Текст книги "С любовью, верой и отвагой"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

С любовью, верой и отвагой

Жизнь и приключения российской дворянки

Надежды Дуровой

«И так, я на воле! Свободна! Независима!

Я взяла мне принадлежащее, мою свободу:

свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо

принадлежащий каждому человеку!

Я умела взять её: охранить от всех притязаний

на будущее время, и отныне до могилы

она будет и уделом моим, и наградою!»

Надежда Дурова.

«Кавалерист-девица.

Происшествие в России»

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Этот роман мне... приснился. С отроческих лет влюбилась я в героиню, давным-давно явившуюся всем нам в кадрах художественного фильма. Сюжет его прост, но увлекателен до невероятности. Юная девушка, надев гусарский мундир, верхом на коне покидает родной дом, чтобы сражаться с французами. Красивые мундиры, захватывающие приключения, романтические отношения с лихим усачом гусаром...

Что ещё можно добавить к этому?

Прототип кинематографической истории известен – Надежда Андреевна Дурова (1783 – 1866), героиня Отечественной войны 1812 года. О ней рассказывают все энциклопедии и словари. В городе Елабуге, где она кончила свои дни, ей поставлен памятник, там же, в доме, где она жила, открыт музей её имени. Стоит ли снова рыться в архивах, сверяя факты, даты, фамилии?

Однако даже Большая советская энциклопедия, вопреки цензуре и контролю сурового сталинского времени, сообщает о Дуровой неверные сведения. Никогда её отец не служил в гусарах. Вовсе не была она девицей, а пять лет состояла в законном браке с чиновником 14-го класса Василием Черновым и имела сына. Даже фамилию её в документах той эпохи писали не иначе как «Дурова, по мужу Чернова».

Ни грана правды, кроме самого существования такой женщины-офицера, нет и в замечательном фильме. Не в 1812 году ушла Дурова из дома, а в 1806-м. Служила во время Отечественной войны не в гусарах, а в уланах и не ординарцем, а строевым офицером – командовала взводом. При штабе Кутузова находилась лишь несколько дней, сразу после Бородинского сражения. И уж конечно, за женихом в гусарском мундире не гонялась, потому что была замужем, устои церковного брака почитала и возраст имела вполне зрелый – в сентябре 1812 года ей исполнилось двадцать девять лет.

Потому без преувеличения могу сказать, что Надежда Андреевна Дурова – персонаж нашей отечественной истории очень известный, но вместе с тем... совершенно неизвестный и даже загадочный.

При такой огромной популярности – ни одного сборника документов о её жизни и деятельности, кроме маленькой брошюры, вышедшей в 1912 году. В ста пятидесяти ныне существующих публикациях о ней в основном точные и не очень точные пересказы её книги, которая впервые увидела свет в 1836 году в Санкт-Петербурге – «Кавалерист-девица. Происшествие в России».

Книга действительно превосходная. Она и сегодня волнует до глубины души, читается на одном дыхании. Жизнь и борьба за своё самоутверждение женщины наполеоновской эпохи иногда кажется необыкновенно актуальной, созвучной нашему беспокойному времени, написанной очень искренне, безо всяких выдумок.

А между тем, если открыть пожелтевшие страницы архивных документов (они до сих пор никому не известны) и соотнести их с повествованием в «Кавалерист-девице», то многие её эпизоды приобретут стереоскопичность. В них появится как бы второй и даже третий план. Они наполнятся множеством интересных деталей, которые Надежда Андреевна сообщить своим современникам почему-то не сочла нужным.

Впрочем, это было её право. Но выходит, что она отчасти мистифицировала своих читателей. Не подлинную свою биографию изложила, а создала произведение, относящееся к жанру художественно-документальной прозы. Тем не менее, ей все поверили. Она сконструировала образ, и оказалось, что угадала. Именно такой версии, такого толкования её сложной, исполненной трудов и опасностей жизни ждали от неё самые разные люди.

Император Николай I прислал сочинительнице в награду за эту книгу бриллиантовый перстень (что нынче можно сравнить с присуждением Государственной премии). Пламенный критик Виссарион Белинский приветствовал в лице Дуровой появление нового русского писателя, которому, по его мнению, «сам Пушкин отдал своё прозаическое перо».

Может быть, этого она и добивалась? Может быть, уже тогда, отвечая восторженным поклонникам своего таланта, лишь посмеивалась в ответ на похвалы и комплименты? Но нет, глаза её печальны, в складке губ таится немалая горечь. Такой в 1830-х годах нарисовал её гениальный Карл Брюллов. На этом портрете не победительница, упивающаяся триумфом, а человек, философски осмысливающий свою жизнь как путь побед, поражений и утрат.

Да, она осуществила свою мечту. Переломила судьбу, и самодержец всероссийский Александр I, поколебавшись, всё-таки благословил её на поприще для женщины той эпохи небывалое – уход из семьи ради государственной службы. Первой из россиянок заслужила она своими подвигами военную награду, чин офицера и... пожизненную пенсию. То есть была совершенно независима от мужчин – своего отца, мужа, брата, – и это обстоятельство никак не вязалось с законами Российской империи. Как писаными, так и неписаными.

Наверное, цена её свободы была невыносимо велика. Вот это и есть главная тайна Надежды Андреевны. Говорить о ней она никогда не хотела. Возможно, думала, что сверстникам романтического XIX столетия будут скучны дословные исповеди неординарного человека, опередившего своё время, и что, дожив почти до его середины, всё ещё желают они читать лишь возвышенные истории о самих себе...

Нам же, обитателям другого мира, нужны абсолютно все факты и свидетельства. Потому много лет собирала я газетные и журнальные публикации о женщинах на войне, читала и перечитывала книги Дуровой. Но наиболее плодотворными были два последних года, когда появилась возможность изучать материалы Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА). Постепенно «белые пятна» в биографии Надежды Андреевны исчезли, разрозненные сведения связались воедино, и новый образ ожил. Получился роман. В нём, как водится, есть авторский домысел. Но может быть, не больший, чем в «Кавалерист-девице», «Игре Судьбы, или Противозаконной любви», в романе «Гудишки», в повестях «Граф Маврицкий», «Людгарда», «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения» и других произведениях этой удивительной женщины...

Часть первая
ЧИНОВНИЦА ЧЕРНОВА

1. СЫН

И вот вносят на белой атласной полушке,

пышно убранной дорогими блондами,

прекраснейшее дитя, какое можно себе

представить. Все в свете амуры должны

были уступить ему! Никакое перо не могло

бы в точности описать белизны, полноты,

пленительности форм, нежности, восхищающих

черт лица этого маленького ангела...

Н. Дурова. Игра Судьбы,

или Противозаконая любовь

С дюжиной валдайских колокольчиков под дугой, на тройке вятских, саврасой масти, лошадок, в расписных санях ехал домой Василий Чернов, чиновник 14-го класса. Он возвращался в Сарапул из Камбарки, где на рождественские вакации гостил у двоюродного брата. Повод для встречи был. Кузен вернул ему деньги, взятые в долг ещё в конце 1801 года под залоговое письмо, но без процентов.

Поначалу с ним в поездку к родственникам собиралась и жена Надежда, да лекарь отсоветовал. Путь лежал неблизкий, а супруга Чернова была на сносях. Ждали они своего первенца, и потому Василий думал сейчас о молодой жене: как она там?

Лошадки бежали по накатанному тракту быстро. За полчаса выходило вёрст четырнадцать, не менее. Но Чернов всё равно изредка постукивал концом своей трости в широкую спину кучера: «Шевелись, братец. Вожжи не опускай!» Тот, не оборачиваясь к барину, щёлкал кнутом. «Вятки» прибавляли ходу, но потом опять сбивались на свой обычный аллюр.

Василий решил ехать не к себе, в дом у Покровской церкви, а прямо к тестю, на улицу Владимирскую. Жену он отвёз туда перед поездкой в Камбарку, чтобы была под присмотром. У Андрея Васильевича Дурова полно женской прислуги, да и тёща тоже там, вернулась недавно от своей родни в Полтавской губернии. Как будто тревожиться не о чем, все Надежде помогут. Но ведь это первые роды, и лекарь Вишневский предупредил его, что случиться может всякое.

Дворовый человек Дуровых Пётр Васильев открыл ему ворота усадьбы. Он сразу сказал, что барин вовремя приехал, так как сегодня в полдень у молодой барыни начались родовые схватки, и здесь уже давно находится повивальная бабка, а час назад прибыл и лекарь.

Чернов распорядился отнести в дом тестя подарки от деревенских родственников и отпустил кучера. В прихожей он сбросил на руки лакея форменную шинель и вошёл в зал. Ускорить шаги его заставил приглушённый крик. Кричала Надежда. Хотя её уложили рожать в самой дальней комнате, этот крик, исполненный боли и страха, разнёсся по всему первому этажу.

Не вполне владея собой, Василий кинулся в комнату к Надежде. Первое, что поразило его, было белое как снег, запрокинутое вверх и покрытое испариной лицо жены. Она лежала на высоких подушках, подложенных ей под спину и под голову, и быстро, шумно дышала.

Только Чернов хотел возмутиться действиями лекаря, даже не пытающегося облегчить страдания, как Вишневский схватил его за руку и вытолкал в коридор. Придерживая за собою дверь, он довольно грубо сказал Василию, чтоб он не вздумал соваться сюда ещё раз, что это зрелище не для него.

   – Но, сударь, позвольте! – Чернов уцепился за лямку длинного лекарского фартука. – Надо же что-то делать! Она... Она умирает!

Вишневский посмотрел на него сквозь стёкла очков как на сумасшедшего:

   – Да всё в порядке, господин Чернов! Воды отошли. Сердцебиение плода прослушивается. Схватки уже идут через одну-две минуты...

   – А когда... – заговорил снова Чернов.

   – Скоро! – отрезал лекарь и с силой захлопнул дверь.

Сперва Надежда, лежавшая в одной рубашке на кушетке в бывшей детской комнате, стеснялась молодого лекаря, когда он подходил к ней щупать пульс, вытирать пот со лба, прикладывать стетоскоп к животу. Но через три часа ей уже было абсолютно всё равно. Роды затягивались, и она, обессиленная болями, плохо воспринимала происходящее.

Иван появился на свет Божий около полуночи. Надежда услышала лёгкий шлепок, потом плач ребёнка. Повитуха, держа в руках маленькое красное тельце, показала ей его: «Мальчик у вас родился, матушка барыня Надежда Андреевна, мальчик...»

Его купали в большом тазу с тёплой водой, заворачивали в пелёнки. Ей положили на живот бычий пузырь со льдом, дали чашку крепкого горячего чая, разбавленного ромом, укутали большим пуховым платком и помогли сесть.

Всё это время Надежде чудилось, что её терзает какая-то сила, бешеная, немилосердная и коварная, а она борется с ней за собственную жизнь и жизнь своего ребёнка. Но теперь эта сила отступила, и её мальчик здесь, в этом мире. Стихли крики и скрежеты. Пришло полное успокоение, и она наслаждалась им.

Дом, населённый многими людьми, в эти минуты просыпался. Хлопали двери, стучали чьи-то каблуки, раздавались взволнованные голоса. Все они шли сюда, к ней в комнату, где свершилось таинство природы.

   – Дайте мне его! – попросила Надежда у повивальной бабки, распуская шнур на вороте рубашки. Та подала ей обмытого, сияющего чистотой младенца, и Надежда приложила его к груди.

Мальчик тотчас начал сосать. В первый миг она застонала от новой боли, похожей на укол иглы. Но потом слёзы умиления покатились по её щекам потому, что эта боль была сладкая...

Месяц после родов Надежда провела у отца. В последний день Святок мальчика крестили. Восприемником был Андрей Васильевич. Дуровы, радуясь рождению первого своего внука, устроили дома большой приём. Вся городская знать побывала у городничего города Сарапула. А купечество, как водится, по этому случаю кланялось ему разными подарками, включая сахарные головы, бочонок сельди, свёртки шёлка и штуку сукна.

Ваня родился крепким и здоровым. Он много ел и быстро рос. Надежда кормила его сама, но скоро молока стало не хватать, и пришлось взять кормилицу. В няни к барчуку определили дворовую девушку Дуровых Наталью. Она же и переехала с молодой барыней в дом на Большой Покровской улице, арендованный Черновыми сразу после свадьбы. Василий наконец-то закончил его обустройство, которое слишком затянулось из-за частых его отъездов по служебным делам.

Появление ребёнка, пусть желанного и любимого, внесло изменения в жизнь молодой семьи. Надежда, дотоле с обожанием смотревшая на мужа, теперь всецело была занята сыном, и Василий с досадой почувствовал, что оказался оттеснённым на второй план.

Зато у родителей Надежда встречала поддержку и понимание. Андрей Васильевич был без ума от внука. Анастасия Ивановна, обычно весьма суровая к старшей дочери, оттаяла. Она находила, что роды благотворно повлияли на характер Надежды и она забыла свои прежние мальчишеские замашки. Во всяком случае, почти месяц не заходила на конюшню к молодому жеребцу Алкиду, которого – это же надо такому быть! – сумела приручить ещё до своей свадьбы.

В доме Дуровых было шумно. По комнатам бегал трёхлетний брат Надежды – Василий. Нянька сидела с её двухлетней сестрой Евгенией, большой плаксой и капризулей. Теперь появился грудничок Иван. Опыт вскармливания младенцев сблизил Анастасию Ивановну с Надеждой. Их беседы стали более доверительными. Мать советовала дочери прекратить кормление после трёх месяцев и перетянуть грудь, чтобы сохранить стройную фигуру и быть всегда привлекательной для мужа.

Сама Анастасия Ивановна смолоду была очень хороша собой. В четырнадцать лет она, прельстившись красой офицерского мундира, бежала из дома отца, важного украинского пана, с ротмистром Полтавского легкоконного полка Андреем Дуровым, который был старше её на десять лет. В шестнадцать родила своего первенца – дочь Надежду – и много лет была счастлива в браке.

Закат молодости и утрата былой красоты доставили ей горечь необычайную. У Андрея Васильевича появилась тайная содержанка, прелестная восемнадцатилетняя мещаночка, дочка красильщика. Анастасия Ивановна узнала об этом благодаря сообщению одной из своих лучших подруг, и муки ревности отравили ей жизнь. Надежда её успокаивала. Она считала, что ревновать нечего, это – обычные мужские прихоти, о которых сама же матушка ей и рассказывала. Ведь не собирается отец разводиться, оставлять семью, детей. Наоборот, он стал их любить сильнее.

Вот такой всепоглощающей любви к сыну она не находила у мужа. Бывало, Надежда, услышав громкий плач в детской, покидала супружеское ложе, бросалась к ребёнку. Василий злился, надувал губы, говорил, что в детской спит няня, а место жены – рядом с мужем.

Он не принимал объяснений Надежды, когда она говорила, какое чувство испытала, первый раз увидев своего сына. Конечно, это была любовь, но крепко замешенная на страхе за маленькое существо. Его жизнь казалась ей похожей на тонкое пламя свечи. Один порыв ветра – и оно погаснет.

С этим чувством она целый год переходила от одного события к другому и радовалась, что пламя разгорается всё сильней. Ваня стал держать голову. Ваня начал ползать по ковру в детской. У Вани вышли два первых зуба. Ваня, держась за её руки, сделал первый шаг. Ваня пошёл сам...

Постепенно страх уступил место родительской любви, ровной, нежной, хотя и без крайностей, которые обращают её в подобие душевной болезни. Надежда поверила, что её малыш прочно обосновался в этом мире и сможет противостоять всем напастям. Он действительно был весёлым, подвижным и смышлёным ребёнком, почти никогда не болел.

Надежда вернулась к обычной жизни молодой светской женщины. Вела дом, принимала гостей, сама ездила в гости, участвовала вместе с мужем в тех развлечениях, которые позволяет себе небольшой российский провинциальный город.

Собственно говоря, и городом-то Сарапул стал не так уж давно. Только в 1781 году получил он план регулярной застройки, где три новые улицы располагались параллельно широко разлившейся здесь Каме, а десять других его улиц шли перпендикулярно реке. Первое каменное здание – пятиглавый Вознесенский собор – в Сарапуле достраивали при городничем Дypoвe. А многие и многие годы был Сарапул большим торговым селом, где жители промышляли земледелием и рыболовством, поставляя отличную стерлядь, или, по-местному, «сарапуль» – жёлтую рыбу, даже к царскому столу. Кормились они и судоходством, ибо был Сарапул главными воротами на водной дороге к промышленному Уралу. С апреля по октябрь чередою шли по Каме, задерживаясь на его пристанях, суда, груженные дровами, солью, железом...

В тот день Надежда поехала к своей подруге, дочери уездного казначея Аннете Макаровой, недавно вышедшей замуж. Затем побывала в лавке купца Корешева и с подарками, купленными там, отправилась к отцу. У Дуровых устраивали детский праздник по случаю дня рождения Клеопатры, тринадцатилетней сестры Надежды.

Домой она вернулась около шести часов вечера и в хорошем настроении. Но камердинер мужа Степан, отворивший ей двери, был чем-то напуган. Затем она увидела заплаканную Наталью с синяком под глазом. Из детской доносился громкий рёв Ванечки. И наконец, на лестнице, ведущей на второй этаж, появился Василий Степанович Чернов, злой и раздражённый донельзя.

   – Сударыня, где изволили вояжировать? – начал он с высокой ноты, не ответив на её приветствие.

   – У моей сестры день рождения, ты знаешь об этом. – Она сняла шляпку из желтоватой соломки, оставила в руках Степана светло-зелёное пальто-редингот и начала стягивать с рук бежевые перчатки.

   – Ты покидаешь дом, никого не известив! А ребёнок тем временем...

   – Je propose de discuter cette question dans votre cabinet[1]1
  Я предлагаю обсудить этот вопрос в вашем кабинете (фр.).


[Закрыть]. – Надежда не хотела делать слуг свидетелями начинающегося скандала.

   – S’il vous plait![2]2
  Прошу! (фр.).


[Закрыть] – На лестнице он пропустил её вперёд, и, проходя мимо мужа, Надежда уловила запах вина.

В кабинете у него царил беспорядок. На полу рядом с опрокинутым стулом лежали осколки вазы. На столе – разорванные бумаги и чернильница, из которой вылились чернила.

   – Полюбуйся на шалости своего сына! Он добрался до моей папки на столе!.. Вот что стало с прошением Разуваевых! Вот судебное постановление! – Василий швырял перед ней обрывки бумаг. – У меня будут неприятности, а тебе всё равно. Ты совершенно не следишь за прислугой... Ты потворствуешь ей!

   – Ну что страшного, Василий? – Надежда пыталась сложить обрывки вместе, разгладить их. – Это только бумаги, и все можно переписать...

   – Скажи это моему начальнику!

   – И скажу. У него тоже есть маленькие дети.

   – Да, но его жена занимается домом и детьми, а не лошадьми на конюшне своего отца! Признайся, ты опять там ездила верхом?

   – Нет, я была на празднике у сестры.

   – Весь день? Ты лжёшь.

   – Ангел мой, я говорю правду.

Она надеялась уладить конфликт миром, хотя муж и был настроен очень агрессивно. Это всегда случалось с ним, если он выпивал. Два стакана вина могли привести его в сильное возбуждение. Видимо, сегодня кто-то угостил Василия. Поэтому Надежда шагнула к мужу, обняла его, взъерошила волосы на голове. Он отвернулся, но выражение лица смягчилось.

   – Честное слово, Василий, я не брала сегодня Алкида. Я заехала к младшей Макаровой поговорить о новом платье. Кузина прислала ей модный журнал. Прямо из Петербурга. И там...

Заискивающий, ласковый тон молодой, но своенравной супруги, поток слов о блондах, лентах, брюссельских кружевах, воланах на подоле платья и корсаже из розового атласа придал другое направление мыслям Чернова. Он положил руки на гибкую талию жены:

   – А как же декольте, душенька? Разве его не будет? Я не согласен. В декольте вот до этого места, – он слегка коснулся губами её груди, – ты будешь выглядеть прекрасно. Наши дамы умрут от зависти...

Изорванное прошение Разуваевых, залитое чернилами судебное постановление и разбитая ваза были забыты. Отчасти из-за нежностей Надежды, отчасти по причине более прозаической. Пьяный гнев Чернова нашёл выход гораздо раньше. Несмотря на хмель, опытный судейский чиновник Василий произвёл дознание, установил виновных и наказал их.

Сегодня в доме была стирка. Пришли две прачки. Нянька Наталья заболталась с ними и упустила из виду ребёнка. Ванечка поднялся на второй этаж, сумел открыть дверь в кабинет и играл там около часа. Наталью Чернов за это больно отхлестал по щекам. Ивану надрал уши и запер в детской. Камердинера поругал. Надежде он собирался устроить грандиозный скандал, но она заговорила ему зубы.