Текст книги "С любовью, верой и отвагой"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

7. УСПЕХ

Когда первая часть моих записок пошла

гулять по свету, то я смертельно боялась

насмешливой критики наших журналистов,

но, сверх ожидания и даже сверх заслуг,

главные из них отозвались о ней не только

снисходительно, но даже и очень хорошо...

Н. Дурова. Год жизни в Петербурге,

или Невыгоды третьего посещения

Пушкин был, несомненно, прав в одном: жить в гостинице дорого и неудобно для неё. Надежда озаботилась поиском своей петербургской родни и скоро нашла семейство двоюродного брата. Иван Бутовский, сын её тётушки Ефросинии, средней сестры матери, давно переехал из Коломны на Пески, где снимал полдома. Надежду он принял с распростёртыми объятиями. С его помощью она сняла по соседству с ним недорогую квартиру в две комнаты с кухней и отдельным входом. Последним аргументом, решившим дело, было близкое расположение прекрасного Таврического сада, где Надежда могла гулять со своей собачкой.

Но погода этим летом не баловала жителей Северной Пальмиры ни солнцем, ни теплом. Дожди шли часто, и прогулки в саду не стали для неё приятным развлечением. Больше приходилось сидеть дома, играя с Амуром. Он у неё был пёс дрессированный. По команде умел ходить на задних лапах, лаять, прыгать со стула на стул и через опрокинутую табуретку.

За этим упражнением и застал Надежду Иван Бутовский вечером 8 июля 1836 года. Он ехал со службы, завернул в книжный магазин Смирдина, увидел там новинку и, зная о сотрудничестве двоюродной сестры с Пушкиным, купил два экземпляра: для себя и для неё. Это был второй том «Современника». Дорогою Бутовский разрезал одну книгу до половины, прочитал и теперь с торжественным видом вручил ей свой подарок, говоря:

– Надежда, это – превосходно! Поздравляю! Право, не ожидал от тебя... Слог, ритм – всё безупречно. Есть совершенно неподражаемые сцены. Например, сражение под Смоленском, встреча с Кутузовым...

Надежда отдала Амуру последний кусочек сахара, поставила табуретку на ножки и села не неё, взяв в руки журнал и костяной ножик для разрезания страниц. Свою публикацию она читала ещё в оттисках, но не знала, как всё будет смотреться в целом номере, выиграет её произведение или проиграет от соседства других статей. Не спеша она разрезала страницы и слушала речь своего кузена.

Бутовский сам не чужд был литературных занятий. Смолоду он служил и дослужился до чина штабс-капитана, затем вышел в отставку, поселился в столице, стал чиновником. Известность ему принёс перевод книги Мишо «История крестоносцев» с французского языка на русский, признанный всеми очень удачным. Бутовский давно вращался в литературных кругах, был принят в доме поэта Жуковского, князя Дондукова-Корсакова, попечителя Петербургского учебного округа и председателя цензурного комитета. В своё время он познакомил Надежду с этими людьми, и они с уважением принимали у себя первую, и единственную, русскую женщину, удостоенную офицерского чина и боевой награды, носившую тогда тёмно-синий с малиновой отделкой мундир отставного литовского улана.

Теперь Бутовский торопился пересказать родственнице всё, что услышал о пушкинском журнале в лавке Смирдина, где был не только книжный магазин, но и своеобразный клуб, в котором собирались литераторы и любители литературы. Они говорили, будто поэт распорядился печатать второй том «Современника» так же, как и первый, тиражом в две тысячи четыреста экземпляров. Но знатоки сомневались, что все книги будут распроданы.

   – Почему? – спросила Надежда.

   – Нет его собственных произведений, – ответил Бутовский. – Хотя говорят, что две первые статьи, опубликованные без подписи, написаны им.

   – Про академии? – Она перелистала том к началу.

   – Да. Но это всё равно не то. Публика ждала его стихов и, конечно, разочарована...

   – Однако стихи тут есть, и неплохие. Вот, например, господина Кольцова про урожай.

   – Ну, это так, блестки. Зато унылая «Битва при Тивериаде», и ещё Языков, который давно вышел из моды. Одно спасение – твои мемуары. И знаешь, что болтают о «Записках Н. А. Дуровой»?

   – Откуда мне знать? – Она пожала плечами.

   – Никогда не догадаешься! – Кузен, довольный, рассмеялся. – Их называют его гениальной мистификацией. Будто бы всё это написал сам Пушкин, а Дурова – персонаж вымышленный!

   – Не может быть... – пробормотала она в растерянности. – Я – вымышленный персонаж? Какая чушь!

   – Ты огорчена? – Бутовский посмотрел на Надежду насмешливо. – Опомнись, кузина! Это же – настоящий успех! Такие слухи только на руку вам обоим. Пушкину – потому, что журнал надо продавать. Тебе – потому, что лучшего сравнения и придумать трудно. Выходит, ты пишешь как Пушкин. Эх, если бы мне такое кто-нибудь сказал!..

Этот завистливый вздох напомнил Надежде их детские годы, проведённые у бабушки и дедушки в поместье Великая Круча. Как-то летом там собралась целая ватага внуков. Надежда была самой старшей и самой рослой. Она быстро стала верховодить и единолично решала, кому быть казаком, а кому – разбойником, кому кататься в лодке по реке Удай, а кому сидеть на берегу. Иван нередко ходил в обиженных. Он был младше её, ростом мал, телом хил да ещё и привычку имел ябедничать взрослым на шалости старшей кузины.

С годами всё это ушло, забылось. Полтавская родня рассыпалась по белу свету. Когда Надежда встретилась с Бутовским снова, то объединили их воспоминания о весёлых играх, солнечном украинском лете и доброй бабушке Ефросинии Григорьевне, урождённой Огранович, которая любила, собрав вокруг себя внуков, рассказывать им предания из жизни малороссийского дворянства.

– Между прочим, – продолжал Бутовский. – Василий Андреевич уже всё прочитал, тоже восхищен твоим сочинением и приглашает тебя к себе, на его обычное литературное собрание в ближайшую субботу. Я обещал, что привезу тебя...

Надежда и сама хотела бы поехать к Жуковскому, о котором сейчас говорил двоюродный брат. Она ждала лишь выхода в свет журнала. Теперь «Современник» у неё в руках, и визит к патриарху русской поэзии становится вполне своевременным. Надежду интересовало мнение этого человека, безгранично ею почитаемого за поэтический дар, тонкий ум и доброе, отзывчивое сердце.

Жуковский занимал положение, совершенно необычное для литератора. С 1824 года он был наставником великого князя цесаревича Александра Николаевича, будущего монарха. Близость к императорской фамилии позволяла ему иногда влиять надела весьма существенно. За многих людей он просил государя, но больше всего – за Пушкина.

Василий Андреевич уговорил Александра I в 1820 году не высылать молодого поэта, «надежду нашей словесности», как он писал царю, в Сибирь. Николаю I в 1826 году он передавал письма-прошения Пушкина, находившегося в ссылке в селе Михайловском. В 1831 году Жуковский выхлопотал у императора разрешение издать «Бориса Годунова». В 1834 году улаживал конфликт, когда Николай Павлович разгневался на Пушкина за его прошение об отставке.

Потому авторитет наставника цесаревича в литературном Петербурге был непререкаемо высок, и его квартиру на последнем этаже так называемого Шепелевского дома, стоящего рядом с Зимним дворцом, по субботам охотно посещали все «звёзды» отечественной литературы. Правда, по нынешней летней поре многие переселились на дачи и вели рассеянный образ жизни, но всё же Надежда, приехав с кузеном, нашла в большой комнате, оклеенной салатовыми французскими обоями, человек двенадцать, занятых неспешной беседой.

Когда лакей доложил о прибытии штабс-ротмистра Александрова и коллежского асессора Бутовского, Жуковский поспешил в переднюю. Здесь он со своей обычной добродушной весёлостью, на правах старого знакомого поцеловал Надежду в щёку:

   – Дорогой Александров! Вы ли это появились снова в наших местах?

   – Как видите, Василий Андреевич... – Надежда отдала слуге шляпу, трость и плащ, влажный от дождя.

   – Наконец-то вы добрались до хижины престарелого пиита, – балагурил Жуковский. – И не с пустыми руками, а со священной жертвой богу Аполлону.

   – Кузен сказал, что вы уже прочитали... – Надежда оглянулась на Ивана Бутовского, стоящего рядом с ней.

   – Да-да, читал. Прекрасно, друг мой! Но теперь. – Жуковский зашептал ей на ухо, – как представлять вас моим друзьям? Ведь Пушкин открыл ваше инкогнито...

   – Только по фамилии и имени, данному мне покойным государем! – громко ответила она.

Жуковский так и объявил в гостиной. Там были лишь одни мужчины, и все они встали перед нею, как если бы в комнату вошла дама. Надежда увидела на их лицах лёгкое замешательство и вместе с тем – любопытство. Они рассматривали её пристально и ждали первых слов. По-военному она сдвинула каблуки и чётко наклонила голову:

   – Честь имею, господа! Безмерно счастлив я знакомству с теми, кто пером своим столь пышно украшает древо российской словесности...

Вялый разговор о нравственном и безнравственном в искусстве и литературе, какой шёл здесь до её приезда, прекратился тотчас. Господа обратили всё своё внимание на свежий номер «Современника» и «Записки Н. А. Дуровой» в нём. Барон Егор Розен, служивший в гусарах после Отечественной войны 1812 года, задал Надежде несколько вопросов об организации аванпостной службы лёгкой конницы в то время. Она ответила коротко, но со знанием дела. Князь Пётр Вяземский, московский уроженец, стал расспрашивать о пожаре Москвы. Надежда призналась, что не видела его, поскольку 4 сентября 1812 года уже находилась в полку, зато живо обрисовала исход из древней столицы армии и населения, в котором участвовала.

Пётр Плетнёв, бывший доверенным лицом Пушкина в его издательских делах, сообщил присутствующим о большой рукописи штабс-ротмистра Александрова, которую сейчас готовит к публикации Александр Сергеевич. Все очень заинтересовались этим, и Надежде пришлось подробно рассказать, о чём она там написала.

   – Как будет называться ваша новая книга? – спросил барон Розен.

   – Название сего труда мне подсказал господин Пушкин, – ответила она. – «Кавалерист-девица». От себя хочу добавить: «Происшествие в России».

Участники беседы дружно восхитились выдумкой великого поэта: «Свежо!», «Смело!», «Оригинально!», «Читатель будет заинтригован!», «Книга разойдётся быстро!». Надежда внимательно слушала все суждения. Она нарочно сказала это, чтобы проверить, какое будет отношение у собратьев-литераторов к идее Пушкина, всё ещё вызывающей у неё большие сомнения.

Прощаясь с Надеждой, Жуковский был ласков и любезен и сказал, что она украсила его вечер, потом задержал её руку в своей и добавил:

   – Зная вашу природную застенчивость, Александров, я немного волновался за ваш дебют.

   – Это был дебют? – удивилась она.

   – Ну да, в роли модного писателя. Теперь приглашения посыплются на вас как из рога изобилия. Держитесь в салонах просто и уверенно, как это вы делали сегодня у меня. Но поторопите Пушкина с новой книгой. Литературная слава скоротечна. Уж поверьте мне, старому волку...

На обратном пути Иван Бутовский в лицах передавал Надежде, кто и как здесь слушал её рассказы. По его наблюдениям получалось, будто бы она покорила абсолютно всех. Надежда рассеянно слушала его, потому что устала. Этот вечер стоил ей немалого напряжения нервов и сил.

   – Всё хорошо, кузина. Все даже расчудесно. Одно мне не даёт покоя... – Двоюродный брат посмотрел на неё с сочувствием.

   – Что же?

   – Когда издаст и издаст ли вообще твою книгу наш гений Пушкин?

   – Конечно, издаст!

   – Однако прошло больше месяца, как ты отдала ему рукопись. О ней нет ни слуху ни духу. А две последние недели он даже не появлялся у тебя...

   – Занят. – Надежда тяжело вздохнула.

   – Не лучше ли было бы найти издателя не такого знаменитого и важного, но зато – надёжного?

   – Кого, например?

   – Хотя бы меня. Всё-таки мы – родня...

Наверное, Александр Сергеевич тоже узнал об этом субботнем вечере поэта Жуковского и светских успехах скромной провинциалки из города Елабуги. Он прислал Надежде записку с приглашением на семейный обед у себя дома, на даче, расположенной на Каменном острове. В урочный час за ней приехал экипаж Пушкина, и она, уняв радостное биение сердца, отправилась в дом поэта во второй раз.

Каменный остров имел репутацию места весьма фешенебельного. Многие семейства высшего петербургского света владели тут загородными домами. В апреле 1836 года на Каменном острове сняла дачу и Наталья Николаевна Пушкина. Это было красивое строение с колоннами, большими окнами и балконом, стоявшее у реки Большая Невка и принадлежавшее Доливо-Добровольским.

Надежда очень хотела увидеть за обедом саму хозяйку, супругу своего кумира, о которой столько уже слышала всякого. Но Наталья Николаевна в столовую не спустилась, сказавшись больной. Присутствовали лишь её сёстры, девицы Гончаровы: Александра и Екатерина. Приехал также Пётр Плетнёв, знакомый Надежде по встрече у Жуковского.

Поэт показался ей грустным. Она ехала сюда, приготовив для него несколько не совсем приятных вопросов о работе по изданию своей «Кавалерист-девицы», но сразу решила ничего не спрашивать перед обедом. Беседа потекла у них по-светски непринуждённо, не касаясь серьёзных тем.

За столом произошёл забавный эпизод с четырёхлетней дочерью Пушкина Машей. Плетнёв стал шутливо разговаривать с ней о том, кого она больше любит и за кого пойдёт замуж: за него или за папеньку? Пушкин вмешался и, указав на Надежду, тоже спросил дочку: «А этого гостя любишь? Замуж за него пойдёшь?» Девочка, исподлобья глядя на совершенно незнакомого ей человека, честно ответила, что нет. Надежда была готова расхохотаться над непосредственностью милого ребёнка. Пушкин же своим поведением придал неловкость этой сцене: взглянув на Надежду, он покраснел, сильно смутился, стал что-то сбивчиво объяснять.

Однако деловой разговор был им необходим. Александр Сергеевич пригласил Надежду в гостиную, куда лакей подал кофе. Пушкин положил около её чашки конверт с ассигнациями, где его рукой было выведено: «500 руб.».

   – Теперь я в расчёте с вами за вашу публикацию в журнале. С авансом, который вы получили в июне, выходит ровно тысяча.

   – Да. – Она спрятала конверт во внутренний нагрудный карман своего фрака.

   – Хочу дать отчёт по вашей новой книге, – продолжал поэт, расхаживая по комнате. – Рукопись ещё у переписчика...

   – Почему? – спокойно спросила Надежда.

Ответу на этот простой вопрос Пушкин посвятил много времени. Он поведал о старом канцеляристе-переписчике, занятом работой для третьего номера журнала, о цензуре, безжалостной к авторам, о владельце типографии и книготорговцах, требующих очень высокую плату за свои услуги, и даже – о ценах на бумагу на фабрике статской советницы госпожи Кайдановой.

Надежда прихлёбывала кофе из чашки и не перебивала поэта. Она понимала, что Александр Сергеевич рассказывает ей о своих трудностях, мучающих его сейчас. Рассказывает искренне, потому что видит в ней человека ему совсем не чужого. Ах, если бы она могла помочь ему!

Но за то время, пока Надежда жила в столице, не менее полудюжины её знакомых конфиденциально сообщили ей, что Пушкину помочь невозможно. Его божественный поэтический дар угасает, его журнал не находит спроса, его финансовые дела в беспорядке и долги растут, в его семье назревает скандал. Теперь он говорил, и ей слышалось в его словах отчаяние. Внезапно поэт оборвал свою речь, засунул руки в карманы широких панталон и произнёс нараспев, как-то по-детски: «Тоска-а!» Надежда, отодвинув пустую чашку, встала:

   – Кончим наш печальный разговор, Александр Сергеевич! Слышите, ваши дети играют в саду? Пойдёмте посмотрим...

Этот день завершился прогулкой по роскошному, хорошо устроенному саду, игрой в прятки со старшими детьми Пушкина и чаем, сервированным в беседке. Надежда развлекала всех рассказами о забавных верованиях черемисов, ещё не отошедших от идолопоклонства. Пушкин, прощаясь с ней, был почти весел.

Обратно в город она ехала в пушкинском экипаже вместе с Плетнёвым. Он долго и угрюмо молчал, но в виду шлагбаума и городской заставы всё-таки решился на откровенность:

   – Пушкин сердечно относится к вам, Александр Андреевич. Но зря вы хотите обременить его изданием вашей рукописи. Дела собственные у него в большом расстройстве, и не должно ему заниматься чужими, хотя бы для спасения себя самого и своего семейства...

8. ТРЕТЬЕ ПОСЕЩЕНИЕ

Наконец-то и клевета сделала мне честь,

устремив своё жало против меня – в

добрый час! Это в порядке вещей. Добрая

приятельница моя госпожа С-ва рассказывала

мне, что в каком-то большом собрании

говорили о моих записках, и Пушкин

защищал меня...

Н. Дурова. Год жизни в Петербурге,

или Невыгоды третьего посещения

Рукопись вернулась к Надежде снова. Уже неделю на столе находилась огромная её тетрадь в кожаном переплёте и рядом с ней толстая стопка желтоватых листов, покрытых ровными и красивыми каллиграфическими строчками – писарская копия с оригинала, которую можно было хоть сейчас сдавать в цензурный комитет. Но она не торопилась, а всё перелистывала и перелистывала одну за другой главы этой писарской копии. Сначала ей казалось, будто можно исправить что-то в её сочинении, написанном под воздействием сильных впечатлений. Однако перо оставалось лежать возле чернильницы сухим. Ни одного нового слова не пришло Надежде на ум. Так она почувствовала, что произведение «Кавалерист-девица. Происшествие в России» более ей не подвластно и живёт своей жизнью.

Не сразу Пушкин уступил настойчивой просьбе и доставил на её квартиру в Песках пакет с авторским оригиналом и копией его. Приехав, он ещё уверял Надежду, что вовсе не трудно ему вести это дело, но потом сдался на уговоры, и ей почудилось облегчение в его улыбке. Хорошо, если этим она помогла ему, сняла с его плеч груз, который он сам взвалил на себя из лучших побуждений.

Пушкин задержался у Надежды дольше, чем рассчитывал. Он спрашивал её, нашла ли она издателя и что он за человек, потому что неумелыми действиями можно принести большой вред этому, казалось бы, беспроигрышному проекту. Коротко охарактеризовал столичных книготорговцев, с которыми Надежде придётся иметь дело: Александра Смирдина и Илью Глазунова. И наконец достал из папки московский журнал «Молва», разрезанный в середине, где была статья молодого критика Белинского о втором номере «Современника».

Надежда быстро прочитала этот обзор. Камня на камне не оставил пылкий юноша от пушкинского детища. Особенно яростно ругал он князя Вяземского за его статью о пьесе Гоголя «Ревизор», пренебрежительно отозвался о статье «Французская академия» и стихах барона Розена, а похвалил только «Записки Н. А. Дуровой», назвав их «занимательными и увлекательными до невероятности»[121]121
  Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 2. С. 233 – 238.


[Закрыть].

   – Для меня весьма лестно. – Надежда, обескураженная, вернула журнал Пушнину. – Но что вы думаете об этом, Александр Сергеевич?

   – Кое в чём он прав, – сказал поэт. – Журнально-издательское дело требует особой сноровки. Я буду вносить изменения в третий том. А самого его хочу пригласить к сотрудничеству. Молод Виссарион, горяч и резок, но талантлив...

   – И вы будете спокойно разговаривать с ним после такой статьи?

   – А как же! – воскликнул Пушкин. – Он – человек из нашей с вами компании, хотя и поповский сын. Почитали бы вы, что пишут обо мне благородные Сенковский и Булгарин...

   – Трудно понять всё это.

   – Привыкайте к борьбе литературных партий, Надежда Андреевна. Ведь они и вас разберут по косточкам, исходя из своих воззрений и пристрастий. Но сдаётся мне, что Белинский будет ревностным вашим сторонником и честно оценит вашу книгу по истинным достоинствам её...

Иногда при встречах с Пушкиным Надежде казалось, будто время течёт незаметно, как вода между пальцами. Вроде бы только что он открыл дверь, вошёл, заговорил, а настенные часы ужо отзвонили полчаса, час, ещё полчаса. Она хотела бы остановить их коварные стрелки и слушать его без конца. Но поздно, слишком поздно для неё разыгралась эта волнующая воображение пьеса. Он приближался к своему сорокалетию, был полон планов и надежд. Она же всё чаще размышляла о том, что принесёт ей грядущая старость.

Посмотрев на часы, Пушкин вздохнул:

   – О, простите. Мне надо ехать.

   – Я должна заплатить за правку и переписку моего сочинения. – Надежда взяла со стола приготовленные для этого ассигнации.

   – Пустяки, Надежда Андреевна, – сказал он. – Такие счёты между нами неуместны. Но следите за деньгами и торгуйтесь, смело торгуйтесь с купчинами вроде Смирдина!

   – А вы торгуетесь?

   – Всегда.

Надежда пошла вместе с ним в прихожую. Сегодня она отпустила своего лакея на целый день, но кто-то должен был помочь именитому гостю одеться. Она хотела подать ему трость, шляпу и лёгкую накидку. Пушкин, однако, сам снял одежду с вешалки. Тогда она протянула ему шляпу. Он быстро сжал её ладонь:

   – А всё-таки вы мне нравитесь безумно!

   – Вы мне – тоже. – Она не торопилась отнимать у него руку и стояла рядом.

   – Правда? – Он поднёс к губам её пальцы.

   – Я никогда не лгу, Александр Сергеевич.

В его голубых глазах вспыхнул огонь. Все окружающее для неё мгновенно как бы потемнело и отодвинулось куда-то вглубь узкой и плохо освещённой комнаты. Она смотрела только на него и чувствовала, что поддаётся этой бешеной силе. Сердце билось громко, дыхание стало затруднённым. «Ну не здесь же, – почему-то думала она, – не в прихожей...»

Щекой он потёрся о её руку. Кожа у него была шершавой и горячей, а чёрные волосы бакенбардов – очень жёсткими.

   – Тогда нелепо все получилось, – пробормотал он. – Я не нашёл слов... А вам нужны слова. Вы властвуете над ними, и вы подчиняетесь им. Боже мой, как это мне знакомо!

   – Да. – Она стряхнула оцепенение. – Нашим словам мы сами рабы и господа.

   – Сегодня тысяча дел. А все – уловки дьявола, не более. – Он ещё касался плечом её плеча, его глаза были слишком близко. – Теперь я должен ехать к кредитору. История с фамильным серебром, заложенным в ломбард. Ужасно... Но мы увидимся. Знайте, что я – у ваших ног!

Надежда не решилась выйти вслед за Пушкиным на улицу, где его ждала коляска, запряжённая парой рысаков. Там ходили люди, и она боялась привлечь их внимание необычным выражением лица. Она верила поэту и не подозревала, что встреч, подобных этой, у них больше никогда не будет. Он улыбнулся ей на прощанье так светло и так печально, его коляска покатилась прочь.

Двоюродный брат Надежды энергично взял в свои руки издание её произведения. Условия его она сочла,вполне приемлемыми: определённый процент от стоимости всего тиража, но самое главное – строчка на титульном листе её книги, и довольно крупными буквами: «Издал Иван Бутовский».

Она спокойно отнеслась к этим претензиям кузена. Если Иван жаждет славы, то пусть возьмёт малую толику у неё, ей не жалко. После публикации в «Современнике» она действительно стала модным писателем. Интерес петербургского общества к ней был огромен, и совсем немного вечеров Надежда проводила теперь как в прежние времена: в мягком байковом архалуке, в кресле у камина, с книгой в руке и с Амуром, лежащим у неё на коленях. Наоборот, при наступлении восьмого часа в её квартире начиналась страшная суета. Надев свежую рубашку, она причёсывалась перед зеркалом и щипцами завивала волосы на висках и надо лбом. Её слуга Тихон бегал то с начищенными ваксой штиблетами для барыни, то с шёлковым галстуком, то с жилетом, который требовалось срочно отгладить спереди. Амур с лаем носился за мальчишкой, а когда Надежда надевала фрак, лез к ней на руки, оставляя клочья белой волнистой шерсти на чёрном сукне.

Около девяти часов вечера обычно приезжал экипаж, присланный за штабс-ротмистром Александровым новым почитателем или почитательницей его таланта. В зависимости от богатства и общественного положения, это могла быть карета с княжеским или графским гербом на дверце, запряжённая четверней, с ливрейным лакеем на запятках, а то и простая рессорная коляска с парой вороных или каурых, управляемая бородатым мужичком в кафтане. Надежда, распространяя запах дорогого английского одеколона, во фраке с серебряным крестиком знака отличия Военного ордена в петлице, важно опускалась на упругие сиденья и катила в центр города, к особняку, залитому ярким светом, или к дому, где снимало целый этаж семейство её новых знакомых.

Надо признаться, что поначалу все эти люди просто свели её с ума. Как любезно они встречали её в своих раззолоченных гостиных, как дружески пожимали руки и заглядывали в глаза, как предупредительно усаживали на почётное место, как восторженно пересказывали ей целые страницы из её произведения, как восхищённо внимали её речам и как настойчиво потом приглашали в свой дом снова...

И она ездила слушать банальные комплименты, отвечать на вопросы дам, часто казавшиеся ей прямо-таки неприличными, рассказывать в который уже раз эпизоды из своих записок специально для избранного круга очередной блистательной хозяйки блистательного салона. Ездила, пока не заметила в некоторых домах охлаждения к себе.

Усмехаясь, Надежда назвала потом это «эффектом третьего посещения». Первые два раза её принимали в качестве экстраординарного гостя, «изюминки всего вечера». На третий раз переводили в разряд обычных посетителей, и к этому ей было нелегко привыкнуть.

Но книга её печаталась. Тираж появился в ноябре. Его ещё надо было продать, и ради этого стоило потрудиться, напоминая им всем о причудливой жизни «кавалерист-девицы», явившейся сюда точно с того света повествовать о минувшей романтической эпохе.

Отрезвление всё же наступило. Надежда поняла вдруг главное своё отличие от этих милых, чрезвычайно вежливых, образованных людей, так приятно проводящих время в обществе друг друга. Все они – бездельники, а ей надо много работать. Она приехала в Петербург именно за этим, и пора было доставать из-под кровати заветный саквояж с рукописями. Сверху там лежала повесть «Граф Маврицкий», написанная после её расставания с подполковником Станкевичем. Многое ей не понравилось теперь в этом творении, и она взялась за перо.

   – Куда же вы, Александр Андреевич? Ужинайте с нами!

   – Благодарю покорно. Мне пора.

   – Боже мой, но что вы делаете дома?

   – Пишу.

   – Как? Вы имеете столько смелости? А цензура? А клевета завистников? А недружелюбие критики? А насмешки невежд?..

Надежда молча поклонилась очаровательной даме, в чьём доме по-прежнему всегда находила внимание и интерес к себе и потому отзывалась на её приглашения охотно. Хозяйка проводила гостью до передней. Там лакей подал Надежде тёплую шинель с меховым воротником и пелериной. Она вышла на улицу, присыпанную первым снежком, и зашагала, тяжело опираясь на трость. К перемене погоды контуженая нога ныла и болела почти также сильно, как в день Бородина.

Дела её в столице понемногу устраивались. Она могла писать, зная, что на её труды здесь найдётся покупатель. С Бутовским Надежда расплатилась книгами, отдав ему около ста пятидесяти экземпляров «Кавалерист-девицы». Правда, при этом они крепко поссорились, потому что он претендовал на триста штук. Более двухсот книг она продала сама, посещая дома своих знакомых в Петербурге. Остальные семьсот экземпляров взял у неё по очень хорошей цене Смирдин. «Графа Маврицкого» и «Елену, Т-скую красавицу», переделанную из «Игры Судьбы, иди Противозаконной любви», она предложила редактору «Библиотеки для чтения» Осипу Сенковскому, и он тотчас согласился, заплатив ей по высшей ставке и сразу за все, несмотря на то что публикация последовала лишь в 1837 году...

Конечно, Надежда виделась с Пушкиным, но мельком, в домах их общих знакомых. При последней встрече в декабре на литературном обеде, устроенном графиней Ростопчиной, он сидел напротив неё, и они перебросились двумя десятками фраз. Поэт как-то осунулся, был слишком возбуждён и неестественно весел. Надежде запомнились его нервно подрагивающие губы. Однако, узнав, что она пишет новую повесть под названием «Павильон», Пушкин подвёл её к молодому человеку весьма приятной наружности:

   – Знакомьтесь, это – Андрей Александрович Краевский, мой надёжный сотрудник по «Современнику». Намеревается открыть собственный журнал. Почему бы вам не отдать ему вашу новую вещь?..

О том, что Пушкин стрелялся на дуэли с офицером Кавалергардского полка и ранен, Надежда узнала 28 января 1837 года, когда посетила свою хорошую знакомую, обитавшую на Моховой. В её гостиной собрались разные люди, но говорили об одном – о причинах, приведших к этому поединку. Как ни странно, никто из них не знал, какова рана Пушкина и что говорят о ней врачи. Надежда уехала к себе на Пески, решив завтра с утра отправиться на квартиру Пушкина, которая находилась теперь на Мойке, в доме княгини Волконской у Певческого моста.

Надежда хотела только справиться, быть может даже у прислуги, как чувствует себя поэт, но подойти к крыльцу ей не удалось. Там стоял солдатский караул из лейб-гвардии Преображенского полка, а вся улица была запружена народом. В толпе она увидела и крестьянские тулупы, и фризовые чиновничьи шинели, и цивильные рединготы. Незнатная, небогатая Россия, тревожась о своём великом поэте, явилась сюда. Дворник с лопатой для уборки снега пытался вытеснить людей хотя бы из-под арки и бранился:

   – Сдай назад! Эвон откель понаехали... Фельдмаршала хоронили, а такого не было!

Изредка у дома останавливались экипажи, и какие-то важные дамы и господа поднимались на крыльцо. Народ же стоял недвижно, ожидая известий. У дверей Надежда наконец разглядела знакомого – писателя князя Одоевского – и протиснулась к нему. Он только что передал с полицейским чином записку, адресованную Карамзину, Плетнёву и Далю, находившимся сейчас возле Пушкина.

   – Что говорят, Владимир Фёдорович? – Надежда тронула его за рукав.

   – Плохо дело. Он умирает...

На другой день она снова приехала сюда. Погода была пасмурной, с оттепелью. У ворот дома появились полицейские – два квартальных в треуголках и с толстыми физиономиями. Многотысячная толпа стояла на улице против окон квартиры, завешенных шторами. Парадные двери закрыли. Всех, кто хотел проститься с умершим, пускали через какой-то подвальный ход и чёрную лестницу, где на узкой двери углём было написано: «Пушкин».

Войдя, Надежда очутилась в небольшой комнате, окрашенной жёлтой краской, с двумя окнами во двор. Гроб стоял посредине на катафалке. Пушкин был одет в чёрный фрак, на руки натянуты жёлтые перчатки из толстой замши. Его лицо казалось необыкновенно спокойным и очень серьёзным. Курчавые тёмные волосы разметались по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щёки до подбородка, выступая из-под высоко завязанного галстука.