Текст книги "С любовью, верой и отвагой"
Автор книги: Алла Бегунова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
«Вот это баба! – подумал он, доставая платок и вытирая пот со лба. – Как же бедный Чернов с ней справлялся? Бил, наверное. Но хороша. Экая страсть в глазах. Или, говорит, я закричу... Ладно, на сегодня хватит. В лейб-эскадрон пойду завтра...»
Длинная и холодная осенняя ночь опустилась на Полоцк. Такой окаянной ночи в её жизни ещё не было. Завернувшись в шинель, Надежда лежала на крестьянской лавке, подложив под голову кулак, размышляла над своим нынешним положением, искала выход из него и не находила.
Зачем же, зачем отправила она из Гродно письмо домой, спрашивала себя Надежда, как суровый прокурор, и отвечала, оправдываясь: хотела остаться послушной дочерью для отца своего, хотела узнать о сыне, хотела не сгинуть на войне безвестно. Но тем самым нарушила свой принцип: «Все или ничего», потому что нельзя быть хорошей дочерью, убежав тайком из дома, нельзя оставаться добродетельной матерью, бросив ребёнка, нельзя стать настоящим солдатом, всегда думая о смерти.
В наказание за эти грехи и прислан к ней молодой хлюст из штабных шаркунов, который загодя подозревает её Бог знает в чём. А там, в Санкт-Петербурге, ему подобные зададут ей немало дурацких вопросов, выясняя причины её поступка. Надежде слышались их въедливые голоса: «Ваше деяние – протест? Или вызов обществу? Или, может быть, проклятие женскому полу?» Какая несусветная чушь!
Она даже вскочила с лавки и зашагала, стиснув кулаки, по крестьянской «дорожке», сплетённой из цветных тряпок. В полутьме комнаты, еле освещённой лампадкой под иконой, Надежда споткнулась о колченогую табуретку и ударом ноги отбросила её к стене.
Кто решит её судьбу? Государь? Тогда, в Тильзите на смотру, он показался ей прекрасным, как ангел небесный.
Но увидит ли она его? Скорее всего, ей суждено путешествовать в лабиринтах канцелярий, встречая ординарцев, адъютантов, чиновников по особым поручениям, столоначальников и прочий штатский тыловой сброд...
На улице светало. Надежда достала золотые карманные часы, подаренные ей младшим братом Василием, щёлкнула крышкой. Был восьмой час утра.
– Однако надо же на что-то решиться... – сказала Надежда вслух и подошла к иконе. Опустившись перед ней на колени, она перекрестилась и зашептала молитву: «К Тебе, Владыко Человеколюбец... и за дела Твои принимаюсь... помоги мне во всякое время... спаси меня и введи в Царствие Твоё вечное... на Тебя вся надежда моя... Аминь!»
Открыть створки маленького окошка было нетрудно. Они поддались со второго удара. Придвинув табуретку к стене, она встала на неё и выглянула наружу. Здесь к дому примыкал сад, окружённый невысоким забором. Вдруг на окно легла тень, и фигура в серой шинели загородила весь вид. Это подошёл Мефодий Колыванов с кувшином молока в руке. Он сдёрнул с головы фуражную шапку и смиренно поздоровался:
– Доброе утро, барыня.
Глядя из окна на его круглую физиономию, плутовскую и печальную одновременно, она не удержалась от улыбки:
– Ты что городишь, служивый? Не видишь, я – унтер-офицер.
Он сокрушённо вздохнул:
– Покоритесь, барыня. Не женское дело на конях скакать.
– А мне нравится.
– Всё равно – не надо.
– Почему, Колыванов?
– Да ведь начальство сейчас же затеет по вашему примеру девок рекрутами в полки брать. Что ж тогда будет на деревне? Кто станет детей рожать? Крестьянин-то детьми богатеет...
Колыванов смотрел на неё серьёзно и ждал ответа.
Она пожала плечами:
– Кто будет рожать, не знаю.
– Вот видите, – покачал головой денщик. – А сами хотите в армии служить. Езжайте лучше к мужу.
– Не поеду, служивый. Хоть ты меня убей.
– Сильно опостылел, значит?
– Очень сильно.
Мефодий с сочувствием взглянул на Надежду. Верный своей привычке подслушивать у дверей барского кабинета, он знал в общих чертах дело Дуровой-Черновой. В дознании Нейдгардта всё было против неё, но молодая женщина не казалась Колыванову ни распутной, ни дерзкой.
– Плохо дело, – помолчав, сказал он. – Их благородие господин поручик хотят вас из полка выкинуть и с утра в лейб-эскадрон ушли об вашем поведении спрашивать...
– Ну и пусть. Мои однополчане про меня дурного не скажут.
– Тогда ждите его. А я могу вам молочка принесть.
– Неси.
– Но не прыгайте в окошко, барыня. От судьбы-то не уйдёшь.
Она усмехнулась:
– Не буду. Слово унтер-офицера...
Нейдгардт вернулся к обеду злой, как сто чертей. Он долго ругал Мефодия за чёрствый хлеб, за остывшие щи, за плохо вымытую посуду. Лишь стакан вина успокоил нервы адъютанта, и он сел писать рапорт. Трудная задача стояла перед ним. Не мог же он, в самом деле, излить на бумагу всё, что накипело у него на душе, и начать, предположим, так: «Ваше высокопревосходительство! Либо я сошёл с ума, либо в Польском конном полку служит компания совершеннейших идиотов, которые в течение восьми месяцев так и не уяснили себе, что рядом с ними находится существо противоположного пола...»
Поэтому он, скрипя зубами и ругаясь, выводил пером вполне нейтральные строчки:
«Опрос нижних чинов, проведённый мною в лейб-эскадроне и в эскадроне г. ротмистра Казимирского, показал, что оные ничего особенного за «товарищем» Соколовым не замечали и тем более не догадывались, что он – женщина. Гг. офицеры Казимирский и Галиоф выхваляли усердие Соколова к службе, храбрость в бою и любовь к кавалерийским упражнениям...»
Это поручик написал вместо того, чтоб дать должную оценку умственным способностям офицеров, которые все утро издевались над ним, делая вид, что не понимают его намёков на истинные занятия «Соколова» в полку. А унтер-офицеры? Больших кретинов, чем Батовский и Гачевский, он в жизни своей не встречал. Они всерьёз рассказывали ему, как «Соколов» любит упражнения с пикой и поездки с конским составом четвёртого взвода на водопой, а его привязанность к строевой лошади по кличке Алкид находится выше всяческих похвал.
Больше всего гадостей Нейдгардт хотел написать о ротмистре Казимирском, который принял Дурову-Чернову в полк и один заварил всю кашу. Будь он повнимательней и поумнее, эта авантюристка не надела бы коннопольского мундира и не попала бы на театр военных действий, где сумела всё-таки отличиться.
Дважды Александр Иванович приступал к этому абзацу, но, кроме грубых и злых слов, ничего не мог придумать. В конце концов он отказался от своего плана и ничего не написал о Казимирском. Рапорт получился коротким и убедительным. Конечно, не такую бумагу он мечтал отправить в Санкт-Петербург. Не было в ней «изюминки», особого поворота, где виден бы стал сам дознаватель, его кристальная честность, непреклонность к нарушителям и стремление открыть истину во что бы то ни стало. Обыкновенное вышло дело, а могло бы быть... ого-го!
Через два дня они уже ехали в Витебск на перекладных. На станциях, при смене лошадей, Нейдгардт не разрешал Надежде заходить в дом, где сам пил кофе или чай. Он держался крайне неприязненно и давал ей понять, что, в отличие от Польского полка, где все её прикрывали, в штабе армии с ней поступят по всей строгости закона. Но и в этом предположения поручика почему-то не оправдались.
Генерал от инфантерии граф Буксгевден сначала прочитал письмо генерал-майора Каховского и формулярный список «товарища» Соколова, которые находились в пакете, запечатанном сургучом, а потом – рапорт своего адъютанта. Остальное Нейдгардт рассказал ему при личной встрече с глазу на глаз. Но граф холодно ответил, что Александр Иванович превысил здесь свои полномочия и так поступать с Дуровой-Черновой не следовало.
Сам главнокомандующий на аудиенции с унтер-офицером Соколовым был ласков и любезен. Он как бы извинился за действия своего офицера, хотя Надежда на расспросы отвечала уклончиво. Ей не хотелось выступать ни в роли жалобщицы, ни в роли доносчицы.
Но граф Буксгевден, похоже, не нуждался в точных ответах. Он только наблюдал за этой молодой женщиной, совершившей солдатский подвиг, и сравнивал её с теми предшественницами, которые раньше вышли из укромных углов семейной жизни на арену жизни общественной, государственной и которых он знал сам.
Злые языки утверждали, что граф Буксгевден сделал карьеру благодаря удачной женитьбе. Женат он был на Наталье Алексеевой, побочной дочери князя Григория Григорьевича Орлова и Екатерины II. Конечно, он бывал при дворе великой государыни, своей тёщи, и много раз встречался с её соратницей княгиней Воронцовой-Дашковой. Теперь что-то знакомое чудилось ему в скромном облике унтер-офицера Соколова, в его сдержанности и гордом молчании.
«Дело тут не в обстоятельствах, – думал Буксгевден. – Дело в характере. Характер и воля – вот главное...»
– Не пугайтесь, друг мой, – сказал главнокомандующий Надежде, – но я должен отправить вас в Санкт-Петербург.
Она подняла на него печальные глаза:
– Его величество отошлёт меня домой, я знаю.
– Разве вы не желаете этого?
– Нет. Я бы хотела продолжать службу в армии и стать офицером.
– Тогда просите государя. В награду вашей храбрости он не откажет вам ни в чём.
– Ваше сиятельство, вы уверены, что я увижу государя?
– При таких документах – да. – Генерал кивнул на письмо Каховского. – Император примет вас обязательно.
– Он не станет слушать меня, – вздохнула Надежда.
– Напротив. Я знаю Александра Павловича с детства. У него возвышенная душа. Он – романтик и любит все необычайное. Ему может понравиться ваша история...
– Но что я должна сказать?
– Правду. – Граф посмотрел на неё внимательно. – Будьте искренни и откровенны до конца.
– Вы думаете, это поможет?
– Друг мой, всё будет зависеть только от вас. Я же со своей стороны написал в рапорте, что вы отлично воевали и достойны первого офицерского чина...
Он протянул ей один из листов, и она прочитала: «Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что отличное поведение его, Соколова, и ревностное прохождение своей должности с самого вступления его в службу приобрели ему от всех, как начальников, так и сотоварищей его, полную привязанность и внимание. Сам шеф полка Генерал-Майор Каховский, похваляя таковое его служение, усердие и расторопность, с какими выполнял он всегда все препорученности, во многих бывших с французскими войсками сражениях, убедительно просит оставить его в полку, как такового унтер-офицера, который совершенную подаёт надежду быть со временем весьма хорошим офицером...»[31]31
РГВИА, ф. 26, on. 1/152, д. 364, л. 529. «Рапорт генерала от инфантерии графа Буксгевдена Его Императорскому Величеству от 13 ноября 1807 г.».
[Закрыть]
В середине ноября 1807 года Надежда в сопровождении флигель-адъютанта императора капитана лейб-гвардии Семёновского полка Засса отправилась из Витебска в Санкт-Петербург. Выполняя приказ графа Буксгевдена, они сначала заехали в Полоцк за амуничными и оружейными вещами унтер-офицера Соколова, которые по небрежности поручика Нейдгардта были оставлены в тот раз в Польском конном полку.
8. В ПЕТЕРБУРГЕ
Участь моя решилась! Я была у Государя!
Видела Его! Говорила с Ним! Сердце моё
слишком полно и так неизъяснимо счастливо,
что я не могу найти выражений для описания
чувств моих. Великость счастья моего
изумляет меня!
Н. Дурова. Кавалерист-девица.Происшествие в России. Ч. I
Утренний туман рассеивался, и громада памятника выступала перед ней все отчётливее. Надежда смотрела на царя Петра, замирая от восторга. Чёрный профиль его был грозен, рука тянулась вверх, лошадь тяжело топтала змея, распростёршегося на гранитной глыбе.
Надежда медленно пошла к Неве. Она впервые попала в столицу, и все ей здесь нравилось. Рано утром, позавтракав вместе с Зассом, в доме которого она жила, Надежда надевала шинель и отправлялась бродить по городу. За две недели она исходила вдоль и поперёк Невский проспект, набережные рек Мойки и Фонтанки, добралась до Васильевского острова. Но все свои путешествия неизменно начинала с Сенатской площади, от памятника Петру.
Он притягивал её к себе точно магнит. В один из ясных декабрьских дней она долго рассматривала его лицо под царственным венком из лавровых листьев. Каков он был, разрушитель сонного Московитского царства, ветхозаветных обычаев и диких, полуазиатских нравов? И что сказал бы ей, надень она просторный кафтан петровского солдата? Может быть, рассердился бы и в землю приказал зарыть по грудь, как поступали до него на Руси с беглыми жёнами...
В два часа дня у Зассов обедали, и ей в это время следовало возвращаться. Капитан садился за стол вместе со своей гостьей и вежливо расспрашивал её о том, где она побывала сегодня и что видела. Так же, за обедом, он сообщил ей, что нынче государь даст ей аудиенцию. Надежда давно ждала этого, но в первые минуты сильно испугалась.
А дальше все закрутилось быстро, как на карусели: экипаж Засса, подъезд Зимнего дворца, роскошные царские покои, часовые с ружьями в переходах, пажи, генералы, флигель-адъютанты в мундирах разных полков, князь Волконский, открывающий перед ней тяжёлые двери в кабинет, её последние шаги по наборному паркету, и вдруг – остановка, боль в сердце, онемение во всём теле. Перед ней – Александр Благословенный!
Как он был строен и высок, как красив в тёмно-зелёном мундире с голубым воротником лейб-гвардии Семёновского полка! Светлые волосы слегка напудрены, прекрасные голубые глаза сияют, губы складываются в улыбку.
– Я слышал, что вы – не мужчина. Правда ли это? – донёсся до неё ласковый голос.
– Правда, ваше величество, – еле слышно ответила она, и время для неё как будто возобновило свой бег.
Император, видя, что Надежда никак не может прийти в себя, взял её за руку и повёл к большому овальному столу посреди кабинета. Там она увидела все свои бумаги, привезённые Зассом из Витебска. Александр Павлович показал рукой на листы, исписанные разными почерками:
– Здесь все о ваших деяниях в 1807 году. Но я желаю знать, что было с вами ранее. Кто ваш отец, мать, муж?
Она, помедлив самую малость, взяла себя в руки и коротко, но внятно рассказала историю своей семьи, замужества, побега из дома, путешествия на Дон и оттуда в Гродно, вербовки в Конно-Польский полк. Она назвала всех, кроме урядника Дьяконова из Донского полка майора Балабина 2-го.
– Значит, у вас есть шестилетний сын?
– Да, ваше величество.
– В формулярном списке из полка указан ваш возраст – семнадцать лет. Одно с другим как-то не сходится...
– Мне пришлось скрыть свой настоящий возраст.
– А не много ли всего вы скрыли? Имя, возраст, пол, семейное положение... И ради чего?
Так прозвучал самый главный, ключевой, вопрос. Надежда ждала его. Она много думала над своим ответом и решила, что он должен быть простым, коротким, адресованным сердцу, а не уму её августейшего собеседника.
– Ах, ваше величество, – вздохнула она. – Это был жест отчаяния...
– Отчаяния? – удивился государь.
– Да. Разводы в наших краях не приняты. Муж требовал, чтобы я вернулась к нему. Он прислал письмо и грозил, что силой увезёт меня с Ванечкой из отцовского дома и мы уедем далеко в Сибирь, где он выхлопотал себе место...
– А что ваши родители? – спросил император, заинтригованный этим рассказом.
– Матушка не хотела мне помочь, отец колебался. Вот тогда я и решилась.
– Решение весьма неожиданное.
– И я так подумала, ваше величество. Никому в голову не придёт искать женщину в строю воинов. Никто не догадается, что под солдатским мундиром бьётся трепетное сердце гонимой жены и одинокой матери!
– Это верно, – согласился Александр I, и голубые глаза его на миг затуманились: он пожалел несчастную Дурову-Чернову.
– К тому же, – продолжала Надежда, – у нас много говорили о войне с французами. Все обсуждали битву при Аустерлице, и я...
– Эта баталия вызвала в обществе самые нелепые толки! – тотчас перебил её государь, забыв о сути их разговора. – Никто в России не понимает, что произошло под Аустерлицем. А я говорил и буду говорить, что борьба с империей Наполеона не кончена. Она потребует от нас неимоверных усилий. Тильзитский мир – не более чем передышка... Впрочем, вы воевали в Пруссии и знаете, какова французская армия...
– Да, ваше величество. И если женщине идти в армию, – то в годы суровых испытаний для Отечества, в годы небывалых доныне войн!
Она замолчала, глядя на императора. Он ходил перед ней по кабинету во власти каких-то своих дум, по привычке сплетая и снова разводя длинные пальцы белых холёных рук. Затем Александр Павлович остановился перед Надеждой.
– Вы дали первый пример в России. Ваше имя будет занесено на скрижали истории. Женщина – в армии, с оружием в руках, на поле жестоких битв! Я был безмерно удивлён. Некоторые говорили мне, что вами движут низменные страсти. Я велел произвесть дознание в полку, и все отзывы оказались в вашу пользу. Вы с честью носили звание российского солдата. Я желаю вас наградить...
Государь подошёл к столу, где лежали её бумаги, взял маленькую коробочку, оклеенную бархатом, достал из неё золотой перстень с бриллиантом и надел на палец Надежде.
– Вот эта награда. Ещё вы получите мой собственноручный рескрипт с описанием ваших подвигов. Я также напишу письмо вашему отцу. Вы вернётесь домой с почестями...
Эти слова прозвучали для Надежды как гром с ясного неба. Минуту назад ей казалось, что она уже победила, и вдруг такой необъяснимый поворот.
– Домой?! – воскликнула она в ужасе. – О нет, ваше величество, не отправляйте меня домой!
– Почему, мой маленький солдат? – удивился государь. – Ваши тяжкие труды воинские окон...
Не дав ему договорить, Надежда бросилась перед Александром Павловичем на колени, схватила его руку своими холодеющими пальцами и заплакала:
– Не отправляйте меня в Сарапул! Прошу! Умоляю вас, ваше величество...
– Да что случилось с вами? О чём вы плачете? – Он наклонился к ней участливо.
Надежда не могла больше вымолвить ни слова. По щекам у неё бежали слёзы, губы дрожали. Государь силой поднял её с колен, дал свой носовой платок с вышитой в углу маленькой короной.
– Ну, отвечайте мне!
– Ваше величество, – всхлипывая, она посмотрела на Александра Павловича по-собачьи преданными глазами, – позвольте мне остаться...
– Где остаться?
– В армии.
– Вам?! В армии?! Что за фантазия! Нет, это совершенно невозможно! – Он отступил от Надежды на несколько шагов и пожал плечами, недоумевая, как такое могло прийти ей в голову. – Одно дело – поход. Короткая кампания, как в Пруссии, пусть даже неудачная. Но постоянная служба – это совсем другое. Не представляю, как вы сможете быть в полку...
– Но я была в полку, ваше величество. – Надежда вытерла щёки его платком. – Целых восемь месяцев. И все мои начальники написали вам, что я достойно носила мундир.
– То была война. Там некогда присматриваться друг к другу. В мирной службе все иначе. Вас разоблачат...
– Но почему?
– Потому что... – Александр Павлович взглянул на неё и запнулся.
– Разве я плохо выгляжу в форменной одежде, ваше величество? – спросила она.
Он ничего не успел ответить, как Надежда положила свою ладонь на воротник мундира. Глядя на императора, она повела очень медленно руку вниз: по белой перевязи, по малиновым лацканам на груди, по широкому кушаку, лежащему на талии, по тёмно-синим парадным панталонам, толстая и ворсистая ткань которых скрывала крутой изгиб женских бёдер.
Александр Павлович, невольно следивший за этим движением, покраснел, как обычно краснеют блондины, – мгновенно и до корней волос.
– Мундир сидит на вас прекрасно! Мне это сразу понравилось. Но есть же разные другие... обстоятельства.
– Поверьте, ваше величество, каждая женщина примеряется к ним по-своему, и мне не будет трудно. Я проверила это в Польском полку.
Столь откровенные объяснения снова привели государя в замешательство, и Надежда, воспользовавшись этим, перешла в наступление:
– Позвольте мне остаться!
– Нет, это невозможно, – повторил он, но уже без прежней уверенности в голосе. – Но главное... Главное, почему вы спорите со своим монархом?
– Я не смею спорить с вами... – Она подумала, сняла с пальца перстень и положила его на стол. – Я лишь хочу просить другую награду.
– Другую?!
– Да. Чин офицера.
Она повернулась к нему лицом, щёлкнула каблуками и вытянулась по стойке «смирно»: плечи назад, корпус несколько вперёд, колени вместе, носки врозь, ладони по боковым швам панталон, подбородок в прямом углу с воротником, лицо каменно-безразличное, взгляд устремлён вдаль. Государь обошёл вокруг Надежды, осматривая её солдатскую «позитуру», и покачал годовой:
– Отменное упрямство. Это у вас фамильное или приобретённое на службе в моей армии?
Она молчала, всё так же глядя вдаль.
Александр Павлович, который в свои тридцать лет имел немалый опыт в разыгрывании всевозможных дипломатических и придворных комбинаций, подумал, что эта молодая женщина первый раунд переговоров с ним отнюдь не проиграла и он действительно не знает, что ему теперь делать.
Искренность её не вызывала сомнений, рвение к службе было очевидным, храбрость требовала воздаяния. Что-то особое, конечно, крылось за её категорическим отказом возвращаться домой, но ведь она рассказала ему – что. Если касаться этой жестокой семейной коллизии, то в споре между мужем и женой он склонен был поверить жене, стоявшей перед ним навытяжку в солдатском мундире, а не мужу – какому-то там чиновнику 14-го класса Чернову. Черновых у него в России много. А такая женщина, кажется, одна...
Император, заложив руки за спину, ушёл к окну, там отодвинул штору и долго смотрел на площадь перед Зимним, где мела позёмка. Он несколько раз оглянулся на Надежду. Она стояла как изваяние. Быстрыми шагами Александр I вернулся к столу и бросил ей:
– Вы хорошо обдумали своё решение?
– Так точно, ваше величество!
– Тогда слушайте. Я произведу вас в офицеры...
Она сделала движение к нему. Он остановил её жестом и продолжал:
– ...но после того, как вы примете на себя выполнение условий договора...
– Договора? – удивилась она.
– Да, мне нужен договор. Его условия трудны. Они, можно сказать, суровы, ибо затрагивают всю вашу дальнейшую жизнь. Но ничего другого я предложить вам не могу. Или вы принимаете их, или...
– Я готова... – она помедлила, – их рассмотреть, ваше величество.
Государь в витиеватых выражениях, отточенных большой дипломатической практикой, изложил ей своё видение этой ситуации. Надежде запали в голову лишь некоторые фразы: «суд общества», «быть не такой, как все», «бремя страстей», «натура человеческая», «ответственность за собственный выбор».
Договор же был прост.
Первое. Она получит то имя и фамилию, которые он для неё изберёт, и открывать своё инкогнито не должна никому. Второе. С того часа и до конца дней своих она будет носить мужскую одежду, говорить о себе в мужском роде. Третье. Она забудет о своём муже и семье. Четвёртое. Став офицером, она также должна забыть, что принадлежит к прекрасному полу: никаких романов, флиртов и кокетства. Пятое. Став офицером, она, с другой стороны, должна не забывать, что принадлежит к прекрасному полу, контролировать своё поведение и не допускать, чтобы кто-нибудь проник в её тайну. Шестое. Она должна стать хорошим строевым офицером. Седьмое. Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах она не должна рассказывать об этом договоре.
Он ещё раз перечислил ей все пункты, произнося слова медленно и паузами выделяя знаки препинания.
– Вы запомнили?
– Да. Я могу подумать или же должна дать ответ сию минуту?
– Конечно, вы можете подумать. Я вовсе не вероломен и жесток, хотя обо мне рассказывают всякое. Я даю вам на размышление десять дней. Жить вы по-прежнему будете у Засса...
Император наклонил голову, давая понять, что аудиенция закончена. Она чётко повернулась кругом и двинулась к дверям, придерживая левой рукой свою саблю. Двери царского кабинета были высокими, тяжёлыми, украшенными резьбой и бронзой. Надежда стала вертеть их ручки в разные стороны, толкать плечом. Двери стояли как стена и не поддавались. Она в полной растерянности опустила руки. Сзади послышался бархатный голос Александра Павловича:
– Кстати, в какой полк вы бы хотели выйти офицером?
Государь не повернул, а слегка нажал на ручки, и двери перед ней широко распахнулись.
