Текст книги "Странная барышня (СИ)"

Автор книги: Алла Эрра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

11

Подворье ведуньи напомнило мне старинные русские сказки. Похожий на избушку Бабы Яги дом окружён частоколом, на котором уселся ворон. Увидев нас, он закаркал и улетел. Больше никаких звуков, тишина полная. Мурашки по коже! Прохор долго стучал в ворота, пока не появилась хозяйка этого “санатория”.

Кривуша встретила нас неприветливо.

– Возвертайте обратно, – пробурчала она, мельком взглянув на девочку. – Не жилица.

– Не согласна, – возразила я.

– А твоего согласия, барыня, смертушка не спрашивает. У Марфы в утробе бесы гнездо сплели. Оттендова их не достать.

– Я знаю, как вылечить, но без тебя не справлюсь.

– Гляди ж! Себе недавно помочь не могла, а меня учить вздумала! Говорю тебе: девку не ко мне, а в церковь на отпевание надоть. До утра, горемычная, не доживёт. Возвертайтеся. Нету вам у меня подмоги.

Кривуша повернулась и хотела было уйти, но я, вскочив с саней, грубо схватила её за плечо.

– Значит так, карга старая! Если сейчас нас не впустишь, то я лично приду и твою халупу спалю! Нет! Лучше в деревне всех науськаю, будто бы ты воду в колодцах травишь, и скоро все помрут. Знаешь, что с тобой тогда селяне сделают, не дожидаясь церковников?

– Не по-божески это.

– Плевать! Я должна спасти девочку! Если нужно тебя для этого в гроб вогнать, сделаю и не поморщусь! Быстро открывай ворота и в дом веди! Будем лечить Марфу! Добром прошу! Не доводи до греха!

– Тьфу ты! – скривившись, сплюнула она. – Принесли же черти гостей. Хотите, проходьте. Токмо всё равно толку не будет. Нету у меня травок от этой напасти.

– Ничего! Мне другие от тебя нужны, а всё остальное сама сделаю.

– Блаженная…

Вскоре мы внесли больную девочку в дом. И тут опять у меня возникло ощущение жилища колдуньи. Травы сушатся, какие-то кувшины, крынки различной величины расставлены по грубо сколоченным полкам. На каждом надпись угольком или мелом. Большая русская печь, в которой булькает в чугунке дурно пахнущее варево, будто бы я лично праздничный ужин готовила. Но при этом очень везде чисто. Огромный деревянный стол выскоблен добела, да и на полу можно спокойно есть, не боясь подцепить заразу.

– У тебя сонное зелье имеется? – взяв бразды правления в свои руки, спросила у хозяйки.

– Эт смотря для чего.

– Живот резать буду да болезнь доставать.

– Ты чего удумала?! – всплеснула руками Кривуша. – Человека, как скотину, резать не дам! От такого греха потом не отмолишься!

– Не волнуйся. Я немного попорчу. Знаю место нужное. Но чтобы девочке было не больно, нужно усыпить. Ещё воды много, горячей. Чтобы прямо кипела.

– Воды дам и девку усыплю, но резать не проси!

– Кривуша! Ты совсем отупела?! – не выдержала я. – Сказала же, что сама буду! Тебя к больной подпускать – сразу в гроб отправлять! Ещё самогонки приготовь крепкой да света много надо.

– Чего это сразу в гроб? – оскорбилась она. – Чай, не одного выходила.

– Вот сейчас очень нужно, – молитвенно сложив ладони, перешла я на жалостливый тон. – Бабушка! Пожалуйста! Я же всю жизнь себя грызть буду, если ребёнка не спасу.

– Перекрестись, что не Диавол тебя науськал.

Перекрестилась три раза, глядя на икону, висевшую в углу.

– Точно, блаженная, – немного успокоившись, повторила диагноз Кривуша. – Говори давай, что делать. Сама ничаго тута не трогай, а то переворошишь всё!

Выслушав мой план операции, она надолго задумалась.

– Свечей запас имеется. Нитки распущу. Воды тож сварю…

– Всё для лечения нужно в ней прокипятить. И вот ещё, – достала я старые ножницы, – Необходимо затупить так, чтобы крепко сжимали, но не резали. Когда гнойник удалять буду, то нужно здоровую кишочку ими перехватить, покуда ранку ниткой подшиваю. Сможете, бабушка?

– То каргой величаешь, то ластишься… Не безрукая. Ещё и тебя работать поучить смогу. Когда меня волки подрали, то сама свои дырки штопала.

– Ого! Это же настоящий подвиг! Как смогли-то?

– Как-как… От трёх серпом отбилась и доползла до дома. Кровища хлещет. От боли, что те волки вою. Помолясь, взяла иголку и давай раны стягивать. Жить захочешь – и камень сгрызёшь. А я совсем молодая была и помирать страшно не хотела. Теперь уже ладно, а тогда нельзя было… Ты, Лизавета, дай слово, что ежели нас с тобой в монастырь за сегодняшнее непотребство не упякут, то одну мою просьбу исполнишь.

– Какую?

– Придёт время – узнаешь. Ну так как?

– Обещаю.

– Вот и славно! Пойду Прохора отседова гнать: не мужицкое место в бабьем месте находиться. Чего ему во дворе топтаться? А Улька пущай нам помогает. У ней ножки быстрые, будет на поручениях.

Выйдя на улицу, мы объяснили ожидающим нас в санях Прохору и его внучке ситуацию. Мол, лечить долго придётся, и Устинья нам в помощницы нужна.

– Спозаранку вернусь. Бог в помощь, бабоньки! – сказал дед и с явным облегчением покинул подворье Кривуши, истово крестясь.

Всё готово, всё расставлено. Марфу положили на стол. Глядя на её обнажённое тельце, внезапно почувствовала жуткий страх. А если не справлюсь? Я не хирург, хоть и досконально помню все манипуляции, которые учила, втайне мечтая когда-нибудь встать у операционного стола. Но одно дело курсы и учебники, а совсем другое, когда перед тобой лежит эта маленькая девочка.

– Смотрю, поплохело тебе? – сочувственно произнесла Кривуша. – Мож, настоечки успокаивающей хлебнуть дать?

– Нет, бабушка… Сейчас ясность ума и твёрдая рука нужна.

– Оно правильно… Токмо ты тож не трясись. Уж ежели решилась, то делай смело, а то беда случится.

– Ну… С богом! Зелья девочке дала?

– Именно с Богом, внучка, и надоть. Другие нам не в помощь. А зелья переводить не будем. Мне своей силушки хватит её успокоить.

Остро заточенным ножом сделала разрез. Самое страшное – первое движение, протыкающее кожу. А дальше пошло само собой. Жировой прослойки практически нет, поэтому перехожу на мышечную ткань. Двумя загнутыми вилками Кривуша уверенно держит края раны. Достаю кишку… Пальцами! Мне от этого варварства хочется материться, но других вариантов нет. Вот он, слепой отросток!

– Кривуша, зажимай сплющенными ножницами вот тут, – взглядом показываю ведунье нужное место, в надежде, что та поймёт.

– Не могу… Руки обе заняты.

– Устька!

– Ась!

– Руки помой, да самогонкой обработай!

– Ужо.

– Тогда бери тупые ножницы и держи!

– Боюся и подойти к вам…

– Я Мэри на тебя пожалуюсь, что Марией её обзываешь! Выпороть может!

– Бягу! Тута держать?

– Тут. Молодец! Голова не кружится?

– Корова телилась, уж пострашнее было.

– Верно! Умничка!

Нет нужного материала, только драные нитки. Наложила несколько стягивающих швов, которые здесь совсем не к месту… Да тут всё не к месту! Даже я! Спокойно, Лиза-Юлька! У тебя в руках жизнь ребёнка! Потом психовать будешь. Отсекаю раздувшийся отросток, откидываю его и заправляю всё обратно в брюшину. Стягиваю шёлковыми нитками и тонкой иголкой мышечные ткани. Потом свожу края кожи и снова шью.

Пропущено несколько важных этапов, но я их просто не в состоянии сделать с этими инструментами. Последний стежок… Обрезаю часть оставшейся нити. Всё!

– Ну чё? – тихо спрашивает Кривуша.

– Не знаю…

Бросив инструменты на пол, словно зомби, выхожу на улицу и валюсь в сугроб лицом. Лежу так, покуда холод полностью не остужает воспалённый мозг. Захожу обратно в избу.

– Сколько ещё спать будет?

– На полночи хватит, – отвечает Кривуша. – Ты сама б поспала. Краше в гроб кладут! Видано ли дело живое по живому резать, да столько времени закорюкой стоять!

И тут меня накрывает настоящая истерика, выгоняя напряжение последних часов. Сижу, рыдаю и трясусь. Понимаю, что это очень тупо, так как всё закончилось, но остановиться не могу.

– Ну, чаво ты, милая? – гладит меня по голове Кривуша, успокаивая, словно ребёнка.

– Я не могу… Всё не так, как в книгах… Я её убила!

– Ежели Бог разрешил, то выживет наша болезная. А ежели нет, то поймёт, что ты не со зла али корысти старалась. Всех не спасти, но пытаться надо, чтобы свою душу грешную сберечь. Лишь бы не зря тута святотатствовали. Дитё ж ещё неразумное. Жить бы Марфутке и жить!

Слышу, что Кривуша тоже начинает плакать. Подбежавшая Устинья обняла нас обеих и разразилась настоящим громким рёвом. Так и сидели втроём, пуская слезу, не знаю, сколько времени. Наконец, стали успокаиваться.

– Бабуль? – спросила я, вытирая кулаками заплаканные глаза. – Я тебя всё Кривуша да Кривуша… А зовут-то как?

– Баб Светой зови. Тебе теперича можно. И Устинье тоже. Девка сильная, хоть и дура. Прохоровская косточка! У него все в роду малахольные и упёртые. А сильных я люблю.

Два дня мы просидели около Марфы. Баба Света, как только больная пыталась очнуться, вливала ей какие-то настойки. Воняют сильно, но девочке от них становилось лучше. Я же не могла сомкнуть глаз, постоянно отслеживая пациентку.

– Выпей-кось! – в какой-то момент поднесла мне чарку ведунья.

– Что это? – поморщилась я, уловив знакомый запах, который часто встречала в мачехином кофе.

– Зелье от невзгод. Мария Артамоновна тож его пьёт. Недавно аж целую бутыль забрала. Говорит, что от ентих нервов сильно помогает.

– А ещё от чего помогает?

– Да блажь это! – махнула рукой старуха. – Но только много нельзя, а то голова дурная будет и в пень трухлявый превратится.

– В пень, значит? – подозрительно посмотрев на подношение, отставила я чарку в сторону. – Ну, Машка Кабылина! Опоить решила, сволочь такая! Недооценила я тебя!

– То верно заметила, Лизавета. Дура дурой наша барыня, но хитрющая… Прости меня Господи за енти слова! – кивнула баба Света и перекрестилась на последней фразе.

Когда Марфа полностью пришла в чувство, мы чуть ли не скакали от радости. Девочка сразу попросила пить.

– Ты как, голубушка? – спросила я.

– Плохо, барыня. Всё внутрях тянет. Но не так плохо, когда раньше было.

И в этот момент впервые у меня отлегло от души. От осложнений никто не застрахован при такой дичайшей операции. Но хоть не угробила на операционно-обеденном столе! Теперь одна надежда на молодой, цепляющийся за жизнь организм. И на Бога, конечно! А я свою работу сделала… Как могла. Пора возвращаться в усадьбу. Уверена, что меня в ней потеряли, если искали, конечно. Моя война с Мэри Артамоновной не закончилась. Она только набирает обороты!

12

Оставив Устю ухаживать за Марфой, я, тепло попрощавшись и с маленькой, и со старенькой, запрыгнула в сани к Прохору, что навещал нас каждый день. Как же не хочется возвращаться в усадьбу! Так бы и жила у бабы Светы. Но ведь в покое мачеха не оставит. У ней моё сватовство и деньги на кону немалые.

При воспоминании о Кабылиной в душе опять возникло чувство раздражения, плавно переходящее в злость. Я-то всё на Лизину психику грешила, но, оказывается, Мэри меня натурально травила, подливая в кофе Кривушино зелье, чтобы сделать тупой сонной овцой. Подстраховывается, уже вовсю оценив новый Лизин характер. И неважно, что в больших дозах оно опасно: для таких, как Кабылина, цель всегда оправдывает средства.

Ну что же, разочаровывать её не буду, чтобы не насторожилась. От кофе, к сожалению, временно придётся отказаться, но это не такая уж и большая плата за здравый рассудок. Притворюсь “под кайфом” до самой помолвки, а потом отомщу.

– Прохор, – отвлеклась я от кровожадных мыслей. – А ты знаешь, что там за паровую машину мой папа в лесу оставил?

– Кому ж, как не мне, знать! – важно проговорил он. – Я грамотей один на округу, так меня Василь Юрьевич первого позвал её мастерить. Ох, и чудная штука! Её нам привезли басурмане какие-то. По-нашему не разговаривают, а всё на своём языке лают. Усё "шпрэх-мэх, шпрэх-мэх"… Тьфу ты! Как сами-то не путаются! То-то у нас всё справно: что ни слово, всё понятно. Хорошо, что с ними жинер рассейский был… Ну, это как наш кузнец Антип, только чистый и смышлёный. Благородных кровей, как-никак.

– Инженер? – уточнила я.

– Как есть он. С немчурой на ихнем перегавкался, потом они ему целую кипу бумажек дали и укатили. Тута я и пригодился! Жинер в бумажки зыркает да говорит, что куды присобачивать, чтобы одинаковые метки были. Ну, у меня в помощниках двое нашенских дурней, так что споро мы крутить гайки стали. И сладили бы енту махину, но вдруг батюшка ваш помереть умудрилси. Мэри Артамоновна жинеру платить не стала и отослала в столицу. На том и заглохло.

– А что за машина-то хоть была?

– Доски сама делать могёт.

– Пилорама, что ли?

– Она, родимая. И рама из железа, и две пилы были. Ещё котёл огроменный.

– Как думаешь, сгнило или нет?

– Я в прошлом годе был в тех местах. Стоит. Да и чё ж ей гнить, когда жинер перед отъездом сказал схоронить всё в ящики и какой-то чёрной смятаной обмазать.

– А бумаги на лесопилку у кого?

– У Мэри Артамоновны. Она ж замыслила продать. Токмо здесь никому такое не нужно. Мы ж люди простые: чаво надоть и ручками попилим, да топориком обтешем.

Оставшуюся дорогу думала уже не о Мэри, а о том сокровище, что ржавеет в лесу. Доски – это очень ценный товар, так как, несмотря на всю их простоту, вручную пилить замучаешься. Если наладить аппарат, то можно прилично денег заработать. Главное, чтобы мачеха не выкинула инструкции по сборке и эксплуатации. Пусть я далеко не механик, но высшее образование поможет справиться с местными отсталыми технологиями.

По страничке, по схемке соберу пилораму, и она начнёт приносить прибыль. Другой вопрос, позволят ли мне этим заниматься? Кабылина из кожи вон вылезет, лишь бы я не получила и крохи свободы. Но это дело не сегодняшнего дня. До весны ещё дожить надо.

Первой и единственной меня выбежала встречать Стешка. Исхудала за эти дни, круги под глазами.

– Успокойся, – ответила я на её немой вопрос. – Подлатали твою сестру. Радоваться преждевременно, но если сразу не померла, то…

Договорить не успела. Стеша упала передо мной на колени, схватила ладонь и стала целовать её со слезами на глазах.

– Отпусти! – вырвалась я. – Вставай давай и рассказывай, что тут без меня творилось. Мария Артамоновна как?

– Ох, Лизавета Васильевна! Когда я ей сказала, как вы и велели, мол, по бабьим делам поехали к Кривуше на пару днёв, то осерчала барыня сильно. Обзывала меня словами неласковыми, да и на вашу душеньку перепало. Потом успокоилася и сама ехать хотела. Передумала. Теперича каждый день о вас спрашивает.

– Понятно… Где она сейчас.

– В покоях своих.

– Ну что же, не буду расстраивать её сильнее, чем надо. Прохор, ты поезжай отсюда, пока и тебя пытать не стали. К бабке Кривуше наведывайся каждый день. Если что-то нехорошее будет, сразу мчи ко мне.

– Понял, Лизавета Васильевна, – низко поклонился старик. – Я и в деревне рот закрытым держу. А то пойдёт слушок, и до хозяйки доберётся.

– Верно мыслишь. Нам этого не надо.

Зайдя в дом, остановилась около зеркала и пару минут потренировалась около него делать одуревшее лицо, как у ханыжки, что на опохмелку ищет. С этим выражением и постучалась в спальню к Мэри.

Она полулежала на своей огромной кровати и пила шампанское, заедая его мочёными яблоками. Фу! Хоть не селёдка со сгущёнкой!

Увидев меня, мачеха прекратила это безобразие, резко вскочила и заорала.

– Елизавета! Где тебя черти носят?! Или вольной жизни так захотелось, что по рукам пошла? Стыдоба!

– Плохо мне… – прошептала я, с трудом сдержавшись, чтобы не огрызнуться. – Низ живота разболелся так, что прямо до слёз. Прохор увидел, что около кузни корчусь, и отвёз какой-то Кривуше… Ох и страшная ведьма! Но помогла. Два дня травами отпаивала и в бане парила. Как только полегчало, так сразу домой явилась.

– Кривуша? – насторожилась мачеха. – А чем поила и что говорила?

– Я не знаю. Просто пила под её бормотание. Сразу боль уходила и умиротворение такое, как от кофе вашего. Можно мне сейчас чашечку? Всю дорогу ехала и мечтала об этом.

– Со здоровьем что?

– Кривуша говорит, что слабая ещё после болезни и переволновалась сильно – вот мне плохо и стало. Хорошо, что сейчас. Представляете, если бы во время приёма у барона Трузина?

– И представлять не хочу! А ты, значит, смирилась с ним?

– Куда деваться? – горестно вздохнула я. – Рано или поздно, но подобное должно было случиться. В нашей глухомани искать любовь – бесполезное занятие. Трузин так Трузин… Надеюсь, от него, как от Ряпухина, не воняет.

– Что ты! – победно улыбнулась мачеха. – Очень модный мужчина! Духи французские, которыми себя поливает, бешеных денег стоят.

– Извините… А кофе можно? Аж трясёт всю без него.

– Кофе? Пожалуй, в такой малости тебе отказывать не буду. Ты, Лизонька, приляг, отдохни с дороги, а я сама тебе принесу.

Радостно закивав головой, я пулей устремилась в свою комнату. Ишь, какая Мэри добренькая! Неспроста! Видимо, при всех опасается мне в напиток снадобье подливать. Интересно, сегодня лично отраву поднесёт?

Принесла пожилая Глафира. Молча поставила и удалилась. Быстро схватив чашку, вылила напиток в окно. Потом юркнула в постель и сделала вид, что блаженно сплю. Уверена, что Кабылина не приминёт заявиться. Обязательно должна проверить падчерицу. И пока я под действием препаратов, выведать подробности моей поездки. Она явно боится, что Кривуша могла мне проболтаться про бутылку с успокаивающим.

Нет, гадина. Я тебе такого удовольствия не доставлю. У каждого из нас свой спектакль!

Предчувствия не обманули. Она вошла, остановилась около кровати. Недовольно попыхтела, а потом стала тормошить меня за плечо.

– Лиза… Лиза…

– Ааааа!!! – бешено выпучив глаза, заорала я, заставив мачеху в панике отскочить в сторону. – Ведьмы! Ведьмы розовые летают! Лешие в лесу воют! Люди! Все на битву!

После этого опять закрываю глаза и вырубаюсь.

Грязно выругавшись, Мэри Артамоновна снова пытается меня растормошить, но я никак не реагирую, что-то мыча себе под нос.

– Чёрт, – слышу её недовольный шёпот. – Кажется, перестаралась. Так может и совсем дурой стать раньше времени.

Затем удаляющиеся шаги и тишина. Вставать не тороплюсь. Во-первых, за последние дни реально устала, а во-вторых, подумать в спокойной обстановке всегда полезно. Додумалась до того, что незаметно заснула и честно продрыхла до самого утра следующего дня.

– Прохор приехал, – просунув голову в приоткрытую дверь, загадочно прошептала Стеша.

– А Мэри где?

– Почивает ещё.

– Отлично!

Накинув на себя халат и шубу, крадучись спустилась во двор.

– С Марфушей что-то? – сразу же спросила у деда.

– Нет, Лизавета Васильевна. Спит девка, да ест потихонечку. Как вы велели, Кривуша всё по ложечке отмеряет. Впервые вижу, чтобы эта колода старая так кого-то, как вас, слухала. Обычно рот любому заткнёт. Да ей и говорить не надо. Зыркнет своим лютым глазом оставшимся, так все сразу языки прикусывают.

Так вот, вчерась приезжали к ним барыня. В дом войти побоялася: Кривуша ей сказала, что дюже заразный мужик у ней тама лежит. Но вот всё про какое-то зелье расспрашивала и сильно гневалася, что от него спать хочется беспробудно и нечистая сила мерещится.

Кривуша ей и попеняла, что та много его пьёт. Мэри Артамоновна ещё больше осерчала и прям как гаркнет, что это не её, простолюдинская, значит, забота дела благородных. И пригрозила, что ежели Кривуша ей не отольёт такой настойки, чтобы и на душе блаженство было, и спать не хотелось, то пусть катится с её земель куда подальше.

Наша ведунья ей бутыль и принесла.

Барыня тута сразу домой довольная отбыла, а вот Кривуша ещё довольней осталась. Велела тебе передать, что там никакого дурману нету, а токмо травки полезные. Пейте на здоровьечко, значит.

– Получается, что обманула обманщицу баба Света? – улыбнулась я.

– Обманула. Как есть обманула… А то, что по имени Кривуша называть разрешила, то вы, Лизавета Васильевна, остерегайтеся. Кого так приветила, те все плохо кончили. Заболевали и мёрли в том же годе. Всего три бабы, но люди помнят всё…

– Спасибо, дедушка.

– Да проку от того спасибу! Бережите себя. Ну а мне пора. Кривуша сказала Устьку к вечору забрать и больше к ней не пущать.

– Набедокурила чего?

– Да хоть и набедокурила, ругать не стану. Слыхал сегодня, что тож “бабсветкать” стала. Надо её подальше от этой ведьмы схоронить. Прощевайте! Мне ещё за дровами надоть.

13

Ночь. Скоро настанет рассвет, а я до сих пор не ложилась спать. Не могу. Смотрю сквозь подёрнутое морозными узорами окно на звёзды и размышляю о завтрашнем дне. Время пришло. Я и мачеха получили официальное приглашение к барону Семёну Ивановичу Трузину.

Когда Мэри Артамоновна торжественно мне зачитала его, то от волнения я чуть не вышла из образа “обдолбанной” падчерицы. Вяло кивнула и, как сомнамбула, пошла в свою комнату. К такому моему поведению мачеха привыкла за последние дни, поэтому должна легко списать на эффект нового сильнодействующего зелья. Там целый день и просидела. Лишь только Стеша заглянула ко мне перед сном. Она теперь от меня ни на шаг не отходит, постоянно пытаясь окружить заботой в своё свободное время, которого не так уж и много.

– Какое красивое! – искренне восхитилась девушка, увидев пышное голубое платье, висящее на манекене. – А рюши-то, рюши! И вышивка! Видать сразу, что мастерица старалася. Ох, мне бы так уметь, я б тадысь царицею ходила, а не голодранкой сиротской.

– Подарок от барона Трузина, – нехотя ответила я, с презрением посмотрев на это действительно великолепное платье. – Вместе с приглашением прислал.

– Видать, сильно по вам сохнет, раз такие подарочки делает.

– Ага. Сохнет, да не по мне и не тем местом. Ты вот что, Стеша. Завтра, как только мы уедем, беги сестру проведать.

– Не, Лизавета Васильевна, – вздохнула она. – Никак нельзя. Тётка Глафира барыне обязательно наябедничает. Она ж на меня и Марфу, как собака злая рычит. И раньше покою от ейного пригляда не было, хотя мы завсегда старалися. А уж если отлынивать от работы буду, то совсем худо станет.

– За что ж Глашка вас так не любит?

– А она никого не любит. У кого чего ладное приключится, то аж зубами скрипит. И ещё… – перешла Стешка на шёпот. – Видела, как она из вашей горницы ту книжку, где постоянно пишите, к барыне несла. А потом обратно. Небось, порчу через неё наводили. Вы уж окропите вещицу водой святой, чтобы чего худого не случилось.

– Пусть носит, – отмахнулась я, отметив про себя, через кого доходят мои послания до адресата. – Это невелика беда. И завтра иди смело. Поверь, что когда приедем, то всем не до тебя будет.

– Как жешь! А праздничный ужин кто готовить будет?

– Праздничный? Дам тебе совет: во время него держись от столовой подальше, чтобы тарелка в голову ненароком не прилетела.

– Как-то странно гулять собираетесь…

– Не твоего это ума дело. Я тебе сказала, а ты дальше сама думай, как завтрашнее “веселье” пережить.

Немного постояв и в размышлениях почесав макушку, девушка приняла соломоново решение.

– К Марфе сбегаю, а в вечор рядом с вами буду, раз такие страсти намечаются. Будет барыня на вас злиться, то на меня укажите. Мол, виноватая Стешка! Мне к наказаниям не привыкать. Оттаскают за косы и успокоятся.

– Иди уже, спасительница! – тепло обняла я Стешу. – Доживём до вечера, посмотрим, кто кому причёску попортит.

– Но…

– Иди-иди! У меня ещё дела неотложные имеются. Нужно ответный подарочек ухажёру подготовить.

Оставшись одна, достала спрятанный черновик своего “брачного” контракта. Ох, и разошлась я тогда! Пожалуй, половину пунктов стоит вычеркнуть: всё равно до конца не дочитают. Но остальному нужно придать как можно более оскорбительный вид. Чтобы сразу было понятно, куда, прихватив мою мачеху, идти этому барону с чересчур голубой кровью.

Почти час ушёл на составление “письма турецкому султану”. Перечитала опус. Осталась довольна. Вместе с тем пришло понимание, что подобное вряд ли простят. Оно и раньше было: не девочка малолетняя, чтобы не догадываться о последствиях, но теперь всё настолько близко, что невольно начинаю трястись от нервного перевозбуждения.

Лишь только умиротворённая зимняя ночь за окном и помогала успокоиться, переваривая внутреннюю истерику в решимость довести дело до конца. Тайная фаза войны закончена. Я уже к местному быту почти привыкла, немного разобралась в ситуации, и больше нет смысла ходить с покорным видом. Пора брать инициативу полностью в свои руки и разворошить это змеино-дворянское гнездо.

Житья в нём всё равно не будет. Либо мачеха всё-таки провернёт какую-нибудь неприятную аферу с моим участием, либо в один не совсем чудесный день оступлюсь на лестнице, подавлюсь вишнёвой косточкой или съем чего-нибудь не то. Неважно, какой вариант выберет Кабылина, но итог ожидается один – похороны Елизаветы Васильевны Озёрской. Уж больно Мэри стремится избавиться от меня…

Знать бы ещё причину подобной ненависти. Я же, по хорошему счёту, никому не мешаю. Тихо сижу в уголке, почти как прошлая Лиза, и если чего-то и прошу, то это сущие бытовые мелочи. А на мелочи Мэри не разменивается. Она шиковать любит, деньгами швыряться такими, что на меня потраченные три копейки даже не заметит. Но замечает почему-то… Ох, есть тут какая-то неприятная тайна! Надо будет её раскопать, а то так и буду по-мелкому пакостить, не видя истинной цели.

Лишь под утро уговорила себя лечь, тут же забывшись беспокойным сном без сновидений. Разбудила меня сама Мэри, державшая в руках стакан, наполовину наполненный светло-коричневой жидкостью.

– Пей, Лизонька! – почти пропела она. – Это микстура для укрепления сил. Очень полезная. Нам сегодня блистать необходимо, поэтому пей всё до капли.

Взяв стакан, принюхалась. Знакомая бурда. Только раньше её в кофе мне добавляли, а теперь решили ударную дозу прописать. Не буду разочаровывать и выпью всё. Тем более новое снадобье у бабки Кривуши получилось знатное. После него всегда лёгкий заряд бодрости чувствую.

Осушив до дна, отдала стакан внимательно наблюдающей за мной Мэри. Посчитала про себя до ста и сделала привычное за последние дни глупое выражение лица. Потом подумала… Нет. После такой дозы оно должно быть более придурковатым. Быстро перевела себя в ранг полнейшей идиотки.

– Лизонька. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, мамочка! – чуть ли не пуская слюну, с довольной улыбкой отвечаю ей.

– Вот и умничка. Пойдём ко мне в кабинет. Там есть интересные вещи для тебя.

Они действительно оказались интересными: документ и рядом с ним приготовленные чернильница с пером.

– Подпиши вот тут, – ткнула пальцем мачеха на пустое пространство внизу текста.

– А зачем? – тупо спрашиваю я, продолжая раздирать рот в улыбке.

– А там написано, что тебе сразу хорошо станет.

– А мне и так хорошо. Я такая счастливая. И пить хочу.

– Сейчас принесу, ласточка!

Кабылина метнулась в другой угол кабинета за графином с водой. Я же, обмакнув перо в чернила, стала рисовать на непонятном договоре цветок, быстро пробегая по строчкам глазами. Очень своеобразно тут у них дела решаются! Попахивает “чёрными риелторами”!

– Что ты наделала?! – воскликнула мачеха, увидев мои художества.

– Я буквы почему-то не помню, а цветочек помню. Правда красивый?

Не сдержав своих эмоций, она замахнулась на меня зажатым в руке графином, но быстро опомнилась и поставила его на стол.

– Красивый… Очень… Пусть так остаётся. А когда буквы вспомнишь, то и подпись на другой бумажке поставишь, чтобы все счастливы были. Ты же поставишь?

– Ага.

– Тогда иди наряжайся. Такой день чудесный нам обоим предстоит!

Вернувшись от Кабылиной, с помощью Стеши привела себя в порядок. Платье, без сомнения, замечательное, но надевали его долго. И началось не с него, а с белых шерстяных чулок с широкими лентами-подвязками чуть выше колена. Потом рубаха, что по меркам моего мира легко могла сойти за целомудренное платье. Затягивание корсета превратилось в пытку! У меня стройная фигура с ярко выраженной талией, и то было ощущение, что сейчас рёбра переломаются все.

– Вдыхайте, барыня! – натужно просила мучительница Стешка, коленом упираясь мне в ягодицы. – Почти зашнуровала.

– Куда ещё?! – взмолилась я. – Да и дышать уже нечем!

Но с этой бедой мы всё-таки справились. Валик на пояс, увеличивающий крутизну бёдер, нижняя юбка, будто бы рубахи мало! – и прочие, по моему искреннему мнению, ненужные атрибуты показались детской прогулкой после затягивания фигуры.

Когда же дело дошло до самого платья, то я уже мечтала снова утопиться и заново переродиться не в знатную барышню, а в какую-нибудь крестьянку-простолюдинку.

Наконец последний крючочек застёгнут, последняя ленточка завязана. Можно выдохнуть? Как бы не так! Причёска!

Накрыв всё моё вымученное великолепие простынёй, Стеша хотела было превратиться в стилиста-парикмахера. Но я быстро пресекла её попытки сотворить из меня подобие Машки Кабылиной.

– Никаких бумажек, палок, бечёвок и щипцов! – приказала я.

– Но как жешь?! Лизавета Васильевна! Мне Мэри Артамоновна приказали из вас приличную барышню сделать. Не справлюсь, по мордасам получу.

– Скажи, что я буйная становлюсь, когда долго на одном месте сижу.

– Это от кривушкиного питья?

– От него. Я тебе рассказывала, как свою роль играть, вот и сейчас надо.

– Ага. Побёгла тадысь на вас жаловаться.

Через несколько минут в комнату вошла мачеха.

– Ты чего, Лизонька, не хочешь, чтобы волосики твои красивыми стали? – медовым голосом спросила она.

Правильно! Только так разговаривать со мной и надо! За несколько дней я приучила Мэри, что под кайфом от недовольных криков впадаю в панику. Она прониклась и теперь изо всех сил старается не нарушить мою одурманенную психику. Представляю, каких трудов ей подобное стоит. Я же не забываю капризами "дровишек подкидывать".

– Некрасивые хочу, – слезливо ответила я. – Больно. Не буду. Мне плакать хочется…

– Просто уложи, заплети, где сможешь, и на этом хватит! – сдавшись, приказала барыня служанке. – Да и кого там красотой удивлять…

Когда мы были готовы к поездке, солнце перевалило за полдень. Ох, и нелёгкое здесь дело – красивой быть! Раньше, глядя на старинные картины с роскошными дамами, всегда восхищалась вкусом, стилем и величественностью женщин прошлых времён. Теперь на собственном теле в полной мере испытала все аристократические модные “прелести”. Футболка! Джинсики! Кроссовочки мои любимо-стоптанные! Как же нескоро вас придумают! Так и помру в этом пыточном облачении, скучая по вам…