Текст книги "Способность любить"

Автор книги: Аллан Фромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Вскоре Брейер прекратил работу, но Фрейд продолжал. И в каждом случае, в каждой истории болезни все более ясно он обнаруживал, что ранние эмоциональные привязанности человека определяют его теперешнее поведение. Точно так же как пациенты Бернхайма наконец понимали, почему на самом делеони раскрыли зонтик, пациенты Фрейда на самом делепонимали, почему они делают то, что их тревожит. Пациенты Бернхайма обнаруживали, что причина их поведения навязана экспериментатором; Фрейд

[21]

обнаруживал, что причины поведения пациентов скрываются в сильных психологических переживаниях их прошлого.

Гипноз помог Фрейду установить, что эмоции, испытанные пациентом в прошлом, сохраняются в памяти его подсознания. Фрейд показал, что пациент по-прежнему привязан к тому, кто оказал на него такое сильное воздействие в прошлом. И эту привязанность он назвал любовью.

Определение любви

Мы начали эту главу с вопроса «Что такое любовь?» И неужели долгий путь по извилистой тропе должен привести нас к выводу, что любовь не более чем «привязанность». А как же сильные чувства и глубокие страсти'* Даже в тусклой прозе словарей слово «любовь» определяется «как нежная и страстная привязанность к лицу противоположного пола», а также как «сильная личная привязанность к тому, что очень нравится».

Но Фрейд говорит, что любовь не чувство, а привязанность. Посмотрим, куда приведет нас эта мысль. Конечно, с нашими привязанностями связаны чувства, но неверно было бы определять их как всегда добрые и приятные. Любовь, несомненно, может быть романтической и возвышенной, но часто бывает и нарциссической и эгоистичной. Иногда она подавляет и определяет все поведение; в других случаях проявляется непоследовательно и непостоянно. Иногда любовь делает нас счастливыми и приносит сознание глубокого удовлетворения; но в других случаях заставляет постоянно стремиться к чему-то, ощущать неудовлетворенность и боль. Таким образом, очень нелегко определить связанные с любовью чувства, потому что они разнятся так же, как разнятся способы проявления любви.

В кульминации любви любящий с восторгом рассказывает о своих чувствах. Это самое замечательное, что когда– либо с ним случалось, его любимая – самое удивительное существо, а он – самый счастливый человек в мире Такие чувства он испытывает сегодня. Конечно, не стоит спра

[22]

шивать его, что он будет испытывать к предмету своей любви три месяца, три года или тридцать лет спустя. И тем не менее это справедливый вопрос. Чувство любви преобразует нашу жизнь на мгновение. Но мы не живем всего мгновение. Вопрос не в том, какие чувства относительно любви мы испытываем в данный момент, вопрос в том, как мы действуем на основании своих чувств.

Это совсем не означает, что мы отбрасываем чувства относительно любви. Именно чувства делают наши привязанности важными для нас. Но чтобы объяснить, почему мы действуем так, как действуем, и почему ведем себя так, когда испытываем любовь, мы должны раскрыть происхождение и развитие наших привязанностей. Чувства, связанные с любовью, глубоко интересуют нас, и мы с готовностью их описываем; но описания, какими бы чувствительными и проницательными ни были, остаются всего лишь описаниями. Они не объясняют, почемумы испытываем такие чувства, когда влюблены.

Как только мы решились взглянуть на любовь как на привязанность, на которую влияют более ранние и иные привязанности, мы получаем гипотезу, которая помогает понять, как возникают наши чувства и поведение, когда мы влюблены. То, каких людей мы избираем, что мы делаем с этими людьми, какие чувства движут нами, – все это возникает на основе наших прежних привязанностей. Это совсем не означает, что одно переживание не отличается от другого; однако черты сходства заставляют предположить существование какого-то устойчивого образца, что делает наше поведение относительно предсказуемым. Хотя психолог не владеет хрустальным шаром, он понимает: чтобы знать, как человек поведет себя завтра, нужно знать, как вел он себя вчера.

Есть привязанности, которые возникают на основе желания и выбора, и есть такие, которые вырабатываются из потребностей и опыта. Первые обладают качествами сознательности и рациональности, вторые – неразумности и случайности. Мы не единственные хозяева избираемых нами направлений. Наш организм, наша жизнь неумолимо движут

[23]

нами в своем собственном направлении. Привязанности возникают и мы их испытываем только потому, что уже обладаем ими. Это даже не обязательно привязанности к людям. Мы привязываемся к идеям, объектам, владениям, местам, фантазиям, идеалам – к чему угодно.

Теперь любовь становится чем-то таким, что мы можем изучать и исследовать. Это не только редкий, тонкий, непостижимый набор чувств, вырастающий на основе особой привязанности к особому человеку. Любовь, конечно, такая привязанность, но это и все остальные привязанности – к предметам и людям, приятным и неприятным, старым и новым, привязанности сознательные и подсознательные. У всех нас много видов любви. Эти виды сосуществуют; некоторые подпитывают друг друга, некоторые вступают в противоречия. Будущее одной-единственной любви зависит от того места, которое эта любовь занимает в сложном рисунке всех других наших «Любовей».

Поскольку привязанности есть у всех, в определенном смысле все мы «влюблены». И на всех этих видах любви отпечаток любящего. Мы лучше понимаем индивида, изучая все разновидности любви, все привязанности, которые у него сформировались. И лучший способ понять любую привязанность или любовь – изучить качество его предыдущих привязанностей или прошлых любовных переживаний.

[24]

2. ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ ЛЮБОВЬ

Какие предыдущие привязанности должны мы знать, чтобы понять любовь, испытываемую нами во взрослом состоянии? Очевидно, любые прежние привязанности, которые были достаточно сильны, потому что привязанности, сильные в прошлом, могут оказаться сильными и сегодня. Многие из нас, например, признают, что испытывают сильную привязанность к родителям. Вряд ли мы можем избежать привязанности к тем, кто заботился о нас в младенчестве и детстве; хотя привязанность может быть и негативной, неприятной и неприемлемой, но это все равно привязанность, к тому же сильная. Во многих тончайших проявлениях эта привязанность остается с нами и влияет на более поздние отношения.

Пути проявления этой и других ранних привязанностей должны, несомненно, меняться, и Фрейд это понимал, но настаивал: мы не должны приходить к ошибочному заключению, будто они больше не существуют. Он предполагал, что могут возникать привязанности еще раньше, до возникновения привязанности к родителям, и их влияние тоже может сохраниться.

[25]

Фрейд понял, что все предыдущие попытки объяснить любовь не удались, потому что мы недостаточно далеко уходили в жизнь любящего, чтобы понять это. Возможно, самый первый опыт, который Приходит задолго до возникновения любви, какой мы ее знаем, может на самом деле сформировать любовь, какой мы ее со временем испытываем. Некоторые ранние потребности организма и то, как мы привычно их удовлетворяем, могут определить, какими людьми мы станем, счастливыми или печальными, оптимистичными или пессимистичными, легко нам будет угодить или трудно, будем ли мы зависимы или самостоятельны и свободны. Фрейд заподозрил, что то, что мы испытываем по отношению к себе и к окружающим, возникает на основе первых, примитивных физическихощущений удовлетворения и неудовлетворения еще до возникновения психологического и социального осознания. И потому углубился в изучение того неясного туманного периода, с которого начинается жизнь всех нас, с переживаний младенчества.

Назад к источнику

Хотя младенец с рождения, несомненно, представитель человеческой расы, но он столь же, несомненно, более животное, чем человек. Он недисциплинирован и нецивилизован, как любой другой детеныш, и гораздо беспомощней большинства детенышей животных. Он требователен, раздражителен, нетерпелив; как у только что вылупившегося птенца, у него постоянно раскрыт рот, он хочет, хочет, хочет. Это комок физических желаний; эти желания доставляют ему сильную боль, а их осуществление – огромное удовлетворение. Потребности организма для этого маленького животного, по существу, весь его мир. Он вряд ли осознает что-либо, помимо своих физических потребностей, ощущений дискомфорта, за которыми следует комфорт, боли, которая сменяется удовлетворенностью.

Ребенок плачет, когда голоден, потому что ощущает голод как острую физическую боль. Становясь взрослыми,

[26]

мы забываем, какую боль способен причинить голод, поскольку никогда не бываем по-настоящему голодны. Мы едим по привычке, потому что наступило время еды. Иногда мы ощущаем голод, но не ждем, что он причинит боль – во всяком случае не в обычных обстоятельствах. Мы можем сказать, что умираем от жажды, но большинство из нас никогда не испытывали подлинной жажды – жажды человека, пересекающего пустыню, который будет жадно пить даже 1рязную, застоявшуюся воду. Физические потребности взрослого человека удовлетворяются задолго до того, как становятся болезненными.

Организм маленького ребенка не обладает нашими резервами накопленных питательных веществ и жидкостей, чтобы сохранялось равновесие, если обед запаздывает. У ребенка сразу возникает состояние неуравновешенности, тревоги, возникает такая острая боль, что он начинает плакать. Но тут кто-то появляется и дает ему еду и питье, и боль и дискомфорт исчезают. Пища и питье действительно приносят облегчение, но ребенок осознает это только в терминах своего организма и ощущения возврата равновесия к этому организму.

Любовь родилась

Фрейд сделал еще один шаг в своих исследованиях – он заинтересовался первыми наслаждениями, которые приносит ребенку его организм. В них Фрейд увидел начало секса.

Раньше люди о сексе в таких терминах никогда не думали – как о нормальном и естественном компоненте физического удовлетворения младенца. Секс возникал неожиданно вместе с подростковым пушком на подбородке, это был феномен, который формировался за одну ночь во время достижения половой зрелости. Никто и подумать не мог, что секс способен в какой-то форме проявиться и в детстве. Младенческая сексуальность – это было такое же необычное сочетание слов, как твердая вода для тех, кто постоянно живет в тропиках, или жидкий газ – для человека, жившего сто лет назад.

[27]

Сегодня нам кажется странным представление о том, что такая мощная функция может возникнуть внезапно, без подготовки и периода развития. Так казалось и Фрейду. Он заметил, что удовольствие, связанное с удовлетворением основных вегетативных потребностей в пище, питье, тепле и т.д., напоминает удовольствие от прикосновения и ласки, поэтому их можно считать одним и тем же. Для ребенка в его ограниченном мире физических ощущений они на самом деле одно и то же. Все это физическое удовлетворение, физическое удовольствие.

Самые ранние проявления обычно носят недифференцированный характер. Семена все похожи, но ростки уже достаточно отличаются друг от друга, а к тому времени, как дерево расцветет и принесет плоды, почти каждый сумеет отличить яблоню от вишни. У ребенка действительно есть некоторые специфические сексуальные реакции. У мальчика на первом году жизни, когда его вытирают, присыпают или вообще касаются области гениталий, возможна эрекция. Но, конечно, у него нет никакого стремления к сложному сексуальному поведению, которое завершается половым сношением. Фрейд утверждает лишь, что все привязанности первоначально основаны на телесном или физическом фундаменте. Все они вырастают из ощущения удовлетворенности, комфорта, удовольствия. Чтобы получить эти ощущения, испытать удовольствие, ребенок использует свой организм.

Фрейд признал в этом ту же функцию, с которой позднее связал секс, потому что секс вдобавок к продолжению рода в основном использует организм для получения наслаждения. Обычно, когда мы называем какую-то разновидность своего поведения сексуальной, физическое наслаждение, которого мы добиваемся, связано с нашими первичными (гениталии) и вторичными эрогенными зонами. Фрейд заметил, что лучше свести эти явления вместе, а не рассматривать их как отдельные и различные. Он заключил, что физическое удовлетворение – это физическое удовлетворение, и неважно, что его доставляет: когда тебя кормят, меняют грязные пеленки или качают на руках матери.

[28]

На разных этапах жизни, как и в разные мгновения одного и того же этапа, одну из потребностей хочется удовлетворить больше других. Ребенок получает наслаждение от сосания, укусов и еды за пять-шесть лет до того, как обнаруживает удовольствие от мастурбации, не говоря уже о том, что еще долгие-долгие годы отделяют его от радостей половых сношений. Конечно, все эти наслаждения различаются. Но все они часть непрерывного физического роста и развития.

Иными словами, хотя мы используем термин «сексуальный» для обозначения общего генитального удовлетворения, догенитальное физическое удовлетворение тоже может быть названо сексуальным, потому что представляет собой неотъемлемую часть единого процесса роста и развития. Важно осознать эту связь, потому что, как мы очень скоро увидим, ребенок учится любить с помощью этих самых телесных удовлетворений, то есть он развивает привязанность к чему-то за пределами себя с помощью собственного догенитального, но сексуального поведения. С самого началалюбовь и секс тесно связаны друг с другом. Они, в сущности, возникают одновременно. Насколько они остаются связанными друг с другом, зависит от удовлетворения или неудовлетворения, которые индивид получает на протяжении всей своей сексуальной истории. Различные фазы его догенитального и генитального развития могут сопровождаться проблемами, которые способны изменить и исказить любовь, построенную на основе этого развития.

Теперь посмотрим, как Фрейд связал эти младенческие наслаждения с опытом любви. Опять-таки он проследил отношения до их простейших форм в условиях младенческого мира с ограниченным опытом. Фрейд говорил, что, получая простое удовлетворение, ребенок научается различать разные участки своего тела, находит те части, которые приносят ему удовлетворение и наслаждение, и все чаще пытается их использовать. У него возникает привязанность к ним.

Поскольку еда приносит удовлетворение, спасая от болей голода, ребенок начинает использовать pot, потому что именно рот представляет начало удовлетворения. Он любит

[29]

пищу, любит руку, дающую пищу, и, конечно, того, чья это рука, то есть мать. Ее голос, ее прикосновение, каждый аспект ее присутствия и контакта с ним становятся частью удовлетворения или обещанием его. Здесь мы видим любовь в простейшей, самой примитивной форме, в новорожденном состоянии.

Мир ощущений младенца

Конечно, жизнь не остается такой простой, и любовь тоже. То, что начиналось как привязанность к чему-то, приносящему удовлетворение, проходит через много перемен и в конце может превратиться в привязанность к тому, что приносит боль. Вскоре мы проследим ход этого развития.

А пока мы находимся в мире ощущений младенца, то можем заметить, что, если первые опыты удовольствия ребенку дает его организм, то он же приносит и первые боли. Весь его опыт ограничен телесными ощущениями. Вначале ребенок ощущает только собственное тело, больше ничего. Физический и социальный мир, находящийся вне его, для младенца не существует.

Поэтому следует предположить, что все привязанности, которые у него возникают, заключены в узких пределах этого крошечного мирка собственного тела. И именно это и происходит.

Младенчество – это время, когда маленькое человеческое существо проявляет крайний и исключительный интерес к своему телу. Младенец исследует его, как незнакомый континент. Он обнаруживает руки, и его зачаровывают разделения на краю рук, те самые, что мы называем пальцами. Он манипулирует пальцами и использует их для исследования других частей тела. Он обнаруживает отверстия по обе стороны головы и может несколько дней провести в исследованиях этой интересной странности.

Как мы уже заметили, первая его сильная привязанность – рот. Благодаря рту достигается удовлетворение в самом первом и тревожном переживании – в переживании

[30]

голода и жажды. Ребенок настолько привязывается к этому оральному механизму удовлетворения, что вскоре пытается использовать его и для других целей. Он берет в рот самые разные предметы, используя его для распознания объектов. Некоторые дети продолжают использовать рот для удовольствия, когда не голодны, и часами сосут пальцы, словно наслаждаясь едой. Как будто сосание пальца – второе по силе наслаждение в мире. Для младенца это так и есть, а если он не голоден, то и первое.

На другой стадии развития самое невинное человеческое животное обнаруживает, что органы выделения тоже могут доставлять удовольствие. А когда снимают пеленки, ребенок открывает и другие части своего тела – гениталии. Они тоже становятся источником физического удовольствия, причем чрезвычайно важным. Если вам встретится мастурбирующий ребенок четырех-пяти лет, ребенок, которого никогда за это не ругали, не останавливали и вообще не привлекали внимания к его действиям, и вы его спросите, что он делает, весьма вероятно, что он ответит: «Я себя щекочу». Если вы спросите, почему, он ответит: «Потому что это приятно».

В этом раннем возрасте ребенок наслаждается своим телом без смущения и стыда. Он приходит к этому естественно, если только его не остановит вмешательство взрослых. Собственное тело для него – первый и очень долго главный источник наслаждения. Как прихорашивающаяся кошка или гоняющийся за своим хвостом пес, ребенок использует тело для самоудовлетворения. На этой стадии у него такая же ментальность, как у собаки или кошки; он еще не обнаружил удовольствия за пределами себя.

Рисунок закрепляется

Интенсивность этих ранних удовольствий и болей настолько велика, что закрепляет реакции на них; иными словами, реакции становятся привычными. Интенсивность в сочетании с повторением составляют суть процесса обучения.

[31]

Именно поэтому Фрейд считал таким важным изучение первых этапов жизни ребенка. Младенчество и детство – это наше представление жизни, и последующее наше участие в жизни находится под постоянным воздействием характера этого представления. Особенно ясно видно это у тех, кто в эти ранние годы испытывал трудности, особенно психологические.

То, чему мы научаемся в первые месяцы и годы, не относится к царству интеллекта; здесь участвуют наши внутренности. Младенцы и маленькие дети еще недостаточно цивилизованы, чтобы откликаться на идеи. В это время нами руководят основные биологические процессы. То, что мы узнаем вначале, мы узнаем при помощи организма. Младенец не отбирает сознательното, что ему нравится или не нравится. Он беспомощен, и у него нет выбора. Его организм просто реагирует удовольствием или неудовольствием на все, что с ним происходит.

А это означает, что организм отбирает и закрепляет многие привычки задолго до того, как ребенок выработает сознательный метод взвешивания и отбора. И даже позже в жизни мы не вполне способны делать свободный выбор, потому что привычки организма постоянно вмешиваются и делают выбор за нас. Если, например, у нас развилась сильная привязанность ко рту, или, используя специальный термин, оральная фиксация, мы можем реагировать на это привычным перееданием. Самое сознательное и строгое решение сесть на диету уступает чисто физической привычке, выросшей на основе самой ранней привязанности в жизни. Мы не обязательно поступаем, как хотим, а если и поступаем, то это дается нам нелегко; скорее, мы стремимся делать то, что привыкли делать раньше.

Какие именно привычки, фиксации или привязанности разовьем мы на начальных этапах жизни, в основном зависит от случайностей нашей биографии. Фрейд предположил, что то, каким образом родители удовлетворяют эти физические, или вегетативные, функции: функции еды, удаления, сна, – самым непосредственным образом определяет наши отличия друг от друга.

[32]

Шестимесячный ребенок, например, так быстро приканчивает бутылочку, что его потребность в сосании, которая существует независимо от потребности в пище, остается неудовлетворенной. И хотя мать гордится тем, что ее младенец хорошо ест, мы знаем, что происходит. Он заменяет сосок пальцем и снова и снова засыпает с пальцем во рту. Немного погодя начинают расти зубы, пронзая нежные десны, и теперь сосание пальца доставляет дополнительное облегчение. Ребенок начинает ассоциировать сосание пальца с удовольствием, с облегчением от боли, а немного погодя оно же приносит ему утешение во всем, что его тревожит или пугает.

Вначале мать считает это довольно невинным поведением, но когда ребенок становится старше, она пытается отучить его сосать пальцы. Теперь он старается это делать незаметно. Но когда нарастает давление, он даже не осознает, как легко палец вновь оказывается во рту.

Будущее этой привязанности к пальцам, разумеется, зависит от многих других аспектов существования ребенка. Однако как только у нас возникла привычка, мы обычно подкрепляем ее, усиливаем, находим для нее новые выражения. Младенец, который сосал палец, может вырасти страстным курильщиком, сменяющим одну сигарету другой; он может непрерывно держать во рту трубку, кусать карандаши или каким-то другим способом продолжать выражать привязанность, которая первоначально сосредоточивалась на пальцах.

Где здесь место любви?

Можно задать справедливый вопрос: «А какое все это Имеет отношение к любви, к привязанности, которая возникает у взрослого человека?» Ответ таков: привязанности, возникающие у взрослого, прежде всего зависят от того, каков этот взрослый. Если мы на протяжении всей жизни продолжаем «сосать пальцы», мы вполне можем реагировать на давление, как делали это в младенчестве. Мы можем не

[33]

перерасти первоначальную привязанность к отдельным частям своего тела. И если в некоторых своих привязанностях мы по-прежнему инфантильны, есть большая вероятность, что при внимательном рассмотрении выяснится: мы инфантильны и в других отношениях.

Это, несомненно, проблема степени проявления. Человек настолько сложен, что, изучив только один его аспект, нельзя надежно предсказать его поведение. Мы привели пример, иллюстрацию, но не объяснили, почему ранние привязанности могут сохраниться в поведении и держать нас на психологическом уровне, который гораздо ниже нашего возраста. Произойдет ли это, зависит от многих других привходящих факторов.

С учетом всего этого мало оснований считать, что сосание пальцев, даже если оно сохранится и примет более взрослые формы, имеет отношение к привязанности, которую мы называем любовью. Трудно было бы распознать такую связь, если бы она существовала, потому что она никогда не бывает простой и ясной. Чрезвычайно рискованно предсказывать наше поведение на основе одного измерения или переживания.

Мало кто из нас имеет склонность иди знания, необходимые для того, чтобы объяснять подобным образом наши привязанности. Чаще мы просто говорим: «Джон встретил Мэри; она привлекательная девушка; легко понять, почему он влюбился и хочет на ней жениться». У нас нет причин в каждом социальном отношении видеть клинический случай.

Однако на другом уровне мы можем заметить, что у Джона есть ряд инфантильных привязанностей, которые продолжают им владеть. Он привязан к Мэри не потому, что она хорошенькая – у него были такие же привлекательные девушки и даже красивее, – ро потому, что она обещает сохранить эту его привязанность к себе; он чувствует в ней одобрение других, менее взрослых аспектов своей личности. Естественно, он так не формулирует свои мысли, когда говорит о ней. Скорее он скажет: «Мне никогда не было с девушкой так спокойно и комфортно, как с Мэри. Она словно знает, как со мной обращаться». На са

[34]

мом деле он говорит, что его привязанность к Мэри совместима с другими его инфантильными привязанностями, которые по-прежнему сохраняются в его поведении.

Кажется, что слишком быстрое питье из бутылочки и сосание пальцев так далеки от выбора девушки, в которую мужчина влюбляется больше двадцати лет спустя. И это действительно так! Но жизнь обладает непрерывностью, и мы должны это понимать. То, что произошло больше двадцати лет назад, не ослабляет его значения. Напротив, возможно, оно важно именно по этой причине. Далее, то, что это произошло в одной сфере жизни – в данном случае вегетативной, совсем не означает, что оно не может иметь отношения к другим сферам, психологическим и социальным. На самом деле оно может доминировать в других сферах именно потому, что оно вегетативное.

Наши основные биологические процессы связаны с самыми сильными потребностями, с глубочайшими осуществлениями и лишениями, а следовательно, с самыми сильными разочарованиями и удовлетворениями. Наша психологическая жизнь со всеми ее потребностями основана на жизни физической и ее потребностях, и то, какие отношения возникают у нас с людьми, во многом определяется этой последовательностью развития.

Спасительное непостоянство

Того, кто решил изучать любовь, необходимо предупредить: какой бы важной ни была вегетативная деятельность, изучение только ее не раскроет перед нами природу любви. Хотя нельзя преуменьшать значение начальных привязанностей, тем не менее следует считаться с их дальнейшим развитием.

Судьба индивида не определяется только его младенчеством. Совсем не обязательно, чтобы он проводил годы на кушетке у психоаналитика только потому, что на первом году жизни что-то было не так с удовлетворением его вегетативных потребностей.

[35]

Имеют значение только те ошибки, которые повторяются снова и снова. Предположим, мать заставляет ребенка сидеть на горшке задолго до того, как он биологически может контролировать свой сфинктер, контролировать мышцы органов выделения. Она может два часа держать ребенка в туалете, пока не добьется своего. Она может не впустить ребенка в дом за то, что он не стер грязь с обуви, когда заходил, она будет пилить его из-за неубранных игрушек, из-за манер за столом, из-за растрепанных волос, беспорядка в комнате и из-за его безответственных друзей.

С таким опытом подобный ребенок часто стремится и от других получить такое же обращение, хотя терпеть не может, если с ним так обращаются. Родители его приятелей считают его неаккуратным, учителей раздражает его забывчивость, так что его домашний опыт неизбежно повторяется повсюду.

К счастью, наш рост редко подвергается такому неизменному воздействию. Мать, которая сразу меняет запачканное белье, как бы часто это ни происходило, возможно, впоследствии позволяет ребенку играть в песочнице или на заднем дворе в грязи, сколько тот захочет, не обращая внимания на грязь. Непоследовательность такой матери – настоящее спасительное благословение.

Обычно рекомендуют в воспитании детей быть постоянным и последовательным, но некоторые доводят это до крайностей, и таких людей мы находим жесткими и безжалостными. Другие суетятся из-за какого-то отдельного аспекта в поведении и готовы принимать другие формы того же поведения. В результате смешанного опыта, какой был у большинства из нас в детстве, вегетативные привязанности, которые у нас возникают, имеют тенденцию предрасполагать нас к соотносительным с ними привязанностям на последующих стадиях роста, но они не настолько сильны, чтобы полностью исключить другие виды привязанности.

Иногда ранние привязанности ребенка подкрепляются на следующем уровне опыта, когда он формирует свои первые отношения с другими людьми, обычно со своей матерью. Мы видели, как младенец, принимая от матери

[36]

пишу, привязывается к кормящей его руке и к самой матери. По мере того как растет его осознание реальности, он начинает понимать, как мало может сделать для себя сам. Мать, которая все для него делает, олицетворяет утешение, удовлетворение, безопасность. Если он заболевает, эти впечатления становятся еще сильней. Только она может ухаживать за ним. Больше никто не подойдет. Добавьте к этому еще психологическую потребность матери в отношениях с ребенком, и мы получаем привязанность невероятной силы, способную контролировать его дальнейшую жизнь и любовь.

Биография в терминах любви

Эволюция такой привязанности с большой выразительностью описана в романе Д. Лоуренса «Сыновья и любовники»[2]. Роман в основном автобиографичен, это одновременно литературное произведение и исследование того, что Фрейд назвал эдиповым комплексом, то есть привязанностью мальчика к матери.

У немолодых родителей, которые во многом потеряли иллюзии относительно друг друга, родился мальчик по имени Пол. Его отец был шахтер, горький пьяница, человек мрачный, почти не проявлявший привязанности. Мать, предоставленная себе самой, перенесла на мальчика всю любовь и внимание, которые когда-то уделяла мужу. Мальчик рос болезненным, и у матери тем более были основания окружить его любовью. Для мальчика она была всем, и его привязанность к ней была абсолютной.

Когда Пол вырос и стал знакомиться с девушками, он встретил Мириам. Она жила в семье, где господствовали мужчины; братья считали ее бесполезной, потому что она девушка и не могла работать с ними на шахте. Эта девушка

'

[37]

так изголодалась по любви, что не признавала никаких границ; любовь для нее – это полное обладание.

А Пол всегда подчинялся матери. Он не свободен для того, чтобы принадлежать кому-то другому и развить любовь; это единственный вид любви, на которую он способен в данный момент жизни, и в то же время он не в состоянии ее сохранить. Привязанность к матери вступает в противоречие с любовью к Мириам, вызывая у него почти непереносимое чувство вины. После недолгой связи он порывает с Мириам.

В городе, куда он отправляется в поисках работы, он встречает Клару. К этому времени мать его уже умерла, и Пол чувствует себя потерянным. Кларе, женщине старше его и более опытной, Пол кажется милым и неиспорченным мальчиком. Для Пола Клара – это новое воплощение матери, женщина, к которой у него может возникнуть та же привязанность, какая была к матери. Но и эта любовь имеет свои недостатки. Все-таки Клара не его мать, а если бы была ею, то он не смог бы любить ее как мужчина.

К концу романа Пол бродит по стране, не зная, на что решиться: покончить с собой или вернуться в город и к жизни. Его конфликт слишком нестерпим для него самого. Ранняя прочная привязанность к матери заставляет его отчаянно нуждаться в ней или в какой-то другой женщине, способной заменить мать, но отношения с любой другой женщиной должны быть другими; он сам хочет, чтобы они были другими.