Текст книги "Странная барышня (СИ)"

Автор книги: Алла Эрра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

4

Прохор прибыл где-то через час.

– Ну как? – спросила я у него.

– Сделал, как велели. Ох и испужалась барыня! Как начала причитать… Ну, орала, стало быть, что проклятье на вас, раз чахнете и чернотой кашляете. После этого прогнала. Велела, покедась в усадьбу и носа не совать, а то вдруг и на меня перекинулась чертовщина. Лизавета Васильевна… – немного помялся старик. – А точно не кашляете?

– Кашляю, но как все нормальные люди в моём состоянии, – ободряюще улыбнулась я. – Честно говоря, думала, что мачеха на другое подумает, но и проклятие тоже неплохо звучит.

– Чё ж в этом хорошего?! Ты, матушка, не шути с такими вещами! Вон Кривуша по молодости тоже ехидничала да посмеивалась. А потом пошла в лес за травками, на волков напоролась и теперь страшённая, никому не нужная! Бог наказал за неверие!

– Да… Своеобразная бабушка.

Я порылась в своей новой памяти, но не нашла о знахарке никакой информации. Похоже, что прошлая Елизавета ничего о ней не знала.

– Скажи, Прохор. Она настоящая колдунья? Тогда почему церковь Кривушу не трогает?

– Было дело, – усевшись на лавку, стал рассказывать дед. – Давнишнем летом, когда ещё даже Улька не родилася, приезжал из Посада то ли дьяк, то ли поп. С ним мужики крепкие, с большими крестами на шее и саблями вострыми на поясе. Сурьёзные все. Поспрошали, где Кривуша живёт, и поехали в ту сторону. Возвернулись через несколько денёв пьяные и довольные. Сказали, что неопасная. В Бога верует, демонов не привечает, да и уважение к церкви имеет.

Видать, Кривушиными настоечками наугощались славно, раз такие добренькие. Она их знатные, на секретных травках делает. Иной раз черти голову мутят, и жисть не в радость от ентого. Придёшь к ней, Кривуша сразу всё понимает и поднесёт крыночку. Отопьёшь из неё и внутрях такое блаженство разливается, что как в церкви побывал. А ноги сами в пляс идуть!

Много, правда, пить не даёт. Говорит, что сам человече должен справляться с судьбой лихой, а то не по-божески выйдет.

– А что же тогда эти пьяными приехали?

– Дык кто им отказать-то может? Но думаю, что раз Кривуша допустила до своих погребов, то, значится, так надо было. То люди непростые, раз ведьм разыскивают. Это ж дело для души опасное: постоянно диавольский искус на себе испытывать.

– А если бы Кривуша плохой оказалась? Что бы твои демоноборцы сделали?

– Известно что. Саму в оковы да в монастырь, а хату б её спалили. Токмо я про такое раз всего слышал, мальцом ещё. Обычно с миром уходят. Тогда одна злыдня порчу навела на слободу Ивановскую и грозилась всю животинку извести, ежели ей оброк носить не станут. Место глухое, но и тудысь добрались святые воины.

– Ваша ведунья чего-нибудь за помощь просит или бессребреница?

– Тут с кого как. Бывает просто так сама придёт. А бывает, сам ей в ножки кланяешься, уговариваешь, дары сулишь, но Кривуша нос воротит или таку цену загнёт, что хоть последние портки отдавай.

– За меня что требовала?

– Ничего. Сказала, что придёт время, и вы сами расплатитесь.

– Чем? – удивилась я. – Имею, Прохор, не больше твоего, в родном доме приживалкой сидя. Да и то даже не в родном, а теперь тут.

– То не ведаю, Елизавета Васильевна. И ведать не хочу. В енти дела лучше не лезть, ежели не зовут.

Где-то через неделю почувствовала себя практически здоровым человеком. Организм хоть и ослаблен, но всё больше и больше входит в нужные кондиции. Стала вставать, появился аппетит.

Прежде всего, изучила своё жилище. Дом представлял собой небольшую комнату. Тёмную, дымную. Два маленьких окошка, через которые почти не проходил свет, были затянуты чем-то полупрозрачным. Кажется, в эти времена использовали бычий пузырь или его аналоги. Я в этом плохо разбираюсь, но очень на то похоже.

Стол, несколько грубых лавок. Некоторые, как и моя, для сна. За перегородкой похрюкивали поросята и жались друг к дружке слегка оперившиеся цыплята.

Главным же достоянием дома была большая печь, от которой исходил сильный жар. Устинья её топит каждое утро. Заодно использует для приготовления еды.

Выйдя во двор, осмотрела дом снаружи. Неказистый сруб, покрытый сверху грубым тёсом и соломой. В своём времени я назвала бы эту халупу бомжатником. Хозяйственные постройки, что находились неподалёку друг от друга, тоже не создавали впечатление эталона деревянного зодчества. Заглянула в одну из них. Лошадь, корова и пара свиней поселились тут. Быстро вышла на свежий воздух, так как от жуткой навозной вони закружилась голова.

– Блин! Как люди могут так жить! – в сердцах воскликнула я.

– Это потому, что деда Прохор – хозяин крепкий! – гордо ответила Устинья, неся огромную охапку сена. – И я ему помощница справная. От дела не отлыниваю. Мы по весне из немногих, кто на своих харчах столуется, и к Мэри Артамоновне в кабалу не влазим.

– То есть у вас ещё и хорошо? – удивлённо поинтересовалась у девушки.

– Дык сами видите! И коровка, и свинки с приплодом. А уж наш конь Рыжак круглый год кормит. Пахота начнётся или сенокос с жатвой: совсем без него никуда. Деда тадысь дома почти и не появляется, то батрача, то селянам помогая. А по зиме хворост возим.

– Поняла… Хорошо– значит хорошо. Боюсь даже представить, что такое плохо. А чего вы вдвоём? Родители твои где?

– Помёрли все давно. Енто, кода хворь всю деревню одолела. Я маленькая была и не помню. Но говорят, что тогда много народу к богу отправилось. Из наших токмо я, деда да родный дядька Антип с жинкой осталися. Она опосля дитём разродиться не смогла и тоже на погосте оказалась. А дядька Антип тамошним летом на рыбалке утоп. Без него тяжко с хозяйством приходится…

– Лет-то тебе сколько? – спросила я Устинью.

– Сама считать не умею, но дед говорит, что пятнадцать. Замуж скоро. Но я не хочу, хотя и надо. Как я старенького Прохора одного оставлю, в мужнину семью уйдя?

– Мужа в дом к себе возьмите.

– Да вы что, барыня?! – натурально испугалась девушка. – Чтоб какого бобыля или морковника в дом пускать?! Позорище какое! Да и зачем нам мужик, что ни хозяйства своего, ни силы мужской не имеет? Лучше сама вековухой останусь, чем со всякими гуляками немощными связываться!

– Успокойся, – улыбнулась я. – Пошутила. Ты девка красивая, так что от сватов отбоя не будет. Найдёшь себе парня справного, а потом, глядишь, и сольются два хозяйства в одно.

– Это ежели барыня позволит. Тута все ж земли еённые, и без спросу никому распоряжаться ими не должно.

– Крепостные, значит…

Договорить не успела, так как в памяти всплыла информация, что все крестьяне свободные, хоть и живут на барских землях, платя за это частью своего труда. Могут даже уйти в другое место, если совсем невмоготу, но там тоже придётся с земельным собственником договариваться. Да и не очень привечают пришлых местные.

Странно… По моим прикидкам, крепостное право ещё должно существовать. Но могу сильно ошибаться. Из меня “историчка” ещё та. В школе тройка по этому предмету была, а со временем даже знания на “уд” из головы практически выветрились.

– Давай помогу чем, – предложила я Устинье. И тут же прикусила собственный язык, поняв, что только что ляпнула.

Реакция молодой крестьянки была сдержанной, но очень красноречивой. Устя посмотрела на меня, как на реально больную во всю голову. Видано ли такое, чтобы барыня белы ручки в навозе пачкала!

– Помогу, в смысле, читать и считать научу. Хочешь? – быстро меняю направление её мысли.

– Не! – замотала Устинья головой из стороны в сторону, поняв, что моя “кукушка” не собирается улетать в неизвестные края. – Пошто мне такое? Да и парни слишком вумную сторониться начнут. Не бабское то дело.

– Ох, Лизавета Васильевна!

Прервал наш разговор показавшийся Прохор. В своём тулупе, меховой шапке и с бородой, покрытой инеем, он казался настоящим Дедом Морозом.

– Гляжу, ужо сами на ноженьках? Справно! Мож, и банькой теперь не побрезгуете? Сегодня как раз топить собиралси.

– А давай! – рискнула согласиться я.

Честно говоря, очень хочется помыться. За время болезни гигиена ограничивалась лишь выносом Устиньей ночного горшка. Всё тело чешется и зудит от грязи. Так и до вшей недалеко!

В прошлой жизни никогда не пробовала баню по-чёрному, отдавая предпочтение сауне или хаммаму. Теперь вот и с этим чудом пришлось столкнуться. Наполовину погружённый в землю сарай своим видом не вызвал во мне трепетного предвкушения чистоты. Внутри оказалось ещё хуже. Но имеем то, что имеем. Выбирать особо не приходится.

Разделась. Устинья подхватила мою одежду и принялась стирать в лоханке, на дне которой лежали чёрные камни.

– Как я домой мокрая пойду по морозу?! – начала возмущаться я.

– Не волнуйтеся. Деда тулуп принесёт. Добежите и холодка не почувствуете. А шубейку вашу тута пропарю, чтобы живность в ней не завелася.

Хотела поинтересоваться, как сюда Прохор попадёт, но он сам явился и, абсолютно не стесняясь, стал скидывать с себя исподнее.

Читала, что раньше в деревнях совместная помывка была нормой, но всё равно такого допустить не могу. Прикрывшись руками, заорала и выгнала его вон. Хотя, что он там рассмотреть-то мог в этом дыму вперемежку с пеплом, витающим в разогретом воздухе? Пришлось Усте самой отдуваться, исполняя обязанности банщика. Прошлась по мне распаренным хвойным веником. Потом пару раз окатила водой.

Душно, везде сажа и страшно к стенкам прислониться, чтобы не испачкаться от такой “чистоты”. Но одновременно ощущаю себя на седьмом небе от кайфа. Будто бы не только с тела смывается застарелая грязь, но и нечто липкое, тревожное с души.

В какой-то момент почувствовала головокружение и резко прервала банный релакс. Накинув тулуп на голое тело и запихнув ноги в валенки, быстро добежала до дома. Там нашла приготовленную заботливой Устиньей холщовую рубаху до пола и облачилась в неё, заодно повязав старенький платочек на ещё мокрую голову.

Дед Прохор подсуетился и выставил на стол горячий чай. На самом деле это не тот чай, к которому привыкла, но зверобой с мёдом оказался очень кстати.

– Ну чё, Лизавета Васильевна? – пробасил он, довольно глядя, как я, блаженно щурясь, пью отвар. – Полегчало-то от баньки?

– Полегчало, дедушка! Да так полегчало, что готова завтра в усадьбу ехать! Ты уж с утреца отвези, будь ласков.

5

Как только взошло солнце, Устинья разбудила меня и накормила толстенными вкусными блинами. После этого мы распрощались с ней. Прохор усадил в сани и заботливо укутал в безразмерную доху. Ехали по накатанной дороге долго… Наверное, долго, так как мне сложно отсчитывать время в этом медленном умиротворённом мирке. Может и полчаса прошло, а может и целых два.

Я крутила головой во все стороны, стараясь собственными глазами, а не с помощью памяти Елизаветы понять и прочувствовать местность, что меня окружает.

Вот река Веля с крутыми обрывами по своим берегам. Замёрзшая, только всё равно отчётливо угадывается её русло.

Вдалеке лес. Он словно в тумане из-за покрытых снегом деревьев, одновременно сливающихся и с небом, и с землёй. С нашей стороны реки, поля, холмы, пригорочки. Всё это вместе создаёт ощущение бескрайнего сказочного пространства, переливающегося бриллиантовыми искорками снега в солнечных лучах. Сижу, любуюсь и растворяюсь в блаженстве, кутаясь в тёплую доху Прохора.

Усадьба появилась внезапно, как только мы проехали глубокий овраг и взобрались на пригорок. Двухэтажное здание голубого цвета с мезонином и просторным балконом. Парадный вход с широкой лестницей. Четыре белые колонны, поддерживающие над ним крышу. Красота! К стенам основного здания прилепились длинные одноэтажные бревенчатые пристройки. Явно тоже жилые. Чуть поодаль конюшня, псарня и павильон. Маленькая часовенка с острым куполом, который венчает крест, покрытый настоящим сусальным золотом. Про золото знаю из памяти Лизы.

Её покойный отец очень гордился, что, несмотря на приличные траты, смог водрузить не простой деревянный крест, а золотой. Ещё благодаря её памяти знаю, что есть невидимые мне отсюда небольшой фруктовый сад, парк и пруд с карпами. Ну и так, по мелочи кое-чего, что недостойно внимания приличной барышни, но крайне необходимо в хозяйстве.

– Тпру… – остановил Прохор коня, прервав мои наблюдения. – Вот вы и дома, Лизавета Васильевна. Там уж дальше сами, а то барыня рассердится, что без дозволения своё рыло сермяжное в господские хоромы засунул.

– Спасибо, дедушка! – поблагодарила я его и поднялась с нагретого сена.

– Дык не за что. Вы эта… Я неподалёку туточки обожду. Ежели вдруг опять вас обратно везти придётся, то вмиг объявлюся.

Честно говоря, от его слов полегчало – страшно одной в дом входить. Да и никто на крыльце не встречает, хотя уверена, что мой приезд незамеченным не остался. Видать, совсем нежданная гостья…

Хотя почему гостья? Я здесь родилась и выросла! Ну, пусть не совсем я, но это тело однозначно. Набрав полную грудь морозного воздуха, резко выдохнула и решительно направилась к двери.

Через прихожую и короткий коридор прошла в зал с двумя дверями: в гостиную и в столовую. Также отсюда вела наверх дубовая, покрытая зелёной дорожкой лестница с резными ажурными перилами из натурального дуба.

Вот именно на этой лестнице и стояла полная женщина в ярко-красном платье. Лица не разглядеть, так как прикрывается веером, но знаю, кто это.

– День добрый, Мария Артамоновна, – вежливо поздоровалась я с мачехой.

– Как ты смела принести заразу в мой дом?! – взвизгнула она, не опуская веер. – Вон! Немедленно вон!

– Вообще-то, это мой дом тоже, – чувствуя, что начинаю злиться, ответила ей. – И болезнь от меня отступила. Так что никакой опасности не представляю. Поэтому, хотите вы того или нет, но я сейчас пройду в свою комнату. Велите принести мне туда горячего чаю. Немного продрогла в дороге.

– Что?! Не забывайся! Я тебе не служанка! Это ты приживалка! Неблагодарная нахлебница! Видел бы покойный отец, какое чудовище воспитал!

– Это какой отец, госпожа Кабылина? – едва сдерживаясь от такого хамства, с ехидной улыбочкой специально называю её девичьей фамилией. – Тот безымянный, который вас Вольдемаром обрюхатил и оставил без содержания? Да, тут полностью согласна: с сынишкой беспутным ему совсем не повезло – весь в родителей.

От такого заявления мачеха явно растерялась и наконец-то соизволила опустить веер. Я внимательно присмотрелась к ней. Светлые пшеничного цвета волосы были уложены в замысловатую высокую причёску со спадающими завитыми локонами до плеч. Чувственные губы, тёмные широкие брови, длинные ресницы и правильные черты лица, которые впечатляют даже сейчас, несмотря на откормленные щёки и двойной подбородок.

Мария Артамоновна однозначно когда-то была красавицей, до сих пор оставаясь яркой женщиной со своей изюминкой. Но вот глаза… Пустые, холодные, словно из бесцветного стекла, отталкивали, показывая истинную сущность этой дамы. Глядя в них, у меня возникло стойкое ощущение, что с этой змеюкой общий язык мы вряд ли найдём.

– Ах ты ж… – отмерла она и разразилась такой площадной бранью, которой пьяные матросы позавидуют.

Ох, и интересная судьба, видать, была у этой “Мэри” до встречи с моим отцом, раз подобные выраженьица знает. В благородных семьях такому вряд ли учат. И ведь раньше она себе подобного ни разу не позволяла. Значит, основательно зацепила мачеху за живое.

Дав ей выпустить пар, я продолжила, как ни в чём не бывало.

– Многие слова, Мария Артамоновна, мне не знакомы, но общую суть вашего эмоционального посыла уловила.

– Мэри Артамоновна! Только так! – немного придя в себя, зло процедила она. – И если ты, неблагодарная, ещё раз меня назовёшь неподобающим образом, то…

– Вы про чай не забыли? – перебиваю её.

– Какой чай? – растерялась женщина от подобного перескакивания на другую тему.

– Горячий. В моей комнате через пять минут.

– Я…

– Вот и славно! Жду! – опять не даю ей раскрыть рта. – А сейчас извините, но хотелось бы побыть одной.

После этого поднимаюсь по лестнице, равнодушно обхожу скандалистку, словно предмет мебели, случайно попавшийся на пути, и по длинному коридору иду в свою комнату. Только оказавшись в ней и закрыв дверь на щеколду, обессиленно сажусь на пол.

Как бы я ни хотела казаться внешне хладнокровной, но этот короткий разговор морально вымотал меня. Всему виной прошлая Лиза, которой сейчас во мне нет, но некоторые её эмоции ещё свежи в памяти. Девушка была в полной эмоциональной зависимости от мачехи. Она боялась её. Боялась и своего сводного братца Вольдемара, который был старше на три года.

По хорошему счёту, Лиза боялась всего на свете, но эту парочку – особенно. И мать с сынишкой этим постоянно пользовались, различными способами культивируя различные фобии в неокрепшей психике, всё больше и больше загоняя Лизу в жёсткое депрессивное состояние.

Отдышавшись, встала и принялась рассматривать свою комнату. Стены покрыты выцветшими синими обоями в белый цветочек. Железная кровать с простеньким покрывалом, на котором пирамидкой лежат три подушки. Подошла, потрогала их – свалявшиеся перья внутри. Рядом примостился комод, на котором стоит подсвечник и небольшая, плохо нарисованная картина в замысловатой, с различными финтифлюшками рамке. Это портрет моего отца… Лизиного. Она очень любила его и болезненно переживала утрату самого дорогого ей человека.

У другой стены шкаф и дамский столик с большим, но очень мутным, со сколами зеркалом. Скинув с себя шубку, я подошла к нему и впервые смогла нормально изучить своё новое тело.

Худенькая девушка лет двадцати смотрела на меня грустными глазами, вокруг которых ещё не сошли тёмные круги, оставшиеся после тяжёлой болезни. Полные губы, хоть и потрескавшиеся, но не оставалось никаких сомнений, что в нормальном состоянии они очень даже соблазнительно должны выглядеть.

Маленький аккуратненький носик с чуть проступающими веснушками, ямочки на щеках. Глаза… Странный оттенок. Ближе к голубому, хотя это не точно из-за отвратительного зеркала, да ещё и при не самом хорошем освещении. Могут оказаться и светло-серыми.

Но особенно поразили волосы! Густые! Ярко-рыжие! Я и раньше понимала, что не блондинка. Только совсем другое дело увидеть такое роскошество со стороны. В прошлой жизни мне с ними не повезло – жиденькие, блёклые. Отчего я иногда комплексовала и слегка завидовала обладательницам настоящих “грив”. Ну хоть что-то хорошее!

Хотя… Признаться, грех жаловаться и на остальное. Немного отъесться, привести себя в порядок, и уверена, что у ног такой нестандартной красотки мужики штабелями укладываться будут. Правда, оно мне надо? Ладно! Посмотрим! Не до них сейчас!

Рядом со столиком платяной шкаф и этажерка с несколькими полочками, забитыми старыми массивными книгами. Почти все со стихами и любовными романами. Это наследие от мамы, которое отец трепетно хранил. Всё уже зачитано до дыр и, кажется, помню каждую строчку. Незамысловатая беллетристика, плавно переходящая в откровенную бульварщину. Ничего путного.

Жаль. Мне бы сейчас пригодилось что-то более познавательное в виде справочников и научных трудов. Я очень мало помню про это время. Катастрофически мало! А Лиза… Мягко выражаясь, образованием она не блистала.

Да что там говорить! Недавно, покопавшись в её памяти, я с ужасом осознала, что кроме различных манерных вещей, необходимых приличной барышне, умения играть на фортепиано и способности читать эти вот бульварные книжки, ничего в ней нет.

А! Ну, молитвы ещё и вышивание! Не знаю, то ли мачеха так постаралась, то ли в обществе принято, но в плане образования даже не ноль, а минус, раз столица в Лизонькиной рыжей головушке почему-то находится в Москве, а не в Санкт-Петербурге. Да в ней по географии вообще с трудом обосновались названия нескольких близлежащих деревень и городков! Про историю или точные науки говорить даже не приходится.

Этот провал в образовании мне предстоит заполнять самой. Но и это потом. Для начала стоит немного обжиться в этом гадюшнике. Хорошо, что Вольдемарчик уже полгода как в Москву укатил, а то одновременно с ним и мачехой сложно воевать. Ну ничего! Характер заведующей отделением районной больницы ничем не перешибёшь! Если только главврачом… да и то не каждым.

6

Покуда я рылась в шкафу, рассматривая свои новые наряды… Хм… Новыми их назвать – это всё равно, что бабку Кривушу девочкой обозвать. Так вот, пока я рассматривала свои новые, но очень старые наряды, поспел и чай. Пожилая тётка по имени Глафира принесла мне его и молча поставила на стол. Попыталась удалиться, но я остановила её.

– Глаша, а приятного аппетита там, или хотя бы стучаться тебя не обучали?

– Енто… Бон аппетиту, мамзеля! – почти прошептала она, словно воровка, оглядываясь по сторонам. – Запамятовала. Извиняйте. Я пошла? Разговаривать не велено.

– Стоять! К чаю что полагается?

– Варенья мало… Плюшки творожные токмо хозяйския осталися.

– Вот плюшки с вареньем и неси. Мария Артамоновна с сегодняшнего дня поститься решила.

– Так до поста ещё несколько днёв! – удивилась она.

– Святая женщина! – закатила я глаза к потолку. – Мы ещё только собираемся, а она уже делает.

– Свят, свят, свят! – перекрестилась тётка и быстро растворилась в полутёмных коридорах усадьбы.

Но варенье и плюшки всё-таки принесла.

Чай оказался… В моё ленинградское детство его называли “Белые ночи”. Ещё я в лихие девяностые нечто подобного пивала после нескольких выжимок пакетика. Не так напитком наслаждаешься, как больше занимаешься аутотренингом, что пьёшь чай и всё в жизни хорошо.

Придраться? Пожалуй, повременю. Буду раскрывать “новый” характер Лизы постепенно. К сожалению, пришлось отложить вкусную выпечку в сторону.

– Я не поняла! – влетела в комнату мачеха. – По какому праву…

– … вы врываетесь ко мне без позволения, – закончила я фразу за неё. – Или в тех местах, откуда вы родом, все живут дикарями в одной пещере?

– Что?!

– Вы слишком часто задаёте мне подобный вопрос. Я, конечно, не считала, но пару раз точно было. Проблемы со слухом? Говорят, что с возрастом в ушах скапливаются серные отложения. Нужно позвать кузнеца Антипа, чтобы он выбил их вам. Кувалдой, разумеется. Один удар и мир снова обретёт звон… Звуки, я хотела сказать.

– Сгною… – нависла Артамоновна над столом, чуть ли не в чашку опустив свою безразмерную грудь, вываливающуюся из декольте.

– Как этот чай? Тогда, пожалуй, лучше кофе попью в следующий раз. И не нервничайте так. Мамаша, вас ни разу апоплексический удар не бил?

– Нет! Я в здравой памяти и с отменным здоровьем!

– Тогда снова к кузнецу. Он шибанёт, так шибанёт! Если хотите продолжать в том же духе, то кроме кузнеца вспомню ещё и пастуха нашего. Он со скотиной хорошо ладит, так что общий язык найдёте. Или, может, по-человечески пообщаемся?

Это только говорят, что с хамами бесполезно разговаривать на их языке. Моя практика показывает, что они больше всего не любят, когда их “зеркалят”. Теряться начинают, заговариваться, повторяя одно и то же по несколько раз, так как боятся, что новая фраза может обернуться против них же самих. Мария Артамоновна не исключение.

– Что?! Иждивенка неблагодарная!

– Спасибо за объяснение, но вы уже представлялись. Да и на память я не жалуюсь. Говорить будем?

– Хорошо… – с ненавистью в голосе процедила женщина и уселась напротив меня, злобно сверля своими холодными глазами. – Но учти, что я знаю о тебе всё! Ты пыталась совершить тяжкий грех самоубийства!

– Когда?

– Когда с моста в речку прыгнула!

– Вы были свидетельницей, но не остановили? Это разве не грех?

– Люди говорят!

– Они и про вас много интересного могут наговорить. Я же… Скинула тёплую одежду, чтобы впитать в себя природу русскую. Да вот беда: поскользнулась. Хотела бы утопнуть, то выкарабкиваться на берег не стала. Прохор тому свидетель, как я отчаянно за жизнь боролась. И вообще! В лучшем своём платье нырять только дуры будут: оно же денег стоит.

– А кто ты, если не дура? И папаша твой недалеко ушёл.

– Спасибо за комплимент. Благодаря его состоянию, честно заработанному умом и трудолюбием, мы до сих пор сыты и одеты. А что вы, такая умная, в семью добавили? Я тут перебирала свой гардероб и поняла, что одни сплошные обноски.

– Мне и не надо ничего привносить! Женщина – это дар божий! Хранительница красоты! Когда ты повзрослеешь и избавишься от девичьих иллюзий, то поймёшь это. Хотя… Тебе двадцать один год! И что-то я не вижу толпы женихов, претендующих на твою руку и сердце. Знаешь почему? Потому что ты, Елизавета, гнилой плод! Вместо того, чтобы быть послушной дочерью мне, как велит наш уклад, выёживаешься. А после этой речки совсем сумасбродной стала. Подумай о своём поведении. Чем тебе не угодил помещик Ряпухин? Денег много, хозяин крепкий. Персона в уездные кабинеты, как домой входящая.

– Да. Почти шестьдесят лет от роду женишку. Только он ещё и буйный. Слухи о кончине его четвёртой жены очень нехорошие ходили.

– Ерунда! А то, что поколачивает иногда… Стерпится – слюбится. Тебе главное от него дитя понести, а дальше ешь спокойно с блюд серебряных.

– Что же вы за такое “счастье” замуж не вышли? Женщина-то теперь свободная.

– Я… – замялась Мария Артамоновна, резко перейдя на доверительный тон. – Ты тут наговариваешь на меня, а ведь я хотела судьбу твою обеспечить. Как родной, лучшее отдавала. Пойми, Лизонька! Короток женский век. Встретить подобного человека мечтают многие. Он же на тебя глаз положил. А ты? И его оскорбила истериками своими, и нашу семью унизила.

Я ведь ночами не сплю, думая, как тебя, далеко не первую красавицу уезда, в хорошие руки пристроить. Ты же кровинушка моя по мужу Василию Юрьевичу. До сих пор забыть его не могу, в душе траур ношу.

Ты же расстраиваешь батюшку, на нас с небес смотрящего. Что скажешь ему в церкви, когда за упокой молиться будешь? Что дочкой неблагодарной растёшь? Тут не только он, но и сам бог осерчает… Хочешь в ад?

– Ой! Не хочу! – вплеснув руками, приняла я её правило игры. – За что, матушка?!

– За то, что старших не чтишь! – победно продолжила она, видя, что взяла строптивую падчерицу снова под свой контроль. – За то, что грешишь в мыслях и делах. Оглянись вокруг себя. Вспомни, сколько всего неприличного в голову приходит. Это дьявол тебя соблазняет! А ты поддаёшься!

– И плюшками тоже он?

– Конечно! И нарядами дорогими! И жизнью свободной! Он! Только он!

– То есть это я ваш грех на себя взяла, плюшки почти все слопав?

– При чём здесь они?!

– Ну как же… Сами сказали. Получается, что грех на вас больше, если Глафире велели их испечь. Не! Не дам вам гореть в Геенне Огненной! Сама доем!

– С тобой стало невозможно разговаривать! – вскочила мачеха. – Видимо, после болезни последние мозги отсохли!

– Так я же и не спорю, Мария Артамонов…

– Мэри! Я просила называть меня Мэри! Неужели так сложно запомнить?!

– Не по-православному звучит… Может, в монастырь сообщить, что вас бесы мучают, имя, при крещении данное, поганить заставляя?

– Всё! Хватит! У меня начались мигрени от тебя!

С этими словами мачеха гордо продефилировала к двери, картинно держась за голову. Но так, чтобы не помять причёску. Я же сидела и в душе хихикала злорадно. Может, подобное действо и вызывало бы у несчастной глупышки Лизы чувство вины, только я и похлеще артисток видала.

Что ж. Типаж этой мадам просматривается очень даже хорошо. В моём времени таких называли “энергетическая вампирша”. Любит давить на совесть, на родственные узы, стараясь всеми силами подчинить себе, вызвав чувство мнимой вины. Когда не получается, начинает действовать агрессивно.

Если и этот номер не проходит, то становится просто милой душкой. Но обольщаться не надо – это наносное. Как только придёт удобный момент, то обязательно ударит в спину. Будет бить наверняка, чтобы достать до самого сердца.

А Лиза всё-таки молодец! От жениха отстрелялась! Сватовство этого Ряпухина действительно имело место. Ох, как и обхаживали тогда Мэри с Вольдемаром её! Как уговаривали, что это последний шанс для такой уродины выбиться в люди. И Лиза почти согласилась.

Но, увидев жениха, который ей в дедушки годится, растерялась. По её воспоминаниям, больше всего ужаснул мерзкий рот старика с синюшными бескровными губами и с гнилыми зубами. С вонью и таким оскалом, будто бы сейчас сожрать собирается. Была от страха настоящая истерика на грани безумия! Тогда первые мысли покончить с собой и возникли. Она их записала… СТОП! В дневник!

Он хранится в столике с зеркалом. Достала его и бегло просмотрела. Одни стенания. Одна мольба покончить со всем быстрее. Иногда встречаются романтические мечты, но после них опять раскаянье в грязных мыслях. Ох, бедняжка… И выпороть, и утешить тебя одновременно хочется.

Ты сама не ведала, что этими вот страницами лишь помогала мачехе. Я полностью уверена, что она тайно просматривала дневник. И часто действовала по угнетению твоего сознания, зная наперёд, что ты думаешь и о чём тревожишься.

Ну… Раз это работает так, то стоит продолжить “мемуары”! Взяв в руки перо и обмакнув его в чернила, я написала следующее:

”Сегодня имела очередной разговор с Марией Артамоновной. Умная женщина. Теперь с высоты своих прожитых лет, готова признать это.

Но мне жаль её. Она не ведает, что творит, приближая себя к катастрофе. Столько соблазнов вокруг неё, которым не может противиться. Сама призналась! Пожалуй, буду подсыпать в скоромную еду ей стрихнину. Но только чуть-чуть, чтобы, не дай бог, не померла. Помучается животом немного и от бесовской пищи откажется.

Только надо обязательно написать для себя, во что класть, а во что не класть. Ещё перепутаю и сама съем. Потом напишу. Сейчас и так хорошо помню любимые матушкины блюда. А пока почитаю. Как же я соскучилась по своим книгам!”.

Дальше ещё полстраницы бессвязного бреда в Лизином стиле, чтобы слегка замаскировать главную мысль. С трудом, но всё-таки получилось дописать почти без клякс.

После этого пошла на прогулку, чтобы немного укрепить тело на свежем воздухе. Кажется, первый день в роли настоящей барышни оказался не таким уж и страшным, как я себе представляла до этого. Ну… Во всяком случае, нестрашным для меня. Интересно, какие сюрпризы завтрашний день преподнесёт?