Текст книги "С любовью, верой и отвагой"
Автор книги: Алла Бегунова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
5. «КАМПАМЕНТЫ»
В доме М*** всем мужчинам отвели
одну комнату; в ней поместились военные
и штатские, молодые и старые, женатые
и холостые. Я в качестве гусара должна была
быть с ними же; в числе гостей был один
комиссионер Плахута, трёхаршинного роста,
весельчак, остряк и большой охотник рассказывать
анекдоты. В множестве рассказываемых им
любопытных происшествий я имела удовольствие
слышать и собственную историю.
Н. Дурова. Кавалерист-девица.Происшествие в России. Ч. 1
Красиво убрали свою эскадронную «улицу» в полковом лагере люди майора Павлищева! Шестнадцать белых парусиновых круглых палаток для рядовых с одной стороны и шестнадцать – с другой, а между ними отсыпано жёлтым речным песком довольно широкое пространство, то есть сама «улица». У палаток зелёным дёрном выложены номера взводов и вензеля взводных командиров. Все палатные колья вбиты на одинаковом расстоянии друг от друга и впереди образуют совершенно прямую линию.
Офицерские палатки стояли за солдатскими, и Надежда, откинув полог, поутру любовалась этой картиной. Лагерь спал, а она, засунув полотенце и свежую рубашку под мундир, уходила в лес за час до сигнала трубачей на побудку. В лесу по знакомой тропинке бежала то медленнее, то быстрее с полверсты к реке, по берегу поднималась выше по течению, где были густые заросли ракиты, там быстро раздевалась и бросалась в холодную воду.
За ночь река теряла свой летний жар. Чтобы согреться, Надежда плыла к другому берегу, делая большие энергичные гребки, и так же возвращалась обратно. Посмотрев по сторонам, она одним прыжком, как пантера, кидалась из воды в заросли, растиралась полотенцем и просовывала голову в ворот рубашки. Всё остальное было уже не так опасно. С летней парусиновой жилеткой-кирасой, походными рейтузами, мундиром, сапогами можно было так не спешить, а вдумчиво наворачивать на ноги холстяные портянки, завязывать на шее чёрный шёлковый платок, отыскивать пальцами одну за другой все пятнадцать круглых пуговиц и шнуровых петелек к ним на белом доломане из тонкого летнего сукна.
Прошло уже пять недель из шести, отведённых в 1808 году Мариупольскому полку на «кампаменты». Начинался август. Каждый день, пропустив всего несколько, когда ей выпало дежурство по полку и она была назначена командиром конного полевого караула, Надежда совершала эту пробежку и купание на рассвете и чувствовала себя все лучше и лучше.
Только птицы, свившие гнёзда на деревьях, наблюдали утреннее превращение корнета Александрова в женщину и обратно – в гусарского офицера. С каждым разом она, поверив в надёжность своего укрытия из ракит, одевалась все медленнее, ждала, когда тело обсохнет, и наслаждалась освобождением от грубой ткани мужского костюма. Лишь однажды сильно напугал её лесной кабан. В это время она стояла нагая в тени ракит. Вдруг затрещали сухие ветки валежника и страшная клыкастая морда появилась перед ней в зарослях. Крик ужаса замер у неё на губах, она выпрямилась и посмотрела на незваного гостя. Кабан хрюкнул, тяжело развернулся и с треском пошёл ломать кусты слева от неё. Дрогнувшим голосом Надежда возблагодарила Господа Бога за спасение, быстро оделась и побежала обратно в лагерь. Но на другой день пришла сюда снова, потому что эти минуты расслабления и возвращения к женской ипостаси были ей нужны как воздух.
После пробежки к реке Надежда завтракала у себя в палатке. Зануденко подавал ей горячий чай, хлеб, масло, иногда – кувшинчик со сливками. Далее её день подчинялся строгому лагерному распорядку: в 7 часов утра – на чистке лошадей, в 9 часов утра – в полной походной форме на разводе караула, в 10 часов утра – со взводом на учениях в поле, в 12 часов дня – обед и отдых, в 16 часов – в полной походной форме при объявлении пароля и ответа на него для завтрашнего дня, в 18 часов – при вечерней чистке лошадей, в 21 час – при пробитии вечерней «зори». После девяти вечера можно было пойти в гости к эскадронному командиру и сыграть с офицерами в карты на мизерную ставку или почитать в своей палатке книгу. Но лучше всего было лечь спать, чтобы завтра в четыре часа утра снова быть на ногах и купаться в прозрачной воде...
Отодвинув походную оловянную кружку с недопитым чаем, Надежда встала, надела кивер, поданный ей денщиком, и отправилась на коновязи своего взвода посмотреть, как проходит утренняя чистка.
– Взво-од, стоять смир-но! – скомандовал, завидя её, унтер-офицер Белоконь и пошёл навстречу с рапортом о личном и конском составе вверенного корнету Александрову подразделения.
– Взво-од, – она точно так же тянула букву «о», – стоять воль-но! Продолжать уборку лошадей!
Её солдаты уже привыкли к тому, что взводный командир с утра обходит всех строевых лошадей и одно-два слова скажет с каждым гусаром. Корнет в это время бывал весел, бодр, внимателен к мелочам. От его взора ничто не ускользало, ни синяк на скуле рядового, появившийся за ночь, ни потускневшая шерсть на крупе вдруг занемогшего коня.
К концу «кампаментов» Надежда хорошо знала всех своих солдат и строевых лошадей: у кого какой характер и какой норов. В этом помогла ей лагерная жизнь, ежедневное и безотлучное пребывание рядом со взводом. Ей даже иногда казалось, что она с ними служит не два месяца, а два года.
Например, Надежде было известно, что правофланговый Оноприенко при своей замечательной внешности и росте в два аршина и девять вершков – большой любитель выпить, во хмелю буен и затевает драку, остальные его побаиваются. Рядовой Сероштан – солдат неплохой, оружие любит, карабин и сабля у него в идеальном состоянии, но как всадник – трусоват, если за ним не смотреть, то на карьере может тайком придерживать лошадь, отчего строй нарушается. Данкович – во всех смыслах человек положительный, а кроме того – умелый сапожник, и потому деньги у него водятся, он ссужает ими однополчан. Два неразлучных друга Бурый и Стецько – из одной деревни, и лучше по какому-либо делу их посылать вместе, тогда они выполняют поручение исправнее.
Каурый жеребец Буран, что у Оноприенко, – резвый, но злой, чуть зазеваешься – укусит. Сероштан ездит на мерине по кличке Гнедко – он всем хорош, только садиться на себя со стремени не даёт, так что гусар научился прыгать в седло с места. Лошадь у Данковича лучше всех ходит вне строя, вот и ездит он постоянно на ординарцы в штаб. Бурый и Стецько – солдаты из второй шеренги, у них под седлом – кобылы. Незабудка упряма и тяжела в поводу, а Резеда толста и неповоротлива, как бочка...
За эту преданность службе строгие судьи юного корнета, его унтер-офицеры Белоконь, Зеленцов и Пересаденко, выставили пока новому взводному оценку «хорошо». По вечерам, сидя за стаканчиком вина у Пересаденко, жена которого, разбитная и чернобровая Ганка, держала маркитантскую лавку, унтера рассуждали о нынешней молодёжи, которая записывается в полки. Они приходили к выводу, что не все дворянские сынки моты, пьяницы и бездельники, попадаются среди них и толковые ребята.
Может быть, Надежду это и порадовало, но на шестой неделе «кампаментов» она слегка заскучала от однообразной жизни. Да и не она одна. Все молодые офицеры обрадовались, когда на последнем разводе караула всех их, свободных от дежурств и других поручений, пригласил полковой командир к здешнему богачу – помещику Микульскому, который выдавал замуж единственную дочь и устраивал по этому поводу праздник на всю округу.
Гостей собралось человек сто с лишним. На венчание в католическом храме мариупольцы опоздали, но в свадебном пире и танцах после него участие приняли. Все легли спать далеко за полночь. Мужчин поместили в одной комнате, где на полу расстелили сено, положили на него ковры и сафьяновые подушки. Раздеваться, естественно, никому не пришлось. Наоборот, все завернулись в шинели, плащи, одеяла – смотря по тому, у кого что было. Как водится в разношёрстной компании, заснуть сразу не могли, и начались разговоры.
Целую группу слушателей собрал возле себя чиновник Плахута. Говорил он громким шёпотом, а окружавшие его смеялись в кулак, потому что этот человек был настоящим мастером анекдота.
– А ещё, господа, доводилось видеть мне в городе Витебске ту русскую амазонку, о которой сказывают, будто она служит в армии... – услышала вдруг Надежда начало его новой истории и насторожилась.
– Это ваш очередной анекдот? – спросил кто-то.
– Нет, – ответил Плахута. – Достоверное событие, коему я сам был свидетелем...
В комнате воцарилась тишина, и он стал рассказывать о штабе генерала Буксгевдена, о Витебске осенью 1807 года, о ней самой, одетой в тёмно-синюю куртку с белыми эполетами. Все в его повествовании было верно, и если Плахута чего и придумывал, то самую малость, для оживления своего рассказа.
– Потом смотрю: что-то её не видно. – Чиновник подвёл слушателей к финалу. – Мой кум из канцелярии мне и говорит, мол, уехала вчера с флигель-адъютантом царя капитаном Зассом в Санкт-Петербург, прямиком к государю...
– А я думал, что эти слухи – выдумка, – сказал ротмистр Станкович, лежавший рядом с майором Павлищевым недалеко от Надежды.
– Совершеннейшая правда! – горячо заверил его рассказчик.
– Неужели и по фигуре ничего не заметно?
– Абсолютно ничего!
– Сочиняете, почтеннейший! – пробасил Павлищев. – В жизни не поверю, чтоб нельзя было отличить мужика от бабы...
– Ну если только на ощупь! – быстро сказал Плахута, и вся компания рассмеялась.
Надежда не знала, что ей делать. То ли вскочить и броситься из комнаты вон, пока разоблачитель не дошёл до конца и не указал на неё пальцем. То ли подождать немного, ведь нового её имени и полка, где она служит, Плахута ещё не назвал. Усилием воли она заставила себя слушать его дальше, но он не добавил к прежнему рассказу ничего существенного.
Все сводилось к тому, что в штабе армии генерала графа Буксгевдена чиновники разглашали своим знакомым содержание секретных депеш, рапортов и документов. Знакомые болтали об этом в семьях и других канцеляриях. Барские разговоры слушали денщики и лакеи и несли удивительную новость из гостиных и кабинетов на улицы, базары, в дешёвые лавки и трактиры. Оттуда она попала к крестьянским избам. Сельское население, зная самоуправство властей, сейчас же придумало, что отныне крестьянских девушек начнут брать рекрутами в полки, и перепугалось до смерти[41]41
Из письма М. Вильмот от 4 июля 1808 г.: «...прошёл странный слух, что крестьянских девушек станут брать на службу в армию. Этому слуху до того поверили, что среди крестьян распространилась настоящая паника и все они предпочли поскорее выдать своих дочерей замуж, всё равно за кого, чтобы не видеть их взятыми на государеву службу. Были перевенчаны дети 10– 13 лет, церкви ломились от венчающихся пар... В Москве я слышала обо всей этой истории, но совершенно не представляла себе, что размах её так широк» (Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестёр М. и К. Вильмот из России. М.: Изд-во МГУ, 1982. С. 398 – 399).
[Закрыть]. Так по городам и весям всей державы катилась весть о событии невероятном: в русской армии находится женщина!
Чем больше говорил Плахута, тем спокойнее становилась Надежда. Она поняла суть дела. Ей никогда не нужно отрицать или подтверждать подобных сообщений. Пусть слух живёт и будоражит воображение людей. Пусть привыкают они к тому, что это все вполне реально: женщина в армии, но никто до сих пор её узнать в мундире не может. Она даже развеселилась и из озорства решила задать Плахуте вопрос.
– А вы могли бы сейчас узнать эту амазонку? – спросила она, приподнявшись на локте.
– Конечно! – ответил он уверенно.
– Да, видно, память у вас очень хороша, – сказала Надежда, потому что полтора часа назад она пила вместе с чиновником у буфетной стойки клюквенный морс и он на её присутствие никак не реагировал.
– На память не жалуюсь! – важно произнёс Плахута и начал снова описывать амазонку: среднего она роста, глаза тёмные, по виду смахивает на юношу лет семнадцати.
Надежда его не слушала. Она завернулась с головой в свою летнюю шинель и заснула. Поездка в деревню за четырнадцать вёрст, свадебный пир, множество новых лиц кругом, весёлая музыка и танцы утомили её. Вставать же надо было до рассвета, так как офицеры обещали полковому командиру, что вернутся в лагерь к разводу караула.
Трубачи уже играли «апель» и на часах было девять утра – время начинать развод, – а мариупольцы только подъезжали к месту. Полковник задержал церемонию на двадцать минут. Отдав лошадей денщикам, офицеры подхватили сабли и ташки и почти бегом двинулись на площадку между «улицами» пятого и шестого эскадронов, к палатке так называемого палочного караула. Действо началось. Старый и новый караулы, построившись, маршировали, делали «приёмы» с карабинами, офицеры сдавали друг другу дежурство, трубачи играли. Зазвучал «Марш нового караула», что было сигналом того, что развод закончен.
Офицеры эскадрона Павлищева: майор, поручики Текутев, Подъямпольский, корнет Александров, все, ездившие на помещичью свадьбу, – шли к палаткам своего подразделения. Навстречу эскадронному командиру спешил вахмистр с испуганным лицом.
– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие! В четвёртом взводе у нас происшествие...
«Не бывает в жизни все слишком хорошо, – пронеслось в голове у Надежды. – Если не одна неприятность, то другая...»
– Что случилось? – спросил Павлищев.
– Рядовой Черешкович на вечерних экзерцициях по рубке лозы саблей отрубил своей строевой лошади ухо!
– Вот вам, корнет, и сюрприз от «кампаментов». Что скажете?
– Гусар Филимон Черешкович – ваш земляк, господин майор, – чётко доложила Надежда. – Взят из Екатеринославской губернии, в службе полтора года, солдат старательный, но обучен недостаточно. Лошадь у него старая, мерин пятнадцати лет по кличке Грозный. Можно отдать на выранжировку...
– Всё равно, – прорычал майор, – быть ему крепко битому. Триста шпицрутенов и штраф за порчу казённого имущества!
6. БАЛ У ГЕНЕРАЛА СУВОРОВА
Миллер приказал мне ехать к графу
Суворову... Дубно. Граф приготовляется
дать пышный бал завтрашним днём и
сказал мне, что прежде окончания его
празднества я не получу подорожной и
что я должен танцевать у него; что он
вменяет мне это в обязанность...
Н. Дурова. Кавалерист-девица.Происшествие в России. Ч. 1
Жаркое и душное малороссийское лето догорало. После «кампаментов» эскадроны отпустили на отдых – три недели «травяного довольствия»: пасти верховых лошадей на лугах, в службу их не употреблять, кроме самых неотложных караулов, гусарам быть при лошадях и других занятий не иметь. Приближалась пора офицерских отпусков: с ноября по март. Надежда заикнулась об отпуске в полку. Но начальство выразило недоумение, что молодой офицер, едва начав службу, уже желает от неё отдыхать. Назвать истинную причину она, конечно, никому не могла: по её расчётам, отец должен был к зиме привезти Ванечку в столицу, а она просто сходила с ума от тоски по сыну. Ей оставалось одно – вновь прибегнуть к помощи высоких покровителей, и она села писать новое письмо военному министру:
«Сиятельнейший граф
Милостивый государь!
Вы позволили мне просить вас о всём, и я беру смелость беспокоить ваше сиятельство просьбою об отпуске меня в дом на два месяца. Если вашему сиятельству угодно будет спросить, для чего я не делал этого по команде, то ничего не могу сказать в извинение своей докучливости, как только то, что, просясь по команде, мог получить отказ, которого в рассуждении моих обстоятельств ничего не могло бы быть хуже.
С истинным почтением остаюсь вашего сиятельства милостивого государя покорный слуга Александров.
Октября 10-го дня 1808-го года» [42]42
РГВИА, ф. 26, on. 1, д. 403, л. 608 – 609. «Письмо корнета Мариупольского гусарского полка А. А. Александрова графу А. А. Аракчееву». Публикуется впервые.
[Закрыть] .
О разрешении на отпуск Надежде сообщил новый шеф Мариупольского полка генерал-майор барон Меллер-Закомельский. Он прибыл в полк в ноябре 1808 года и начал знакомиться с обер-офицерами второго батальона, первым вызвав в штаб корнета Александрова. Генерала удивило, что корнет подал прошение не по команде, как положено, а прямо императору. Надежда ответила, что имеет на это разрешение его величества и так думала ускорить оформление бумаг, а более никаких планов не имела.
Отпускное свидетельство, помеченное 5 ноября, ей выдали в штабе полка. Но за офицерской подорожной до Санкт-Петербурга надо было ехать к житомирскому губернатору Комбурлею, и не в Житомир, а в Дубно. Комбурлей находился в гостях у генерал-лейтенанта Суворова, князя Италийского, графа Рымникского, об этом ей сказал Меллер-Закомельский.
Сдав своих верховых лошадей в эскадрон, Надежда оставила Адониса на попечение Зануденко, собрала вещи в дорогу и пересчитала деньги. На все про все у неё имелось около ста рублей серебром: полностью офицерское жалованье за сентябрь и часть майских денег[43]43
Жалованье в русской армии в это время выдавали «по третям», то есть три раза в год: в январе, мае и сентябре.
[Закрыть]. Подорожную офицерам на отпуск выдавали бесплатно. Потому она рассчитывала побаловать Ванечку подарками, а кроме того, заказать в Петербурге кое-что из офицерских вещей.
Путь от села Голобы к Дубно по почтовой дороге занял день. В Дубно Надежда приехала вечером и остановилась в трактире пана Добровольского. Утром, по своему обычаю, она отправилась осматривать город. Это было старинное поселение, основанное в XI веке. Больше всего ей понравился замок, высокие стены которого как бы с трёх сторон обтекала река Иква. С запада он был отделён от городских улиц сухим рвом. В XVI – XVII веках его осаждали и крымские татары, и запорожские казаки, но взять ни разу не смогли. С 1792-го по 1793 год здесь пребывала «Тарговицкая конфедерация», временно управлявшая Польшей. Затем он был передан во владение князей Любомирских.
От замка Надежда дошла до большого двухэтажного дома пана Мазовецкого, второго по богатству и знатности здешнего землевладельца после Любомирских. Во дворе теснились экипажи и коляски, сновали военные и чиновники, у парадного входа стоял караул при унтер-офицере и восьми рядовых с ружьями у ноги. Здесь была квартира генерала Суворова и штаб 9-й дивизии, пехотные и кавалерийские полки которой стояли по городам и сёлам на Волыни.
Памятуя о приглашении Аркадия Александровича приезжать к нему в гости, Надежда решила зайти в дом, готовая, впрочем, и к холодному приёму. Мало ли корнетов служит в дивизии, всех их генерал помнить не может. Однако этого не случилось. Камердинер князя Италийского вышел к ней с любезной улыбкой: «Его сиятельство просит вас пожаловать к нему в кабинет».
Взяв шляпу под левую подмышку, она вошла, вытянулась по стойке «смирно», щёлкнула каблуками и отрапортовала:
– Ваше превосходительство! Честь имею явиться. Корнет Александров из Мариупольского гусарского полка по случаю увольнения в отпуск на два месяца...
– Рад видеть вас, корнет! – Суворов, одетый в сюртук и походные рейтузы, поднялся ей навстречу из-за стола. – Что это вы так официально? Мы ведь не на плацу. Можно стоять вольно и говорить спокойно... Как ваши дела? Расскажите мне.
Суворов по-свойски положил юному корнету руку на плечо и повёл его к камину, где стояли два кресла. Голос его звучал ласково, интерес был искренним. Заглянув в лучезарные глаза молодого генерала, Надежда действительно вдруг захотела рассказать ему о перипетиях своей службы, точно он был её старым знакомым. Но рассказать занимательно, чтобы это понравилось.
Она умела рассказывать живо, с иронией и начала с превращения упрямца Адониса из благородной строевой лошади в простую вьючную. Затем коротко и в лучшем свете обрисовала свой взвод, свой эскадрон, майора Павлищева и его семейство. А закончила смешным эпизодом на манёврах после «кампаментов». Тогда второй батальон мариупольцев взаимодействовал с пехотой своей родной дивизии, то есть с Крымским мушкетёрским полком, против первого батальона гусар и Галицкого мушкетёрского полка[44]44
Пехота9-й дивизии в 1808 – 1809 гг.: Орловский, Крымский, Галицкий, Украинский, Белостокский мушкетёрские полки и 10-й Егерский (Звегинцов В. В. Русская армия. Ч. 4. С. 332, 335 – 337, 341. Париж, 1973).
[Закрыть].
Слушая рассказ корнета об обходном ночном марше-манёвре эскадрона Павлищева, Суворов улыбался. Хохотать он начал при описании геройской атаки павлищевцев на лагерь Галицкого полка с тыла, когда гусары обратили пехоту в паническое бегство и, войдя в раж, ворвались в лагерь, доскакали до кухонь и перевернули там в костры шесть котлов с кашей, сваренной для обеда.
– Признайтесь, корнет, что вы в числе первых ворвались к пехотинцам и нападение на кухни произошло при вашем участии. – Генерал вытер платком слёзы, выступившие от смеха.
– Было дело, ваше сиятельство. – Надежда застенчиво улыбнулась. – Но котлы – это они сами. Мы, офицеры, не сумели удержать рядовых...
– Молодцы гусары! – похвалил Аркадий Александрович. – Пехота просто обмишурилась... Однако, мой юный друг, вы ничего не рассказали мне о княгине Любомирской. Был ли штурм этой крепости?
– Конечно, не было. – Надежда нахмурилась. – Я уехал в Рожище, не попрощавшись с ней.
– А жаль. Она спрашивала о вас. Вы ей понравились.
– Я? – Надежда безмерно удивилась. – Этого не может быть!
– Вы себя недооцениваете. Княгиня сказала мне, что вы отменно танцуете и она хотела бы танцевать с вами снова.
– Боюсь, что это невозможно, ваше сиятельство. Мне пора в дорогу. Я еду в Петербург и только должен у господина Комбурлея взять свою подорожную...
– Нет, мой юный друг, – сказал генерал и позвонил в колокольчик, чтобы камердинер подал им две рюмки шартреза. – Вы никуда не поедете. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
– Но... Почему? – Надежда даже вскочила с кресла, чуть не выбив поднос с рюмками из рук слуги.
– Потому, дорогой Александров, – князь Италийский выпил ликёр и посмотрел на неё с тёплой, дружеской улыбкой, – что я желаю видеть вас на своём балу, который состоится завтра, на своей охоте послепослезавтра, потом на торжественном обеде офицеров нашей дивизии в честь генерал-лейтенанта Дохтурова в субботу...
– Увольте, ваше сиятельство, – взмолилась Надежда. – Мне надо ехать. В столице у меня важное дело...
– Глупости, корнет. Какие могут быть дела у молоденьких офицеров. Так, ерунда всякая. Наверное, какая-нибудь кузина посулила вам встречу на катке в отсутствие своей матушки. Или красавица в театре уронила для вас свой платок, и вы уже вообразили...
– Мои дела не связаны с женщинами! – перебила она.
– А с кем же тогда?
Генерал Суворов, встав рядом, заглянул ей в глаза. Она вспыхнула как маков цвет и отвернулась. Нет, не могла Надежда выдержать пристального взгляда этого человека. Во-первых, он был сыном её кумира, плоть от плоти его. Во-вторых, он ей нравился как мужчина. В-третьих, она видела, что князь расположен к ней, но сказать ему правду о себе и сыне ей запрещал договор с государем, солгать же язык не поворачивался. Однако князь Италийский, опытный донжуан, истолковал смущение юного гусара по-своему. Он решил, что угадал и у мальчишки есть зазноба в столице, о которой тот не хочет говорить. Но это правильно. Это по-рыцарски, это по-мужски.
– Хорошо, Александров! – Молодой генерал хлопнул её по плечу. – Не будем теперь рассуждать о столь тонких материях. Пойдёмте лучше на псарню и посмотрим гончих, ведь охота – через три дня. Мне привезли наконец Догоняя, кобеля, которого ещё зимой я выкупил у князя Юсупова...
Бал у Суворова открыли полонезом. В первой паре шёл хозяин дома Мазовецкий с княгиней Любомирской, во второй паре – князь Италийский, граф Рымникский с женой Мазовецкого, в третьей паре – житомирский губернатор Комбурлей с дочерью Мазовецкого. За ними следовали по чинам офицеры 9-й дивизии, местные дворяне и чиновники. Играл оркестр Орловского мушкетёрского полка, стоявшего в Дубно. В буфете кавалерам предлагали вино, дамам – прохладительные напитки, свежие и засахаренные фрукты, орехи, марципановые конфеты и пирожные.
Как велел ей генерал, Надежда много танцевала. В общем и шумном движении к ней никто не присматривался, и она чувствовала себя уверенно. Княгиня Любомирская отдала ей четыре танца. Это было на грани приличий, потому что пять – шесть танцев с одним и тем же партнёром вызывали интерес здешнего общества и служили поводом для пересудов. Во время медленного гавота, чтобы хоть немного занять себя и свою партнёршу, Надежда по-польски сказала Любомирской какой-то комплимент.
Княгиня была приятно удивлена этим, и юный гусар удостоился лёгкого и никому не видимого пожатия изящной ручки. После бурной мазурки Любомирская, обмахиваясь веером, удержала корнета около себя и спросила, не может ли он проводить её в зимний сад, потому что в зале стало очень душно.
Зимний сад пана Мазовецкого был великолепен. По решёткам тут вились лозы винограда, на клумбах цвели георгины и астры. Розовые кусты, усыпанные белыми, жёлтыми, алыми бутонами, стояли вдоль дорожек. Настоящим украшением сада являлась беседка – с куполом, окрашенным в нежный палевый цвет, и резными деревянными стенами, хорошо скрывавшими, однако, её внутреннее убранство. По стенам вверх ползли зелёные стебли вьюнка, и голубые его цветы оживляли узор, выточенный на досках. Надежда подпрыгнула, сорвала один цветок и подала его княгине.
– Войдёмте, корнет. – Любомирская указала на беседку.
Надежда окинула взглядом красивое сооружение, поставленное в саду конечно же для тайных свиданий. Заходить туда вместе с очаровательной полькой ей было опасно. Княгиня Любомирская – не девушка Аннет с улицы Роз в городе Вильно. При нескромном поведении её, схватив за шиворот, отсюда не выкинешь. А в том, что поведение будет нескромным, она не сомневалась. О связи Любомирской с генералом Суворовым, а до него с другими офицерами тут болтали все, кому не лень. Суть этой женщины Надежда для себя давно определила.
«Шлюха, – зло думала она про Любомирскую, – но не по образу действий, а по образу мыслей. Не деньги ей нужны от мужчин, но другое. Вера в свою неотразимость, вечная жажда успеха, приступы сладострастия. Этакая царица Клеопатра, которая решила присоединить к своей коллекции ещё одного беззаботного мотылька – корнета Александрова...»
– Позвольте, княгиня, мне остаться здесь. – Надежда учтиво поклонилась прекрасной даме.
– Но я этого желаю! – капризно надула губы Любомирская.
– Нет, ваше сиятельство.
– Отчего так строго, мой мальчик? Разве вы не хотите побыть со мной наедине? – Она поставила ногу сразу на вторую ступеньку лестницы, ведущей в беседку, и платье, соскользнув с ноги, обнажило бальную туфельку и ленты от неё, туго обхватывающие икру в бежевом чулке из шёлка.
Надежда склонилась перед своей собеседницей ещё ниже, желая скрыть насмешливый блеск глаз:
– Tous ont droit au l’amour... Si, je le sais. Mais je ne veux servir de jouet a personne. Tout est la[45]45
Каждый имеет право на любовь... Да, я это знаю. Но я не хочу быть ничьей игрушкой. В этом всё дело (фр.).
[Закрыть].
– A vrai dire, mon garcon. – Любомирская ласково ей улыбнулась. – Il c’у a pas шоуеп d’y eshapper. Pour le moment je vous propose prend part a mon jeu préfé. Je voudrais bien[46]46
По правде говоря, мой мальчик, этого невозможно избежать. Сейчас же я предлагаю вам участвовать в моей любимой игре. Я бы хотела... (фр.).
[Закрыть]...
– Non. Ca ne me convient pas, – перебила Надежда. – J’ai une fiancée. C’est une jolie fille de seize ans. Et je suis un fiance tres fidele[47]47
Нет. Мне это не подходит. У меня есть невеста. Это красивая шестнадцатилетняя девушка. А я – верный жених (фр.).
[Закрыть].
– C’est bien dommage[48]48
Очень жаль (фр.).
[Закрыть], – вздохнула княгиня.
– Pourquoi[49]49
Почему? (фр.).
[Закрыть]? – спросила Надежда.
– Vous etes trop jeune pour vous marier. Vous n’avez pas d’experience[50]50
Вы слишком молоды для женитьбы. У вас нет опыта (фр.).
[Закрыть].
– Je ne suis pas tout a fair d’accord avec vous sur ce point. Mais ne vous offensez pas. Vous etes belle et ne voulais pas vous vexer[51]51
В этом я не совсем согласен с вами. Но не обижайтесь. Вы – прекрасны, и я не хотел обидеть вас (фр.).
[Закрыть].
Любомирская всё ещё стояла на ступеньках у входа в беседку и смотрела сверху на молодого офицера. Непонятная ей гордость была в его поступке. Но ей всегда нравились такие люди: независимые, внешне очень сдержанные и как бы закрытые для окружающих. Своими пальцами, унизанными перстнями, княгиня взяла корнета за подбородок и повернула его лицо к себе:
– А вы – странный.
– Увы! – Надежда пожала плечами и протянула ей руку, предлагая таким образом сойти вниз.
Любомирская оперлась на неё и шагнула на садовую дорожку, но руку корнета не отпустила, наоборот – крепко взяла его за локоть.
Так они вернулись в танцевальный зал. Здесь их увидел Суворов. Исподтишка он подмигнул Надежде и показал большой палец. Но это не порадовало её. Церемонно раскланявшись с княгиней, она покинула дом Мазовецкого и уехала в свой трактир.
Стеклянные двери, ведущие прямо с улицы в зал, ей открыла дочь трактирщика, молодая панна Добровольская.
– Я давно жду вас ужинать, – сказала она. – У нас сегодня никого нет. Пойдёмте ко мне в горницу...
Надежда увидела, что слуга несёт за ними поднос с тарелками. Там был белый хлеб, жареные рябчики, яблоки, варенье, полбутылки малаги. В комнате она, как галантный кавалер, подставила Добровольской стул, разлила по бокалам вино.
– За вас, господин корнет, – сказала девушка, улыбаясь.
«С ума они, что ли, посходили? – про себя удивилась Надежда. – О женщины, кто вас разберёт...»
Надежда выполнила все просьбы генерала Суворова. Она танцевала на его балу. Она объяснилась с его любовницей, одержимой страстью к мужчинам. Она была два дня на его охоте и скакала вместе с ним и другими его гостями вслед за гончими по кочкам и буеракам, чтоб подстрелить несчастного зайца. Она присутствовала на торжественном обеде, данном по инициативе князя Италийского офицерами штаба 9-й дивизии в честь генерала Дохтурова. Хотя губернатор Комбурлей, как и другие часто замечавший юного корнета рядом с Аркадием Александровичем, давно выписал ей подорожную до Санкт-Петербурга и выдал деньги на прогоны. Теперь она пришла проститься со своим любимым командиром.
Князь Италийский, граф Рымникский был весел, как всегда.
– Корнет, я хочу сделать вам одно предложение, – сказал он.
– Какое, ваше сиятельство?
– Переходите ко мне в штаб дивизии.
– Нет, ваше сиятельство. Я люблю строевую службу.
– Подумайте, Александров. Сидеть корнетом во взводных вы будете битых пять лет, служа без протекции. А у меня через год-два станете поручиком. Ну и далее – без промедлений...
Одним из своих больших недостатков Надежда считала чрезмерное честолюбие. Получив из рук императора первый офицерский чин, она теперь мечтала о втором. Но говорила себе, что мало имеет опыта и знаний и надо ей ещё послужить года три, не менее, чтоб стать поручиком. Аркадий Александрович задел живую струнку, нарисовав перспективу притягательную, и она верила ему: так все и будет.
Но ей никак нельзя было оставаться у Суворова. В череде пышных увеселений в городе Дубно Надежда чувствовала, что её отношения с молодым генералом стремительно приближаются к роковой черте. Знаток женской красоты и женщин, он уже не раз смотрел на неё слишком пристально, и в этих его взглядах ей чудился немой вопрос. Ответ на лестное приглашение был предопределён. Только от этого ей почему-то стало очень грустно.
– Не хочу притворяться, ваше сиятельство, – ответила она. – Ваши слова верны. Однако посудите, что ждёт меня у вас в штабе. По малости чина моего и по молодости лет буду я у всех на побегушках. А во взводе я сам себе голова и знаю, за что отвечать.
– Значит, в штаб не пойдёте?
– Нет.
Суворов подошёл к ней, и на лице его она увидела неподдельное сожаление.
– Как знаете, корнет. Но вы мне приглянулись. Хотя о ваших странностях тут говорят немало.
– Что делать, ваше сиятельство, – спокойно ответила она. – Пусть говорят...
– Мой великий отец также подбирал себе людей неординарных, и все смеялись над ним, – вдруг сказал молодой генерал. – Взять хотя бы того же Ставракова. Сейчас, говорят, он вышел в полковники. Или адъютанта моего отца капитана Тищенко. Они ему служили верой и правдой, он мог на них положиться... Как мало, в сущности, осталось в наше время по-настоящему преданных людей...
