Текст книги "С любовью, верой и отвагой"
Автор книги: Алла Бегунова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)
Тонкий любитель и знаток итальянской оперы, Тутолмин завёл у себя в полку замечательный оркестр с итальянцем-капельмейстером. Но скучные обязанности строевой службы его занимали гораздо меньше. Отношениям с подчинёнными начальника-педанта он предпочёл отношения доброго и слегка рассеянного отца семейства, который доверил дело сыновьям и изредка журит их то за одно, то за другое упущение. «Господа, я на вас полагаюсь...» – часто слышала Надежда из уст полкового шефа.
Не так было у мариупольцев. Там сын берлинского подмастерья, «мещанина лютеранского закона» Иоганна Меллера, заработавшего на русской службе чин генерал-аншефа, баронский титул и добавление к фамилии «Закомельский», Егор Иванович с немецкой неотступностью муштровал людей и лошадей. Правда, с такой же тщательностью он заботился об их быте и жизни, не упуская из виду никакой мелочи. Потому ход службы в Мариупольском полку казался Надежде точным, как часы, привезённые из Женевы. А в Литовском полку она катилась безалаберно и шумно, со своими отливами и приливами, словно вода в речушке Мостве, где теперь Надежда купалась по ночам.
Вступив со скандалом в командование третьим взводом, улучшив в нём питание людей и лошадей, выгнав унтер-офицера Малого и до смерти запугав его прихлебателей, она успокоилась. Ничто больше не должно было мешать строевому образованию. Служба на новом месте вроде бы входила в обычную колею. В один из майских дней Надежда села писать письмо своему возлюбленному. Но это навело её на грустные мысли. «Зачем я оставила доблестных гусар моих? Это – сербы, венгры! Они дышат храбростью, и слава с ними неразлучна...»[60]60
Избранные сочинения кавалерист-девицы Н.А. Дуровой. М. Московский рабочий, 1983. С. 158.
[Закрыть]
2. НА НЕПРЕМЕННЫХ КВАРТИРАХ
Мне отвели квартиру у униатского священника;
молодая жена его очень нежно заботится
доставлять мне всё, что есть лучшего у неё в доме;
всякое утро приносит мне сама кофе, сливки,
сахарные сухари, тогда как для мужа приготовляет
просто стакан гретого пива с сыром...
Н. Дурова. Кавалерист-девица.Происшествие в России. Ч. 2
Вечером Надежда собралась на бал к шефу полка полковнику Тутолмину. На ней был парадный мундир из английского сукна, серебряная перевязь, серебряный крест знака отличия Военного ордена на малиновом лацкане. Талию она перетянула офицерским шарфом из нитей серебра с примесью чёрного и оранжевого шёлка, попрыскалась модными мужскими духами из Франции «Present d’Amour» и, натягивая замшевые перчатки, вышла во двор.
Зануденко уже держал здесь под уздцы её новую верховую лошадь – рыжего жеребца Зеланта. Денщик подал своему офицеру стремя, со всех сторон обдёрнул края тёмно-синего суконного вальтрапа с царским вензелем на углах, ещё раз прошёлся щёткой по хозяйским сапогам:
– Езжайте, ваше благородие. А то попадья все глаза на вас просмотрела.
– Где же она? – Надежда оглянулась.
– Из мезонина наблюдает...
Надежда подняла голову и встретилась взглядом с молодой женщиной, открывшей створку окна под черепичной крышей чистенького и ухоженного дома здешнего священника. Надежда приложила два пальца к козырьку строевой уланской шапки и улыбнулась ей. Попадья кивнула и быстро захлопнула окно.
Надежда поселилась у них десять дней назад. Хозяева встретили её радушно. Они сказали, что прежний постоялец корнет Волков редко радовал их своим обществом. В честь молодого офицера попадья приготовила праздничный ужин, а отец Максимилиан играл на скрипке и даже позволил своей супруге под эту музыку станцевать с корнетом Александровым польку.
Рано утром Надежда проснулась от настойчивого стука в дверь. Не спеша она оделась и отодвинула свою щеколду, поставленную на хозяйских дверях. На пороге стояла попадья с подносом в руках. Она принесла новому постояльцу кофе, с удивлением разглядывала щеколду, но ничего не сказала.
– Доброе утро, Александр Андреевич! – Она вошла в комнату и поставила на стол поднос с кофейником. – Вижу, что вы слишком заняты службой, а ваш денщик ленив и спит до полудня. Вы уходите на конюшню без горячего завтрака. Это вовсе не полезно для здоровья...
– А что полезно, милая хозяюшка? – Надежда, тронутая такой сердечной заботой, села за стол и заправила салфетку за борт своего синего жилета.
– Кушать вкусно, вовремя и в кругу друзей!
– Откуда вы знаете?
– Мой отец был лучший в округе лекарь, и будь я мужчиной, пошла бы по его стопам...
Надежда пила кофе, слушала рассказ о правильном питании и изредка поглядывала на попадью. Пожалуй, она могла бы уже в деталях описать жизнь и судьбу этой пылкой и симпатичной девушки, выданной замуж, скорее всего, по расчёту и с лучшими намерениями за толстого, вялого и скучного господина, годящегося ей в отцы. Безрадостно текут здесь её дни, и это – в лучшие годы (Надежда дала бы попадье лет девятнадцать – двадцать), когда сердце открыто для любви и страсти, а тело жаждет горячих ласк.
– Не закрывайте на ночь дверь, Александр Андреевич, – вдруг закончила свой экскурс в медицину молодая хозяйка.
«Как бы не так!» – подумала Надежда и тут же решила к четырём шурупам на щеколде прибавить ещё два.
– Я буду всегда приносить вам кофе, – продолжала попадья. – Что вы больше любите: молоко или сливки? Ванильные сухари или белый хлеб с маслом?..
Бал у Тутолмина закончился поздно. Вернее, он не закончился, а Надежда поехала домой, потому что старалась не изменять своему правилу – быть в семь часов утра во взводе на чистке лошадей. Она сама поставила Зеланта в денник, расседлала, растёрла ему спину пучком соломы и пошла в дом священника, где светилось одно окошко наверху. Ощупью поднималась она по лестнице в свою комнату и вспоминала бал. Оркестр играл изумительно. В буфете было токайское вино, которое она предпочитала всем прочим, и Надежда позволила себе выпить два бокала. Партия в вист с Рейхмером, Солнцевым и Грузинцовым из лейб-эскадрона принесла ей сегодня выигрыш – золотой червонец и полтора серебряных рубля.
Дверь сбоку скрипнула так громко, что Надежда невольно вздрогнула и остановилась. В следующую минуту у неё на шее повисла молодая хозяйка в белой ночной рубашке и с распущенными по плечам волосами. Уткнувшись лицом в воротник мундира корнета Александрова, она шептала:
– В спальню... Идёмте в спальню... Его нет. Он уехал на хутор соборовать старуху Величко. Его не будет всю ночь... Пожалуйста, не прогоняйте меня!
– Не прогонять? Откуда, дитя моё? – Надежда, ошеломлённая внезапным нападением, лихорадочно соображала, что ей делать дальше.
– Зачем говорить о любви? Вы мне не поверите. Мы почти не знакомы... – Дочка лучшего в округе лекаря начала объяснение вроде бы спокойно, а кончила прерывающимся от волнения голосом: – Но я хочу этого! Я хочу вас! Разве вам трудно...
Взяв руку Надежды, попадья прижала её к своей груди слева, и Надежда почувствовала, как сильно бьётся сердце этой страдалицы.
– Дитя моё. – Она осторожно убрала руку и наклонилась к уху молодой женщины, обдав её смешанным запахом вина, табака, дорогих духов и конского пота. – Простите, Бога ради, но боюсь, что сейчас у меня ничего не получится. Я слишком много выпил у полкового шефа. Ночью в карьер скакал сюда. Устал. Давайте отложим наше рандеву на завтрашний день... или ночь! Я буду готов услужить вам.
– А может быть, попробуем? – Попадья снова прижалась всем телом к молодому постояльцу.
Хозяйку необходимо было как-то успокоить. Надежда лёгким, сестринским поцелуем прикоснулась к её горячему лбу:
– Не будем портить поспешностями наше будущее свидание, дитя моё. Силу нежных чувств тоже надо беречь...
С трудом оторвалась попадья от уланского офицера. Все гладила она руками его эполеты, китиш-витиш у левого плеча, перевязь на груди с металлической розеткой и цепочкой, спускающейся к двум стальным иглам-протравникам, трогала пальцами тяжёлые кисти шарфа и эфес сабли. Надежда, обнимая её за талию, терпеливо ждала конца этого осмотра. Ей не хотелось совсем уж огорчать хозяйку. После этаких признаний, сделанных мужчине ночью, женщина имеет право хотя бы на небольшое утешение.
Затем, закрывшись у себя в комнате, Надежда возблагодарила Господа Бога, даровавшего ей спасение. Вовсе не обязательно униатским священникам и их нетерпеливым жёнам знать, в каком полку и в каком эскадроне Российской армии офицером служит женщина. Завтра, послезавтра, послепослезавтра она как-нибудь выкрутится из этого невероятного положения. Не станет же отец Максимилиан ездить на соборование к своим прихожанам каждую ночь.
А вообще-то Надежда, будь она мужчиной, охотно бы наставила ему рога в отместку за такое свинское отношение к супруге. В свой срок родился бы ребёнок, и молодая женщина была бы счастлива. В пустой и холодной жизни этой пары появился бы смысл, радость, тепло. Но, на свою беду, попадья увлеклась не мужчиной, а лишь фантомом, видимостью его – корнетом Александровым, – и теперь, увы, ничто ей не поможет.
Утром хозяйка принесла Надежде в комнату кофе. Она была одета в красивое шёлковое платье, глаза у неё сверкали, на щеках расцвёл румянец, с губ не сходила улыбка. Она просто преобразилась, и Надежда подумала о том, как мало, в сущности, надо нелюбимым никем, лишённым внимания женщинам для счастья. Одно предвкушение любви, один намёк на разделённую страсть, на обладание мужчиной.
Сейчас попадья кокетничала с молодым офицером напропалую. Надежда поддержала эту её игру. Они обсуждали план нового свидания. Но, как назло, корнет Александров не мог сегодня принять ни одного предложения влюблённой дамы. То он уезжал со своим взводом в поле, то командир эскадрона вызывал к себе на совещание всех офицеров, то огнестрельное оружие нижних чинов требовало срочной проверки.
На следующий день утренняя беседа за кофе тоже затянулась. Хозяйка, сев к постояльцу на постель, взяла его за руку, увидела у него на мизинце золотое кольцо и стала просить себе его на память. Надежда смутилась. Кольцо было подарено ей Лизой Павлищевой и напоминало о трогательной детской дружбе дочки подполковника.
Когда они обе, занятые разговором, разглядывали кольцо, послышался гневный голос отца Максимилиана, стоявшего у приоткрытой двери:
– Что это значит, друг мой? Ты сидишь у господина офицера, а я ещё не завтракал!
Попадья бросилась из комнаты вон, молнией проскочила мимо своего дебелого супруга, причитая:
– Ах, прости, душа моя! Сейчас, сейчас всё будет готово!..
На учениях взвода, где сегодня отрабатывали атаку рассыпным строем, Надежда изрядно устала. Она отправила солдат в деревню с унтер-офицером, а сама поехала за шесть вёрст в Карпиловку на обед к эскадронному командиру. У деревенской околицы на дороге она разминулась с одноконной повозкой, которой правил отец Максимилиан. Надежда вежливо откозыряла ему.
Он же ехал с суровым видом и едва кивнул в ответ.
– Знаешь, зачем приезжал ко мне святой отец, твой квартирный хозяин? – с порога огорошил её вопросом Подъямпольский.
– Нет.
– Он подал на тебя жалобу. Ты бесцеремонно, на глазах у всех домогаешься его молодой жены...
– Вот болван! – рассердилась Надежда. – Ну как я могу это делать? Сам играет на скрипочке, вместо того чтобы исполнять супружеские обязанности. А его красавица совсем ошалела и мне проходу не даёт!
– У неё есть какие-нибудь особые просьбы или пожелания? – осведомился штабс-ротмистр.
– Естественно! Желаний у неё много. Она моложе отца Максимилиана лет на тридцать, хочет завести ребёнка, а у пастыря с этим не очень-то...
– Александр! – Её эскадронный командир был совершенно серьёзен. – Но почему ты не сказал мне сразу? Армия должна отвечать на все запросы населения, которое предоставляет ей бесплатно кров и стол. Конечно, ты не можешь. Но я бы сейчас же поселил у них Цезаря Торнезио. Не представляешь себе, сколько вдов и замужних дам, озабоченных поисками любви, остались в полном удовлетворении от встреч с нашим милым французом!
– Вот как? – удивилась Надежда. – А по нему не скажешь...
– Просто ты знаешь его не с той стороны, – ответил ей Подъямпольский и добавил: – Как и он тебя...
Они посмотрели друг на друга внимательно. Ей давно казалось, что Пётр Сидорович Подъямпольский, холостой тридцатилетний дворянин из села Ухоры Рязанской губернии[61]61
РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 2659, л. 13. «Формулярные списки офицеров Литовского уланского полка на 1 января 1815 г.».
[Закрыть] кое о чём догадывается. Ещё в Мариупольском полку он вёл себя с ней по-особому. Всегда был предупредительно вежлив, не позволял в её присутствии ни одного бранного слова, даже вполне обиходного «чёрт побери». На их офицерских пирушках, где иногда вино лилось рекой, он воздерживался, в отличие от многих её однополчан, от фамильярных жестов: не хлопал Александрова по плечу, не обнимал, не брал за руку. И тем более, будучи во хмелю, не учил юного корнета обхождению с дамами на примере собственных побед над прекрасным полом, приводя красочные подробности.
Впрочем, таких историй он, наверное, не рассказывал и в чисто мужских компаниях, потому что от природы был сдержан, молчалив, скромен. Служить, как все, начал рано – с семнадцати лет, юнкером в Сумском гусарском полку. В эскадроне Павлищева считался образцовым строевиком и взвод свой довёл до блестящего состояния. За упущения по службе с рядовых спрашивал строго, не останавливаясь перед применением шпицрутенов. Но при всём этом нижние чины у него лучше других питались, щегольски были обмундированы, снабжены абсолютно всеми нужными по армейской табели вещами и жалоб никогда не заявляли.
В какой-то степени поручик Подъямпольский и его взвод тогда послужили Надежде образцом для подражания. Она сказала ему об этом, и он в дальнейшем стал давать молодому, малоопытному офицеру хорошие советы по обустройству внутренней жизни вверенного ему подразделения. Так и в Литовском уланском полку им нетрудно было понять друг друга с полуслова в истории с корнетом Волковым и его унтер-офицером Малым.
– Но не огорчайся, Александр. – Подъямпольский, подводя итог их разговору, взял со стола пакет с полковой печатью. – Уже есть приказ. Через четыре дня мы выходим на «кампаменты», где пробудем до середины июля. После лагерей я поменяю квартирами твой взвод со взводом корнета Торнезио 1-го. Четыре дня как-нибудь продержишься?
– Постараюсь... – Надежда тяжело вздохнула.
3. ВЕСНА 1812 ГОДА
Этого года весна какая-то грустная, мокрая,
грязная; я, которая всегда считала прогулкою
обходить конюшни своего взвода, теперь
так неохотно собираюсь всякое утро в этот
обход, лениво одеваюсь, медлю, смотрю
двадцать раз в окно, не разъяснится ли погода;
но как делать нечего, идти надобно непременно,
иду, леплюсь по кладкам, цепляюсь руками
за забор, прыгаю через ручейки, пробираюсь
по камням и всё-таки раз несколько попаду
в грязь всею ногой...
Н. Дурова. Кавалерист-девица.Происшествие в России. Ч. 2
Давно не получая писем от майора Станковича, Надежда скучала. Но в феврале внезапно, как голубь с пасмурного неба, пришёл от него пакет с приятным известием. Майор придумал план их встречи. Она читала длинное письмо, похожее на диспозицию боевого рейда, и восхищалась тактическими разработками Станковича. Он все предусмотрел и все определил: маршрут, время, когда они должны были съехаться вместе, населённый пункт, где это произойдёт, варианты прикрытия, маскировку, отвлекающий манёвр. Он заботился о сохранении её тайны и в то же время всей душой рвался к любимой женщине, с которой не виделся год.
Надежда нашла его план вполне реальным. Тотчас она подала рапорт по команде о краткосрочном отпуске, с 9-го по 15 марта 1812 года, как просил её Станкович. Ни Подъямпольский, ни Тутолмин не возражали против отъезда корнета Александрова из полка. Время боевой учёбы ещё не пришло, а служба нижних чинов в третьем взводе была уже налажена и в особом контроле не нуждалась.
На почтовую станцию, назначенную майором для встречи, Надежда приехала раньше и в нетерпении гуляла по деревенской улице, пока за спиной не раздался знакомый голос:
– Корнет Александров! Сколько лет, сколько зим! Давно ли вы здесь и что делаете?..
На глазах у посторонних они откозыряли друг другу, обменялись рукопожатием. Его лошади, однако, нуждались в отдыхе. Им пришлось пробыть на станции ещё два часа. Они сидели за столом у самовара и разговаривали о полковых новостях. Только Надежда сильно нервничала. Почему-то ей казалось, что жена станционного смотрителя, которая подавала им чай, варенье и пироги с творогом, прислушивается к их беседе и не сводит с неё пристального взгляда.
Они выехали в полдень. Майор сам правил парой вороных, запряжённых в лёгкую кибитку. Надежда, взяв свой саквояж, села на скамью под пологом, укрыла ноги меховой полостью. Майор щёлкнул кнутом, и лошади пошли рысью. За деревней Станкович пустил их в галоп. Ехать было довольно далеко – более двадцати пяти вёрст, на хутор, принадлежавший его двоюродному брату и расположенный на реке Ясельде, в глубине белорусских лесов.
Уже смеркалось. Майор повернул на просёлок, уводящий в чащобу, затем перевёл лошадей в шаг и вскоре остановил их. Они находились на узкой дороге одни. Станкович, намотав вожжи на крюк за облучком, встал с места:
– Как ты, царица моя?
– Хорошо. – Спрятав лицо в меховой воротник зимней шинели, она смотрела на него вопросительно.
– Я приготовил для тебя кое-что. Это – женская одежда. Наверное, тебе лучше переодеться здесь, чтобы мы приехали на хутор... – он медлил, не зная, как она отнесётся к его предложению, – чтобы мы приехали женихом и невестой, а не друзьями-однополчанами. Там есть прислуга, эконом, за четыре версты по соседству – старый друг моего кузена...
Она молчала, и Станкович открыл сундук-корзину из ивовых прутьев, стоявшую за облучком в кибитке. Там, прикрытые холстом, лежали шаль, коричневое пальто, две юбки, кофточка, короткая куртка-спенсер, чепец с лентами, ботинки на высокой шнуровке.
– Чьи это вещи? – спросила Надежда.
– Моей покойной жены.
– Ты думаешь, они мне подойдут?
– Уверен. Я люблю женщин только одной комплекции... – Он решил пошутить.
Надежда поднялась на ноги, сняла свою чёрную треугольную шляпу и положила её на облучок. Потом медленно спустила с плеч шинель, которая мягкой грудой упала к её ногам. Теперь она расстёгивала серебряные пуговицы на уланской куртке, и Станкович не сводил со своей возлюбленной восхищенного взгляда. Увидев наконец её тёмно-синюю жилетку-кирасу, он резко сдёрнул сие причудливое изделие с Надежды, скомкал его и бросил в сундук-корзину:
– Ненавижу это! Она уродует тебя. Ты в ней – совершеннейший мальчишка. А я хочу видеть женщину... Мою женщину!
В тёплой байковой рубашке она стояла перед ним и развязывала на шее чёрный галстук-платок. Не удержавшись, майор схватил Надежду в объятия и стал целовать. Жёсткие его ладони легли ей на плечи, скользнули по груди.
– Потерпи, Михаил! Ну хоть чуть-чуть потерпи... – просила она.
– Царица моя! Как же я соскучился по тебе! Думал, не доживу, не дождусь, не увижу...
Белая изразцовая печь ещё пылала жаром. В тесной, но уютной спаленке горел ночник. Похрустывали туго накрахмаленные простыни, а огромная мягкая перина под ними казалась сугробом, наметённым щедрой на снега январской метелью. Спать бы да спать после долгой дороги, после хорошо истопленной баньки, после весёлого ужина, после их уединения здесь, которое уже никто не смел нарушить, после продолжительной близости, так утомившей их обоих. Но не спалось. Надежда за годы одиночества разучилась спать вдвоём, отвыкла быть в постели вместе с мужчиной.
Как ни укладывалась она под бок своего доблестного гусара, как ни поправляла подушку, сон всё равно не шёл. Опустив босые ноги на пол, она подошла к иконе, перекрестилась, долго смотрела на строгий лик Господа Иисуса Христа, Сына Божия, еле освещённый лампадой. Начало покаянного псалма пророка Давида, царя иудейского и великого грешника, вспомнилось ей. Встав на колени перед иконой, Надежда зашептала:
– Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. В особенности омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною. Тебе, Тебе единому согрешила я, и лукавое пред Твоими очами сделала, так что Ты праведен в приговоре Твоём...
Было им дано судьбой три счастливых дня. Не разлучаясь ни на минуту, провели они это время и многое в своей будущей жизни обсудили, наметили, разложили по полочкам. Станкович почти уговорил Надежду оставить военную службу. Но главным событием этого, 1812 года должна была стать их совместная поездка в Санкт-Петербург, к Ванечке. Взять одномесячный отпуск они хотели в ноябре, затем встретиться в Пинске, на полпути от Слонима, где теперь стоял Мариупольский гусарский полк, до Домбровице, где находились литовские уланы, и дальше ехать вместе.
Нисколько не боялась Надежда знакомить сына со своим возлюбленным. Знала, что Ваня давно забыл родного отца. Характер же у него складывался непростой, и хорошо было бы мальчику теперь попасть под сильное мужское влияние. Что Михаил Станкович таковым влиянием обладает, она не сомневалась.
Отдавшись своим размышлениям и мечтам, мчалась Надежда на тройке в Домбровице, в штаб полка. Иногда ей чудилось, будто его руки всё ещё обнимают её за плечи, а на губах горят жаркие его поцелуи. Она хотела стряхнуть с себя это наваждение, но оно не покидало её. Тогда Надежда остановила ямщика, ушла с дороги в лес и, раздевшись до пояса, долго обтиралась влажным мартовским снегом. Там же она сняла с пальца и положила во внутренний карман мундира на груди серебряный перстень с алмазами, вручённый Станковичем нынче в дополнение к серебряным серёжкам. Он сказал, что это – второй его свадебный подарок, но есть и третий, и будет он вручён в день их венчания. Для Дуровой-Черновой, будущей майорши Станкович, перстень был очень хорош. Но корнету Александрову не подходил по своему вычурному, абсолютно дамскому декору...
Надежда доложила о своём возвращении полковому командиру и сразу поехала в город Стрельск, куда в начале 1812 года был перебазирован штаб эскадрона полковника Скорульского.
Она отпустила ямщика у ворот помещичьего дома. Здесь квартировал Подъямпольский, в сентябре 1811 года получивший вне очереди чин ротмистра в награду за быстрое превращение прежде запущенного эскадрона в самое дисциплинированное подразделение Литовского полка. У коновязей во дворе Надежда увидела рыжих лошадей. К ротмистру съехались все находящиеся сейчас в строю офицеры: оба брата Торнезио, Цезарь и Семён, а также Пётр Чернявский. Поодаль стояла чья-то кобыла, судя по её гнедой масти – из лейб-эскадрона и под офицерским вальтрапом. Надежда подумала, что сейчас узнает не только эскадронные, но и полковые новости.
У металлической скобки она старательно очистила от липкой весенней грязи подошвы сапог и поднялась на крыльцо. Комнаты ротмистра были слева по коридору. Дверь в зал оказалась плотно закрытой, и оттуда доносились громкие голоса. Надежда уже взялась за ручку, как вдруг услышала свою фамилию. Услышанное заставило её прижаться ухом к двери, ловя каждое произнесённое в комнате слово.
– ...да нет же, это – она! Я разговаривал с этим господином в Киеве. Его фамилия – Плахута, он – комиссионер, был в штабе графа Буксгевдена, – объяснял знакомый, но сейчас забытый ею голос в раздражении. – Все, совершенно все совпадает. Лицом смугла, глаза карие, волосы русые, по фигуре – юноша семнадцати лет. Чем вам не портрет Александрова?
– Он мог и не служить там, – раздался ответ Подъямпольского.
– Я смотрел его формулярный список. Полк не указан, но места сражений написаны: Гутштадт, Гейльсберг, Фридланд, арьергард армии...
– А кто вам разрешил читать формулярные списки?
– Не имеет значения!
– При вашей интриге, Волков, значение имеет все, и мне непонятно, с какой стати канцелярия разглашает служебные сведения...
Волков! Как Надежда могла забыть этот высокий голос, эту манеру растягивать слова в конце. Жаль, что в апреле 1811-го, при передаче взвода, дело у них не дошло до дуэли. Тогда, считала она, Волков струсил, но сегодня Надежда не даст ему уйти и при свидетелях разберётся со старым знакомым. Она уже хотела ударом ноги распахнуть дверь, но ход беседы у ротмистра остановил её.
– Мы не можем верить вам, корнет, – сказал Цезарь Торнезио, старший из братьев-французов. —Я, например, даже думать не хочу, будто бы наш Александров...
– Очень глупо, господа, – перебил его Волков, – терпеть женщину рядом с собой, в полковой компании. Её надо разоблачить! Выкинуть вон! И вы, ротмистр, как её эскадронный командир, должны сказать своё веское слово.
– И не подумаю!
– Вы считаете нормальным сей невероятный факт? Баба – в офицерах?!
– Все факты в нашей армии, и особенно – невероятные, происходят только с ведома её верховного вождя, государя императора. Значит, такова его воля. Вы – против неё?
– Государь слишком далёк от нас, – не унимался Волков. – Удивляюсь, что вам самим не претит её присутствие. Она водит взвод, а вы, как дураки, слушаете её слова: «я был», «я сказал», «я пошёл»...
– Хватит, Волков! – рявкнул Пётр Чернявский, и в комнате произошло какое-то движение. – Вы совсем обнаглели...
– Спокойно, спокойно, господа! – Ротмистр, видимо, разнимал молодых офицеров. – Наш гость, к сожалению, не понимает простых вещей. Во-первых, прямо ничего такого не доказано. Во-вторых, взвод корнета Александрова в отличнейшем порядке, я смотрел его в феврале...
– Вы уходите от разговора! – Голос Волкова сорвался на фальцет.
– Да, ухожу! Вам тоже советую нигде его не затевать. Поняли, Волков, нигде! – В голосе Подъямпольского прозвучала угроза. – А тем паче – устраивать скандалы с разоблачениями в полку и пятнать его славное имя! Уверяю вас, что тогда вам придётся держать ответ, и это будет гораздо хуже, чем сентенция военного суда о покупке гнилой муки по цене хорошей...
Больше Надежда не слушала. Она вернулась на крыльцо, села на перила, достала из саквояжа трубку и кисет. Стараясь поменьше рассыпать табак на пол, она набила трубку дрожащими пальцами, чиркнула спичкой и закурила. Вскоре по коридору раздались быстрые шаги со звоном шпор, дверь распахнулась. Надежда подставила ногу, и корнет Волков, споткнувшись, едва не упал и ухватился за перила.
– Добрый день, господин Волков! – сказала она, вынув трубку изо рта. – Мне кажется, вы хотели что-то спросить у меня. Очень важное...
Волков дико взглянул на неё и бросился вниз по ступеням крыльца. Он подбежал к своей гнедой кобыле, стал отвязывать чумбур, вставлять ногу в стремя. Застоявшаяся лошадь плясала под ним, и он не сразу устроился в седле. Ударом хлыста корнет заставил её резко перейти в галоп и, оглянувшись на Александрова последний раз, ускакал со двора прочь.
Докурив трубку, Надежда выбила её о ладонь, засунула в карман шинели, взяла саквояж и пошла в дом. Теперь дверь в зал была открыта. Она увидела, что её однополчане, возбуждённо переговариваясь, рассаживаются за столом, а денщик Подъямпольского принёс и держит в руках кипящий самовар.
– Здравствуйте, господа! – громко сказала она с порога, и в комнате мгновенно установилась полная тишина.
– Здравствуй, Александр! – улыбнулся ей ротмистр. – Ты прибыл из отпуска вовремя. Я ждал тебя. Есть поручение. Снимай шинель и садись за стол. Сначала выпьем чаю...
Она повесила шинель на вешалку, сняла и там же оставила портупею с саблей, затем села на своё обычное место напротив эскадронного командира. Его денщик поставил перед ней стакан в серебряном подстаканнике.
– Сейчас, господа, – сказала Надежда, опустив в чай ложку с мёдом, – мне встретился корнет Волков. Он едва не сбил меня с ног, так был чем-то взволнован. Может быть, у нас в полку что-нибудь случилось за время моего отсутствия?
– Нет, – ответил ей командир. – Слава Богу, в полку всё тихо. Он приезжал сюда выяснять отношения из-за старых своих, тебе известных, дел. Ну да с чем пришёл, с тем и ушёл, повеса!
– Некоторые наши офицеры, – заговорил, слегка грассируя, Цезарь Торнезио, – просто не умеют держать себя в обществе. А претензий – масса...
– В следующий раз, – буркнул Пётр Чернявский, известный своим грубоватым и несдержанным характером, – я его с лестницы спущу!
– Однако странно, что он так быстро вернулся после суда и взят теперь в первый эскадрон, – заметил Семён Торнезио.
– Ничего странного, – покачал головой Подъямпольский. – Всё это связи, старые связи, друзья мои. Его старший брат служил в гвардии вместе с нашим шефом Тутолминым. Так что пропасть Волкову не дадут...
Больше о визите Волкова здесь не вспоминали. Ротмистр стал объяснять четырём своим корнетам ситуацию с овсом и сеном. Она была тревожной. Запасов осталось на неделю. Местные помещики, по большей части все поляки, под разными предлогами перестали продавать Российской армии фураж и запрещали это своим крестьянам. Для добывания корма командование полка решило рассылать по деревням губернии особые партии – непременно с офицером, при оружии и числом не меньше полувзвода.
