Текст книги "С любовью, верой и отвагой"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

6. ПРОЩАЙ, ОТЦОВСКИЙ ДОМ!

Семнадцатого был день моих именин

и день, в который судьбою ли, стечением

ли обстоятельств или непреодолимою

наклонностью, но только определено

было мне оставить дом отцовский и

начать совсем новый род жизни. В день

семнадцатого сентября я проснулась

до зари и села у окна дожидаться её

появления: может быть, это будет последняя,

которую я увижу в стране родной!

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. I

Гостей на празднике у Надежды было мало. Только две давние её подруги. Первая, Аннета, дочь уездного казначея, в замужестве Свечина, уже беременная третий раз, приехала с мужем, отставным пехотным офицером. Другая, Мария Михайлова, дочь здешнего помещика, девушка на выданье, красивая и богатая, но уж очень переборчивая невеста, явилась вместе с тётушкой.

Даже такого скромного торжества Анастасия Ивановна устраивать не хотела. Говорила, что радоваться в их семье нечему, пока весь город судачит о ссоре старшей дочери городничего с мужем, её бегстве из Ирбита и слишком долгом пребывании в доме отца. Однако Андрей Васильевич урезонил супругу: что толку нарушать обычай, если друзья всё равно приедут с визитами, а получив отказ, больше станут рассуждать о неладах в доме градоначальника, коллежского советника и чиновника 6-го класса Дурова.

Он был твёрдо уверен, что Надежда и Василий помирятся. Надо только дождаться приезда Чернова в Сарапул. Дуров даже написал ему любезное письмо, не сказав об этом Надежде. Он ждал приезда зятя ещё и потому, что весной 1806 года возникло дело по жалобе купца Москвина, весьма неприятное для Дурова. Купец донёс вятскому губернатору о неоправданных штрафах и поборах в Сарапульской городской управе. Теперь Андрею Васильевичу нужен был толковый посредник, а лучше Василия Чернова с купцом никто бы не договорился.

Отослав письмо в Ирбит, отец принялся увещевать Надежду. Он представлял ей дело так, будто Василий страдает в одиночестве, глубоко раскаялся, да и сыну их нужно мужское воспитание, мужская рука и опека. Об этом Дуров обычно беседовал с дочерью по вечерам, заходя в её комнату перед сном.

От этих разговоров с беспрестанными намёками Надежда только больше укреплялась в своём решении идти в поход с донскими казаками. Если сюда явится Чернов, думала она, то любимый батюшка станет таким же её противником, как и мать. Не помогут ей ни успехи в выездке лошадей, ни мольбы о защите.

На день ангела Андрей Васильевич, желая задобрить дочь, подарил ей триста рублей и гусарское седло с вальтрапом. Алкид ещё раньше передан был в полное её распоряжение. Младший брат Василий отдал ей свои золотые часы. Анастасия Ивановна – золотую цепочку к ним. Сёстры подарили Надежде книги, подруги – женские украшения из серебра.

Именины прошли хорошо. Надежда веселилась и танцевала вместе со всеми. Потом вышла провожать своих подруг к воротам усадьбы. Муж заботливо усадил Аннету в коляску, и Надежда расцеловалась с ней, обещав приехать к Свечиным вместе с Ванечкой на детский музыкальный праздник. С Марией Михайловой они договорились обменяться новыми французскими книгами при встрече в четверг.

Экипажи уехали. Оставшись одна, Надежда пошла по тёмной аллее в сад. Ей нужно было собраться с духом для прощания с матерью. Она являлась к ней, чтобы пожелать спокойной ночи, в том случае, если день у них проходил без стычки или ссоры. Сегодня матушка была очень ласкова с ней и ни разу не сделала никакого замечания.

Анастасия Ивановна уже сидела в пеньюаре, и горничная разбирала у неё на голове сегодняшнюю праздничную причёску: вытаскивала шпильки, расчёсывала волосы.

   – Довольна ли ты своим днём ангела? – спросила городничиха у дочери.

   – О да, матушка.

   – Как видишь, мы с отцом готовы сделать для тебя все...

   – Хочу поблагодарить вас. – Надежда, как это у них водилось, поцеловала ей руку. – Теперь я решила исполнить ваше желание, матушка, и уехать из Сарапула.

   – Давно так следовало тебе поступить, дочь моя. Тогда никто не стал бы на тебя сердиться.

   – Спокойной ночи, матушка! – Поддавшись внезапному порыву, Надежда прижала руку матери к своему сердцу, чего прежде никогда не смела делать.

   – Поди с Богом! – сказала Анастасия Ивановна, тронутая – так ей думалось – раскаянием своей упрямой и непослушной дочери.

Эти слова Надежда истолковала как материнское благословение. Ей очень хотелось его получить перед трудной и опасной дорогой. Низко поклонилась она своей родительнице и удалилась из спальни.

Как всегда, около одиннадцати часов вечера в её комнату зашёл Андрей Васильевич. Но их обычный разговор о событиях минувшего дня, о книгах, прочитанных Надеждой, об Алкиде и Урагане, о Василии Чернове никак не складывался. Надежда была слишком взволнованна, и отец заметил это.

   – Здорова ли ты? – спросил он.

   – Да, батюшка. Но только... немного озябла.

   – Вели завтра протопить печь. Ночи уже холодные. Не ровен час, простудишься.

   – Конечно... – Голос у неё дрогнул. – Завтра – обязательно.

   – Что-то ты грустна, друг мой. – Андрей Васильевич направился к двери. – А зря. Твой праздник удался. Все довольны...

Она бросилась за ним, прижала его руку к своей щеке, потом поцеловала её:

   – Ах, любезный мой батюшка!

   – Добрая дочь... – Дуров обнял Надежду за плечи. – Ложись-ка спать... Ты вся дрожишь. Видишь, как холодно тут у тебя...

Она долго прислушивалась к его шагам по лестнице и в коридоре. Потом, когда они затихли, взяла ночник и осторожно открыла дверь в детскую. Но нянька Наталья, спавшая около двери на лежанке, всё равно услышала, как Надежда подошла к кроватке Ванечки.

   – Что это? Кто здесь? Вы, барыня Надежда Андреевна?

   – Да. Мне послышалось, Ваня плачет...

– Нет, он спит. Набегался сегодня с Василием Андреевичем и Евгенией Андреевной до упаду...

Надежда, высоко держа ночник, смотрела на своего сына. Он действительно спал крепко. Его русые волосы разметались по подушке. Одну ладонь Ваня подложил под щёку, в другой сжимал глиняную свистульку-птичку, раскрашенную красной и жёлтой краской, – дедушкин сегодняшний подарок.

Ей хотелось запечатлеть в памяти эту картину, увезти её с собой в новую, неведомую жизнь. Ей хотелось разрыдаться от тяжести и неизбежности своего выбора над постелью единственного дитяти, данного ей Богом. Но она боялась напугать своего малыша, боялась вызвать подозрения у Натальи, которая и так встала со своей лежанки, не понимая, почему барыня пришла среди ночи в детскую и теперь долго и печально глядит на барчонка, как будто бы он болен.

«Только ради лучшего будущего для нас с тобой, Ванечка... – повторяла она мысленно. – Только ради будущего. Ведь есть же на свете города краше Сарапула и Ирбита. Есть на свете добрые люди, которые помогут мне в поисках счастья... Я ещё вернусь к тебе, сын мой!»

Она поправила одеяльце, сбившееся на край кровати, поцеловала Ваню в лоб, перекрестила его. Он глубоко вздохнул и повернулся на бок, по-прежнему сжимая в руке игрушку. Не сказав ни слова прислуге, Надежда вышла из комнаты. Ей уже трудно было сдерживать слёзы...

Чекмень, шаровары, полотняная мужская рубашка, самодельная жилетка-кираса, шейный чёрный платок, строевая казачья шапка, шёлковый кушак с бахромой на двух концах, карманные золотые часы с цепочкой, портупея с отцовской саблей, охотничий нож в чехле и на узком сыромятном ремне – много всяких вещей разложила она на своей постели. Туго набитый круглый кавалерийский чемодан из серого сукна, который она собрала в дорогу вчера, теперь стоял у двери. В нём нашлось место и для двух книг: «Новейшего лексикона французских слов с толкованием на русский» и сочинения господина Антига о Суворове.

Под столом был спрятан мешок с кавалерийскими принадлежностями для похода – последний дар урядника Дьяконова. Он напугал её до полусмерти два дня назад, на заре. Постучал нагайкой в окно, выходящее на овраг, показал мешок, улыбнулся и пропал в зарослях жасмина.

В мешке, кроме вещей, Надежда нашла письмо. Молодой казак подробно описал весь маршрут своего полка с местами, назначенными для днёвок, методы обовьючения строевой лошади и предметы, для сего необходимые и положенные им в мешок, а затем подписался: «Вечно любящий Вас Филипп». Она на секунду задумалась над странной фразой, но разбираться в этом времени у неё уже не было.

Надежда взяла ножницы и подошла к зеркалу. Она отстригла свою косу и подровняла волосы «в кружок» – так, как их носил Дьяконов. Ей показалось, что облик её сразу изменился и она похожа теперь на юношу лет пятнадцати – семнадцати. Перед зеркалом же Надежда сняла с пальца обручальное кольцо, внутри которого было выгравировано слово «Василий».

– Прощай, Чернов! – пробормотала Надежда и положила кольцо в потайной карманчик жилетки, где уже находились другие её украшения из золота: серьги, перстень, две брошки. Это будет её неприкосновенный запас на самый чёрный день.

Оделась в мужской костюм она быстро. Все вещи были готовы давно, много раз перемерены, знакомы ей до малейшей складочки или петельки. С зеркальной поверхности, освещённой двумя свечами слева и справа, смотрел на неё молоденький казачок. Просторные шаровары из толстого сукна легли на талию и бёдра, сгладив их изгиб. Её жилетка, такая же тёмно-синяя, как брюки, стянула грудь, сделала прямыми плечи. Шёлковый платок, которым Надежда обернула шею несколько раз, скрыл её хрупкость и тонкость.

Надо было надевать чекмень, и тут Надежда остановилась, взяв в руки охотничий нож с тяжёлой рукоятью. В походе без него не обойтись. Но где носить это простое и надёжное оружие, взятое украдкой в кабинете отца?

Подумав, она повесила ремень с ножом в чехле через плечо на шею и сверху надела чекмень. Пусть этот клинок, не видимый никому, будет залогом её безопасности так же, как и золотые монеты, зашитые в жилетку. Всё-таки она отправляется безо всякой помощи и защиты, совершенно одна в мир, чуждый ей, непонятный, бурный.

Надежда опустилась на колени перед иконой Богородицы, висевшей в её комнате, и начала горячо молиться. Она просила у Пресвятой Девы Марии заступничества перед Господом Богом за свой дерзкий умысел, потому что поступала против воли родителей своих, разрушала семью и покидала мужа, сохраняя лишь имя сына в сердце своём. Она вглядывалась в икону, надеясь получить в ответ на собственные просьбы и мольбы хоть какой-то знак, но тих и задумчив был небесный лик Божьей Матери.

Долгая молитва прервалась, когда за окном послышался шорох листьев, стук копыт, храпенье Алкида. Это их конюх Ефим вёл жеребца на задний двор. Так Надежда договорилась с ним вчера, сказав, что хочет покататься верхом ночью, при луне, а матушка не позволяет ей этого. За услугу она обещала Ефиму пятьдесят рублей, сумму немалую, и он согласился.

Приказав конюху обовьючить лошадь по-походному, а потом идти с ней к Старцевой горе, Надежда сбежала на берег Камы. Здесь она оставила своё новое шёлковое платье, женское бельё, туфельки. Таким образом она хотела дать возможность Андрею Васильевичу отвечать на досужие расспросы знакомых и друзей в Сарапуле, а расспросов и толков будет предостаточно, она в этом не сомневалась. О том, куда в действительности исчезла старшая дочь, городничему всё равно расскажет конюх.

От берега реки Надежда поднялась по тропинке на гору. Ефим уже был там и ждал её с нетерпением. Ночь сделалась холодна. Алкид рвался у него из рук, пытаясь встать на дыбы, тревожно ржал. Надежда бросила последний взгляд на город её детства и отрочества, посеребрённый светом луны, на Каму, на обширные поля и густые леса за гладью реки. Полувсхлип-полувздох вырвался у неё из груди! «О родная земля!..»

Ефим и опомниться не успел, как молодая барыня, сунув ему деньги, вскочила в седло. Алкид, сразу успокоившись, с места пошёл в галоп. Конюх только сейчас подумал, что всё это вовсе не похоже на верховую прогулку под луной. Но разве догонишь бешеную лошадь и такого же сумасшедшего всадника?..

Дорога была залита лунным светом, и кусты за обочинами её казались вырезанными из бумаги. Алкид шёл размеренным, чётким галопом. Она дала ему полную волю, зная, что по равнине до леса надлежит им пройти четыре версты. Уж там, в чаще соснового бора, остановит Надежда доброго коня, потому что надо беречь его силы для долгого пути.

Лес надвинулся чёрной громадой. Могучие деревья сплетали свои кроны над узкой просёлочной дорогой и загораживали свет луны. Причудливые тени скользили по колее. Где-то за стволами деревьев мелькали огоньки, доносились гортанные голоса ночных птиц. Надежда перевела Алкида в рысь, затем в шаг.

«Это свобода... – думала она, опасливо вглядываясь в чащобу. – Это – моя мечта. Но нет здесь ничего ясного, хорошо различимого. Ещё можно повернуть назад и утром очнуться в доме от шелеста жасминовых побегов под окном. Только этого я не сделаю никогда...»

Филипп Дьяконов хорошо рассчитал время и расстояние. Он увидел Надежду утром 18 сентября. Она ехала шагом, вид у неё был усталый. Он тронул лошадь и выбрался из кустов на дорогу. Отсюда до деревни Семишки, где дневал казачий полк, оставалось три с половиной версты.

Он окликнул её, предложил остановиться сейчас у родника, сказал, что затем проводит к своей сотне. Ей и вправду хотелось умыться, сойти с лошади, чтобы немного размять мышцы, ещё не привыкшие к таким испытаниям.

Спрыгнув на землю, Надежда попала в его цепкие объятия. Один поцелуй ему удалось сорвать с её губ. А дальше все пошло не так, как задумал урядник Войска Донского. Дворянская дочь Надежда свет Андреевна оказала ему яростное сопротивление. Они катались по рыжей осенней траве молча. Но вдруг она отвела руки от груди, и он смог расстегнуть крючки на её чекмене.

Затем она как будто поддалась ещё больше, обняла его левой рукой. Дьяконов не видел, что при этом правую руку Надежда опустила вниз, к чехлу с охотничьим ножом, что был у неё под расстёгнутым чекменём. Он рванул на ней чёрный платок, жадно припал губами к шее, но в следующую минуту с воплем отшатнулся. Надежда ударила его обухом рукояти своего ножа прямо в лоб.

Не имела она намерения убивать обер-офицерского сына или калечить его. Хотела лишь остудить некстати вспыхиувшую страсть. Но, кажется, не рассчитала силы удара. Казак, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону и стонал. Между пальцами у него проступала кровь.

   – Зачем... – ныл он, – зачем ты сделала это? Сама в саду встречала, сама разговоры разговаривала. Разве не люб я тебе? Скажи, не люб?!

   – Добрый ты малый. – Она, поднявшись с земли, завязывала снова платок на шее. – Но не нужно мне это. Не затем из дома ушла.

   – Врёшь! Все врёшь...

   – Ты, Филипп, глуп как пробка. Стоит ли ради этакого удовольствия скакать тридцать вёрст всю ночь? Козлов-то и в Сарапуле предостаточно. Только пальцем помани...

   – Не верю тебе! – Он отнял ладонь ото лба. – Баба ты молодая, собою ладная. Чего только хочешь, не знаю...

   – Вот именно. Баба. А я хочу быть человеком.

   – Эко выдумала!

Дьяконов тоже поднялся на ноги, стал приводить в порядок свою униформу. На лбу у него темнела большая ссадина, из неё сочилась кровь.

   – Что делать мне? – бормотал он. – Что сотнику сказать?..

   – Скажешь, что упал с лошади.

   – Засмеют казаки.

   – Посмеются да перестанут. Но ко мне больше не подходи. В следующий раз заколю, как борова.

Взяв свою строевую шапку, Надежда свистнула. Алкид, верный конь, побежал к ней с луга, куда ушёл во время их борьбы. Рыжий мерин Дьяконова остался там траву есть. Она набрала повод, вставила ногу в стремя, поднялась в седло.

   – Ты хоть лошадь мне поймай, – попросил молодой казак.

   – Строевых лошадей, господин Дьяконов, особо дрессировать надо, – наставительно сказала Надежда и пустила Алкида рысью.

   – Эй, ты куда? – крикнул ей урядник.

   – Поступать на военную службу! – Она по-офицерски приложила два пальца правой руки к строевой шапке. – Честь имею...

Бревенчатые избы Семишек показались за поворотом. Надежда невольно сдержала бег своего коня. Разгорячённое лицо Дьяконова возникло в её памяти, и запоздалый страх шевельнулся в душе. Полчаса назад она находилась на краю гибели, в этом надо было себе признаться. Её великое приключение едва не кончилось очень банально, даже не успев толком начаться. Усилием воли подавила она дрожь в пальцах, склонилась к шее Алкида, чёрной его гривой вытерла слёзы. Он повернул к ней голову, сверкнул лиловым глазом.

   – Ах, Алкидушка! Единственный ты мой друг! – вздохнула она.

Плоды долгожданной свободы имели горький вкус. Однако Надежде следовало приготовиться к новому её явлению – встрече с командиром казачьего полка майором Степаном Фёдоровичем Балабиным. Чернобородый казак, встретившийся ей на деревенской улице, ответил на её приветствие и указал избу, где остановился командир полка. Надежда заехала во двор, привязала Алкида к забору. В сенях она, помедлив минуту, сняла шапку, истово перекрестилась: «Святый Боже, Святый Всемогущий, Святый Бессмертный, помилуй нас!..» – и открыла дверь в горницу.

Майор Балабин как раз собирался завтракать. Все девять офицеров его полка уже расселись за столом вокруг двух больших сковородок с яичницей-глазуньей. Люди это были почтенные, бывалые, в большинстве – от сорока лет и старше, своих солдат хорошо знающие. Появление юного казака, никому из них не известного, вызвало эффект разорвавшейся бомбы. В полной растерянности смотрели они на Надежду и не могли сказать ни слова. Наконец майор нарушил молчание:

   – Которой ты сотни?

   – Пока никакой, ваше высокоблагородие, – ответила Надежда. – Но желал бы причислиться к любой, на какую укажете.

   – Так ты не из моего полка! – с облегчением воскликнул Балабин. – Но зачем здесь? Как попал в Семишки? Кто ты таков?

   – Я – дворянский сын, – начала рассказывать свою давно затверждённую легенду Надежда. – Мечтаю поступить на военную службу. Но престарелые родители мои боятся этого и не отпускают меня. Тайком я ушёл из дома. С вашими казаками хочу добраться до регулярных войск и там записаться в полк...

Офицеры, выслушав этот монолог, заговорили между собой:

   – Сразу видно – он не из наших...

   – Где только униформ взял?

   – Может статься, купил.

   – Скажи прямо, Осип Евстафьевич, что твои все вещи ему и продали...

   – У тебя, Гаврила Ефремович, завсегда пятая сотня кругом виновата. Знать я этого молодца не знаю!

   – А лошадь у него тоже донская? Давеча из заводного табуна два мерина утекли. Одного доселе не споймали...

Надежда возразила:

   – Нет, лошадь у меня своя. Черкесский жеребец по кличке Алкид. От роду ему девять лет.

Балабин смотрел на неё задумчиво. Эта ситуация была ему знакома. Его собственный отец протопоп Феодор вовсе не желал, чтобы младший сын пошёл по военной части, а намеревался отправить его учиться в духовную семинарию. Однако в семнадцать лет Степан ушёл из отцовского дома и записался казаком в полк генерала Иловайского. Не сразу примирился грозный протопоп с его самовольством. Лишь через семь лет простил, когда посватался Степан к дочери его старинного друга по Донской епархии священника отца Василия.

   – Дворянский сын, говоришь... – Майор недоверчиво оглядел Надежду. – А как зовут тебя?

   – Александр Васильев сын Су... Соколов! – Надежда назвалась именем своего кумира и чуть было не спутала фамилию.

   – Доказательства есть?

   – Нет, ваше высокоблагородие! Но даю слово дворянина...

Что-то настораживало Балабина в облике пришельца, а что – он сам понять не мог. Парень держался уверенно, говорил складно, смотрел прямо в глаза. Но было, было нечто неуловимое в изгибе его руки, опирающейся на эфес сабли, в повороте шеи, в движении плеч, когда он пожал ими, говоря, что доказательств у него нет.

Надежда не сводила глаз с широкого лица Степана Фёдоровича Балабина и понимала его колебания. Сейчас он должен был принять нелёгкое решение: или выгнать пришельца прочь, или оставить его в своём полку. Для собственного успокоения Балабин желал бы получить какой-нибудь весомый аргумент. Если она придумает его сейчас, то майор станет её спасителем, если же нет, то...

   – Вот сабля моего отца, – вдруг сказала Надежда и вынула из ножен широкий клинок, подала его донскому казаку эфесом вперёд. – Я взял её, уходя из дома, чтобы продолжить семейную традицию. Батюшка мой служил ротмистром в Полтавском легкоконном полку. На этой сабле – кровь османов!

Балабин взялся за рукоять, осмотрел позолоченный офицерский эфес, обвитый потемневшим от времени золотым же темляком, провёл пальцем по острию дорогого булатного клинка.

   – Стало быть, ты – потомственный кавалерист?

   – Так точно, ваше высокоблагородие!

   – Ладно. Думаю, старый отец твой благодарен мне будет, что я не прогнал тебя, не бросил посреди дороги такого неоперившегося юнца. В походе ехать тебе при первой сотне, квартировать и обедать у меня. Смотреть за тобою станет мой вестовой Щегров...

Как на крыльях полетела Надежда из горницы во двор к Алкиду: расседлать его хоть на час после долгого пути, напоить, задать овса из походной саквы, поцеловать в ушко, прошептать: «Алкидушка, дело сделано!» Вскоре на крыльцо вышел Щегров:

   – Куда это вы, барчук, подевалися? Хозяин приглашает вас завтракать. Пожалуйте к столу откушать казачьей пищи!

Теперь больше всего на свете она боялась встречи с урядником Дьяконовым и знала, что такая встреча может произойти в любую минуту. Он был в третьей сотне. Лишь тридцать рядов всадников, ехавших в колонне «справа по три», отделяло третью сотню от первой, где находилась теперь Надежда. Правда, отворив с именем Божьим дверь в командирскую горницу, она сразу перешагнула черту, отделившую её от молодого казака. Дворянский сын Александр Васильевич Соколов отныне проводил своё время в обществе офицеров Донского полка, а Дьяконов числился в нижних чинах, и путь к майорской квартире был ему заказан. Но ведь на службе бывают разные надобности, и она внутренне была готова столкнуться с ним лицом к лицу у походного костра, на конском водопое, во время марша.

Свой охотничий нож Надежда, как амулет, повесила под рубашку. Она засыпала, сжав его в руке, и при каждой утренней молитве благодарила Господа Бога, что ещё одна её ночь в казачьем стане прошла спокойно и дорога к регулярной армии стала на целые сутки короче.

А с Дьяконовым увиделась она на пятый день похода. Он ехал мрачный, с перевязанной головой. Посмотрел на неё долгим взглядом, но не произнёс ни слова. Она была не одна, а с майором Балабиным. Степан Фёдорович, видя, что «камский найдёныш» – так назвали Надежду офицеры – ловок в седле и лошадь у него хорошая, произвёл дворянского сына Александра Васильевича в свои адъютанты, и она стала сопровождать командира повсюду, ездить с его поручениями.

Однако покоя ей не было до самого конца похода, пока полк в середине октября 1806 года не прибыл на Дон. Здесь казакам устроили трёхдневный смотр, а затем отпустили по домам отдыхать от трудов воинских. Взобравшись на высокий холм, Надежда наблюдала, как донцы разъезжаются в широкой степи по тропинкам и дорогам в разные стороны.

Уезжал и Дьяконов. Его вьючная лошадь шла с пустыми перемётными сумами. Трёхлетняя патрульная служба в Вятской губернии оказалась совсем не прибыльной для казаков. В бедных татарских и черемисских деревнях разжиться им было нечем. Добро, изъятое в разбойничьих шайках, прятавшихся по лесам, попадало в основном к командирам. Всего-то в прибыток взял урядник несколько монист с золотыми и серебряными монетками для жены да персидский ковёр в полторы сажени длиной.

Так, налегке, и завернул он к майорскому шатру, ещё издалека увидев Надежду. Она возвращалась пешком с охоты в степи. За плечами у неё висело лёгкое винтовальное ружьё, на ягдташе – добыча этого дня: два крупных вальдшнепа. Они остановились в трёх шагах друг от друга. Дьяконов снял картуз и поклонился:

– Каково дневали, Надежда Андреевна?

Она опустила руку на приклад ружья, хотя и незаряженного:

   – Что тебе надо, Филипп?

   – Попрощаться хотел. В станицу свою уезжаю. Когда-то теперь свидимся...

   – Никогда! – отрубила она.

   – Отчего же, сударыня? – Он посмотрел в сторону. – Вы теперь вроде как на казачьей службе, при майоре разъезжаете...

   – Сегодня – на казачьей, завтра – на другой. Вперёд не загадываю. Всё в руце Божьей.

   – Знамо дело. Правды не скажете.

   – Зачем она тебе?

   – Да как будто и незачем.

   – Ну и ступай себе с Богом.

   – Ладно, сударыня, не бойтесь. Никому про вас не скажу. В полку не болтал и далее молчать буду.

   – Что в полку не болтал – спасибо. О дальнейшем не думаю. Россия велика, авось никогда не встретимся.

   – Вижу, у вас все наперёд расписано... – Дьяконов стал надевать картуз. – Тогда прощевайте. Не поминайте лихом, коли чего не так было...

   – Прощай, казак донской!

Дьяконов поехал шагом по просёлочной дороге. Надежда смотрела ему вслед. У неё действительно было всё теперь расписано. Майор Балабин пригласил дворянского сына пожить у него в семье в станице Раздорской и ждать его нового назначения в другой казачий полк – а именно Атаманский, которое уже намечено генералом Платовым. Вместе с атаманцами, назначенными в состав армии в Пруссии, Надежда могла дойти до западной границы России.

Дьяконов ничего об этом не знал. Разные мысли бродили в его голове. Больше всего вспоминался город Сарапул, сад при доме городничего и его стройная кареглазая дочь. Ни о чём не жалел обер-офицерский сын, но, сняв картуз, возвёл очи к небу и зачем-то ещё перекрестился троекратно:

   – Ведьма она. Ей-богу, ведьма...