Текст книги "С любовью, верой и отвагой"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

6. ГОРЯЩИЙ СМОЛЕНСК

Часа два дожидались мы приказания

под стенами крепости Смоленской;

наконец нам велено идти на неприятеля.

Жители города, видя нас проходящих в

порядке, устройстве, с геройскою осанкою

и уверенностью в своих силах, провожали

нас радостными восклицаниями; некоторые,

а особливо старики, беспрестанно повторяли:

«Помоги Бог! Помоги Бог...»

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. 2

Лагерь для всей регулярной кавалерии 2-й Западной армии был устроен в Смоленском уезде при деревне Новая. В первый день после похода этот лагерь напоминал сонное царство. Надежда сама, забравшись в шалаш из сена, накрылась летней шинелью и проспала больше десяти часов кряду.

На второй день в лагерь пришли фуры с провизией и фуражом, собранными жителями Смоленской губернии для храброго российского войска. На бивуаках эскадронов заблистали огни костров, потянуло запахом солдатских щей и каши. Полки получили усиленную мясную порцию, пиво и водку для раздачи всем чинам.

На третий день в лагере стало так оживлённо, будто поход в семьсот вёрст был, но давно кончился. На бивуаке Литовского полка заиграла, собирая слушателей отовсюду, полковая музыка, которой всегда гордился Дмитрий Фёдорович Тутолмин. Но, увы, его самого уже не было с литовцами. Из-за болезни он оставил полк в середине июля. Его должность временно занимал прикомандированный к уланам в мае подполковник Новороссийского драгунского полка Штакельберг, человек совершенно незнакомый, малообщительный и грубый. Как-то совсем не подходил он к уютной, почти домашней атмосфере, царившей здесь.

Если литовские уланы развлекали товарищей по походу итальянской музыкой, то общество офицеров Ахтырского гусарского полка, бывшего с литовцами в боях под Миром, Романовом и Салтановкой, устроило для боевых друзей вечеринку в просторной полковой палатке, украшенной еловыми гирляндами и разноцветными флажками. Праздновали конец отступления и соединение двух армий.

Здесь Надежда, сидя за столом рядом с Подъямпольским и Чернявским, впервые увидела близко армейскую знаменитость – поэта и острослова Дениса Давыдова. Он был одет в коричневый, с золотыми шнурами, пуговицами и галунами, доломан Ахтырского полка. При вторжении Наполеона в Россию поэт покинул весьма приятную и выгодную должность генеральского адъютанта, доставившую ему за четыре года, с 1807-го по 1811-й, два новых чина и четыре награждения.

Поддавшись общему патриотическому порыву, Давыдов смело решил вернуться на строевую службу, которую раньше презирал всей своей возвышенной поэтической душой. Правда, шеф Ахтырского полка генерал-майор Васильчиков, как мог, сопротивлялся этому, говоря, что поэту лучше быть при штабе. Но по твёрдому настоянию его покровителя, князя Багратиона, ротмистр гвардии Давыдов был переименован всё-таки в подполковника армии и получил в Ахтырском полку в командование первый батальон.

На вечере не прошло и четырёх тостов: за государя императора, за Россию, за императорскую армию, за лёгкую кавалерию, как Давыдов вышел на середину палатки. Он без ложной скромности представился присутствующим как «самое поэтическое лицо русской армии» и предложил послушать его стихи.

«Самое поэтическое лицо» был чёрен, как майский жук, круглолиц, курнос, лупоглаз и очень мал ростом. Это обстоятельство, видимо, всерьёз его беспокоило, так как сапоги он носил на толстой подошве и с огромными каблуками, украшенными такими же несоразмерными шпорами.

Размахивая в такт рукой, Давыдов начал своим тонким голосом читать одно стихотворение за другим без малейшей остановки. Надежда эти стихи знала, они давно ходили в списках. Но её любимым поэтом был Жуковский. Она помнила наизусть многие его баллады. Творения господина Давыдова, хотя и складные, казались ей – с точки зрения канонов романтизма – чересчур развязными.

Потому, когда поэт наконец остановился, она не стала ни аплодировать ему, ни говорить комплименты, ни знакомиться с ним лично, как это сделали некоторые офицеры из их полка. Она только наблюдала за поведением этого забавного человека. Её удивило, что в следующие полтора часа Давыдов сумел напиться до полного обалдения, но остался продолжать это дело в компании из семи-восьми ярых поклонников Бахуса, когда все остальные уже разошлись. Рядом с поэтом она заметила корнета Волкова. Он подливал гусару вино и смотрел на него с восторгом и обожанием.

Следуя неписаной традиции, офицеры Литовского полка на другой день устроили такую же вечеринку для ахтырцев. Но Надежда на ней не была. Подошла её очередь дежурить по полковым коновязям, и она весь день носилась по лагерю с десятком неотложных дел. С утра ей пришлось проверять вместе с коновалом конский лазарет, где стояли лошади осаднённые, то есть имевшие раны от сёдел на спине и боках, и писать рапорт об их состоянии. Затем её позвали к коновязям эскадрона подполковника Лопатина. Там за ночь пали две строевые лошади, до крайности изнурённые в недавнем походе. Ближе к полудню пришли возы с фуражом, и возникла целая история из-за того, что вместо сена была доставлена солома, да ещё один воз был с соломой гречневой, которую принимать для кормления строевых лошадей не разрешалось.

На бивуаке своего эскадрона Надежда появилась далеко за полночь. У палатки со стонами и ругательствами поливал себе голову водой из кувшина Семён Торнезио.

– Что это с тобой? – спросила Надежда.

   – Ох, брат, с ахтырцами хоть за стол не садись! – пожаловался корнет. – Напоят до умопомрачения. В лейб-гусарах служил, а такого дикого пьянства не видывал!

   – Как? – удивилась Надежда. – При генерале и двух полковых командирах?

   – Да нет же, все они ушли через час. Из старших офицеров остался один Давыдов. Ну и пошло-поехало...

   – А ты зачем пил?

   – Чёрт его знает, – сокрушённо произнёс Семён. – Начали они нас дразнить, задирать. Что вы, мол, как девицы красные. А потом, всё-таки лестно. Со знаменитым поэтом в компании...

   – Сам виноват, что послушал этих забулдыг...

   – В пять утра идти на пикет с солдатами. – Торнезио-младший подал Надежде второй кувшин с водой: – Сделай милость, Александр, полей мне прямо на затылок, а то голова трещит...

Надежда не рассчитывала на новые встречи с Денисом Васильевичем Давыдовым. Однако свела их судьба с глазу на глаз в селении под Смоленском. Гусар, поэт и будущий партизан вместе с собутыльниками рыскал по округе в поисках спиртного, которое благодаря их усилиям быстро кончилось в лагере. Надежда же с командой эскадронных хлебопёков ездила за мукой на мельницу, и мельничиха, пригласив в дом молодого офицера, угостила его молоком.

Едва Надежда пригубила чашку, как в сенях послышались мужские голоса. Дверь отворилась, и на пороге появился её давний знакомец корнет Волков. Тотчас она вскочила на ноги, сжала кулаки, готовая к отпору. Но Волков не ожидал такой встречи. Окинув корнета Александрова неприязненным взглядом, он отступил к двери и спросил у мельничихи:

   – Хозяйка, водка есть?

   – Нету, батюшка барин. Не держим мы её, злодейку. Вот молочка могу дать.

   – Молочко... – Волков скривился. – Пусть его пьют бабы. А улану в походе нужна водка!

Теперь в горницу втиснулся во всём строевом облачении гусара Денис Давыдов. Надежда вежливо поклонилась подполковнику, взяла свою четырёхугольную шапку и шагнула к двери. Ахтырец с похмелья был мрачен и еле кивнул уланскому обер-офицеру. Уже закрывая дверь, она увидела, как Волков с ехидной улыбкой что-то шепчет на ухо поэту и круглые глаза у того делаются ещё круглее, а чёрные кустистые брови ползут вверх.

Надежда забыла об этой встрече. Но Давыдов не забыл. Через двадцать с лишним лет он написал в письме своему молодому другу Александру Сергеевичу Пушкину: «Дурову я знал, потому что я с ней служил в арьергарде во всё время отступления нашего от Немана до Бородина. Полк, в котором она служила, был всегда в арьергарде, вместе с нашим Ахтырским гусарским полком. Я помню, что тогда поговаривали, что Александров – женщина, но так, слегка. Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на бивуаках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым. Нам хотелось напиться молока в избе (видно, плохо было, что за молоко хватились, – вина не было ни капли). Там нашли мы молодого уланского офицера, который, только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: это Александров, который, говорят, женщина. Я бросился на крыльцо – но он уже скакал далеко. Впоследствии я её видал во фронте, на ведетах – словом, во всей тяжкой того времени службе, но много ею не занимался, не до того было, чтобы различать, мужского или женского она роду; эта грамматика была забыта тогда...»

Позиция у Смоленска многим показалась весьма подходящей для генерального сражения. Так думал и Наполеон, приказав корпусам маршалов Нея, Мюрата и Даву начать наступление на город в шесть часов утра 4 августа 1812 года. Защищали Смоленск в этот день три пехотные дивизии из корпуса генерала Раевского. Чуть позже им на помощь прибыли два полка из 4-го кавкорпуса генерала графа Сиверса.

В колонне «справа по три» литовские уланы шагом прошли по улицам Смоленска на западную его окраину, к деревне Рачевке. Трубачи ехали впереди и играли «генерал-марш». За ними следовал подполковник Штакельберг в своём тёмно-зелёном драгунском мундире. Далее выступали все восемь эскадронов. За полторы недели в лагере люди и лошади отдохнули. Веря, что сегодняшнее главное сражение с неприятелем принесёт победу, солдаты смотрели весело. Офицеры, надев по такому торжественному случаю серебряные перевязи и шарфы, тоже думали о предстоящей схватке.

Подъямпольский вёл эскадрон полковника Скорульского с немалой гордостью. Вверенное ему подразделение находилось в полном порядке и проделало весь переход из Гродненской губернии в Смоленскую с наименьшими в их полку потерями. Всего-то погибло у него шесть нижних чинов, девять пропало без вести и семь бежало, пало три строевые лошади[77]77
  РГВИА, ф. 489. оп. 1, д. 2657, л. 97 оборот. «Рапорт Литовского уланского полка за июль 1812 г. Данные на 1 августа: в эскадроне полковника Скорульского офицеров – 5, унтер-офицеров – 12, трубачей – 2, рядовых – 99, строевых лошадей – 127».


[Закрыть]. Корнеты его не подвели. День и ночь, не зная отдыха, находились они при взводах, воодушевляли рядовых своим примером, следили за каждым их шагом, если нужно, помогали.

Теперь ехали они на пир кровавый с радостными лицами, и Подъямпольский их понимал. Трудная черновая офицерская работа, которой на первый взгляд и не видно, осталась позади. Их ждало просторное поле, где на другом конце блистали каски французских кирасир и драгун, трепетали на ветру цветные флюгера на пиках польских легкоконников. Вот уж нынче молодёжь из эскадрона полковника Скорульского разгуляется, покажет себя во всей красе и доблести!

Праздник будет на загляденье. Мощь атаки в сомкнутом развёрнутом строю, азарт рукопашной сшибки, где сверкают над головами клинки, сладостный миг победы, когда неприятель опрокинут и отступает, обида горькая, если скачут назад свои, громкий перелив сигнала «апель» – и снова строй, снова бешеный карьер лошадей: вперёд, на врага. Этих острых и сильных ощущений очень не хватало молодым офицерам в трудном походе.

Ротмистр Подъямпольский, как и его главнокомандующий генерал от инфантерии князь Багратион, верил, что уже настал заветный час. Битва под Смоленском будет генеральной, французы попадут здесь в мешок, потеряют половину армии и город захватить не смогут. Потому он дал своим корнетам полную волю.

Цезарь Торнезио, взяв взвод фланкёров со штуцерами, понёсся в атаку на тяжёлую французскую конницу. Сначала уланы перестреливались с кирасирами, но скоро дело дошло и до сабель. Отважный корнет увлёкся боем и заскакал в самую гущу неприятеля. Но солдаты за ним не пошли. Он очутился один среди вражеских всадников, и французы насмерть зарубили его палашами.

Александров, буквально на днях переименованный в поручики согласно бумагам, привезённым из штаба, едва не попал в плен. Он командовал двумя взводами в первой атаке развёрнутым строем. Начиналась она блестяще, но вдруг во фланг уланам ударили французские драгуны. Взводы успели сделать поворот «кругом поодиночке» и помчались назад, а Александров в результате этого манёвра оказался не впереди, а позади своих солдат. По полю за ним погнались четверо неприятельских драгун и почти доставали его палашами. Уланы видели эту гонку, но помочь ему не могли. Однако лихой конь Зелант всё-таки вынес Надежду к своим.

Подъямпольский, который наблюдал эту сцену и изрядно переволновался, хотел было отправить Александрова отдыхать за фронт, но наткнулся на злой и дерзкий взгляд.

   – Хоть убейте, ротмистр, – не поеду! Я так ждал этой минуты, а вы... Оставьте меня в покое!

   – Хорошо! – Командир как будто даже рассердился. – Тогда станешь на моё место при атаке эскадрона. Скачи под пули, если это тебе надобно для счастья!

   – Слушаюсь, господин ротмистр! – Надежда ликующе ему откозыряла. – Тысячу раз спасибо, дражайший Пётр Сидорович!

Она подобрала повод. Зелант, уже отдохнувший от скачки, бодро пошёл к строю солдат. Через минуту над двумя шеренгами в тёмно-синих куртках раздался её низкий, сильный голос:

   – Эскадро-он, слушай! В атаку с места прямо, марш-марш!..

Бой продолжался до сумерек. Поручик Александров раз семь водил в атаку эскадрон под свист французских пуль и дружное русское «ура». Пули не задели его. Лишь одна, будучи на излёте, пробила ему белую четырёхугольную тулью строевой шапки. Да ещё однажды, при рукопашной сече, два огромных усача с бригадирскими нашивками на рукавах хотели взять поручика «в клещи» своими длинными палашами, но их отогнали люди из третьего взвода: Мелех, Кумачов, Бойков и другие.

Ротмистр Подъямпольский за смелые действия под Смоленском представил поручика Александрова к первому офицерскому ордену: Святой Анны третьей степени. Но подполковник Штакельберг, уже знавший кое-что об этом безусом офицере, переправил представление. Вместо ордена – только монаршее благоволение, и описание его подвигов свёл к элементарному: «При атаках на неприятельскую кавалерию вёл свою часть в порядке и вспомоществовал поражению неприятеля...»[78]78
  РГВИА, ф. 103, оп. 1/208а, д. 106, св. 0, л. 272. «Список гг. штаб– и обер-офицеров ныне означенных полков, бывших 4-го числа сего месяца в сражении в городе Смоленске и удостаивающихся к получению Его Императорского Величества благоволения. Подписал генерал граф Сиверс. Августа 9-го дня 1812 г. В лагере при городе Дорогобуже».


[Закрыть]

Ранним утром 5 августа бои возобновились. Наполеон всё ещё надеялся на генеральное сражение. Но русское командование решило оставить Смоленск и уводить обе армии дальше по Московской дороге. Увидев, что во второй половине дня основные силы русских покидают город, французский император приказал начать его штурм. Атаки пехоты и конницы сопровождались жестоким артиллерийским обстрелом. Около трёхсот орудий вели огонь по стенам и башням древней крепости, по улицам, площадям, церквам. Смоленск запылал сразу в нескольких местах. Но тушить пожары было некому. Население, собрав свои пожитки, бежало вместе с войсками.

Литовские уланы опять находились в арьергарде 2-й Западной армии. На этот раз полк шёл самым последним, пропустив вперёд ахтырских гусар и киевских драгун. Эскадрон под командованием Подъямпольского замыкал полковую колонну и должен был подгонять отставших, собирать и сажать на повозки усталых. Только кавалеристы миновали городскую заставу, ротмистр подъехал к Надежде:

   – Александр, тебе поручение. Возьми свой взвод и езжай обратно в Смоленск. Там где-то застряли три наших сухарных полуфурка. Приведи их в полк. В крайнем случае – сожги...

Русские ещё были в Смоленске. Упорный бой шёл возле Молоховских ворот. Там занимала позиции рота тяжёлой артиллерии подполковника Апушкина, которую прикрывали эскадроны Иркутского драгунского полка. Им на помощь Барклай-де-Толли отправил 4-й Егерский полк. Надежда, увидев пехотную колонну, присоединилась к ней и быстро добралась до центра города. Как она и думала, полуфурки находились у армейских складов.

Одно складское помещение уже горело, и некоторые смельчаки пытались вытаскивать из огня тюки с полотном и холстом, штуки сукна. Ядра разбили часть крыши и стену у другого магазина, где хранились запасы крупы, муки и сухарей. Но там выставили охрану, разобрали завал, и порядок в какой-то степени был восстановлен. Лихорадочная погрузка провианта, упакованного в мешки, возобновилась. Десятка четыре повозок из разных полков 1-й и 2-й Западных армий ожидали очереди.

Полуфурки Литовского полка занимали место в середине длинного ряда. Надежда, оставив солдат у повозок, пошла к складу, чтобы найти здешнего начальника и ускорить получение груза. У распахнутых настежь дверей она сначала столкнулась с рядовыми в тёмно-синих, с жёлтыми обшлагами и воротниками доломанах Мариупольского гусарского полка, а потом увидела унтер-офицера Белоконя.

   – Здравия желаю, ваше благородие! – Унтер вытянулся по стойке «смирно», с улыбкой глядя на бывшего командира.

   – Здорово, Белоконь! – Надежда почувствовала, как громко застучало у неё в груди сердце.

Белоконь, когда она уходила из полка, оставался в эскадроне майора Станковича. От Михаила она не имела известий уже два с половиной месяца. Последнее письмо от него пришло в начале мая. Он сообщал, что мариупольские гусары отправляются к городу Гродно и будут в отряде генерал-майора графа Палена.

   – Как жив-здоров, унтер? Как все мариупольцы? Как наш эскадрон? – Ей хотелось сразу спросить про командира эскадрона, но из осторожности она не сделала этого.

   – Жив-здоров, не ранен, ваше благородие! – чётко отрапортовал Белоконь. – Полк наш состоит в третьем кавалерийском корпусе. В эскадроне майора Станковича убитых и раненых не много, хотя были мы недавно в жестоком деле с французами у Молева-Болота...

   – Значит, все офицеры в строю?

   – Так точно, ваше благородие.

   – Вот что, Белоконь. – Надежда придумала наконец, как ей воспользоваться этой неожиданной оказией, – будет у меня к тебе просьба...

   – Сделаю, ваше благородие.

   – В последний раз при встрече играли мы с майором Станковичем в карты, и я остался должен ему золотой червонец. Время теперь военное. Хочется мне вернуть свой долг, пока мы оба с ним живы.

   – Беспременно, ваше благородие. Не извольте сомневаться. Передам из рук в руки, как только до полка доеду...

Быстро вернулась Надежда к своему взводу, достала из ольстры при седле блокнот и карандаш.

«Милостивый государь мой Михаил Михайлович! – легли на бумагу её торопливые строки. – С унтером Белоконем препровождаю к вам золотой червонец в счёт моего старого карточного долга. Сам нахожусь в добром здравии, чего и вам желаю. Думаю, если свидимся, то партию в вист обязательно доиграем. Покорный слуга ваш поручик Александров. В Смоленске, августа 5-го дня 1812-го года».

Лист она сложила пополам, завернула края, вложила туда золотую монету, ещё раз перегнула, сверху надписала: «Его высокоблагородию Мариупольского гусарского полка майору Станковичу». Пакет был готов. Мимо них уже ехали полуфурки мариупольцев, нагруженные сухарями. Унтер-офицер Белоконь остановился на минуту, взял у неё пакет, расстегнул доломан и спрятал письмо во внутренний карман на груди.

   – Счастливо оставаться, ваше благородие!

   – Езжай, унтер. – Надежда заглянула в его честные голубые глаза. – Даст Бог, ещё повстречаемся...

7. БОРОДИНО

Адский день! Я едва не оглохла от

неумолчного рёва обеих артиллерий.

Ружейные пули, которые свистали,

визжали, шикали и, как град, осыпали нас,

не обращая на себя ничьего внимания;

даже и тех, кого ранили, и они не слышали

их; до них ли было нам!..

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. 2

Армия роптала. Тяготы долгого отступления, вид горящего Смоленска, брошенного на произвол неприятеля, паническое бегство оттуда жителей, прибившихся к армейским колоннам и распространяющих самые фантастические слухи, перебои с продовольствием – всё это поколебало дух войска. Падение дисциплины стало явным и задело все этажи армейского здания.

Офицеры после Смоленска заговорили об измене. Цесаревич великий князь Константин Павлович, младший брат царя, всегда близко стоявший к офицерскому обществу, бросил это обвинение прямо в глаза Барклаю-де-Толли и был немедленно, под благовидным предлогом, удалён из войска в Санкт-Петербург. Солдаты же, не получая вовремя своего провианта, стали искать пищу повсюду. Бывало, целые шайки отставших от полков бродили по придорожным деревням, и население, защищаясь от разбоев, встречало их вилами и топорами. В конце концов группа мародёров из двенадцати человек, пойманная за Смоленском, была по приказу главнокомандующего 1-й Западной армии расстреляна.

Но эти экстренные меры не изменили ситуации. Армия ждала, армия требовала от своих вождей генерального сражения с противником, успешно прошедшим по российской территории сотни вёрст. Армия была готова к главной битве. Теперь только жестокое кровопролитие во имя чести России, только настоящая искупительная жертва могли бы восстановить порядок в войске и вернуть ему самоуважение, растерянное на дорогах Литвы и Белоруссии.

Высшее командование понимало это. Едва обе армии пришли после Смоленска в Дорогобуж, где велено было дать им днёвку до 12 августа, Багратион и Барклай-де-Толли, сопровождаемые многими офицерами, съехались вместе и отправились осматривать местность, чтобы выбрать позицию, подходящую для генерального сражения с французами. Однако ничего достойного найдено не было. Зато на глазах у десятков свидетелей проявились крайне неприязненные отношения между двумя командующими да получил выговор полковник Толь, добросовестно исполняющий обязанности генерал-квартирмейстера. Багратион, взбешённый разговором с военным министром, сделал ему замечание в грубой форме и пригрозил разжалованием в рядовые. Недовольные друг другом, вожди обеих армий разъехались по своим бивуакам. Войска, ведомые ими, двинулись дальше по дороге от Дорогобужа к Вязьме.

Генеральские распри всё-таки можно было прекратить. Император Александр I сделал это, назначив его светлость генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова главнокомандующим в армии 1, 2, 3-ю Западные и Молдавскую. Приказ этот поступил в штаб 15 августа и вызвал в войсках неподдельную радость. Армейские острословы тотчас срифмовали фамилию престарелого полководца:

 
Приехал Кутузов
Бить французов...
 

И не просто бить, думали они, а дать им победоносное генеральное сражение, о котором мечтали все истинные патриоты России.

Надежде довелось развозить пакеты с этим приказом по воинским частям. Пришла её очередь в полку ехать на ординарцы. Она попала к генералу Коновницыну, который с 17 августа командовал арьергардом соединённых армий. На все поручения генерала она вызывалась первой, рассчитывая так попасть в 3-й кавалерийский корпус, где был Мариупольский гусарский полк. Но не пришлось ей повидаться со своим возлюбленным перед грозной битвой у села Бородина.

В полк она вернулась через пять дней. Литовские уланы находились у Колоцкого монастыря. Событие, которого так все жаждали, неминуемо приближалось. В полку уже был получен приказ отправить весь полковой обоз, вьючных офицерских лошадей и денщиков при них по направлению к городу Можайску. Обоз ушёл за два часа до её приезда, и Надежда не успела взять из своих вьюков кое-какие вещи: зимнюю шинель на меху, тёплый шейный платок, перчатки.

Нужда в них была большая, потому что погода совершенно переменилась. Если у Смоленска солнце жгло своими лучами, то теперь небо затянули чёрные тучи, подул студёный пронзительный ветер, часто выпадали дожди. Ночи делались все холоднее, и шинель без подкладки, оставшаяся у Надежды, почти не согревала. Потому она хотела пуститься вдогонку за обозом, но, взглянув на своего верного Зеланта, отказалась от этого плана.

За время её краткой службы в ординарцах у Коновницына от ежедневных скачек по полям и дорогам жеребец так отощал, что стал похож на борзую собаку. Вместо новой поездки Надежда расседлала его, надела недоуздок и выпустила пастись на луг, где ходили по высокой траве лошади их эскадрона. В ожидании генеральной битвы свою единственную строевую лошадь следовало беречь как зеницу ока.

Пушки на обширном и ровном пространстве у рек Колочи, Каменки и Войны, выбранном князем Голенищевым-Кутузовым для сражения с французами, впервые заговорили 24 августа 1812 года. Начались боевые действия у Шевардинского редута. К этому редуту, построенному за два дня на одном из холмов к юго-востоку от деревни Шевардино, шёл от Колоцкого монастыря, мужественно отбиваясь от наседающего противника, арьергард генерала Коновницына. Литовские уланы и ахтырские гусары, также бывшие в составе этого отряда, подойдя к деревне Ельня, оказались под прицельным огнём вражеской артиллерии.

Картечный снаряд попал в землю слева от Надежды. Столб песка, камней и дыма поднялся вверх чуть ли не у ног Зеланта, и он, сделав невероятный скачок в сторону, спас её и себя от засвистевших вокруг картечных пуль. Но всё же сила ударной волны, обрушившейся на них, была очень велика. Надежда покачнулась в седле, в глазах у неё потемнело, и резкая боль в левой ноге повыше колена заставила её громко вскрикнуть. Может быть, она и упала бы на землю, под копыта взбесившихся лошадей своего взвода, но её унтер-офицер Кумачов, ехавший рядом с командиром, успел схватить Зеланта за повод. Обняв поручика Александрова за плечи, он вывез его из боя.

В сражении у Шевардина литовские уланы потеряли убитыми более двадцати нижних чинов и тридцати строевых лошадей. Ранены были, кроме Надежды, два унтер-офицера и семнадцать рядовых, восемнадцать лошадей. Ещё шесть человек и шесть лошадей пропали без вести[79]79
  РГВИА, ф. 103, оп. 208а, св. 0, д. 7, л. 10. «Рапорты кавкорпуса генерал-майора графа Сиверса за август 1812 г.».


[Закрыть]. Вечером полк перешёл от Шевардинского редута на главные позиции русской армии, уже приготовившейся к Бородинской баталии.

Полкам 4-го кавкорпуса графа Сиверса было отведено место на левом фланге, в глубине и как бы между Центральной батареей и деревней Семёновское. Литовские уланы находились ближе к батарее, ахтырские гусары – ближе к деревне. Перед ними в первой линии стояли полки 7-го пехотного корпуса. Огня на бивуаках не разводили. Офицеры эскадрона полковника Скорульского разместились в шалаше, наскоро сделанном из веток. Правда, в нём было много сена, и спать на голой земле им не пришлось.

Надежда, сойдя с лошади, доковыляла до шалаша, опираясь на свою саблю. Серые походные рейтузы на левой ноге над коленом были у неё разорваны. Там запеклась кровь. Нога болела нестерпимо. Рухнув на кипу сена, она стала расстёгивать боковые пуговицы на рейтузах, чтобы осмотреть свою рану, и с трудом отодрала ткань, прилипшую вместе с кровью к коленке.

Здесь, видимо, задела её картечная пуля, пройдя по касательной и оставив на коже глубокий и рваный след. Нога же вся, от ступни до бедра, почернела и распухла.

В шалаш забрался Подъямпольский. Он, как бывалый воин, сразу понял, в чём тут дело:

– Александр, это – контузия, да ещё и какая! Тебе надо тотчас в лазарет.

   – Но ведь я могу ездить верхом, Пётр Сидорович, – возразила ему Надежда. – Мне больно только наступать на эту ногу.

   – Говорю тебе, ступай в лазарет.

   – Не поеду!

   – Почему?

Она молча опустила голову. Эскадронный командир сел рядом с Надеждой на сено и заглянул ей в лицо. В наступающих сумерках она увидела, как блестят его глаза, полные сочувствия. Впервые за все годы их знакомства ротмистр взял её за руку и сжал ладонь.

   – Пойми, я не хочу, чтобы тебя убили, – сказал он.

   – Смерти я не боюсь.

   – Ты думаешь, что сможешь геройствовать здесь, как под стенами Смоленска? Ошибаешься, мой друг. Тут будет просто мясорубка... – Подъямпольский замолчал на минуту. – Да, мясорубка, и больше ничего. Не сабли, любимые тобой, станут здесь благородно звенеть, а картечь и пули – визжать. Твоя ли это судьба – погибнуть от картечи? Тебе должно умирать тихо и спокойно, на постели, в кругу детей своих и внуков...

   – Моя судьба – быть теперь на поле Бородинском, ротмистр! – Она посмотрела ему прямо в глаза.

   – Ты так решил?

   – Да. Людская молва никогда ко мне не будет благосклонной, я знаю. По мнению невежд, кои вечно преобладают в обществе, поступок мой – и дик и странен. Но может быть, ужасная сия кампания и схватка здесь, что будет выше сил человеческих, даст мне шанс для объяснения с ними. Хоть один шанс...

Ночь у Бородина с 25-го на 26 августа 1812 года была очень холодной и ветреной. Шалаш, где спали офицеры эскадрона полковника Скорульского, продувало насквозь. Сначала Надежда, выпив с друзьями рома, согрелась и уснула. Но среди ночи опять заломило у неё ногу, холод легко пробрался под летнюю шинель, и до рассвета она уже не смыкала глаз. Подъямпольский, Чернявский и Семён Торнезио крепко спали, завернувшись в свои тёплые шинели на меху. Надежда им завидовала и вздыхала. Она передала с денщиком ротмистра, вчера побывавшим в лагере, чтоб Зануденко доставил ей сюда зимнюю шинель и перчатки, но разве этот олух заботился когда-нибудь по-настоящему о своём офицере...

На исходе шестого часа утра 26 августа французские батареи открыли канонаду по Багратионовым флешам, что располагались левее деревни Семёновское. Около семи часов утра две вражеские дивизии двинулись в атаку на флеши, везя с собой тридцать пушек. После упорного боя флешь была захвачена ими, но потом вновь освобождена штыковой атакой гренадер графа Воронцова и пехотинцев из 27-й дивизии. Для преследования противника генерал-майор Сиверс отрядил ахтырских гусар и новороссийских драгун.

Литовские уланы вступили в бой чуть позже, в девять часов утра, когда французские солдаты снова захватили одну флешь, а русские гренадеры, защищавшие её, были почти все перебиты. Обскакав Семёновское справа, литовцы, ахтырцы и новороссийцы примчались к укреплениям, носившим имя Багратиона, встретились тут с лёгкой кавалерией генералов Бермана и Брюйера и скоро оттеснили её прочь.

Но это было лишь начало. До одиннадцати часов утра уланы ещё не раз являлись на флеши. Вместе с ними были пять конных орудий, огонь которых сильно способствовал отражению неприятеля. Надежда видела здесь то зелёные мундиры вюртембергских конноегерей Мюрата[80]80
  Мюрат Иоахим-Наполеон ( 1777 – 1815) – маршал Франции, сподвижник Наполеона, в 1812 г. командовал резервным кавалерийским корпусом Великой армии. Военная энциклопедия. Изд-во Сытина. Т. 16. 500 – 501.


[Закрыть], то тёмно-синие куртки с белыми воротниками солдат польского 6-го Уланского полка, то блестящие латы кирасир из корпуса генерала Нансути[81]81
  Нансути Этьен-Антуан-Мари (1768 – 1815) – известный французский генерал, в 1812 г. – командир кавалерийской дивизии в корпусе Мюрата, участвовал в сражениях при Островне, Витебске, Смоленске, Бородине, где был ранен. (Военная энциклопедия. Изд-во Сытина. Т. 16. С. 528).


[Закрыть].

Подъямпольский оказался не совсем прав. Сабли тут иногда звенели. Но постепенно их тонкий голос стал заглушать рёв орудий и треск ружейных залпов. Ядра, гранаты и картечь падали в шеренги сверху и валили всадников. Так было убито 26 человек в их полку и ранено 37. Ружейные пули по большей части попадали в строевых лошадей, которых погибло 78 голов. Ещё 24 человека и столько же лошадей пропали без вести при передвижениях от деревни к флешам и обратно. Из сражения Литовский полк вышел, имея в строю 378 человек и 339 лошадей[82]82
  РГВИА, ф. 489,оп. 1, д. 2657, л. 115—117. «Рапорты Литовского уланского полка за 1812 г. Данные о потерях 26 августа и состав полка на 29 августа 1812 г.».


[Закрыть].