Текст книги "Способность любить"

Автор книги: Аллан Фромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Allan Fromme The Ability to Love

Аллан Фромм

Способность любить

Аллан Фромм. Способность любить. – Екатеринбург: «ЛИТУР». – 384 с.

Пер. с англ. А. Грузберга

Книга известного американского психолога Аллана Фромма «Способность любить» посвящена вопросам любви. Автор предпринял попытку изучить любовь, чтобы дать конкретные советы, как увеличить ее роль в нашей жизни, избавиться от одиночества, научиться устанавливать отношения с другими людьми, а значит, успешно прожить жизнь.

ISBN 5-89648-149-7

[2]

Эта книга посвящена Бабе, и Пэм, и Стиву, потому что я их люблю

[3]

ПРЕДИСЛОВИЕ

В этой книге говорится о наших усилиях найти друг друга и установить полные смысла отношения. Это книга о любви, которую мы испытываем и не можем испытать в повседневной жизни. Она не о великих любовниках всех времен, а о вас и обо мне.

Слишком часто мы считаем любовь далекой, непостижимой, великой страстью и позволяем ее повседневным проявлениям оставаться непроанализированными и, что еще хуже, неулучшенными. В результате даже наши частичные встречи с нею в повседневных контактах с людьми, не говоря уже о мечтах и фантазиях, часто не помогают нам нарушить привычное одиночество.

Несомненно, любовь заслуживает специального изучения, Именно такая попытка и предпринята в этой книге – изучить любовь, но таким образом, чтобы понять, как увеличить ее роль в нашей жизни. Такой подход способен не только облагородить наши обычные проявления любви, но и наделить их в реальности прочностью и великолепием, о которых мы все мечтаем.

Естественно, написание подобной книги потребовало помощи многих людей. Доктор Уильям Колодни, директор «Кауфманн Аудиториум», способствовал изданию этих материалов первоначально в виде статей. Роджер Штраус побудил составить из них книгу. Маргарет Шеффилд оказала неоценимую редакторскую помощь.

[4]

Особого упоминания заслуживает Руфь Гуд. Ее литературное мастерство помогло преодолеть все трудности в моих неуверенных попытках выразить то, что мне хотелось сказать. Ее помощь была творческой и выходила далеко за рамки обычной редакторской работы.

Гарольд Рот оказал огромную помощь в придании рукописи завершенной формы. Его энтузиазм и здравый смысл утомительную тяжелую работу сделали приятным делом.

И наконец, моя жена превратила мой интерес к любви в подлинное удовольствие. Она с такой готовностью отнеслась ко всем моим замыслам, что книга стала подлинно делом любви.

Аллан Фромм, Нью-Йорк

[5]

1. ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ?

Любовь – тема, всем знакомая, она так же стара, как само изучение человеческой природы. Природу человека анализировали и изучали в самых мелких подробностях, но любовь обычно избегала внимательного изучения. Она скорее вдохновляла поэзию и музыку, чем научные исследования. В результате у нас огромная масса прекрасной поэзии и музыки, но мы не очень понимаем, что такое любовь.

Гораздо легче рассказывать любовные истории, наслаждаться любовью в той или иной художественной форме, мечтать о ней, чем отвечать на глубокие вопросы, которые возникают у нас о любви. Что такое любовь? Почему мы влюбляемся? Почему любовь так часто ассоциируется с болью, разочарованием и потерей иллюзий? Различная ли любовь у мужчины и женщины? Что сделать, чтобы удержать любовь, заставить ее усилиться? И откуда исходит сила любви, что вызывает в нас это глубокое чувство?

Еще более настоятельны тревожные вопросы, из-за которых многие не спят ночами. Влюбленные, мужья и жены бессонными ночами спрашивают себя: «Насколько сильно он (или она) меня любит? Достаточно ли люблю его

[6]

(или ее) я?» Матери, а иногда и отцы спрашивают: «Достаточно ли я люблю своих детей? И что такое «достаточно» в любви?»

Сегодня мы думаем и говорим о любви, вероятно, больше, чем когда-либо в истории. Нас учили любви как религиозной доктрине; мы переживали любовь как романтическую мечту. Сегодня мы анализируем ее критически, даже цинично, потому что понимаем: любовь, способность устанавливать удовлетворительные и полные значения отношения с другими человеческими существами – это единственная возможность успешно прожить собственную жизнь.

Поэтому мы все заинтересованы в любви, хотя не всегда ведем себя с любовью. Вокруг Иисуса собралось не так много людей, когда он призывал человека любить ближнего, как себя самого, но его учение живет с нами, какую бы религию мы ни исповедывали и даже если мы вообще в бога не верим. Очевидно, любовь – не простой рефлекс, не врожденная часть нас. Никто не призывает нас дышать, спать или есть; нам не нужно напоминать, что следует зарабатывать себе на жизнь. Но нам часто необходимо напоминать, что нужно проявлять больше любви. Вопреки нашим желаниям и потребности в любви, в нас самих существуют препятствия, которые мешают нам осуществить эти стремления.

Специалисты е любви

Существовало множество специалистов во всех разновидностях любви. История полна ими. Литература тоже: Платон, Сафо, Казанова, Дон Жуан – каждый из них писал как специалист в своей разновидности любви. Политика Макиавелли времен Возрождения никогда не считали специалистом в любви; его небольшая книга «Государь» считается достаточно циничным изложением норм правления. Но Макиавелли бросил проницательный взгляд на любовь.

[7]

В те дни было обычным заслуживать расположение сильных дорогими подарками. Макиавелли не был богат, но он был честолюбив и хотел пользоваться расположением могущественных Медичи. Поэтому в предисловии к своей книге он написал, что не может преподнести золотые ткани или арабских скакунов, но может дать нечто очень ценное для государя – результат многих лет изучения истории и политики. Зная, что у государя не будет ни времени, ни желания читать, Макиавелли написал сжатое изложение правил управления, отобрав темы, которые имеют важнейшее значение в жизни правителя. Одна из глав книги называется «О жесткости и милосердии, или Что лучше: чтобы тебя любили или боялись».

Такой вопрос привлек внимание даже Медичи. А ответ Макиавелли таков: лучше, чтобы правителя одновременнои любили и боялись. Причины он излагает в любопытных замечаниях о любви, которые никак нельзя назвать романтичными. Напротив, его оценка этого нежного чувства столь же реалистична, сколь цинична. В сущности, он говорит следующее: недостаток любви заключается в том, что любимый государь, даже самый могущественный, не в силах эту любовь контролировать. Люди переменчивы, говорит Макиавелли, и поэтому они легко разрывают узы любви. К несчастью, страх в этом отношении более надежен – из– за угрозы наказания. К тому же правитель может манипулировать количеством и степенью страха, тогда как любовь и в этом отношении не поддается контролю. Иными словами, Макиавелли рассматривает любовь как качество, желательное для правителя, но ненадежное. Однако, несмотря на свои рекомендации относительно страха, он предупреждает, что правитель должен делать все, чтобы не допустить ненависти к себе.

Каждый из нас специалист

Сегодня, спустя 400 лет после Макиавелли и 2000 лет после Иисуса, современная психологическая наука снова

[8]

подчеркивает значение и ценность любви. Способность любить считается одним из важнейших качеств хорошо приспособленного к жизни индивида. Но мы по-прежнему задаем вопрос: что такое любовь?

В определенном смысле на этот вопрос может ответить каждый: сегодня все специалисты в любви. Каждый из нас в глубине души считает себя хорошим любовником – или что мог бы быть таким, если бы нашелся подходящий партнер и создана нужная атмосфера для любви. Примерно то же самое мы думаем о своей способности водить машину – никто не говорит о себе: «Я вожу хуже, чем средний водитель».

Однако на самом деле никто из нас в себе не уверен. Если внимательно прислушаться к разговорам на эту тему, то обязательно заметишь, что все уверенно судят о других; но как только речь заходит о самом человеке, он становится молчалив, смущен и неуверен.

У всех нас есть сомнения. Мы говорим: «Все знают, что такое любовь» и тут же спрашиваем: «На самом ли деле я влюблен? Любят ли меня? Что такое любовь?»

Хладнокровный взгляд на любовь

Действительно, что такое любовь? Отложив на мгновение – но только на мгновение – наше собственное отношение к любви, бросим бесстрастный взгляд на то, что мы связываем с этим словом.

Обычно любовью называют сильный интерес, который мужчина испытывает к женщине. Но мужчина испытывает сильный интерес также к своему бизнесу, партии в гольф, своему музыкальному центру, телепрограммам, к чтению детективов или собиранию книг по искусству, но все это мы называем по-другому: времяпрепровождением, занятием в свободное время, профессиональным интересом, хобби – как угодно, но не любовью. И однако мы говорим, что человек любитсмотреть телевизор, играть в гольф, зарабатывать деньги.

[9]

Неужели это просто небрежность в использовании языка? Нет. Используя разные слова, например интерес, хобби,мы различаем их, и, конечно, такие различия существуют. Интерес, который человек испытывает к лицу противоположного пола, порождает гораздо более напряженные, более сложные эмоции, чем его же интерес к другим объектам и видам деятельности. Но существует разница и между тем, как мужчина любит одну женщину и как любит других.

С другой стороны, когда мы говорим, что мужчина любит свой гольф, свой музыкальный центр и свою жену, мы подчеркиваем еще что-то во всех этих видах любви. Мы говорим, что, хотя все они отличаются друг от друга, у них есть и нечто общее. Когда мы используем слово «любовь» для обозначения всех этих видов отношений, мы признаем, что у них есть общая особенность.

Давайте установим, что же есть общего во всех видах любви. Назовем это общее для удобства привязанностью. Если мы скажем, что все эти виды любви, хобби, деятельности, интересов выражают привязанность, нам будет легче увидеть общее в любви мужчины к гольфу и в любви к жене.

Привязанность означает, что два объекта каким-то образом прикреплены друг к другу: будут ли это два куска дерева, скрепленные гвоздями или винтами, или два человека, преследующие общие интересы, или индивид и деятельность, с которой он связан каким-то интересом или желанием.

Интерес или желание индивида могут послужить той силой, которая сближает и образует узы привязанности. Но привязанность не обязательно начинается с интереса или желания. Мужчина может начать играть в гольф из желания завязать связи в обществе или продвинуть какую– то деловую сделку; сама игра может его не интересовать. Она ему не нравится, но он продолжает в нее играть по одной из тех причин, которые заставили его ею заняться. С другой стороны, если он играет часто и особенно если проявляет в игре мастерство или чувствует связанный с ней какой-то вызов, его привязанность к игре может усилиться.

[10]

Точно так же мужчина и женщина могут невольно встретиться в офисе, или в отпуске, на конференции и, как часто бывает в кино, вместе пережить много душераздирающих приключений за ночь, за неделю или за несколько месяцев, прежде чем обнаружат, что привязаны друг к другу. Мужчина вдруг понимает, подобно профессору Хиггинсу в «Моей Пре1фасной леди»[1], что «привык к ее лицу», что эта женщина его интересует. У него возникла привязанность.

Эта привязанность может продолжать приносить ему радость, удовлетворение, комфорт, удовольствие, как и при первом ее осознании. Но все может получиться и по-другому. Мы все знаем любовь (некоторые даже испытали ее), которая приносит горе, боль, раздражение – все что угодно, кроме радости, и тем не менее мы остаемся привязанными. Подобно двум кускам дерева, мы остаемся соединенными. Больше того, когда двух человек разрывает развод, они часто идут на это не в искренней попытке улучшить жизнь, не для того чтобы избавиться от источника своего несчастья, а скорее из мстительности. Развод – самый выразительный способ сказать бывшему мужу или бывшей жене: «Я тебя не люблю». Если бы люди были заинтересованы только в разрыве привязанности, развод осуществлялся бы самым спокойным и быстрым способом. Но они затягивают процедуру, спорят из-за условий и часто продолжают сражение и после того, как разведутся по закону. Таким образом, хотя брак прекратился, привязанность на самом деле не была разорвана.

Даже когда два человека сохраняют брак и продолжают любить друг друга, любовь эта не всегда приносит радость. Они страдают от трений, разочарований, потери иллюзий и часто от нестерпимой скуки друг с другом. Человек, который любит свою работу, тоже способен скучать и страдать

[10]

от ее однообразия, однако работу не бросает. Романтический влюбленный на самом пике своей страсти способен испытывать боль, не меньшую, чем счастье, а иногда и большую. Во всех этих случаях привязанность сохраняется независимо от того, приносит она удовольствие или нет.

Таким образом, хладнокровный взгляд на любовь обнаружил некоторые значительные ее аспекты. Все наши разновидности любви, все то, что мы описываем словами «я люблю» по отношению к объекту, к деятельности или к личности, – все это имеет общее – привязанность. Эта привязанность, даже когда мы называем ее любовью, не обязательно дает нам радость и счастье.

Но если она не приносит нам радости, счастья, удовольствия, почему мы остаемся привязанными? Какие же желания удовлетворяет эта привязанность? И удовлетворяет ли желания вообще? Возможно, любовь возникает по другим причинам, из других потребностей и мотиваций? Как мы начинаем любить, как создаем эту самую привязанность?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы снова должны взглянуть на себя как на любящих.

Любовь и любящий

Одна из самых замечательных встреч в Стране чудес произошла у Алисы с Чеширским котом, сидящим на дереве. Она поболтала с ним, и вдруг кот начал исчезать – вначале исчез хвост, потом понемногу исчез и весь кот и осталась только его улыбка. Алиса удивилась: она видела кота без улыбки, но никогда не видела улыбку без кота.

Мы тоже можем выразить сомнение: можно отвечать на вопросы о любви и изучать любовь без любящего. Единственный способ понять любовь – изучать влюбленных и то, как они любят. В отличие от кота в «Алисе в Стране чудес», мы не позволим объекту нашего изучения исчезнуть. Наши усилия понять любовь начинаются с понимания нас самих в качестве любящих.

[12]

Не нужно говорить о том, что в жизни мы испытываем много различных чувств, помимо любви. Все наши переживания, весь наш опыт действуют на нас и на наши отношения с другими людьми. Мы не можем изолировать один набор чувств и переживаний и рассматривать только его. Любовь существует в контексте всей нашей жизни, всего опыта. Иными словами, чем лучше мы понимаем человеческую природу вообще, тем потенциально мы более способны понять любовь.

Таким образом, ответ должен быть у психологов, поскольку их задача – изучение природы человека. Однако две тысячи лет исследований этого объекта не дали ответов на вопросы. Одна из причин в том, что долгие годы психология была лишь отраслью философии и физиологии. Лишь в конце XIX века психология обрела независимость и приняла современную форму. Сегодня мы, конечно, зсе признаем, что человеком, которому психология в наибольшей степени обязана свободой от прежних уз, был Зигмунд Фрейд. Любопытно, что именно Фрейд написал о любви больше, чем любой другой исследователь.

Большинство связывает имя Фрейда не с любовью, а с сексом, но на самом деле Фрейда прежде всего интересовала любовь. Секс он рассматривал лишь как почву, на которой вырастает любовь; главной его темой была любовь.

Фрейд считал, что индивида легче всего понять в терминах истории его любви, что любовная жизни индивида – его лучшая психологическая био1рафия. Фрейд считал также, что любой невроз в той или иной степени связан с нарушениями способности любить.

Когда в самом конце XIX века Фрейд впервые изложил свои идеи относительно природы человека, они произвели на мир самое взрывное впечатление. В то время викторианские ценности были на вершине своего развития. Некоторые полагали, что даже разговоры о любви, даже объективный ее анализ, какой проводил Фрейд, убивают любовь. Любовь должна оставаться священной и не подвластной вопросам и исследованиям. Особенно отвратительными показались утверждения Фрейда, что во всех наших мотивациях

[13]

отчетливо присутствует секс. Хуже всего было то, что он приписывал сексуальные чувства невинным маленьким детям и даже младенцам. И какой смысл объяснять людям, что большая часть того, что они говорят и делают, значительная часть их повседневного поведения исходит от чувств, которые они сами не осознают, от опыта, который они не помнят, от какой-то части сознания, о наличии которой они и не подозревают? Если мы считаем человека животным, то не может ли он быть хотя бы разумным животным?

Не только неосведомленные непрофессионалы, но и многие врачи и ученые были шокированы тем, что природа человеческого существа, в том числе их самих, раскрывалась подобным образом. Прошло несколько десятков лет, совсем немного по сравнению со всей историей науки, и эти идеи, которые вначале считались нелепыми, сегодня общепризнаны.

С таким же предубеждением люди отнеслись к автомобилю, который появился приблизительно в то же время. Нам по-прежнему не все нравится в автомобилях: они уносят человеческие жизни, они ежедневно отнимают много долларов, сидеть в дорожных пробках очень неприятно; но автомобиль с нами. Очень многое в работах Зигмунда Фрейда по-прежнему вызывает споры и несогласия, но его общий взгляд на человека считается общепринятым. Сегодня не нужно быть «ортодоксом», не нужно называть себя «фрейдистом», как не называю себя и я, чтобы поддержать описание природы человека, развитое Фрейдом. Он не только углубил наше понимание самих себя, но он придал значение терапевтическим усилиям клинической психологии и психиатрии, и они, несомненно, достигли значительных результатов и помогли миллионам, страдавшим от психических нарушений. До Фрейда такие психические заболевания, по существу, не лечились.

[14]

Разумное ли существо человек?

Во времена Фрейда преобладало мнение, что все поступки человека мотивируются разумом. Люди считали себя разумными существами, которые стремятся к приятному и хорошему и избегают боли и зла, как диктует их рациональное, разумное сознание. Акцент на разумности и рациональности мы находим во всех социальных учениях до того момента, как в конце XIX века Фрейд высказал свои революционные предположения. Считалось, что человеку может недоставать образования, ума, что его способность мыслить может быть несовершенной, но рациональная основа всех его действий сомнению не подвергалась.

Фрейд сам начинал с веры в рациональность человека. Вначале психология его не интересовала, ранние годы своей карьеры он посвятил медицинским исследованиям в области анатомических изысканий. Фрейду нравилась работа в лаборатории, он провел исследования, которые привели к открытию анестезирующих свойств кокаина. Он также описал некоторые случаи детской невропатологии, его описания до сих пор можно встретить в современной медицинской литературе.

Можно считать большой удачей, что он выиграл право на научную поездку во Францию, где смог учиться у двух выдающихся французских медиков и психиатров Шарко и Бернхайма. Шарко тогда возглавлял клинику в знаменитой парижской больнице «Сальпетриер», где его лечение пациентов гипнозом привлекло всемирное внимание.

На сто лет раньше немецкий врач Франц Антон Месмер применил гипноз во Франции. Он назвал свое открытие «животным магнетизмом», другие называли его «месмеризмом». Он пользовался огромным успехом у широкой публики, но Французская медицинская академия осудила его за театральность в использовании техники гипноза, и он уехал в Швейцарию, где умер в безвестности в 1815 году. Великий Шарко возродил его метод и использовал для лечения пациентов, страдающих истерией.

[15]

Модная болезнь

В конце XIX века истерия была широко распространенным заболеванием, которое ставило врачей в тупик. Как есть мода в одежде, так же есть и мода на болезни. С 1885 года и вплоть до первой мировой войны мир захватила волна симптомов истерии, что-то вроде того, что сегодня мы называем психосоматическими симптомами, только современные психосоматические симптомы не проявляются так драматично. Психологические нарушения, которые вызывают физиологические симптомы и проявляются в них, например, в головной боли, учащенном сердцебиении, язвах, колитах, сегодня называются психосоматическими. В те дни типичными «психосоматическими» симптомами были различные виды паралича или утрата способности органов функционировать. Рука, нога или обе ноги сразу становились вялыми и слабыми, или конечность испытывала то, что мы называем спастическим параличом, то есть онемением мышц. Поскольку диагностическая техника в то время была сравнительно ограничена, врачи предполагали, что у этих симптомов существует какая-то физическая причина, какое-то патологическое состояние самой нервной системы. Применялись масса– жи, ванны, различные другие физические методы лечения, но все без результата. Подход Шарко был совершенно иным.

Шарко вводил таких пациентов в гипноз, то есть, по существу, в состояние высокой внушаемости. В этом напоминающем сон трансе пациент может слышать, отвечать и исполнять приказы. Шарко приказывал пациенту шевельнуть парализованной рукой, встать с инвалидного кресла и идти на парализованных ногах. В состоянии гипноза пациент повиновался, казалось, его больные конечности совсем не парализованы. Некоторым из пациентов Шарко мог внушить, что, проснувшись, они смогут владеть рукой или ходить. И когда выводил из их гипнотического состояния, они действительно могли это делать.

Все это было весьма драматично. К тому же медицинские демонстрации Шарко совершались в больших анатомических театрах, при большом стечении заинтересован

[16]

ных зрителей: студентов, врачей и профессоров со всей Европы. Театральная обстановка на самом деле частично объясняла успех Шарко, потому что подобная обстановка усиливает действие гипноза.

Конечно, подвиги Шарко не были подлинным излечением; они оказывались, к разочарованию, временными. Раньше или позже его пациенты возвращались с прежними или новыми нарушениями, так что лечение гипнозом необходимо было периодически повторять. Но демонстрации производили поразительное впечатление и к тому же убедительно доказывали, что в большинстве случаев никаких органических нарушений нет. Если бы физическое повреждение мышц или нервов существовало, то пациент не смог бы даже под гипнозом нормально использовать парализованные конечности.

На Фрейда работа Шарко произвела особенно сильное впечатление, потому что в своем обучении он придерживался другой крайности. Раньше он отрицал все, что отступает от строго органической интерпретации подобных «истерических симптомов». Но теперь собственными глазами он видел, какие драматичные результаты вызывает что-то, совсем не похожее на обычное физическое лечение.

«Я должен был это сделать!»

Из клиники Шарко Фрейд направился в Нанси. Здесь, в другой области Франции, Бернхайм вел аналогичную работу, но гораздо менее драматично. У Бернхайма была скорее не клиника, а исследовательская лаборатория, потому что его целью было не демонстрировать гипноз, а изучать его. Он разработал несколько простых экспериментов, которые скромно именовал экспериментами серии «А» и экспериментами серии «Б». Например, он вводил пациента в гипноз и говорил: «Сейчас я вас разбужу, и вы через две минуты после того как проснетесь, пройдете по комнате, возьмете со стойки зонтик и раскроете его».

Примерно через две минуты пациент выходил из транса, подходил к стойке, брал зонтик и раскрывал его. Это был

[17]

эксперимент «А»; говоря на современном языке, он демонстрировал факт постгипнотического внушения.

Тогда Бернхайм приступал к эксперименту «Б»: он начинал расспрашивать пациента. Он спрашивал: «Почему вы это сделали?» Пациент неизменно предлагал такие объяснения: «Хотел посмотреть, работает ли он», или «Мне казалось, что пойдет дождь», или давал любой другой ответ, казавшийся в тот момент разумным и естественным.

Но профессор не принимал эти ответы. Он настаивал: «Нет, это неправда. Почему вы раскрыли зонтик?» Со временем пациент сдавался и признавал: «Не знаю, почему... у меня было просто какое-то чувство... я должен был это сделать». Если Бернхайм продолжал настойчиво спрашивать: «Почему вы это сделали? Почему? Почему?», пациент неожиданно понимал. Истинный ответ приходил к нему словно ниоткуда, и он отвечал: «Вы мне велели».

Фрейд снова и снова наблюдал за этими демонстрациями. На обратном пути в Вену он напряженно размышлял над тем, что видел. У него была гениальная способность видеть «мир в песчинке». Он заметил грандиозные возможности этого исследования, которые ускользнули от внимания Бернхайма. Фрейд больше никогда не возвращался к клинической неврологии. В его последующих трудах ни разу не упоминается нервная клетка. С этого момента все его мысли были заняты психологией и привели к тем оригинальным идеям и открытиям, которые мы связываем с именем Зигмунда Фрейда.

Фрейд продолжает поиск

Прежде всего Фрейд занялся возможностями подсознательной мотивации. Он сказал себе: если Бернхайм помещает идею в сознание индивида и индивид действует в соответствии с этой идеей, но не осознает ее, откуда в таком случае мы знаем, сколько раз на протяжении дня совершаем действия, причины которых кажутся нам известными,

[18]

но которых мы на самом деле не знаем? Ведь мы можем, полагал Фрейд, очень многое делать точно так же.

Все мы знаем, что если задать человеку вопрос: «Почему ты это делаешь?», он даст хороший и разумный ответ. Но, как мы знаем благодаря Фрейду, очень часто мы предлагаем в качестве причины рационализацию или оправдание.

Когда человек объясняет, почему голосует за демократов или за республиканцев, почему переезжает в деревню или в большой город, почему женится, разводится, меняет работу или бросает учиться, почему он никогда не ест устрицы или не носит зеленый галстук, высказанные им причины обычно бывают разумны и часто убедительны.

Но эти «хорошие» ответы поразительно похожи на те, что получал Бернхайм, когда спрашивал у подопытных, почему они раскрыли зонтик. Это были прекрасные, убедительные ответы; когда человек говорит, что раскрыл зонтик, чтобы проверить, работает ли он, его ответ звучит рационально, разумно, словно у этого человека научный склад ума.

Ответы, которые мы даем, подобно ответам загипнотизированных, отражают нашу веру в разум и рациональность. Но, как и у пациентов Бернхайма, наши ответы совсем не обязательно истинны. Правда обнаруживается, когда у пациента заканчиваются рациональные ответы и он просто говорит: «Я должен был это сделать».

Иными словами, мы совсем не те высоко рациональные существа, какими себе представляемся. Мы верим, что сознательно взвешиваем все за и против до того, как делаем выбор, но Фрейд понял, что чаще оправдания мы подыскиваем впоследствии. Первоначальная идея может быть совсем не так хороша для индивида; однако она вынуждает его сделать что-то, и он подыскивает для нее правдоподобные и разумные оправдания.

Наш выбор определяется гораздо больше императивом, нем мыслью.Он исходит из изменчивого и противоречивого внутреннего центра, определяющего наше «я». Согласно Фрейду, мы используем способности своего разума, чтобы выбор выглядел приемлемым для нас и для всего мира.

[19]

Конечно, любовь тоже связана с выбором, и вскоре мы увидим, что гораздо лучше поймем любовь, если признаем, что наш выбор совсем не обязательно основан на разуме. На самом деле человек не разумное животное, и мы все лучше и лучше понимаем его поведение по мере того, как погружаемся ниже уровня сознательных, «хороших» ответов.

Фрейд продолжал и дальше развивать мысли в этом направлении. Он подумал: если мы будем продолжать настойчиво расспрашивать пациентов, почему они совершают определенные поступки и не могут совершить другие, мы сможем добраться до истины. Если уйдем в своих вопросах достаточно глубоко, сможем даже помочь пациенту обнаружить, кто поместил идею ему в голову и как она первоначально возникла.

Вскоре после возвращения в Вену у Фрейда произошла еще одна счастливая встреча. В Вене другой известный врач, гораздо старше Фрейда, доктор Джозеф Брейер использовал гипноз для лечения больных истерией. В отличие от Шарко, он не внушал пациенту, что тот проснется исцеленным. Вместо этого доктор Брейер использовал гипнотический транс, чтобы получить от пациентов ответы на свои вопросы, или позволял пациентам говорить в целом о своей жизни. Он обнаружил, что под гипнозом люди говорят гораздо свободней – и о том, о чем он их расспрашивал, и обо всем, что выберут сами. Он заметил, что при этом пациенты испытывают облегчение и это оказывает на них благотворное воздействие; вскоре такое воздействие было названо «психокатарсисом». Пациенты снова и снова обнаруживали, что многие переживания и мысли, которые они считали частью забытого, мертвого прошлого, оживали под действием гипноза и действовали на них так же, как и раньше.

Пациенты, снедаемые любовью

Подход доктора Брейера оказался именно таким, какой хотел опробовать Фрейд. Ему хотелось применить вновь разработанную технику гипноза к исследованию идей и

[20]

воспоминаний, которые находятся у людей ниже уровня сознания. В отличие от французских меди ков-психологов, которые под гипнозом в терапевтических и экспериментальных целях внушали пациентам мысли, Фрейд хотел использовать гипноз, чтобы обнаружить, какие мысли уже находятсяв неясных глубинах сознания пациента – мысли и идеи, которые могли заставить пациента вести себя симптоматически, не осознавая эти глубокие внутренние причины. Иными словами, пользуясь знакомым нам современным языком, Фрейд хотел исследовать подсознание, чтобы определить наши основные мотивации. И к своему изумлению, занявшись изучением подсознания, он обнаружил, что изучает любовь.

Фрейд подвел итог изучению ранних случаев, которые привели его к изучению любви, в своей первой книге, написанной в соавторстве с Брейером. По мере того как он готовил истории болезней (и свои, и Брейера) к публикации, ему становилось ясно, что все пациенты, страдающие истерией, без единого исключения томились по любви. Это не было любовное томление в весеннем или романтическом смысле, но гораздо более глубокое и трудноуловимое чувство. Пациенты болели, потому что не были способны к любви, точнее, они болели, потому что не могли испытать любовь снова.Каждый из них не сумел сохранить какую-то прежнюю привязанность. Эта неудача, разумеется, была психологической; пациенты так и не обрели свободу от ранней привязанности. Боль, которую они испытывали во время своего психологического вовлечения, сохранилась и проявлялась в виде симптомов.