу и дав ее в нужное время, она могла бы обратить внимание на что– нибудь другое, она на самом деле лучше бы выполняла свои обязанности по кормлению ребенка. Она полнее удовлетворяла бы его физиологические потребности; не следя слишком пристально, она была бы менее склонна кормить его насильно, за пределами природного аппетита.

Если бы она была менее добросовестна относительно приучения к туалету, ребенок двигался бы естественным темпом и тем самым избежал бы многочисленных стычек, не говоря уже о вредном воздействии на будущее развитие личности. Если бы мать не была так озабочена дневным сном, она могла бы признать, что он просто не устал и сегодня не хочет спать; завтра он, возможно, снова днем поспит. Или он перерос потребность в дневном сне, и теперь ему достаточно спокойно поиграть после еды. Потребности детей во сне, как и все другие, очень различаются и могут измениться буквально за ночь. В руководствах приводятся средние данные, но каждый ребенок индивидуален.

Сегодня мы все знаем о соперничестве с братьями и сестрами. Мы знаем, что истории Каина и Авеля, Иакова и Исава ¹

¹Братья, библейские персонажи. – Прим. перев.

[312]

повторяются в наших семьях. Поведение может модифицироваться, но чувства остаются прежними и вряд ли менее сильными. Сражение начинается с рождения второго ребенка и с различной интенсивностью продолжается до тех пор, пока дети живут в родительском доме. Как только каждый новый ребенок становится достаточно большим, чтобы понять, что у него есть интересы, которые нужно защищать, и потребности, которые нужно удовлетворять, он объявляет войну остальным братьям и сестрам.

Родители больше, чем на любые другие аспекты поведения детей, жалуются на их ссоры и драки. Чтобы сохранить мир, они вмешиваются и направо и налево раздают наказания.

Результаты бывают далеко не удовлетворительными. Помимо того, что такое поведение не очень свидетельствует о любви и поднимает давление, не говоря уже о голосе и темпераменте, оно на самом деле только подстрекает детей. Как только мы оказываемся на сцене, дерущиеся пытаются перетянуть нас на свою сторону и обвинить противника. Со своей стороны мы часто в глубине души ощущаем, что наказали не того. Иногда ребенок, который выглядит жертвой, на самом деле спровоцировал столкновение. Попытки установить справедливость в такой ситуации чрезвычайно отрицательно сказываются на нервах родителей.

Насколько лучше было бы посмотреть в другую сторону, следить лишь за тем, чтобы никому не был причинен серьезный ущерб. Когда родителей нет поблизости, дети очень неплохо сами решают свои проблемы.

Трудные времена

Наряду с готовностью делать меньше, мы должны быть готовы предоставить времени решить некоторые трудности вместо нас. Хотя нельзя ожидать, что все проблемы разрешатся сами собой, некоторые непременно разрешатся. Ребенок, подобно погоде, постоянно меняется. Если нам не нравится, как он ведет себя на этой неделе, нам

[313]

нужно только подождать следующей недели или следующего месяца.

В развитии самого нормального ребенка бывают периоды, которые подвергают испытанию родительское терпение и понимание, не говоря уже о любви. Время, когда ребенок учится ходить, далеко не самое трудное. Школьные годы могут начаться с того, что ребенок будет сильно тревожиться из-за предстоящей разлуки: не будет отпускать маму от себя, или у него как раз тогда, когда нужно садиться в школьный автобус, сильно заболит голова или живот. Позже появятся друзья, которые нам не нравятся, стычки из-за домашних заданий и уроков музыки, восстания против контроля, дерзкий и иногда оскорбительный язык. Когда приближается подростковый возраст, мы все трепещем: известно, что это возраст стрессов и конфликтов.

Это трудные времена для родителей, но они трудные и для ребенка, и нам полезно понимать, насколько они трудные. Полезно также помнить, что эти времена проходят. Даже самые болезненные стадии в развитии нормального ребенка неизбежно заканчиваются. Ребенок этого не знает, но мы знаем. Ребенок неопытен и не может заглянуть вперед, в лучшие времена, но мы можем. Вместо того чтобы осложнять его и свое положение миазмами тревоги, напряжения, неодобрения, лучше сохранять спокойствие, уверенность в том, что погода изменится. В таком климате и ребенок легче справится со своими трудностями. Наша готовность проявить терпение, пока он с ними справляется, гораздо более продуктивное выражение любви, чем пиление и наказания, и вне всякого сомнения гораздо благотворней для нас.

Большие ожидания

Ошибка, которую мы постоянно совершаем в родительской любви, заключается в том, что мы постоянно попадаем в ловушку собственных ожиданий. Мы не торопимся пересматривать ожидания в свете реальности.

[314]

Большинство мужчин и даже многие женщины ежедневно пересматривают свои ожидания относительно рынка ценных бумаг, когда читают утренние газеты. Бизнесменам приходится постоянно пересматривать свои ожидания уровня цен и продаж и прибыли, иначе у них вскоре начнутся неприятности. Наш брак выдерживает пересмотр романтических представлений о любимых и принятие вместо них реальности: мы видим партнера таким, каков он на самом деле, а не каким мы его воображали.

Но когда дело доходит до детей, умение пересматривать свои представления и ожидания нам изменяет. Образ ребенка складывается у нас задолго до его рождения, и развертывание новой индивидуальности происходит очень постепенно. Полностью готовый продукт может появиться, когда мальчику или девочке исполнится двадцать, двадцать пять или даже тридцать лет. И все это время мы продолжаем нянчить свои ожидания, надеемся, что ребенок будет соответствовать нашим мечтам. Если речь идет о ребенке, мы не позволяем проверке реальностью свести нашу мечту на землю. Пока ребенок остается ребенком, он все еще развивается, он незавершен.

Или нам так кажется. Если бы мы позволили себе лучше узнать своего ребенка, его врожденные способности стали бы очевидны очень рано, хотя потенциал мог бы раскрыться в будущем. Возьмем крайний случай. Если у нас чудо– ребенок, мы обнаружили бы это очень быстро. И если у нас есть хоть какое-то представление о том, каково воспитывать исключительно одаренного ребенка, мы были бы благодарны за то, что наш ребенок нормальный, чтобы не говорить средний.

Если мы ждем, что ребенок даст нам возможность гордиться собой, соответствуя заранее созданному нами образу, мы, скорее всего, испытаем разочарование. Он может однажды удивить нас и заставить гордиться собой, но обычно совсем не так, как мы планировали. А тем временем мы терзаем его и себя, пытаясь сделать таким, каким он не может быть, и не замечаем, каким он становится в реальности. При этом мы лишаем себя удовлетворения родительской

[315]

любви, а у ребенка можем навсегда выработать низкую самооценку.

Вред от нереальных ожиданий начинается в первые же месяцы в вегетативных заботах о ребенке. Мы ожидаем выдающихся результатов и заставляем ребенка есть лучше, раньше приучаться к туалету, спать не просыпаясь всю ночь раньше, чем это делают дети соседей и родственников. Когда он отправляется в школу, мы усиливаем давление на него, потому что теперь он действует в обществе других людей, где существует конкуренция.

Некоторые отцы покупают сыну бейсбольную перчатку, когда ребенок еще в пеленках, и, если мальчик в десять или двенадцать лет все еще не играет в бейсбол, такой отец искренне разочарован сыном. Конечно, мальчику в Америке трудно вырасти, не И1рая в бейсбол, но многие совершенно здоровые мальчики остаются к этой игре равнодушными. Они предпочитают теннис, или велосипед, или плавание. Или их вообще не интересует спорт и спортивные соревнования, они увлекаются электроникой, историей или механикой. Главное, чтобы ребенок чем-нибудь заинтересовался, а для нас, родителей, главное – интересоваться ребенком, какими бы ни оказались его вкусы. Если мы можем разделить его интересы или он – наши, мы можем считать, что нам повезло.

Если в других отношениях мы должны проявлять меньше внимания, то в одном хорошо бы проявлять больше – больше внимания к самому ребенку. Мы сильно влияем на ребенка в ходе его развития, мы его, по существу, формируем и не можем действовать иначе. Но мы можем избежать перегиба. Точно так же, как нам необходимо понять ценность желаний ребенка, его индивидуальных потребностей в еде, сне, так же нам необходимо понять его индивидуальность и во всех остальных отношениях. Мы снизим напряжение родительской любви, если позволим раскрыться реальному ребенку и будем извлекать все возможное из того, каков он на самом деле, а не из того, каким мы хотели бы его видеть.

[316]

Легкое прикосновение

Мы уже отмечали, как лучше чувствуем себя с людьми, насколько лучше они нам кажутся, когда мы вместе хорошо проводим время. А часто ли мы хорошо проводим время с собственными детьми? Если бы мы могли просмотреть день за днем, то результат оказался бы печальным.

Из чувства вины, неуверенности в себе, из сознания всех реальных или воображаемых своих недостатков как родителей многие их нас становятся исключительно преданными детям. Если мы не проводим с ними время, то постоянно о них думаем, говорим о них с друзьями, тревожимся за них.

В добрые старые дни, до появления современной детской психологии, у родителей существовало оправдание наследственностью. Ребенок просто «таким родился». В каждой семье существовал какой-нибудь несчастливый или непокорный родственник, в кого «пошел» ребенок. Со времен фрейдистской революции родителям кажется, что каждое слово, которое они произносят, каждый их поступок обладают волшебной властью внести добро или зло в развитие ребенка. Родители бояться хоть на мгновение повернуться к нему спиной: как бы не случилось чего-то непоправимого.

Очевидно, как взрослые мы не можем проводить все время с ребенком, не испытывая скуки, хотя бы только из-за разницы в возрасте, если не по другим причинам, ребенок не может реагировать на нашем уровне, а нам надоедает опускаться на его уровень. А если мы слишком тревожимся и думаем о нем, когда мы не с ним, мы немного радости принесем в то время, которое с ним проводим.

Если бы мы менее серьезно относились к своим родительским обязанностям, мы могли бы хорошо проводить время с детьми. Мы не чувствовали бы необходимости реагировать на каждое его отступление от хорошего поведения. Не приводили бы ребенка в смятение, мгновенно переходя от доброты и ласки к гневу и наказаниям. Мы могли бы смягчать отношения любезностью – мы могли бы быть

[317]

вежливыми с собственными детьми! Если бы мы со взрослыми обращались так, как обращаемся с детьми, то у нас не было бы ни одного друга.

Вежливость полезна в отношениях с ребенком. Нам трудно быть вежливыми с маленьким существом, на которое мы всегда смотрим сверху вниз: в нашей культуре принято уважать размер. Нам приходится заставлять себя говорить «спасибо» и «пожалуйста» малышу. Мы говорим так, когда стараемся приучить ребенка к вежливым формулам, но делаем это неловко. Но насколько мы действительно с ним вежливы? Мы говорим, что хорошие манеры приходят изнутри, из уважения и сочувствия к окружающим. Но если мы постоянно настороже, постоянно помним о том, что мы формируем личность ребенка, если мы нянчимся с ним до самого подросткового возраста, нам трудно его уважать.

Как только мы перестаем изображать озабоченных родителей, давление спадает и атмосфера расчищается. Конечно, не мы одни определяем качество этой атмосферы. Иногда дети недовольны по собственным причинам. В других случаях они требуют того, чего мы не можем им дать. Тем не менее, даже не соглашаясь с ними и говоря «нет», мы можем быть вежливыми и любезными. Еще чаще мы можем позволить себе посмеяться вместе с ними и поиграть. Дети смеются легче и охотней, чем мы. Они могут радоваться безделью и безответственности, а мы часто этого не умеем. Дети внесут в нашу жизнь свежесть и веселье, если только мы отбросим свои трудные родительские роли и сможем радоваться вместе с ними.

Проявляя свидетельства любви

Мы говорили о выражении любви в заботе о вегетативных потребностях ребенка, все это очень разумно. Но у любви есть и иррациональная сторона, преувеличенная и импульсивная сторона, и нам нужно и в этом разобраться.

Нам не нужно ждать, пока ребенок хорошо себя проявит, чтобы любить его. Мы в любое время можем подхватить и

[318]

приласкать его, если нам хочется. Когда мы делаем любовь наградой, когда приравниваем ее к одобрению, это обычно отрицательно сказывается на воспитании детей. Мы редко хвалим хорошее поведение, мы его даже не замечаем. Хороший ребенок – это часто забытый ребенок. Он привлекает наше внимание, когда ведет себя плохо, и тогда встречает неодобрение и нелюбовь.

Для младенцев было бы просто замечательно, если бы родители посадили их на пол в центре гостиной и позволили бы всем, кто заходит в комнату, подхватывать их, играть с ними, разговаривать. Иногда родители так боятся микробов, что никому не позволяют даже притронуться к младенцу. Одна голливудская пара построила для своего ребенка стеклянную детскую и держала его буквально за стеклом: люди могли его видеть, но не могли прикоснуться. В больницах и детских приютах уже давно установлено, что ребенок, которого не берут на руки, ведет вегетативную, растительную жизнь: он перестает расти и развиваться, он вянет на глазах и может даже умереть. В одной нью-йоркской больнице установлено правило: всякий, кто проходит через детское отделение, должен задержаться, чтобы взять ребенка на руки и спеть ему песенку, прежде чем идти дальше по своим делам. В больнице обнаружили, что при этом дети вдвое быстрей выздоравливают.

Дети расцветают, когда их физически ласкают, физически любят. Они быстрей растут, у них лучше физическое и интеллектуальное состояние, и они остаются здоровыми. Чем больше их любят, тем более достойными любви они становятся. Очевидно, умного, внимательного, здорового и счастливого ребенка любить легче, чем бледного, скучного, вялого и неотзывчивого.

Проявлять свою любовь – прямую, иррациональную, не связанную ни с какими условиями – самый надежный способ сделать детей достойными любви и любящими и тем самым сделать родительские обязанности радостными. Детям нужны проявления любви и по отношению к ним самим, и к другим людям. Дети лучше всего учатся подражанием; когда ребенок видит, как родители проявляют

[319]

простую физическую любовь к нему и друг к другу, он учится любить. В другой связи мы говорили, что учим детей принимать любовь, но не проявлять ее. Свободное проявление любви – один из простейших способов научить ребенка не только получать, но и давать.

По мере того как дети становятся старше, особенно в латентный период – между детским садом и подростковым возрастом, физические проявления любви становятся все менее желательными, а подростки их вообще не допускают. Это сложные и занятые годы: нам приходится специально организовывать встречи с детьми. И мы такие встречи организуем: чтобы отвести ребенка к врачу, к дантисту, на урок музыки или танцев, а чаще всего, чтобы прочесть лекцию о плохих отметках, опозданиях и неразумной трате карманных денег. Мы не организуем встречи с ними, чтобы продемонстрировать свою любовь приемлемым для них способом, например, чтобы вместе хорошо провести время.

Мы слишком легко впадаем в рутинное повторение одного и того же. Монотонно проходят вечера и уик-энды, они притупляют наше сознание и способность радоваться друг другу. Любое самое небольшое усилие воображения, направленное на то, чтобы разорвать такой образец, полезно. Нетрудно заинтересовать растущих детей многими областями нашего собственного мира. Почти любой подросток, если он еще недостаточно взрослый, чтобы вести машину, будет приветствовать возможность поучаствовать в выборе новой машины для семьи. И, выбрав эту машину, он с таким же энтузиазмом будет планировать и совершать путешествия, большие и малые, вместе с семьей.

Когда дети становятся старше, мы приглашаем их участвовать в выработке решений и активно участвовать в нашей жизни, и это очень хорошо для наших отношений с ними. Это помогает им полнее раскрывать перед нами свою жизнь. Это меняет нашу роль, из авторитарного повелителя мы становимся другом, соучастником и желанным предводителем. Мы пользуемся преимуществами их смелости, энергии и способности воспринимать новое и в то же время предоставляем им нашу память и опыт. Но важнее всего

[320]

то, что с исчезновением последних остатков зависимости между родителями и детьми развивается взаимное уважение; это дает детям возможность проявлять признаки зрелости.

Конечно, мы не можем с детьми быть более зрелыми, чем с самими собой. Наше знание того, что хорошо для них, может вызывать такое же раздражение, как знание этого относительно нас самих, если у нас нет психологической свободы, позволяющей действовать с лучшими намерениями. Техника нашего повседневного поведения заслуживает более внимательного и частого рассмотрения, чем наши цели. К этому имеет отношение следующее обстоятельство: частота нашего общего смеха служит надежным показателем качества наших контактов с детьми. Совместные планы важны, но не менее важен непосредственный, спонтанный смех. Но чтобы так вести себя с детьми, нужно прежде всего сохранить способность смеяться и без них.

Возможно, лучшее проявление чувства юмора – способность смеяться над собой. Для этого нужна скромность и превыше всего – ощущение перспективы. Другое проявление этой перспективы – сдержанность в отношениях со взрослыми детьми. Они хотят пробовать, хотят решать, иногда даже хотят потерпеть неудачу – просто чтобы посмотреть, что из этого получится. Одно из самых зрелых проявлений нашей любви – позволить им это. Если у нас хорошие отношения, дети отведут нам самые лучшие места на празднике своей жизни. Мы можем смеяться, аплодировать, даже плакать. Но в идеале не должны показываться на сцене, если только сами дети специально, и в этом мы должны убедиться, не пригласят нас принять участие.

Самоликвидирующаяся любовь

Родительская любовь – только одна из форм любви в нашей жизни. Слишком часто мы позволяем ей доминировать; мы ведем себя так, словно вырастить детей – единственная цель нашего существования. В результате страдаем мы и страдают они; страдает качество нашей любви.

[321]

Это становится особенно ясно, когда дети подходят к подростковому возрасту. Слишком ¹интересуясь детьми, мы считаем, что владеем ими; мы не способны их отпустить. К тому же именно в эти годы отчетливо проявляется наше честолюбие: мы не можем сдержаться и не проявить неодобрения, когда детей не принимают в избранный колледж, когда они выбирают не ту профессию или женятся не на том, кто нам нравится.

На протяжении первой половины жизни ребенка перед родителями встает трудная задача – сохранить любовь детей и при этом говорить им неизбежное «нет». А во второй половине задача еще более трудная и неприятная – воспринимать от детей ответ «нет». Поэтому родительскую любовь называют трагической. Это любовь, которая требует от нас максимума и меньше всего дает в ответ; это самоликвидирующаяся любовь, которая заканчивается отказом от обладания любимым. Но не обязательно бывает так, если мы не использовали родительскую любовь как форму любви к себе, а не к ребенку. Когда мы возлагаем слишком большие надежды на ребенка и его честолюбие, мы используем его как украшение, чтобы привлечь внимание к себе самим, – в таком случае мы на самом деле не любим ребенка, а используем его.

Все формы любви предъявляют некоторые требования к любимым, даже любовь к друзьям. Романтическая любовь предъявляет самые экстравагантные требования – и отчасти по этой причине это самая недолговечная и хрупкая форма любви. Она либо становится более зрелой и переходит в супружескую любовь, либо исчезает и остается в памяти.

В идеале родительская любовь должна быть наименее требовательной. Требования, которые мы предъявляем ребенку, должны способствовать развитию и благополучию его, а не нашему. Степень, в какой мы можем подавить собственные потребности и уделять внимание только потребностям любимых, определяет зрелость нашей любви.

Насколько хорошо мы справляемся с этим в отношении детей, зависит от того, насколько полно мы удовлетворяем собственные потребности в других аспектах любви.

[322]

Очевидно, родительская любовь качественней, если мы счастливы в супружеской любви, если брак удовлетворяет наши основные психологические потребности.

Но совсем не обязательно, чтобы качество родительской любви зависело от качества брака или его прочности. Разведенные и овдовевшие родители тоже могут быть хорошими и любящими.

Так каковы же они, лучшие родители, наиболее преуспевшие в родительской любви?

Мы возвращаемся к нашей главной теме: у нас много разновидностей любви, и успех в одной из этих разновидностей зависит от того, насколько успешно мы гармонизируем ее с остальными. Родители, счастливые в любви к детям, лучше всего объединяют эту любовь с другими видами любви: супружеской, к друзьям, работе, искусству или к интеллектуальным исследованиям – всему тому, что способно их поглотить и принести удовлетворение. Когда мы живем полной жизнью, частью которой являются дети, но не всепоглощающей, всеохватывающей частью, только тогда мы можем быть счастливы в родительской любви. И тогда мы можем стать лучшими родителями.

[323]

17. СВОБОДА ЛЮБИТЬ

Волей-неволей все мы развиваем в жизни бесконечные привязанности. Все это разновидности нашей любви. Только некоторые из них делаются по рациональному выбору. В нашем выборе господствуют случайные и подсознательные факторы. К счастью для нас, все это представляет только половину истории любви в нашей жизни. Как мы поступаем со своим выбором, часто бывает не менее важно, чем сам выбор. Вырастая, мы обретаем все большую свободу и в выборе, и в культивировании своих привязанностей. Любовь, вырастающая на основе естественных потребностей, может принести идеальные плоды.

Подобно сорным травам, любовь может расцвести всюду. Даже на голых скалах изредка распускается цветок. Но отборные растения, получающие призы и награды на выставках, требуют богатой и питательной почвы. Личная свобода и есть питательная почва для идеальной любви, и именно такую свободу мы сегодня называем психологической зрелостью.

Именно то, как мы взрослеем и вырастаем, определяет качество нашей любовной жизни. На нашей любви всегда отпечаток нашей личности. Мы можем быть достаточно

[324]

привлекательны, чтобы разжечь аппетит многих, но продолжение зависит не от этого, а от того, насколько полно мы сможем удовлетворить потребности этих людей. Нас часто и легко очаровывают, но дальнейшее зависит не только от загоревшегося в нас желания. Некоторые всю жизнь глазеют на витрины и мечтают о любви; другие сами создают любовь, которую хотят, и живут с ней.

Конечно, было бы весьма желательно оказаться в волшебном круге тех, кто способен достичь любви, но психологическое взросление дается нелегко. Во многих отношениях легче развивать особые способности, чем улучшать общую способность жить с самим собой и с окружающими. Математик может уединиться со своей логарифмической линейкой, музыкант – со своими гаммами и арпеджио, художник – с набросками и эскизами, и каждый станет лучшим математиком, музыкантом или художником. Но научиться лучшей жизни или лучшей любви в результате особой тренировки и практики невозможно.

Ограничения свободы

Мы способствуем собственному росту, прежде всего стараясь освободиться от ограничений нашего детства. Эти ограничения детства лучше всего распознаются по двум дорожным знакам: по зависимости и по родителям. Пока родители продолжают играть главную роль в нашей жизни – положительную или отрицательную, наша зависимость от них остается сильной, а другие привязанности – слабыми. Прежде всего следует постараться стать финансово независимыми от родителей. Тогда мы можем жить отдельно и наслаждаться теплыми отношениями с родителями в то время, которое остается у нас от других дел и стремлений. Мудрые родители побуждают детей к такому образу жизни, когда те заканчивают колледж.

Второе основное ограничение свободы возникает из наших мелких повседневных неудач в достижении психологического удовлетворения. У всех нас есть невротические

[325]

тенденции; возможно, скорее мы их знаем как дурные привычки. Но чего мы часто не знаем, это насколько они плохи. Мы, например, отмахиваемся от своих крайностей, пожимаем плечами и признаем, что, вероятно, слишком много работаем, слишком много пьем, тратим больше, чем можем себе позволить, и едим больше, чем для нас полезно.

Дело в том, что все, что мы делаем, связано с остальным нашим поведением и говорит о нас по крайней мере две вещи. Во-первых, это означает, что нас везут, что нас изгнали с сидения водителя, что какая-то внутренняя сила заставляет делать больше, чем для нас хорошо. Во-вторых, из-за наших крайностей страдает что-то другое в нас, мы за эти крайности чем-то платим. Мы либо чувствуем себя виноватыми, либо испытываем физический или психологический дискомфорт. Крайности и их последствия порабощают нас. Они занимают слишком много нашего времени и энергии, они портят нам настроение и отрицательно отражаются на многих наших отношениях.

К несчастью, давние невротические потребности избегают нашего внимания, переодеваясь в «овечью шкуру». Женщина, считающая себя в опасности, требует к себе больше внимания, чем ей могут оказать, и скорее всего разрушит свою любовь. Однако она считает себя невиновной в неудаче своего брака. С ее точки зрения, во всем виноват ее муж. В поверхностной социальной ситуации она остается достаточно соблазнительной, чтобы ей льстили. Она не видит, что воспринимает все в жизни мужа как соперничающее с собой. Дома, где мы расслабляемся, она начинает раздражительно требовать, чтобы все шло по ее желаниям. Основным субъектом ее жизни становятся ее собственные потребности и желания. Сосредоточенность на себе обязательно ухудшает качество ее привязанностей.