Текст книги "С любовью, верой и отвагой"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

9. СНОВА У ГОСУДАРЯ

Государь продолжал: «И будете называться

по моему имени – Александровым.

Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною

этой чести отличностъю вашего поведения

и поступков; не забывайте ни на минуту,

что это имя всегда должно быть беспорочно

и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нём...»

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. 1

К Рождеству похолодало. Выпал обильный снег, и за одну ночь град Петра преобразился. Белое покрывало опустилось на дома, улицы, дворцы, мосты и набережные. Утром выйдя на крыльцо, Надежда сощурила глаза от нестерпимой белизны. Снег сверкал под лучами солнца как алмазный.

Был Сочельник, 24 декабря. Сегодня у Зассов обед не подавали, постились, соблюдая православный обычай, до первой звезды. Это означало, что она вольна распоряжаться временем до самого вечера. Надежда совершила своё обычное путешествие к Медному всаднику, единственному её собеседнику, и то воображаемому, в великолепном Петербурге. Затем вышла на набережную. Но там было слишком холодно и пустынно. Ей захотелось увидеть людей и почувствовать, что сегодня – большой праздник. Она отправилась на Невский, где за Гостиным двором, у «серебряных рядов», чуть не попала в переделку. Надежда засмотрелась на дивные украшения из золота и серебра с драгоценными камнями, выставленные в витрине, и не услышала, как к ювелирной лавке подъехал генерал, и не встала по стойке «смирно».

За эту оплошность генерал сначала хотел отправить её в ордонанс-гауз под арест, но сжалился над юным унтер-офицером и в честь Рождества Христова отпустил его. Однако Надежда сообразила, что Невский проспект в праздничный день не самое лучшее место для прогулок нижних чинов и за всеми экипажами, в которых разъезжают господа генералы и офицеры, не уследишь.

Она вышла на мостовую и оглянулась. За домами виднелся купол и шпиль колокольни церкви Рождества Богородицы. Сейчас в храме служили навечерие, читали царские часы, пели торжественные песнопения, воскуривали фимиам в память ладана и смирны, поднесённых волхвами новорождённому Младенцу Христу. Вот было место, подходящее для одинокого путешественника, страждущего душой.

Сняв строевую шапку, Надежда поставила её на согнутую в локте левую руку козырьком к себе, купила свечку и вошла в церковь. Весь храм сиял, освещённый люстрами и свечами, украшенный еловыми ветками. Над головами молящихся плыл сладковатый запах ладана, звучали слова из глаголов апостола Павла. Надежда слушала голос молодого чернобородого батюшки и мыслями уносилась далеко.

Она говорит государю «да», и в России появляется ещё один никому не ведомый прежде офицер. Она говорит «нет», и в Сарапул возвращается беглая жена чиновника Чернова, дочь несчастнейшего Андрея Васильевича Дурова, городничего. Пусть с царским перстнем и собственноручным рескриптом государя, но на суд местных кумушек и в полное распоряжение пьяницы мужа.

Разве есть тут какой-нибудь выбор? Выбора нет. Но договор, придуманный для неё императором, больше похож на схиму, да ещё похуже монашеской. Жить не в монастыре, а в бурном, изменяющемся мире, полном соблазнов, но никем не увлекаться. Носить до конца дней мужскую одежду, но помнить о своей женской сущности. Забыть Чернова, брак с которым скреплён Святой Церковью и не расторгнут. Возможно ли всё это...

Александр Засс, дежуривший сегодня во дворце, вернулся домой очень поздно. Конец у дежурства был весёлым. Император пригласил к себе всех флигель-адъютантов, бывших с ним в Пруссии. Там офицерам прочитали приказ о награждениях за минувшую кампанию. Засс получил две награды: орден Святой Анны второй степени за Гутштадт и Гейльсберг, где он был в рядах лейб-гвардии Семёновского полка, и золотую шпагу с надписью «За храбрость» за Фридланд. Кроме того, его произвели в чин полковника гвардии. Золотые штаб-офицерские эполеты с бахромой, пристёгнутые к новому мундиру, уже стояли перед глазами Засса, когда его задержал для конфиденциальной беседы государь.

   – Как поживает твоя гостья? Чем она занята? – спросил он.

   – Гуляет по столице, ваше величество. Иногда читает книги из моей библиотеки.

   – Приняла ли она какое-нибудь решение?

   – Трудно сказать, ваше величество. По-моему, она – человек очень замкнутый и скрытный. Со мной говорит лишь о красотах Санкт-Петербурга и более ни о чём...

   – В её положении это – лучший выход, – заметил Александр I, и Засс подумал, что императора, видимо, до сих пор занимает история этой женщины, сбежавшей в армию от мужа.

   – Может быть, повезти её куда-нибудь в гости? – предложил он. – Сегодня моя родственница генеральша Александра Фёдоровна даёт домашний вечер для близких друзей...

   – Отлично, Засс! Хватит унтер-офицеру Соколову одному бродить по Петербургу. Пусть узнает столицу не только снаружи, но и изнутри. А любезнейшей Александре Фёдоровне я напишу записочку...

Государь очень хорошо знал семейство Засс. Младший брат, Александр, с 1796 года, с четырнадцати лет, прапорщиком служил у него в лейб-гвардии Семёновском полку. Старший брат, Андрей Павлович, был известным кавалерийским генералом и особенно отличился в Польскую кампанию 1792—1794 годов. Честный и отважный служака, Засс был небогат, и однажды с ним случилось несчастье: пожар уничтожил все казённое имущество в Киевском конноегерском полку, которым он командовал. Начёт в двадцать тысяч рублей сделали на Засса, и он бы не расплатился за всю свою жизнь, если бы не великий князь Александр Павловим. Будущий император через жену Засса Александру Фёдоровну передал полковнику требуемую сумму, и долг был погашен. Александру же Фёдоровну, урождённую Юркович, император помнил ещё юной девушкой, воспитанницей Смольного института, лучшей исполнительницей ролей пастушков, принцев и благородных кавалеров в спектаклях самодеятельного театра в Смольном. Вместе с мужем, которого была младше на десять лет, она пережила опалу при императоре Павле, вместе с ним вернулась ко двору при Александре. Сейчас Андрей Засс, получив в командование бригаду из трёх кавалерийских полков, отбыл в Молдавию, на войну с турками. Александра Фёдоровна осталась в их скромном двухэтажном особнячке на Английской набережной.

В полдень, когда молодой Засс привёз генеральше записку из Зимнего с изящным росчерком: «.. Пребываю к Вам благосклонным, Александр» – она прервала свои хлопоты по подготовке к празднику, быстро расспросила деверя о Дуровой-Черновой, удивилась, что из глубин Российской Империи выходят в свет столь необычные персонажи, и пообещала выполнить поручение его величества со всем старанием.

Действительно, её превосходительство Александра Засс приняла Надежду так мило, так любезно, будто бы всю жизнь встречала в своём доме молодых женщин, переодетых в солдатские мундиры. Ни одного бестактного вопроса, ни одного любопытного взора, никаких разговоров о её семье и муже.

Немногочисленные друзья и родственники, бывшие у Александры Фёдоровны в ночь с 24-го на 25 декабря 1807 года, говорили потом, что этот праздник удался ей как никогда. Было много шуток, забавных подарков, весёлой музыки, которую хозяйка дома исполняла сама, сев за клавикорды. Унтер-офицера Соколова она представила всем как сослуживца Александра Засса, ныне ожидающего в столице производства в первый офицерский чин за свои подвиги в Прусском походе. Этот экспромт Александры Фёдоровны едва не выбил Надежду из колеи. Но она вовремя взяла себя в руки и довольно связно рассказала гостям об отступлении арьергарда армии от Фридланда к Тильзиту.

В следующие четыре дня Надежда забыла дорогу к памятнику царю Петру. Жена генерала ездила с ней в Эрмитаж, в театр, в китайский павильон, где длиннокосые китайцы показывали фокусы с водой и игру теней на экране из полотна, возила Надежду по модным магазинам, угощала обедом и ужином, который плавно переходил в музыкальный вечер. Надежда покорно следовала за неутомимой Александрой Фёдоровной, болтавшей по-французски обо всём на свете, и старалась отвечать ей, поддерживая обычный светский разговор.

Но, выходя из магазина на Невском, Засс поскользнулась на оледенелом тротуаре, и Надежда, как галантный кавалер, должна была у всех на виду обхватить её за талию, чтоб удержать на ногах. Тогда Александра Фёдоровна почувствовала силу жёстких маленьких ладоней своей спутницы и как будто бы смутилась. Пристально взглянула она на унтер-офицера Соколова, быстро отвела взгляд и заговорила только в карете:

   – Вы знаете о Жанне д’Арк, орлеанской деве, спасшей Францию?

   – Конечно, – ответила Надежда.

   – Вас вдохновлял этот пример?

   – Никогда мне не приходило в голову примерять её судьбу на себя.

   – Почему? Подвиги великих людей поддерживают нас, простых смертных, в наших деяниях.

   – Вот именно – великих, – сказала Надежда. – Жанна встала на борьбу за народ, за Францию. Мне же выпало жить в другое время. Нам должно думать о своих личных обязательствах больше, чем о народе, и стараться исполнить собственные планы. Хотя, может быть, новые поколения русских женщин найдут мой поступок достойным подражания. Женщины будут на государственной службе, и это никому не покажется невероятным...

   – Вы думаете?

   – Не сомневаюсь в этом. Развитие общества невозможно без участия женщины.

   – Вы это где-то прочитали? – спросила Засс, немного удивлённая словами своей собеседницы.

   – Ну там же, где и вы. – Надежда пожала плечами. – У Дени Дидро, Руссо, Вольтера...

   – О, да они философы. Их дело сочинять научные трактаты. А вы решили жить по чужим, по мужским правилам. Вам будет очень нелегко.

   – Да уж! – с какой-то горечью согласилась Надежда и отвела взгляд в окно, где проплывали петербургские пейзажи. – Чего проще – остаться дочкой городничего в Сарапуле. Но теперь не могу... Не могу!

Вторая встреча с царём состоялась в том же кабинете с большим овальным столом. Но на этот раз на нём были разложены не рапорты и письма, а какие-то пакеты. Особый интерес у Надежды вызвал один – большой, из толстой коричневой бумаги, с красной восковой печатью Военного министерства. Александр Павлович, теперь одетый в тёмно-зелёный мундир лейб-гвардии Преображенского полка с красным воротником, был так же ласков и любезен с ней.

   – Вы все обдумали?

   – Да, ваше величество.

   – Вы согласны?

   – Да, ваше величество.

   – Но отчего же так печально? Мне казалось, я исполняю вашу мечту. Не далее чем десять дней назад вы сражались здесь со мной как львица...

   – Я, ваше величество?

   – Да, вы. И молили о невозможном.

   – Может быть. Но моя прошлая жизнь уходит, и мне жаль её. Я была одна. Но я ни перед кем не отчитывалась в своих поступках и добивалась всего собственными силами. – Надежда прикоснулась рукой к унтер-офицерским нашивкам на воротнике.

Затем она шагнула к императору, медленно опустилась перед ним на одно колено и низко склонила голову:

   – Отныне же я во всём завишу от вас, мой великодушный повелитель...

Александр Павлович был тронут таким изъявлением покорности.

Он хотел было положить руку на её плечо, прикрытое белым эполетом, но потом раздумал.

   – Встаньте, – мягко сказал он. – Вы преувеличиваете силу моей власти.

   – О нет, мой государь, я лишь хочу...

   – Скоро вы уедете в полк офицером. – Он не дал ей договорить. – Там вы будете, как и прежде, сами зарабатывать себе доброе имя, уважение начальников и любовь подчинённых. Но знайте, что в трудную минуту вы можете обратиться ко мне за помощью. Я помогу вам, как это сделал бы, ну, скажем... ваш крёстный отец. Потому я и нарекаю вас по своему имени – Александром Александровым. Отныне и навсегда!

Он торжественно простёр к ней руку с широко расставленными пальцами, совсем как это было изображено на памятнике его прапрадеда Петра Великого. Надежда тихо повторила:

   – Я – Александр Александров. Отныне и навсегда.

Государь вернулся к столу, взял коричневый пакет и сломал восковую печать на нём. На свет появился большой лист бумаги, сложенный вдвое. Это был офицерский патент. Не скрывая своего волнения, Надежда развернула его. Под чёрным двуглавым орлом, распростёршим крылья на фоне золотистых облаков, стояли печатные буквы:

«Божию милостью

МЫ АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ

император и самодержец Всероссийский

и прочая, и прочая, и прочая.

Известно и ведомо да будет каждому, что МЫ Александра Александрова, который НАМ служил, за оказанную его в службе НАШЕЙ ревность и прилежность в НАШИ корнеты тысяча восемьсот седьмого года Декабря 31-го дня Всемилостивейше пожаловали и учредили; яко же МЫ сим жалуем и учреждаем, повелевая всем НАШИМ подданным оного Александра Александрова за НАШЕГО корнета надлежащим образом признавать и почитать...»[32]32
  Стандартный текст офицерского патента в XIX в. Патент, принадлежавший Н. А. Дуровой, не сохранился.


[Закрыть]

Она перечитала эти упоительные строки два раза и подняла глаза на императора:

   – А какой полк, ваше величество?

   – Мариупольский гусарский...

   – Да, но мой родной Конно-Польский, и его шеф генерал-майор Каховский...

   – Забудьте о них. Никто не должен знать, как унтер-офицер Соколов превратился в корнета Александрова.

   – Спасибо, ваше величество. Однако... – Она закусила губу, не зная, как задать этот вопрос.

   – В чём дело, корнет Александров? – Он, улыбаясь, смотрел на неё. – Чем вы опять недовольны?

   – Я слышала, что гусарский мундир очень дорог. У нашей семьи нет таких средств. Но даже если б они и были, батюшка всё равно мне не даст...

   – Ясно, что не даст, – согласился Александр Павлович. – Он вообще требует, чтобы я отправил вас домой. У него есть для вас более интересные предложения. Например, вести домашнее хозяйство в его семье, воспитывать ваших младших братьев и сестёр. Ухаживать за больной матерью. Или, что ещё лучше, – вернуть вас Василию Чернову...

   – Вы шутите, ваше величество! – испуганно воскликнула она.

   – Да, я шучу! – Он рассмеялся в ответ. – Потому что я рад помочь одной молодой особе, весьма упрямого и дерзкого нрава, выйти из очень трудного положения!

   – Век буду помнить вас и век благодарить... – Она хотела поцеловать его руку, но государь не допустил этого.

   – Ассигнации – здесь. – Александр Павлович взял со стола пухлый конверт. – В моей военно-походной канцелярии, у графа Ливена, вы потом получите подорожную, деньги на прогоны, на мундир, на лошадь. А это – мой подарок. Но с условием...

Она в тревоге взглянула на императора, и он, наклонившись к Надежде, заговорщически прошептал:

   – Моё условие: заказать вещи у лучшего портного! Негоже царскому крестнику выглядеть абы как...

На столе оставался всего один пакет. Он был приоткрыт, и из него выглядывала чёрно-жёлтая муаровая ленточка.

   – Теперь – ваша награда. Знак отличия Военного ордена. Не правда ли, вы мечтали о нём? Я награждаю вас за отличность, оказанную в боях при Гутштадте, Гейльсберге и Фридланде... – Император сам приколол ленточку с серебряным крестиком к малиновому лацкану её коннопольской куртки, и она, став по стойке «смирно», ответила по-уставному:

   – Рад стараться, ваше величество!

   – Надеюсь, этот крест будет всегда напоминать вам обо мне. Служите на благо России и не забывайте тот договор, который мы с вами сегодня заключили по обоюдному согласию.

   – Даю слово чести, ваше величество!

Он слегка поклонился ей, и это было знаком того, что аудиенция закончена. Однако Надежда продолжала стоять перед ним, прижимая к себе пакеты со своими новыми документами. Император взглянул на неё вопросительно.

   – Ваше величество, – сказала она, – вы запретили мне быть женщиной. Но я – мать. У меня есть сын, которого я люблю больше самой жизни. Я не могу уйти отсюда, пока вы не определите его судьбу...

Часть третья
КОРНЕТ АЛЕКСАНДРОВ

1. МУНДИР ОФИЦЕРА

На четвёртый день выезда моего из

Петербурга приехала я в Вильну, где

и располагалась обмундироваться. Толпы

жидов явились ко мне с предложением

всякого рода услуг. В полчаса у меня было

всё: квартира, прислуга, портные, множество

сукон, золотых шнуров, бахромы, сафьянов,

треугольных шляп, киверов, султанов,

кистей, шпор...

Н. Дурова. Кавалерист-девица.

Происшествие в России. Ч. I

Сначала хозяйка трактира, что стоял в старой части города, за мостом у слияния рек Няриса и Вильни, говорила с Надеждой не очень-то вежливо. Возможно, причиной тому была её потёртая солдатская шинель с малиновым воротником. Но вот дело дошло до подорожной.

   – Как о вас записать?

   – Корнет Александров из Мариупольского гусарского полка, по дороге из Санкт-Петербурга в свой полк. – Надежда расстегнула коннопольскую шинель, чтобы достать свои бумаги. Хозяйка увидела новенький Георгиевский крест, пухлый бумажник, офицерскую подорожную. Лицо её преобразилось.

   – Господину офицеру я могу предложить наш лучший номер с камином и видом на кафедральный собор. Сколько дней вы рассчитываете пробыть у нас?

   – Я еду из армии, – ответила Надежда. – Мне нужно обмундироваться. Есть ли у вас знакомые портные?

   – Сколько угодно, господин корнет. – Хозяйка улыбнулась ей ещё любезнее. – Через час они придут к вам.

Надежда, взяв свой саквояж, отправилась следом за горничной в номер, а хозяйка послала малолетнего сына за Яном, Исааком, Эвфраимом, Мордыхаем и Ефимом, которые всегда честно отдавали ей пять процентов от подобных сделок.

Живя у Засса, Надежда присматривалась к военному Петербургу и составила себе мнение о том, как должен выглядеть настоящий военный франт. Новоиспечённый полковник гвардии, первым поздравив её с офицерским чином, также немало полезного рассказал ей об экипировке – важнейшей части жизни офицера. Засс советовал заказать мундирные вещи в Вильно[33]33
  Современный Вильнюс, столица Литвы.


[Закрыть], где сам недавно побывал. Это будет красиво и качественно, говорил он, но на треть дешевле, чем в столице. С его помощью Надежда написала целый список предметов, необходимых офицеру. Деньги, полученные в Военном министерстве и в подарок от государя, – всего чуть более двух тысяч рублей, – открывали перед молодым корнетом широкие возможности для осуществления этих планов.

Когда все вышеназванные мастера явились в её номер с баулами, набитыми образцами своих изделий, Надежда была вполне готова к разговору с ними. Лишь из тщеславия она позволила им битый час уговаривать себя. Они же старались вовсю. Они бросали ей под ноги, разворачивая в воздухе, штуки лучшего английского сукна по девять рублей за аршин. Они раскручивали перед ней мотки серебряного и золотого галуна, шнуров, бахромы, нужной для обшивки офицерского гусарского мундира. Они раскладывали на столе портища позолоченных и посеребрённых пуговиц: маленьких – для вицмундира, полукруглых – для боковых рядов на гусарском доломане и ментике и, наконец, особых, гусарских, пуговиц-шариков для застёжки.

Надежда не спеша листала альбомы с образцами кож, придирчиво осматривала перчатки: лайковые, замшевые, нитяные, офицерские перевязи с золотым и серебряным галуном, шейные платки, простые шёлковые и с вытканным узором, брелоки, трости, шпоры, киверные и шляпные султаны. Мастера устали расхваливать свой товар и спросили, что именно нужно молодому господину.

   – Всё! – коротко ответила она.

Тогда один из них, самый старый, осторожно спросил, как господин желает платить: ассигнациями или серебром, вперёд или только по исполнении заказа, а может быть – не дай, конечно, Бог, – хочет все заказать в долг с выплатой через месяц, два, три, полгода?

   – Ни в коем случае! – строго ответила она. – Я плачу серебром. Треть цены – при заказе, остальное – при выполнении его. Но делать все надо быстро...

В следующую минуту ей пришлось схватить одну из тростей, принесённых ими, ударить ею по столу и скомандовать: «Назад! Стоять смирно!» – потому что мастера, вопя и толкаясь, кинулись к ней. Они кричали, что один только Ян, Исаак, Эвфраим, Мордыхай и Ефим сделает всё это лучше других и точно в срок. Перепалка их была яростной, но скоро умельцы договорились между собой, выбрали «фактора» – посредника, отвечающего за распределение и выполнение заказов, – и стали собирать образцы обратно в сумки.

Надежда сказала, что сейчас же, немедленно, для прогулки в город ей нужны зимняя офицерская шинель, шляпа, трость и замшевые перчатки, и она заплатит за это особо. Разумеется, шинели, сшитые загодя, у них имелись. Спустя час мальчишки-подмастерья портного верхнего платья Эвфраима принесли и тут же подогнали ей по росту рукава и длину пол на новенькой голубовато-серой шинели с пелериной и роскошным бобровым воротником. Мастер головных уборов Ян доставил чёрную фетровую шляпу с петлицей, серебряными кисточками и чёрным султаном.

Надежда надела шинель прямо на свой старый коннопольский мундир и пошла на почтовую станцию. Ей надо было отправить в Сарапул длинное письмо, которое она обдумывала и писала всю дорогу из столицы в Вильно. Короткое послание отцу она отослала ещё из Петербурга. В нём было всего несколько строк. Она сообщала, что по воле государя остаётся служить в армии, а её сына Ивана Чернова Андрей Васильевич должен как можно скорей привезти в Петербург, потому что император желает поместить его на казённый счёт в военно-учебное заведение, младшую же сестру её Евгению – в институт благородных девиц имени Святой Екатерины. Эта записка была написана сразу после второй встречи с Александром Павловичем. Тогда у неё в голове царил радостный сумбур и дальнейшая жизнь виделась невероятно счастливой.

Чуть позже Надежда успокоилась и поняла, что такое послание может вызвать у отца гнев, потому что говорит о его полном поражении. Второе своё письмо она опять начинала с извинений, опять просила прощения у него за свой побег из дома, опять объясняла, что любит военную службу, опять спрашивала о Ванечке и умоляла ответить, но адреса уже не давала, а просила писать ей через графа Ливена. Ещё она объясняла Андрею Васильевичу, что для правильного прохождения бумаг он должен обратиться сейчас с прошением на высочайшее имя, ссылаясь в нём на неё, канцелярия его величества ему ответит положительно, и после этого, с полученной из столицы бумагой, он может отправляться с детьми в Санкт-Петербург.

Да, ей следовало быть осторожнее с Дуровым-старшим. Ванечка оставался в его доме. Надежда не думала, что отец отдаст единственного и любимого внука Чернову, но хоть какое-то оправдание в его глазах ей заслужить надо было. Потому она просила государя под конец их второй встречи уже не только о сыне, но и о младшем брате и сестре...

Заплатив деньги за отправку своего пакета, Надежда пошла обратно в трактир. Она специально завернула к гарнизонному ордонанс-гаузу, где стояли часовые. Увидев её офицерскую шляпу и шинель, солдаты взяли ружья «на караул». Чувство победы вновь заполнило её сердце. Надежда прошептала имя своего благодетеля, царя Александра, и смахнула с ресниц слёзы умиления. Никогда она не забудет встречи с этим великим человеком.

На следующий день Надежда перебралась на частную квартиру на Рудницкой улице, где её прислугой стала шестнадцатилетняя Мария, дочка хозяйки трактира. Так было проще, удобнее и дешевле. Жить в Вильно, ожидая выполнения заказов по обмундировке, ей предстояло не менее трёх недель.

Она ежедневно гуляла по городу утром и после обеда, осматривая его достопримечательности. Вильно был довольно большим, число его жителей приближалось к тридцати пяти тысячам человек. Своими узкими средневековыми улицами, вымощенными камнем, трёх– и четырёхэтажными домами с островерхими крышами, чистотой и опрятностью он напоминал Надежде города Восточной Пруссии, где она побывала с Российской армией.

Вильно лежал в долине, окружённой горами, и прежде всего Надежда поднялась на самую знаменитую его гору – Замковую, где стояла древняя полуразрушенная башня. Оттуда открывался прекрасный вид на город. Напротив Замковой горы находилась другая, под названием Бекешина, и на ней также высилась башня. Местные жители рассказывали, что в ней был похоронен рыцарь, утонувший в Вильне из-за прихоти своей дамы. Ещё одно пешее путешествие Надежда совершила на третью гору – Маршальскую.

Пока ей приходилось ограничиваться лишь походами по горам, улицам и площадям, хотя в Вильно было много по-европейски красивых ресторанов, кофеен, магазинов. Здесь имелся и театр, правда, с небольшим залом. Там давала спектакли французская музыкальная труппа. Но вход туда унтер-офицеру Соколову в его коннопольской куртке был закрыт. Лишь через четыре дня она получила первую свою одежду обер-офицера – тёмно-зелёный двубортный вицмундир с белым воротником и обшлагами, расшитыми гусарским узором. Этот мундир надо было надевать с тёмно-зелёными же узкими чакчирами и гусарскими ботиками с твёрдыми голенищами, вырезанными наверху «сердечком».

В вицмундире Надежда решила сначала пойти в театр. Ей хотелось там, в большом и шумном обществе, проверить, как она будет себя чувствовать в новом положении, в новой роли молодого офицера, не богатого, но имеющего средства для жизни независимой и достаточно обеспеченной. Каково ей это будет: сидеть в партере рядом с другими господами, одной ходить в антракте по фойе, пить в буфете оранжад?

В тот день давали «Женитьбу Фигаро». Надежда любила музыку Моцарта. Но раньше эту оперу не слышала. Оркестр играл слаженно, артисты пели хорошо. Оживление в зале, наполовину заполненном русскими офицерами, вызывали выходы юного Керубино. В этой партии блистала, одетая в синий военный кафтан и белые лосины, при бутафорской шпаге на бедре, обольстительная мадемуазель Люси, восходящая «звезда» здешней труппы. По мнению Надежды, мужской костюм сидел на актрисе неплохо. Только ноги у неё были полноваты, но, кажется, именно это и нравилось армейской публике.

Собственный же дебют Надежды в обер-офицерском мундире прошёл отлично и даже доставил ей маленькое приключение, над которым она потом смеялась, но тогда, в театре, при начале его, ей было вовсе не до смеха.

В антракте её остановил на лестнице какой-то молодой человек в таком же, как она, тёмно-зелёном вицмундире с гусарским воротником и обшлагами, но бирюзового цвета, то есть из Павлоградского гусарского полка. Он, к её удивлению, крепко пожал ей руку и взволнованно сказал, что очень рад встретить в этой дыре Вильно среди скучных пехотинцев, артиллеристов и драгун товарища-гусара. Не успела Надежда и слова сказать, как павлоградец уже вёл её в буфет, фамильярно обнимая при этом за плечи.

В буфете же, конечно, было замечательное вино, мозельвейн 1804 года, и её новоявленный знакомый с ходу заказал две бутылки: выпить, как он выразился, за братство всех гусар на свете. Бокал вина Надежда пригубила. Дальше дело не пошло, как ни старался этот господин, назвавший себя поручиком Белавиным, расшевелить, зацепить, вызвать на азартное соревнование по выпивке юного корнета с матово поблескивающим на тёмном сукне мундира серебряным знаком отличия Военного ордена. Раздосадованный, он сам прикончил одну бутылку и вдруг склонился к ней:

   – Так из какого вы полка?

   – Из Мариупольского.

   – Не верю! – Поручик стукнул кулаком по буфетной стойке, и все, кто был там, обернулись к ним.

Она растерялась, но лишь на одно мгновение.

   – Прошу потише! Здесь театр, а не плац! – Отступив от него на шаг, Надежда положила руку на эфес своей сабли.

   – Я вас не помню... – Белавин обвёл глазами людей, окруживших их. – С мариупольцами вместе мы ходили в поход в тысяча восемьсот пятом году в Австрию, сражались с французами при Аустерлице. Вас там не было!

   – Я произведён тридцать первого декабря и нынче впервые еду в полк.

   – Тогда понятно. – Он согласился тотчас, с уступчивостью пьяного. – Тогда не спорю. Тогда выпьем за первый ваш чин...

Театральные служители давно ходили с колокольчиками, и зрители спешили после антракта в зал. Но оба гусара, обнявшись, спускались по лестнице в вестибюль. Белавина совсем развезло. Надежда боялась бросить его в таком состоянии. Гардеробщики помогли ей надеть на весёлого поручика шинель и шляпу, вывести его за дверь. Крикнув извозчика, она погрузила гусара в сани. Белавин долго не мог вспомнить, где он остановился.

   – Трактир «Ливония»... – наконец пробормотал он и повалился на сиденье.

Вечер был испорчен. В театр Надежда не вернулась. Зато она впервые подумала о том, что офицерский мундир, к которому она относилась столь восторженно, служит для некоторых чем-то вроде билета в братство забулдыг. Можно смело подходить к незнакомому человеку, предлагать выпить, навязывать ему своё общество и требовать взаимности на том только основании, что узор, вышитый золотыми нитями на его воротнике, совпадает с твоим и сапоги у вас одного фасона...

Каждый день в её маленькой квартире на Рудницкой улице появлялись новые вещи. Здесь все увереннее располагался на жительство новый человек – корнет Мариупольского гусарского полка Александр Андреевич Александров. На шкафу уже стоял его кивер: высотой в четыре с половиной вершка, обшитый чёрным сукном, с большим лакированным козырьком. В шкафу висели: вицмундир, лёгкая шинель из тонкого сукна и зимняя – на меху, белые чакчиры с подтяжками – к доломану и тёмно-зелёные – к вицмундиру, походные серые рейтузы с металлическими плоскими пуговицами на боках и, как венец портняжного искусства, белый парадный доломан, сверкающий золотом. На нём было нашито пятнадцать позолоченных круглых пуговиц-шариков, тридцать позолоченных полукруглых пуговиц, одиннадцать аршин золотого галуна в полвершка шириной, двадцать восемь аршин золотого шнура и около трёх аршин золотой же бахромы вокруг шнуровой расшивки на груди.

Поначалу ремесленники, изготавливающие заказы, полагали, что имеют дело с неопытным шестнадцати-семнадцатилетним юношей и потому всучить ему плохо сделанную вещь будет легко. Но они заблуждались. Первым поплатился за свою наглость Мордыхай, сапожник. Юный гусар спустил его с лестницы, а вслед швырнул сапоги со скособоченными каблуками. Дважды переделывал белый гусарский доломан Ефим, потому что их благородие недовольны были тем, как вшиты рукава, и требовали также, чтобы на груди мастер поставил дополнительную прокладку из грубого клеёного холста и простегал её суровой ниткой. Но если вещь нравилась ему, то корнет Александров радовался как дитя. Он беспрестанно крутился перед зеркалом, хвалил то одно, то другое и щедро давал чаевые.

Постепенно мастера освоились со своим клиентом и даже прониклись к нему уважением. Слух о добром и богатом русском офицере, покупающем самые разные вещи, распространился по округе. В его доме бывали портной, сапожник, шляпник, ювелир, оружейник, шорник, галунщик, шмуклер[34]34
  Шмуклер – старинное название изготовителя кистей, шнуров, бахромы.


[Закрыть].

На блеск серебряных монет, как бабочка на огонь свечи, сюда залетело с предложением услуг и другое существо, назвавшее себя «Аннет с улицы Роз». Так как девушка говорила по-русски с сильным акцентом и употребляла много литовских слов, Надежда не сразу сообразила, почему она несёт какую-то чушь о длинных ночах в одинокой холодной постели, о тоске мужчин по женским ласкам, о двух сердцах, готовых слиться в радостном порыве.