Текст книги "С любовью, верой и отвагой"
Автор книги: Алла Бегунова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Экипаж поэта, подъезжающий к гостинице, Надежда увидела из окна своего номера. В Елабуге она несколько раз спрашивала у Василия, как выглядит Пушкин, но он отделывался замечаниями вроде: «Вылитый арап!», «Чёрен как жук и волосы кучерявые!», «Боек до чрезвычайности!». Несмотря на это, первый поэт России по своим стихам и иным произведениям рисовался ей златокудрым херувимом, рослым, стройным, величественным.
Дверь же в номер открыл подвижный худощавый мужчина одного с ней роста[113]113
Рост Пушкина – 2 аршина 5,5 вершка (167 см), рост Дуровой – 2 аршина и 5 вершков (165 см).
[Закрыть] уже начинающий лысеть, в чёрных бакенбардах, с голубыми глазами, длинным носом и толстыми губами, всей наружностью своей весьма некрасивый. Амур, спрыгнув с кресла, злобно облаял пришельца. Надежда выставила собаку в коридор и обернулась, в смущении стараясь не смотреть на поэта: настолько реальный Пушкин не походил на выдуманного ею человека.
Но он заговорил, и всё переменилось. Надежда забыла о странном его лице. Как зачарованная слушала она речь Александра Сергеевича, живую и остроумную. Поэт осыпал похвалами её «Записки 12-го года», сказал, что они легко прошли военно-цензурный комитет, что уже набраны для журнала в типографии и составляют значительную часть в нём, что он заплатит ей по двести рублей за печатный лист при выходе «Современника» из печати, каковое ожидается в начале июля сего года.
Она не знала, что отвечать на это. Скрестив руки на груди, Надежда молча стояла перед ним. Она была одета в свой новый фрак с большим отложным воротником, короткий жилет и панталоны: с высокой талией, мягкие, довольно узкие, они хорошо обрисовывали её длинные ноги. Она чувствовала, что он смотрит именно туда – на ступни, колени, бёдра. Одновременно он обращался к ней так, как принято в свете обращаться к дамам: легко и чуть заискивающе, куртуазно. Он будто обволакивал её облаком своей любезности, и это было настоящее колдовство.
Она сама так разговаривала с партнёршами на балах, когда носила мундир офицера, и барышни были в восторге от корнета Александрова. Потом к подобным методам прибегал доктор Вишневский, когда добивался её согласия на брак. Но всё это было давно, в покинутом ею городе Сарапуле.
– Уверен, – поэт внезапно прервал поток великосветских комплиментов, – вы, как бывалый кавалерист, до сих пор держите строевую лошадь...
Она утвердительно кивнула.
– И пользуетесь мужским седлом?
– Да, – произнесла Надежда с трудом.
– Моя жена и мои свояченицы тоже любят верховую езду. Но ездят на дамских сёдлах.
– В кавалерии это невозможно, Александр Сергеевич. Дамское седло не даёт полного контакта с животным. Оно затрудняет точное управление лошадью...
Её низкий, хрипловатый голос зазвучал в полную силу, и Пушкин внимательно посмотрел на свою собеседницу. Наконец-то она вышла из оцепенения. Ему следовало гораздо раньше затронуть эту тему.
– Но почему вы думаете так? – спросил он.
– Я не думаю. Я знаю, – ответила она очень серьёзно. – Дамы ездят с одним шенкелем. Для равновесия лошади нужно два. Шенкель есть важнейший инструмент воздействия на неё...
Из озорства, поддавшись весёлому чувству освобождения, Надежда чуть отставила ногу и повернула её, указав на внутреннюю сторону голени, то есть на этот самый шенкель, рукой. Пушкин посмотрел и тотчас отвёл взгляд. Она, затаив улыбку, вспомнила строфу из «Евгения Онегина»:
... Люблю их ножки. Только вряд
Найдёте вы в России целой
Три пары стройных женских ног...
Коли так вышло, что ему нравится её фигура, пусть смотрит. Ей не привыкать. Но насчёт трёх пар красивых ног по всей России поэт явно преувеличил. Просто при моде на юбки до пят и накрахмаленные подъюбники к ним числом не меньше двух мужчина может хорошо рассмотреть женские ноги лишь в одной ситуации и потому пребывает в неведении относительно стройности всех своих соотечественниц. А жаль.
– Де ла Гериньер первый обратил внимание на это, – продолжала она сугубо наставительным тоном. – Он изменил посадку всадника и максимально приблизил его к лошади. Постепенно в Европе усовершенствовали сёдла, мундштуки и трензеля. Не поводом, но шенкелем – так учил я своих рекрутов. Неукоснительно я требовал от них...
Надежда увлеклась, невольно перешла на глаголы в мужском роде и остановилась, растерянно глядя на Пушкина. Он улыбнулся:
– О, теперь я слышу речь строгого взводного командира!
– Да, служба в полку мне нравилась безумно!
– Однако вы оставили её. Почему?
Много раз ей задавали этот вопрос самые разные люди, и Надежда уверенно отвечала им: «По воле престарелого отца моего!» Но Пушкин словно бы держал её под прицелом своих глаз, слушал чутко, безотрывно, и она не сумела солгать ему.
– Так случилось. И не по моей вине... – Надежда покраснела, как девчонка.
– Когда-нибудь вы тоже напишете об этом? – спросил он её тихо и значительно.
– Нет, никогда!
– Напрасно. – Поэт вздохнул. – Это могло быть лучшее ваше произведение.
– А вы, вы сами пишете о сокровенном? – Жалея о своих словах, она бросилась в наступление.
– Бывает.
– Значит, все – на продажу?
– «Все» – не очень точное слово здесь. Но у литературы есть законы. Они предполагают меру откровенности. Определите её для себя – и вы найдёте отклик у читателя, ей сообразный. Я, например, прочитал ваши «Записки 12-го года» как исповедь души...
– Тогда прекрасно! – Она тоже посмотрела ему прямо в глаза. – У меня есть шанс, и мы ещё поговорим об этом...
Поэт слегка поклонился Надежде и перешёл к деловой части беседы:
– Где же остальные ваши сочинения, Надежда Андреевна? В письме вы обещали, что привезёте все...
– Вот. – Она указала на толстую тетрадь большого формата.
– Я рад быть вашим издателем. – Пушкин взял тетрадь со стола. – Думаю, публика оценит ваш талант... Через дня три я привезу вам оттиски «Современника». Вы впервые прочитаете своё произведение, отлитое в печатных строках. Особенный момент для всякого сочинителя, поверьте мне...
– Вам я верю, – ответила Надежда.
– Когда вы обычно обедаете?
– По-армейски, в поддень.
– Я привезу журнал, и мы поедем пообедать вместе. Согласны?
– Да, – она немного помедлила, – если вы обещаете при людях не подавать мне руки, выходя из коляски, не пропускать меня вперёд в дверях, не накидывать мне на плечи плащ... Словом, не делать всего того, что делают воспитанные люди в обществе дамы. Я – штабс-ротмистр Александров, и помните об этом...
Пушкин рассмеялся:
– Хорошо, ваше благородие. Я принимаю эти условия!
В экипаже он положил тетрадь Надежды Дуровой в кожаную папку с наиболее важными бумагами и приказал кучеру трогать с места. Он думал, что ошибся, написав в журнале о ней: «Modo vir, modo foemina», – но эту ошибку уже не поправишь, набор закончен, статья отлита. Однако на самом деле перед ним сейчас была женщина в полнейшем, истинном смысле этого слова. Жизнь с бурными событиями той эпохи, с игрой страстей, с болью мучительных решений вставала за ней необъятно, как океан, и притягивала к себе. Женщина, но – без возраста, умудрённая своими переживаниями, всё ещё гибкая и сильная от привычных ей физических упражнений и очень кокетливая, только на свой, необычный лад.
6. ПУШКИНСКИЙ ДОМ
Сегодня принесли мне записку от Александра
Сергеевича. Он пишет, что прочитал всю мою
рукопись, к этому присоединил множество
похвал и заключил вопросом: переехала ли я
на его квартиру, которая готова уже к принятию
меня...
Н. Дурова. Год жизни в Петербурге,или Невыгоды третьего посещения
Надежда пятнадцать лет не была в столице, которую любила с первого своего приезда сюда в декабре 1807 года и которую несколько пышно именовала: «великолепное жилище царей наших». Теперь она снова каждый день ходила к Невскому проспекту, к Казанскому собору, к памятнику Александру I.
Она рассматривала высокую колонну с ангелом наверху, держащим крест, с разных сторон. Ей не очень-то нравился этот монумент. Надежда предпочла бы видеть стандартную конную статую на постаменте, но с лицом её благодетеля, к какому можно мысленно обратиться с речью. Она понимала замысел авторов насчёт ангела с крестом, но Александр Благословенный оставался для неё человеком – земным, подвластным чувствам, иногда превозмогающим все, иногда – бесконечно слабым.
Петербург сильно изменился с 1821 года. Иные старые дома разобрали и возвели на их месте новые и красивые здания. Пустыри, прежде знакомые Надежде по пешим прогулкам, также застроили. В Коломне она не нашла дом своего двоюродного брата по материнской линии Ивана Бутовского, у которого жила некоторое время после отставки. Совсем печальным получился её поход на Английскую набережную к дому генерала Засса. Там ей сказали, что Александра Фёдоровна умерла лет пять назад, дом долго стоял пустым и недавно наследники продали его.
Вот кому Надежда хотела бы доверительно рассказать о первой встрече с великим поэтом, о своём восхищения перед ним, о радости, что сочинение её увидит свет скоро, наверное через месяц. Она пообещала бы госпоже Засс этот журнал с дарственной надписью, и они долго говорили бы о переменчивости Судьбы, о сюрпризах, которые преподносит жизнь...
Как и обещал, Пушкин приехал к ней в начале двенадцатого часа дня. В руках у него был толстый пакет со свежими оттисками журнала, ещё не сброшюрованными. Надежда, горя нетерпением, решила взять их с собой к ресторатору Дюме, где Пушкин часто обедал один и с друзьями. Поэт снисходительно отнёсся к этой прихоти начинающего литератора.
Между жарким и бланманже, когда официант открыл засмолённую бутылку цимлянского и наполнил их бокалы, Надежда, пригубив вино, достала из пакета несколько листов и начала читать. Вдруг штабс-ротмистр Александров сильно поперхнулся и, чуть не опрокинув бокал вина себе на фрак, вскочил на ноги.
– Что с вами? – Пушкин, встревоженный, тоже поднялся с места.
Кашляя и вытирая слёзы с глаз, она подчеркнула ногтем какие-то слова и протянула листок ему. Поэт прочитал: «...корнет Александров был девица Надежда Дурова...» – и вопросительно посмотрел на неё.
– Est-se votre phrase?[114]114
Это ваша фраза? (фр.).
[Закрыть] – Надежда с трудом откашлялась.
– Oui, c’est la mienne. Mais qu’est-ce qui vous arrive?[115]115
Да, моя, но что случилось с вами? (фр.).
[Закрыть]
– Ces mots sont terribles![116]116
Ужасные слова! (фр.).
[Закрыть]
– Pourquoi? – Он пробежал глазами эту строчку снова. – Je ne vous comprends pas[117]117
Почему? Я не понимаю вас (фр.).
[Закрыть].
– Je n’ai voux pas... Et j’ai le droit de vous dire cela. J’exige que vous remplaciez ces mots[118]118
Я не хочу... И я имею право сказать вам об этом. Я требую, чтобы заменили эти слова (фр ).
[Закрыть].
– A quoi bon? Tout est absolument normal[119]119
Зачем? Всё совершенно нормально (фр.).
[Закрыть].
Взглянув на собеседницу, Пушкин как будто стал догадываться о причине её негодования и уже хотел задать вопрос, конечно, не совсем светский, но Надежда взяла себя в руки и заговорила первой:
– Имя, которым вы меня нарекли в предисловии, мне не нравится. Его не должны узнать тысячи читателей.
– Что вы предлагаете?
– Вообще без имени. Или, например, так: «Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова».
Пушкин поморщился:
– Слишком изысканно и манерно, точно в немецких романах. Разве это у вас роман?
– Нет. – Она качнула головой.
– Так оставьте «Записки Н. А. Дуровой». Просто, искренне, благородно.
– Уберите из предисловия слово «девица».
– Увы, сие невозможно. Тираж частично отпечатан, журналы переплетаются и должны поступить подписчикам и в продажу.
– Но я – не девица! – Она в отчаянии бросила салфетку на стол.
– А кто? – вкрадчиво спросил Пушкин.
Надежда оглянулась на официанта, принёсшего десерт:
– Какое вам дело?
– Ну я же ваш издатель. Могу я это знать или нет?
– Думаю, что нет.
– Тогда к чему весь разговор... Но может быть, вы чего-то боитесь? Если нет, то оставьте все, как есть. Вы не представляете себе, что значит повернуть назад такую махину. И ради кого? – Он испытующе посмотрел на неё. – Ради вашего мужа?
– Нет, – быстро сказала Надежда.
– Ради ваших детей?
– Да, пожалуй.
– Они все знают и без этой книги.
– Но написанное вами – неправда.
– Как странно вы изъясняетесь сейчас, Надежда Андреевна. – Пушкин в отсутствие официанта сам долил в бокалы вина. – Правда, неправда... Вы пришли на такое поприще, где эти слова имеют более глубокий смысл. Вчера я просмотрел вашу новую рукопись. Там всё прекрасно. Нет только настоящего, выражающего главную мысль заголовка. Я дарю его вам. «Кавалерист-девица». А, каково? За это даже можно выпить...
Он со звоном придвинул свой бокал к её бокалу. Она не притронулась к вину. Подперев подбородок рукой, Надежда задумчиво смотрела на поэта:
– Кто вы такой, чтобы распоряжаться моим прошлым и будущим?
– О, это философский вопрос, – усмехнулся он. – Но я отвечу вам просто: Пушкин!
Александр Сергеевич не дал Надежде заплатить за обед её часть денег, проходя мимо метрдотеля, громко назвал её «Александром Андреевичем» и при этом с фамильярностью, принятой в мужских компаниях, держал за локоть. Когда они сели в его коляску, он предложил совершить сейчас прогулку по своему любимому городу. Надежда согласилась. Она знала Петербург – жилище царей, но не знала Петербург – жилище поэта.
Прежде всего Пушкин привёз её к памятнику царю Петру, и Надежде было приятно, что их пристрастия совпадают. Она тоже преклонялась перед преобразователем России. Пушкин стал говорить, что работает над большой книгой о Петре и для того недавно ездил в Москву, искал в архиве Коллегии иностранных дел нужные ему документы. Он сделал много интересных выписок. Фигура Петра предстала перед ним несколько в ином свете, и он боится, что публика, цезура и сам государь, поощрявший его занятия, не готовы пока принять новые черты в привычном облике великого монарха.
Потом они поехали по набережной Невы, и Пушкин по её просьбе прочёл несколько строф из «Медного всадника», о котором Надежда много слышала, но которого ещё в руках не держала. Показывая подъезды, дома, дворы и улицы, Пушкин говорил о том, что происходило здесь при страшном наводнении в ноябре 1824 года. Рассказы очевидцев тогда оживили его воображение, и он придумал сюжет этой поэмы.
У Петропавловской крепости Александр Сергеевич показал Надежде место, где были казнены декабристы.
– Среди участников заговора были ваши друзья? – спросила она, слушая его весьма эмоциональные пояснения.
– Да, и немало, – сказал Пушкин.
– По-христиански мне жаль этих людей. – Она сняла с головы шляпу и держала её в руках, пока коляска не повернула на мост. – Но как офицер скажу, что они совершили преступление опаснейшее...
– В чём же его опасность, по-вашему?
– Господа полковники, майоры, капитаны и поручики изменили присяге. Более того, они увлекли за собой солдат.
– А вы давали присягу?
– Конечно. Иначе – как служить? При встрече же с покойным императором довелось мне дать ему особливое слово чести, клятву, какой держусь до сего дня. Потому клятвопреступников я презираю...
Надежде показалось, что Пушкину не понравился её ответ, но вслух он ничего не сказал, а только велел кучеру ехать дальше.
В молчании добрались они до Дворцовой набережной. За Прачечным мостом, у третьего дома от угла, коляска остановилась. Пушкин предложил ей выйти. Указывая своей камышовой тростью на первый этаж этого внушительного строения, он заметил, что снимает здесь квартиру, но семья его – на даче, квартира теперь пустует и почему бы штабс-ротмистру Александрову не переехать сюда из гостиницы ради экономии денег и большего комфорта.
– Пойдёмте, я покажу вам комнаты, которыми вы сможете располагать по своему усмотрению. – Поэт повёл Надежду к парадному, открыл дверь своим ключом, и они вошли.
Квартира действительно была очень просторной: сени, передняя, буфетная, столовая, гостиная, несколько спальных комнат, детская, кабинет хозяина. К удивлению Надежды, мебель в кабинете поэта была совсем простая. Она состояла из соснового стола, заваленного рукописями, кресла, кушетки и книжных полок, которые высились от пола до потолка вдоль трёх стен. У дверей комнаты стоял ящик, наполненный книгами наполовину. Пушкин объяснил, что с собой на дачу он берёт только книги, нужные ему для работы сейчас.
– Вот мои последние приобретения. Роман Бальзака «Старик», стихотворения Мюссе...
– А это? – Надежда взяла со стола брошюру невзрачного вида с заголовком «Время не праздно».
– Подарок одного поэта-крестьянина, – ответил он. – Как видите, сельское население у нас не чуждо служенью муз.
– «Его высокоблагородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину в знак глубочайшего высокопочитания от сочинителя Михаила Суханова», – прочла вслух Надежда дарственную надпись на титульном листе и с усмешкой повторила: – «Высокоблагородию», «глубочайшего», «высокопочитания» – всё это в одной фразе. А ещё говорите, он – поэт...
– Надеюсь, скоро вы тоже преподнесёте мне свою книгу, – он подошёл к ней и встал за спиной, очень близко. – Но непременно – с посвящением, приличным случаю...
– Какому случаю? – Она повернулась на каблуках, чтобы стоять к нему лицом. Трость была у неё в правой руке, и костяной набалдашник в виде лежащего льва упёрся Пушкину в пуговицу на груди сюртука.
– Случаи бывают разные... – произнёс заманчиво поэт и улыбнулся своей обаятельной белозубой улыбкой.
– Я не пишу мадригалов! – чуть резче, чем следовало бы, ответила Надежда.
– Ну почему же, можно и не только мадригал...
Он взял её левую руку и медленно поднёс к губам, не сводя с неё выразительного взгляда. Затем склонился, поцеловал жаркими губами пальцы, ладонь, запястье. Его чёрная кудрявая голова была рядом. Надежда могла бы прижать её к груди, как часто делала это, когда руки целовал ей Михаил Станкович, такой же кудрявый, нетерпеливый и страстный. Уколом иглы прямо в сердце отозвалось нечаянное её воспоминание, и она отняла руку.
– Нет, не надо. Прошу вас. Я так давно... – Надежда выдержала паузу и решительно закончила фразу: – Отвык от этого!
Пушкин в изумлении воззрился на неё. Здесь они находились одни, и перед кем теперь нужно притворяться «кавалерист-девице», которая была замужем и имела детей, если обожаемый ею поэт за ней ухаживает?
– Этого не будет. – Она всё ещё упиралась концом трости ему в грудь. – Хотя я люблю вас. Да, люблю...
Надежда повернулась чётко, по-офицерски, кругом и пошла к двери. Он догнал её только в передней и протянул связку ключей:
– Возьмите. Этот, с «бородкой», – от входной двери, два английских – от моего кабинета и спальни...
Она колебалась.
– На всякий случай, – добавил он, учтиво ей поклонившись.
– Хорошо. – Надежда взяла ключи.
На крыльце он подал ей руку и бережно свёл со ступеней, затем предложил свою коляску, чтоб довезти до гостиницы Демута, и сказал, что хочет её проводить. Она отрицательно покачала головой и приложила два пальца к полям своей чёрной шляпы:
– Честь имею, любезный Александр Сергеевич...
До Летнего сада было совсем недалеко. За углом Надежда свернула с Дворцовой набережной на набережную реки Фонтанки и дошла до кованых решёток, окружающих это излюбленное петербуржцами место для прогулок. На аллеях сада ещё гуляли гувернантки с детьми, дамы и господа. Смешавшись с пёстрою толпой, она зашагала по дорожке, посыпанной жёлтым песком.
Свет её любви, последней, прощальной, был неярок, как этот северный июньский день. Она пришла внезапно, подобно вспышке молнии, прорезавшей небосвод. Такой вспышкой явилось для неё его прошлогоднее письмо в Елабугу, осветившее всю её жизнь там небывалым светом. Великий поэт дал ей надежду, и за одно это она была готова его боготворить. Но никогда не осмелилась бы обременить своим признанием. Эти слова вырвались у неё случайно, под влиянием момента, и теперь она сожалела о них.
Нет, не девочка она, чтобы бросаться очертя голову в любовные приключения, пусть даже с самим Пушкиным. Да и ему это не нужно. В нём говорило лишь мужское естество, жаждущее обладания, победы над прекрасным полом. При любом раскладе, думала она, им обоим лучше оставаться на прежних местах. Ей – при своих пятидесяти двух годах, хотя свой возраст она пока не ощущала, и в одиночестве. Ему – при молодой красавице жене, возле которой, как уже рассказали ей, тут увиваются некоторые гвардейские франты...
На следующее утро Пушкин прислал штабс-ротмистру Александрову в гостиницу коротенькое письмо. Он снова говорил о «Записках Н. А. Дуровой» в журнале «Современник» и убеждал: «Будьте смелы – вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое Вас прославило. Полумеры никуда не годятся». Напоминал о своём приглашении: «Дом мой к Вашим услугам. На Дворцовой набережной, дом Баташёва у Прачечного моста». И подписался: «Весь Ваш. А. П.»[120]120
Пушкин А. С. Переписка. 1835 – 1837 гг. Т. 16. С. 125. № 1210. Письмо А. Пушкина H. Дуровой от 10 июня 1836 г.
[Закрыть].
Надежда перечитала эту строчку. До сего времени поэт, согласно почтовому этикету, был ей «покорнейший слуга», а теперь стал «весь Ваш». Это было очень мило с его стороны.
Конечно, Надежде хотелось видеть его почаще, но доводы рассудка брали верх. Пока она размышляла, взвешивая «за» и «против», переселение на квартиру поэта пришлось отложить совсем. Пушкин поссорился с домовладельцем, его контракт на наем жилья был аннулирован раньше намеченного срока, и ей ответили, что квартира эта уже передана другому.
