Текст книги "С любовью, верой и отвагой"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Часть вторая
РЯДОВОЙ СОКОЛОВ

1. «ВЕРБУНОК»

Из окна моего вижу я проходящие мимо

толпы улан с музыкою и пляскою; они

дружелюбно приглашают всех молодых

людей взять участие в их весёлости. Пойду

узнать, что это такое. Это называется

«вербунок». Спаси Боже, если нет другой

дороги вступить в регулярный полк, как

посредством «вербунка». Это было бы до

крайности неприятно...

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. 1

Надежда проснулась от перестука множества копыт по булыжной мостовой. Для неё это были волшебные звуки, и она, вскочив с постели, кинулась к окну. К корчме на рысях подходил отряд всадников человек в семьдесят.

Впереди ехали два трубача, за ними – офицер в голубовато-серой шинели с пелериной. Солдаты тоже были в шинелях со стоячими малиновыми воротниками и тёмно-синей выпушкой по краям, перепоясаны сине-малиновыми кушаками и в необычных головных уборах – тёмно-синих шапках с высоким четырёхугольным, повёрнутым одной гранью вперёд верхом. Никогда ещё Надежда не видела подобной форменной одежды.

Поравнявшись с корчмой, трубачи заиграли сигнал. Офицер подбоченился и скользнул взглядом по окнам домов. Отовсюду уже смотрели на них заспанные лица гродненских обывателей. Мужчины были озабочены, женщины улыбались. Офицер подкрутил чёрные усы и повернулся к своему отряду. По его команде солдаты взяли пики, висевшие у них за правым плечом, в руки. Сверкнули красные древки, заколыхались сине-малиновые флажки на них. Так в полной боевой готовности вступил в город Гродно 4 марта 1807 года эскадрон ротмистра Казимирского из Польского конного, или Конно-Польского, полка Российской армии.

Надежда закрыла окно и стала одеваться. Кажется, впервые за полтора месяца своей жизни в этом городе она видела воинскую часть, ей подходящую. Во-первых, это была кавалерия, во-вторых, судя по внешнему виду солдат, – лёгкая. Именно о службе в лёгкой коннице она всегда мечтала.

Атаманский полк прибыл в Гродненскую губернию в конце января, и майор Балабин познакомил её с офицерами Брянского мушкетёрского полка, стоявшего в Дружкополе. Добрейший Степан Фёдорович даже хотел составить ей протекцию для вступления в мушкетёры, так как был знаком с полковым командиром. Но Надежда в конце концов отказалась. Пехотная служба и жизнь пехотных офицеров, по её наблюдениям, были убийственно скучны.

В Гродно казаки пробыли всего два дня и ушли дальше. Их путь лежал в Восточную Пруссию. Надежда осталась в городе. Здесь с началом в 1806 году русско-прусско-французской кампании расположились армейские склады, госпитали, артиллерийские парки, запасные роты нескольких полков. Отсюда дороги вели на войну, ту самую, где Надежда хотела совершать подвиги и выслуживать офицерский чин. Но после кровопролитного сражения при Прейсиш-Эйлау в конце января 1807 года наступило затишье. Обе стороны собирались с силами для новых схваток.

Присматриваясь к тыловой армейской жизни, Надежда гуляла по Гродно. Это был не Сарапул с его тринадцатью улицами, а место старинное и по-своему знаменитое. В XIII веке здесь княжил Даниил Галицкий. В конце XIV века литовский князь Витовт сделал Гродно своей столицей. В веке здесь обосновалась польская шляхта и король Стефан Баторий ездил по улицам со своей пышной свитой. В середине века город заняли русские, а в начале XVIII столетия в ходе Северной войны Гродно переходил то к шведам, то к русским.

Надежда давно осмотрела местные достопримечательности: руины древнего замка, построенного литовцами; Панемон – место для увеселений жителей вёрстах в четырёх от Гродно, где был разбит красивый сад и возведён каменный дом с огромным танцевальным залом и оранжереей; берега величественного здесь Немана. Чтобы заплатить за комнату в корчме и место на конюшне для Алкида, ей уже пришлось достать из своей жилетки-кирасы три золотых червонца. А подходящего случая поступить на военную службу все не было и не было.

На другой день она столкнулась с солдатами в тёмно-синих четырёхугольных шапках в центре города. Теперь они гуляли пешком, веселились, пели песни под музыку еврейского оркестра и угощали всех желающих дармовой выпивкой, обещая им златые горы на службе русскому царю.

Пан Тадеуш, владелец корчмы, где жила Надежда, предупредил своего юного постояльца, что ему нужно быть осторожным. Солдаты в тёмно-синих шапках проводят «вербунок», и это может плохо кончиться для тех, кто любит выпить на дармовщину. В городе говорят, будто вчера вечером коннопольцы увезли в свой лагерь в деревне Холмы, недалеко от Гродно, двадцать пять человек и обратно их не отпускают.

В число завербованных попал сын старшего лекаря местной больницы Иоганн Шварц, великовозрастный бездельник, от которого спасу тут не было никому, и сорокалетний причетник православного Крестовоздвиженского собора, обременённый семейством, но издавна питавший слабость к алкоголю. Настоятель собора, отец Паисий, ездил к командиру эскадрона и просил отпустить и того и другого.

Ему ответили, что церковных служителей и сыновей чиновников здесь нет, а есть солдаты императора Александра.

Маменьки здешних шалопаев переполошились не на шутку, владельцы лавок и мастерских закрыли ворота на замок и лишь из-за некрашеных палисадов наблюдали за потехами ражих коннопольцев. Вербовка пошла туго, и ротмистр Казимирский решил перенести боевые действия на окраины, поближе к заезжим корчмам, где останавливались небогатые путешественники, мелкие торговцы и крестьяне из близлежащих деревень.

Поэтому утром 8 марта Надежда увидела в своей корчме буйную компанию в тёмно-синих мундирах с малиновыми отворотами. Они ввалились в зал вместе с тремя крестьянскими парнями, которых успели угостить вином на улице и теперь настойчиво предлагали продолжить веселье под музыку двух печальных скрипачей в длинных чёрных лапсердаках.

Расплатившись за завтрак, Надежда отошла к столу у окна, чтобы незаметно наблюдать за коннопольцами. Она уже три дня ходила за ними по пятам и все не решалась сделать выбор. Солдаты, гуляющие по улицам в обнимку с бродягами, вечно были под хмельком и держались грубо. Надежда боялась, что, заговорив с ними, она окажется в армии императора Александра раньше, чем ей того хочется, и не по своей воле. Ей же надо было вступить в полк так, чтоб её заметили. Тут, на улицах Гродно, собирали мещан и вольноотпущенников, а она всё же из российского дворянства...

Вербовка в корчме шла своим ходом. Участники её пили вино кружку за кружкой, танцевали краковяк под хриплую еврейскую скрипку, слушали рассказы солдат о лёгкой кавалерийской службе, красивых девушках, больших трофеях последнего похода. Один малый в крестьянском армяке уже сидел за столом между коннопольцами, уронив голову на руки, но два других ещё пытались пробиться к выходу.

Молодой человек в мундире с серебряными унтер-офицерскими нашивками на воротнике и обшлагах, руководивший этой операцией, давно поглядывал в сторону Надежды. Наконец подошёл и остановился возле её стола, картинно опершись на саблю с офицерским темляком.

– Как вам нравится наша жизнь? Не правда ли, она весела?

   – Вы имеете в виду военную службу? – вежливо осведомилась у него Надежда.

   – И военную службу тоже!

   – А что за полк у вас?

   – О, наш полк имеет репутацию храбрейшего в армии!

   – C’est ainst en effet?[9]9
  Это действительно так? (фр.).


[Закрыть] – недоверчиво спросила она.

   – Oui, c’est vrai[10]10
  Да, это так... (фр.).


[Закрыть]... – кивнул он. – Ну взять хотя бы сражение под Пултуском в прошлом году. За атаку нашего второго батальона на французскую конницу подполковник Жигулин был награждён орденом Святого Георгия четвёртой степени.

   – Он командует вашим полком?

   – Нет. Он погиб под Прейсиш-Эйлау. Это наше последнее сражение. Мы потеряли много людей.

   – Значит, люди вам нужны?

   – Ещё как! – Он искательно заглянул ей в глаза. – Записывайтесь к нам. Не пожалеете!

   – Быть нижним чином? Но я – российский дворянин...

   – Специально для вас у нас в полку найдётся должность. Вы будете «товарищем», рядовым дворянского звания, старшим под «шеренговыми» из простолюдинов.

   – Надо подумать.

   – Конечно подумайте. А пока позвольте мне угостить вас. Эй, хозяин, две кружки пива!

Пан Тадеуш сам понёс к их столу заказ, смахнул полотенцем невидимые крошки, наклонился к Надежде и быстро сказал ей:

   – Не пейте...

   – Эй, хлоп, пошёл отсюда! – Коннополец оттолкнул его от стола, сел рядом с Надеждой и сделал добрый глоток. – Хочу представиться. Я – портупей-юнкер Дембинский и могу сразу отвести вас к командиру эскадрона ротмистру Казимирскому.

   – Пожалуй, я подожду... – Надежда сдула пену, поднявшуюся выше краёв кружки, но пиво пить не стала.

   – А зря, мой юный друг. Когда идёт война, в военной службе есть большой резон, – заговорил Дембинский. – Во-первых, можно отличиться. Во-вторых, при убыли строевых унтер– и обер-офицеров производство в чин делается быстрым. Уверяю вас, что через год вы вернётесь сюда корнетом или даже поручиком... В-третьих, наш мундир, дарованный нам императором! Он вам нравится?

   – Да, – кивнула Надежда.

   – Конечно! Что может быть красивее, чем сочетание малинового и тёмно-синего цвета. А эполеты из белого гаруса? Плечи в них – как у Геракла, талия – как у осы... Да все бабы в округе через неделю будут ваши!

Портупей-юнкер минут двадцать молол эту чушь. Надежда задумчиво смотрела на него. Денег у неё оставалось вовсе не так много. Пройдут ли через Гродно другие легкокавалерийские полки, она не знала. Тут же как будто всё складывается удачно. При этакой отчаянной вербовке не станут в Польском конном полку строго проверять рекрутов. Да и полк какой-то необычный. «Товарищи», «шеренговые»...

К ним подошёл один из солдат, что-то зашептал Дембинскому на ухо, показывая на крестьян. Одного из них, пьяного в стельку, держали под руки двое коннопольцев. Второй что-то пытался объяснять своим новым друзьям в тёмно-синих куртках. Третьего не было видно нигде.

   – Как это он убежал? – строго спросил портупей-юнкер у солдата. – А ты где был, разиня!

   – Виноват, ваше благородие! – Тот вытянулся в струнку.

   – Ладно, уходим с этими. – Портупей-юнкер встал из-за стола и поклонился Надежде: – Думаю, мы ещё увидимся. Запомните моё имя. Дембинский из Конно-Польского полка. Я живу в трактире «У Варшавских ворот»...

Перед закатом солнца Надежда отправилась на свою обычную вечернюю прогулку в центр города. Если бы сейчас кто-нибудь дал ей совет, как надо поступить, она бы, наверное, от радости бросилась на шею этому доброму человеку. Но в Гродно она была одна, совершенно одна. В молчании заглядывала она в стеклянные витрины модных и дорогих магазинов и видела там своё отражение: юноша в повседневном казачьем картузе с козырьком и вытянутой вверх тёмно-синей тульёй кутается в широкий плащ.

Кто знает его здесь? Никто. Где указаны его имя, фамилия, возраст, происхождение? Нигде. Тогда чем он лучше бродяг, которые в пьяном угаре ставят крестик вместо подписи в вербовочном листе...

Поутру Надежда тщательно вычистила свой казачий чекмень, изрядно поизносившийся, и пошла искать трактир «У Варшавских ворот». Она загадала: если портупей-юнкер узнает её, то она запишется в полк, если нет – то уйдёт прочь и будет ждать новой оказии. Только бы там не заставляли её пить вино и танцевать с оборванцами.

В трактире дым был коромыслом. Старые солдаты, держа в руках кружки, курили глиняные трубки. Завербованные, шатаясь меж столов, пели, болтали о чём-то, пили, пытались танцевать. Но музыканты играли не в лад, и мелодия хромала, как инвалид с деревянной ногой. Дембинский будто сквозь землю провалился. Надежда совсем собралась уходить, но вдруг услышала его голос:

   – А, милый юноша с Молоковской заставы... – Он назвал корчму, где она жила. – Рад видеть вас...

Надежда обернулась. Портупей-юнкер стоял за её спиной, держал в руках большую стеклянную рюмку с зеленоватой вейновой водкой и улыбался ей, точно своему знакомому.

   – Но теперь-то вы решились?.. Может быть, выпьем за нового коннопольца... – Он явно был навеселе и протягивал ей сосуд с напитком.

   – Пить не буду! – Она с ненавистью посмотрела на предлагаемое ей угощение, но потом решила смягчить ответ. – Разве без этого дикого обряда записаться в ваш доблестный полк нельзя?

   – Можно! – Дембинский тотчас поставил рюмку на стол. – Не обращайте внимания на нашу вакханалию. Это делается для местного сброда.

   – И танцевать с ними вы меня тоже не заставите?

   – Нет. – Он взглянул на неё серьёзно. – Вы же сами сделали этот выбор. Ротмистру Казимирскому будет приятно приобресть такого рекрута. Идёмте в штаб...

   – Но только я хочу служить на собственной верховой лошади!

   – Само собой разумеется. – Портупей-юнкер крепко взял её за руку и повёл из трактира на улицу.

Командир эскадрона сидел в штаб-квартире и изучал ведомость о вербовке, поданную писарем. Настроение у него было не радостное. Набор шёл вяло. Рослых солдат, нужных для лейб-эскадрона, не набиралось и десяти человек. По большей части люди были все шестивершковые[11]11
  Шестивершковые – то есть 2 аршина и 6 вершков – 170 см, что являлось нижним пределом роста при приёме в рекруты.


[Закрыть] и, как назло, – лишь из мещан да сельских поселян.

Сняв шапки, Надежда и Дембинский поздоровались. Казимирский, скользнув взглядом по казачьему чекменю Надежды, вежливо спросил её:

   – Что вам угодно?

   – Я желаю записаться в ваш полк.

   – Но вы – казак Войска Донского и в нём должны служить.

   – Одеяние моё вас обманывает. Я – российский дворянин и могу сам избирать род службы.

   – Так отчего вы в чекмене?

   – С казаками я ушёл из дома отцовского потому, что родители не хотели отпускать меня в армию.

   – Документы у вас есть?

   – Нет. Но если вы примете меня, я обязуюсь их представить в течение полугода...

Казимирский, однако, сразу отвернулся от Надежды и заговорил с Дембинским по-польски:

   – Что ещё за новости, юнкер? Где вы его нашли и зачем привели сюда?

   – Это – новый рекрут. – Дембинский обиженно вздёрнул подбородок. – Он ничем не хуже других.

   – Хватит с меня истории с причетником Крестовоздвиженского собора, которого вы тоже завербовали.

   – Господин ротмистр, вы просто не хотите дать мне мою премию. Ведь это – кандидат в «товарищи». У него даже есть собственная верховая лошадь.

   – Он – беглый из казачьего полка, – уверенно сказал Казимирский. – Чего-нибудь там натворил и сбежал. Вам ясно?

   – Ну и что? – возразил портупей-юнкер. – Наденет нашу тёмно-синюю куртку, будет не казак, а поляк. Остальное доделает палка унтер-офицера...

Надежда с тревогой вслушивалась в звуки чужой речи. Многое она всё-таки понимала, потому что три года провела в имении бабушки в Полтавской губернии, где говорили по-украински, и догадывалась, что судьба её висит на волоске.

   – Клянусь честью, я – российский дворянин! – воскликнула она и шагнула к Казимирскому. – Если не верите – испытайте меня! Я знаю настоящую кавалерийскую езду, а вовсе не казачью. Моя лошадь выезжена по правилам манежного искусства, описанным в книге господина де ла Гориньера «Школа кавалерии». Ей не знакома азиатская нагайка!.. Она слушается шенкеля, ходит на мундштучных удилах, умеет делать «принимание», пируэт на галопе и «испанский лаг»...

При этих словах Казимирский посмотрел на неё с интересом. Она смело выдержала его взгляд, стиснув кулаки под длинными обшлагами своего чекменя. «Вы должны меня принять! – билась у неё в мозгу одна мысль. – Должны!»

   – Вы слышали, господин ротмистр? – снова заговорил по-польски Дембинский. – На сей раз я привёл вам готового солдата. Хоть сразу в строй. А вы вспоминаете эту глупую историю с причетником...

   – Уж больно он молод, – проворчал Казимирский, окидывая Надежду придирчивым взглядом. – Телом худ, да и ростом мал. Даже шести вершков не будет.

   – Зато – природный дворянин! – отрезал портупей-юнкер.

   – Можно подумать, вы читали его грамоту о дворянстве... Ну что вы стоите, юнкер? Зовите писаря, пусть заполнит на него формулярный список...

Явился писарь в тёмно-зелёном сюртуке с лужёными пуговицами, с походной чернильницей, привешенной за шнур на шею, со свежеочищенным гусиным пером за ухом.

Прежде всего Надежду подвели к мерной доске и установили, что рост у неё действительно небольшой: всего два аршина и пять вершков[12]12
  Рост Дуровой по полковым документам – примерно 165 см.


[Закрыть]. Писарь недовольно покрутил головой, но под суровым взглядом ротмистра открыл толстенную книгу с голубоватыми страницами, обмакнул перо в чернильницу и стал задавать Надежде вопросы.

Стараясь скрыть волнение, она отвечала и следила за тем, как в графах полковой книги появляются чёрные строчки. С каждым новым росчерком пера придуманный ею персонаж – дворянский сын Соколов Александр Васильевич, семнадцати лет от роду, из Пермской губернии, Пермского же уезда, крестьян не имеющий, – становился всё более реальным лицом.

Вот писарь сделал примечание: «Доказательств о дворянстве не представил». Вот вывел под графой «В службе находится с которого времени» сегодняшнюю дату: «1807 года Марта 9-го дня». Вот уточнил: «По-российски читать и писать умеет». Вот сообщил важное сведение: «Под судом и в штрафах не бывал». Вот нанёс ещё один штрих на портрет Соколова: «Холост». И наконец добрался до самого главного для неё: «Где находится? – В комплекте при полку».

Кончились её скитания и сбылись мечты. Нет больше Надежды Дуровой, по мужу – Черновой, сбежавшей из отцовского дома лунной сентябрьской ночью. Есть рядовой Польского конного полка Александр Соколов, солдат, государев человек.

Давно ушёл к казначею портупей-юнкер Дембинский, чтобы получить честно заработанную премию за вербовку. Удалился и писарь со своей чернильницей. Ротмистр Казимирский остался объяснять новобранцу, что завтра рекрутов повезут из Гродно в военный лагерь, там станут обучать всему, что должно знать хорошему солдату, затем приведут к присяге, выдадут мундирные вещи, оружие и казённую лошадь.

Тут чуть было всё и не рухнуло.

   – Как? – удивилась Надежда. – Ведь господин Дембинский сказал, что я смогу служить на собственной лошади...

   – Нет, – ответил командир эскадрона. – Нижним чинам сие не дозволяется. Продайте вашу лошадь, а деньги...

   – Продать?! Алкида?! – Она гневно перебила офицера. – Сохрани меня, Господи, от такого несчастья! Никогда я не расстанусь с моим единственным другом... Я лучше уйду из вашего полка!

Надежда схватила свой картуз, нахлобучила его на голову и решительно направилась к двери. Казимирский захохотал ей вслед, и от неожиданности она остановилась. Ротмистр шагнул к ней, хлопнул по плечу.

   – Право, Соколов, вы – совсем мальчишка... Знайте, что выйти из полка вам теперь невозможно. Вас, как беглого, найдут по приметам, указанным в солдатском формуляре...

   – Невозможно? – Она обернулась к нему в отчаянии.

   – Да. С армией не шутят. Это вам не игры в детской комнате. Но привязанность к лошади – лучшее качество кавалериста. К тому же конь, умеющий делать «испанский шаг», заслуживает особого к себе отношения. Пожалуй, я найду для него место...

   – Буду вам весьма обязан, ваше благородие... – Она ещё не верила, что страшная угроза миновала.

   – Пока ваша лошадь будет иметь место и корм на моей конюшне. Потом я перепишу её в тот эскадрон, куда определят вас после обучения...

   – Долго ли оно продлится?

   – Недели четыре. Более времени нам не отпущено. Война не кончилась. Французы по-прежнему в Пруссии... Но к вам у меня есть один вопрос.

   – Какой же? – Она почему-то насторожилась.

   – Вы сказали, что читали книгу господина де ла Гериньера. Она была переведена на русский язык?

   – Этого не знаю. Я читал её на французском.

   – Отлично! – Казимирский подкрутил усы. – Мне в трофей после сражения при Пултуске достался саквояж погибшего французского капитана. Там есть книги, и преинтересные. Не желаете почитать их?

   – Если позволит служба...

   – Вполне позволит. Но книги вам придётся не только читать, а и переводить по-русски вслух. Для меня. С тем прошу вас пожаловать ко мне на обед запросто...

2. ВОЗДУХ СВОБОДЫ

Сколько ни бываю я утомлена, размахивая

целое утро пикою – сестрою сабли, —

маршируя и прыгая на лошади через

барьер, но в полчаса отдохновения

усталость моя проходит, и я от двух до

шести часов хожу по полям, горам, лесам

бесстрашно, беззаботно и безустанно!

Свобода, драгоценный дар Неба, сделалась

наконец уделом моим навсегда! Я ею дышу,

наслаждаюсь...

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. 1

Унтер-офицеру Батовскому уже приходилось заниматься с рекрутами. Он поступил в полк одновременно со своим любимым командиром Казимирским осенью 1797 года, «шеренговым» в его взвод, вскоре, по представлению тогда ещё поручика Казимирского, сделали Батовского «товарищем», а спустя пять лет – унтер-офицером. Так с 1803 года через его руки прошло человек двадцать новичков. Двое из них сами стали унтер-офицерами, но при встрече здоровались первыми. Уважали его науку, хотя в своё время недовольны были, и в особенности тем, как он действует палкой.

Эту палку, или, официально говоря, унтер-офицерскую трость, знак своего чина, Батовский заказывал всегда у столяра-краснодеревщика из специально выдержанного орехового дерева, с набалдашником белой кости, кожаным темляком под ним и широким латунным «башмачком» внизу. Правда, недавно ротмистр сказал ему, что трости у унтер-офицеров и офицеров уже отменили, но Батовский не поверил. Как же можно унтеру без трости, верной его помощницы?

Поэтому к рекрутам последнего набора Батовский тоже выходил со своей неизменной ореховой палкой, пускал её в дело редко, да метко и добился некоторых успехов. Прошла всего неделя с первого занятия, а четырнадцать его учеников совершенно безошибочно выполняли команды: «Стоять смирно!», «Стоять вольно!», «Кругом!», «Налево!», «Направо!», «Стой!» и «Шагом марш!», что делали всегда с левой ноги.

К тому же Батовский поправил им осанку раз и на всю жизнь. Завидя его, они тотчас распрямляли спину, подбирали живот, прижимали ладони к боковым швам панталон, сдвигали пятки вместе, носки – врозь и «ели глазами начальство». Именно так надлежало стоять каждому нижнему чину во фрунте, и это, похоже, уже вошло у них в привычку.

Конечно, в немалой степени успеху способствовало то, что в этот год Батовский учил не тёмных крестьян-лапотников, не знающих «право-лево», а людей вольных, просвещённых, будущих «товарищей». Мешала им лишь их собственная нерасторопность и малое прилежание к тонкой науке военного строя.

Взять хотя бы этого дылду Шварца, лекарского сынка. По внешности он – настоящий флигельман[13]13
  Флигельман – самый рослый, красивый и умелый солдат, стоящий первым на правом фланге эскадрона, роты, взвода.


[Закрыть] восьмивершкового роста, мощной фигуры и приятной внешности, а по своему поведению – форменный «штафирка», пересмешник, болтун и забияка без всякой солдатской основательности.

Ещё на втором занятии Батовский заметил, что Шварц за его спиной корчит рожи и передразнивает его движения, чтобы развеселить своих товарищей. Унтер не стал за это публично наказывать новичка. Он скомандовал своему отряду «Кругом!» и пошёл осматривать строй сзади, будто бы проверяя выправку рекрутов. Дойдя до правого фланга, громко сказал: «Шварц, спину надо держать прямо!» – и так «поправил» негодника, что тот вскрикнул от боли.

На четыре человека подалее от Шварца в строю находился Сырокумский, бывший причетник Крестовоздвиженского собора. Поначалу Батовский думал, что он по своему зрелому возрасту станет здесь лучшим учеником и его помощником, но вышло иначе. Сырокумский был душой поэтической, суровая действительность его интересовала мало. Хлебнув вина, он мог читать наизусть строфы из Гомера. Однако команду: «Сабли вон!» – почему-то выполнял с опозданием в третьем приёме, когда следовало, вынув саблю из ножен, взять её «на подвыску», то есть быстро и чётко поднять эфес на уровень шеи.

Долго терпел сие безобразие Батовский, объясняя поэту, что так он нарушает красоту и единообразие всего строя. И лишь однажды тонким концом трости, окованным латунью, «помог» Сырокумскому вовремя поднять саблю, ударив его по пальцам правой руки. С тех пор уж причетник не ошибался, а безотрывно следил за унтер-офицером, чтобы правильно выполнить команду.

Да, многие рекруты так или иначе, но познакомились с виртуозной тростью Батовского. Однако были и такие, что усваивали азы солдатского ремесла без её помощи. На левом фланге последними стояли у него двое: Вышемирский и Соколов, оба дворяне. С первого взгляда унтер-офицер окрестил их «заморышами». Рост – менее шести вершков, телосложение – хлипкое, возраст – самый неопределённый: семнадцать лет.

Но первого привезла и сдала с рук на руки Казимирскому графиня Понятовская, женщина знатнейшей фамилии, редкой красоты и ума. Второй приблудился сам и сумел чем-то понравиться командиру.

Вот эти двое приходили в сборную избу на занятия первыми, то есть в семь часов утра, и уходили последними, около полудня. Слушали объяснения унтер-офицера почтительно и с большим вниманием. Старались повторять все движения как можно точнее и дополнительно ещё учились строю по вечерам со своими «дядьками» из старослужащих, прикреплёнными к ним по приказу Казимирского. Кроме того, у каждого был свой талант. Вышемирский хорошо фехтовал, потому что до службы брал уроки у учителя-француза. Соколов любил лошадей и знал верховую езду не хуже любого строевого солдата в их взводе.

По всему по этому выходило, что у обоих «заморышей» есть шанс выбиться в офицеры, особенно при нынешних боевых действиях. Оттого в своих регулярных докладах ротмистру Батовский всегда говорил о них больше, чем об остальных рекрутах: отмечал все промахи и достижения, хвалил их понятливость и готовность заниматься экзерцициями хоть с утра до вечера.

Так и сегодня он начал свой доклад командиру с описания забавного случая на учениях с пикой. Рекрут Соколов, делая «мулинеты»[14]14
  «Мулинеты» – упражнение с пикой, когда её вертят руками над головой.


[Закрыть] в пешем строю, уронил оружие себе на голову и поранился.

   – Сильно? – с некоторой озабоченностью спросил Казимирский.

   – Не очень, – успокоил его унтер-офицер. – Только шишка на лбу вскочила преизрядная и ссадина была с кровью.

   – Ты послал его к лекарю?

   – Никак нет, ваше благородие. К лекарю идти он наотрез отказался, хотя чуть не заплакал отболи. Ноя разрешил ему «мулинеты» сегодня не крутить.

   – Правильно, – одобрил действия унтера Казимирский. – Пусть ещё два дня отдохнёт. А в четверг задай ему на пику такой же урок. Солдатская служба – не сахар, нечего отлынивать...

   – Слушаюсь, ваше благородие, – ответил Батовский и продолжал свой рапорт.

Они ещё поговорили о разных важных делах по подготовке учебной команды к принятию присяги и её обмундированию, поскольку изготовление мундиров на швальне вдруг приостановилось – закройщик Иван Козюля третий день пил без продыха.

Уходя от ротмистра, Батовский в сенях столкнулся с Соколовым. Тот был уже не в рекрутской куртке из сермяги и не в фуражной сине-малиновой шапке, как ходил на учения, а в своём казацком чекмене. Из-под козырька картуза выглядывала у него белая повязка. Под мышкой Соколов держал книгу «Новый лексикон французских слов с толкованием на русский». Увидев унтер-офицера, рекрут сдёрнул с головы картуз и встал по стойке «смирно». Батовский откозырял и пошёл дальше. Он знал, что Соколов часто обедает у командира и переводит ему французские романы. Строгому унтеру нравилось, что новобранец ни разу никому в учебной команде и словом не обмолвился о своих приватных встречах с офицером...

Держа в руке картуз и книгу, Надежда вошла к ротмистру. Денщик уже накрывал на стол. Казимирский покосился на её белую повязку:

   – Я вижу, знакомство с пикой началось неудачно?

   – Пустяки, господин ротмистр. Через два дня заживёт. А повязку я надел потому, что синяк портит внешность.

   – Запомните, Соколов, что пика есть древнейшее оружие всадника и требует к себе уважения, – начал свою просветительскую беседу Казимирский, жестом пригласив Надежду к столу. Далее он описал ей все преимущества пики: длинное древко, позволяющее не подпускать к себе неприятеля; четырёхгранный наконечник из стали, пробивающий даже кирасы тяжёлой кавалерии; флюгер, или флажок, своим трепетаньем на ветру пугающий вражеских лошадей.

   – Но самое главное, – ротмистр выдержал паузу, как актёр на сцене перед главным монологом, – для действия саблей нужно сделать два движения рукой: взмах и удар, – а для действия пикой достаточно одного: от пояса вперёд...

Надежда, слушая командира, кивала головой. Теория применения пики в бою была прекрасна. Практика же заключалась в том, что это оружие, имея длину четыре аршина и вес больше шести фунтов[15]15
  Пики регулярной русской кавалерии в начале XIX в. имели длину 280-285 см. и вес около 3 кг.


[Закрыть], требовало от солдата немалой силы и сноровки. А она сегодня чувствовала обычное женское недомогание. Проклятая пика вырвалась у неё из рук, и она даже не смогла уклониться от падающего древка.

   – Ты что сегодня такой квёлый, Соколов? – прикрикнул на неё Батовский.

   – Виноват, господин унтер-офицер! – Она тотчас выпрямилась и весело доложила: – Брюхо болит. Вчера хозяйка очень любезна была и картошкой с грибами угостила.

   – Ха-ха-ха! – дружно отозвалась на это вся учебная команда, и больше никто из них внимания на её слабость не обращал.

Надежда всегда прибегала к этому простому приёму, если солдаты задавали ей какой-нибудь неудобный вопрос или что-то не получалось у неё в строю на занятиях. Отвечала быстро, грубовато, но весело, не стесняясь попасть в смешное положение. Лучше шутка, чем растерянность. Лучше смех, чем пристальные взгляды и недоумение...

Но здесь, на офицерской квартире, в богатом доме местного старосты, за столом, накрытым белоснежной льняной скатертью, уставленным серебряными приборами, она могла чуть-чуть расслабиться. Легко и приятно было после обеда говорить с отменно воспитанным Казимирским о французских романах, мешая русские, французские и польские слова.

Из книг, доставшихся ротмистру, они сначала читали «Пригожую повариху» неизвестного автора, но своей фривольностью она не понравилась командиру. Затем был взят «Хромой бес» Лесажа, и Казимирский добродушно хохотал над замысловатыми приключениями главного героя. Но больше всего по вкусу ему пришлась переводная с латыни книга Плутарха «Сравнительные жизнеописания». Он просил Надежду прочитать все сорок шесть биографий, не делая никаких пропусков и особенно старательно переводя жизнеописания греческих и римских полководцев.

Казимирского занимала судьба Гая Юлия Цезаря и войны, которые тот вёл в Галлии, Италии и Египте. Они с Надеждой много рассуждали о природе полководческого таланта и солдатской храбрости. Надежда горячилась и говорила, что звание воина есть благороднейшее из всех и единственное, в котором нельзя предполагать никаких пороков, ибо с неустрашимостью связано величие души. Ротмистр, посмеиваясь, мягко урезонивал её: