Текст книги "С любовью, Рома (СИ)"
Автор книги: Алиса Евстигнеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
За спиной послышался звук подъезжающего автомобиля, я бы и не обратил на него внимания, если бы кошка не замерла, глядя куда-то мимо меня, после чего издала протяжное «мяу».
Я голову повернул назад и увидел, как из синей Kia вышел какой-то мужчина, поначалу не вызвавший у меня никакого интереса, я уже собирался вернуться к разговору с кошкой, но мужчина успел обогнуть машину и, открыв пассажирскую дверь, протянул руку, помогая выйти из салона авто… Соне.
Глава 17
Три года назад
Соня
Та весна была самой счастливой в моей жизни. Мы были юны, наивны, влюблены и полны надежд на будущее, мир виделся огромным и завораживающим, а жизнь долгой и увлекательной.
Поступать решили в Питер. Вдвоём. Северная столица была моей мечтой, манившей своим флёром таинственности и аристократизма, и всегда казавшейся мне чем-то недосягаемым. Однако Черновы в который раз доказали мне, что нет ничего невозможного, нужно лишь захотеть. Ромка – тот вообще был согласен на всё. Наверное, если бы не я, то его выбор всё же пал бы на Москву, поближе к братьям, но стоило однажды поделиться с ним своими смешными надеждами, как он тут же встрепенулся и, махнув на всё рукой, заключил: «Питер так Питер».
Его родители тоже вполне спокойно восприняли известие о нашем намерении уехать учиться в другой город. Мне вообще казалось, что после отъезда старших сыновей они уже мало чего боялись. Да и в целом мысли Сашек на тот момент были заняты другим: они обдумывали возможность родить ещё одного ребёнка, но мы об этом, конечно же, ещё не догадывались.
– Сдавайте экзамены, – подытожил наш разговор Александр Дмитриевич, – а мы поможем, чем сможем.
Это и явилось отправной точкой наших планов на жизнь. Сама бы я в жизни не решилась на такую авантюру, но рядом был Рома и… всё нам было по плечу.
Бабушка не столь восторженно отнеслась к возможному отъезду в Питер. В первую очередь потому, что она понимала: помочь мне чем-либо там она не сможет.
– Соня, но это же такие деньги! – схватилась ба за голову. – Где же мы их возьмём?
– На бюджет поступлю, – самоуверенно заявила я, хотя сомнений у меня хватило бы на десятерых.
– Да, но на что ты там жить будешь?
– Общагу дадут, работать пойду… – тут я запнулась, не зная, стоит ли продолжать свою мысль, но всё же решила быть честной с бабушкой до конца: – Да и Рома будет там квартиру снимать…
– То есть ты собираешься с ним жить? – поразилась ба.
Я густо покраснела, но всё же проблеяла «да».
На что бабуля тяжело вздохнула и обречённо покачала головой:
– И ты туда же.
– Куда? – моментально напряглась. Посвящать её в подробности своей личной жизни я не планировала, но… совесть подсказывала, что как-то объяснить всё-таки нужно.
Она посмотрела на меня долгим выразительным взглядом, после чего печально заметила:
– Любовь порой бывает безрассудной, и это… причиняет боль. По крайней мере, твою мать она не сделала счастливой. Пообещай мне одно: что бы не происходило в твоей жизни, ты постараешься сохранить здравомыслие.
Разговор, а вернее, его окончание мне не понравился, но я всё же заверила бабушку, что в первую очередь буду думать головой, а уже только потом поддаваться эмоциям.
В конце концов бабуля смирилась с моим отъездом, даже найдя какие-то плюсы в этом:
– Правильно, нечего тебе всю жизнь здесь сидеть. Тебе расти надо…
Как же я была благодарна ей за это. В то время я ещё верила, что обязательно вырвусь из этой нищеты и обязательно заработаю достаточно денег, чтобы обеспечить бабушку и маму всем необходимым. А ещё где-то там, на задворках сознания, теплилась наивная детская мечта, что вот вырасту я и непременно найду способ… вылечить маму. Мечта была наивной и тупиковой, но именно она была целительной пилюлей для успокоения совести: я ведь не просто сбегаю из дома, оставляя свою семью, а выполняю великую миссию по их спасению…
***
Несмотря на гормональный компот в наших головах и розовый туман перед глазами, мы с Романом Александровичем каким-то чудом смогли неплохо сдать экзамены. И если в Роминых способностях у меня не было никаких сомнений, то собственные результаты приятно удивили.
Отгремел выпускной – неоправданно пафосный и до неприличия беспечный. Само торжество не особо отложилось в памяти, зато рассвет на набережной в надёжных Ромкиных объятиях стоил многого.
А уже в июле с подачи Черновых мы улетели в Питер.
Я ещё пыталась мяться и краснеть, заверяя их, что обязательно возмещу траты, но Александр Дмитриевич просто фыркнул и велел:
– Соня, выдохни. Это наш вам подарок на окончание школы.
С нами отправилась Саня. Вернее, Александра Сергеевна, но на тот момент меня настоятельно просили быть с ней на «ты».
– Не настолько я старая, – заверила меня Ромина мама.
На что он только фыркнул в своей высокомерной манере.
– Твоему старшему сыну уже двадцатник. Конечно, ты не стара, но давай будем честны – первая свежесть осталась несколько позади.
Я бы его убила, но Александра Сергеевна всегда отличалась поразительным спокойствием, иначе бы, наверное, просто умом тронулась со всем своим семейством.
– Посмотрю, как ты запоёшь, когда у тебя собственные дети появятся.
– Дети?! – возмутился Ромео. – У меня? Упаси господи…
Их перепалки всегда забавляли меня. У Черновых вообще была удивительная, неповторимая манера общения друг с другом. Однако в этот раз, вопреки улыбке на моих губах, в глубине души отозвалось что-то неприятное.
***
Санкт-Петербург, как и полагалось по всем мемам, шуткам и клише, встретил нас дождём и хмурым небом. Но меня переполнял восторг. Это было моё первое путешествие, да я бы с бубном плясала под самым неистовым ливнем, лишь бы ничего не упустить!
Целую неделю мы прожили втроём. Саня старалась особо не лезть в нашу жизнь, но и мы проявляли небывалое прилежание, дабы случаем не напугать её. Временами мне казалось, что Саня и полетела-то с нами исключительно из желания убедиться, что мы с Ромой не падём жертвами столичного разврата. К слову, сам Чернов вполне спокойно отнёсся к происходившему вокруг – его, выросшего в Москве, было тяжело чем-либо удивить. Я же смотрела на всё раскрыв рот и тыкала пальцем едва ли не в каждую мемориальную табличку, коих здесь было более чем предостаточно.
Подав документы в вуз, мы целыми днями катались по Питеру, выполняя туристический минимум: Эрмитаж, Русский музей, Петропавловская крепость и… дальше по списку.
Зато стоило Александре Сергеевне отправиться домой, как мы с Ромой окончательно ударились в романтику, гуляя по крышам ночного Питера, поедая местные пышки и почти каждый вечер в обнимку залипая на разводящиеся мосты.
Это было так странно… просто жить, наслаждаясь моментом, засыпать и просыпаться в одной кровати и не ограничивать себя абсолютно ни в чём.
Мы даже спорить перестали, банально не находя повода для этого.
Наш июль пролетел на одном дыхании, словно случившись не с нами. Он словно спустился со страниц интернет-пабликов, призывающих следовать за своей мечтой. Я даже парочку раз себя ущипнула – удостовериться, что не сплю. Не спала.
Встречала каждый новый день с глупой улыбкой на губах, не понимая, что однажды всему приходит конец.
Всё изменилось в день нашего зачисления, в самом начале августа. Когда у меня вдруг зазвонил телефон, мы с Ромой как раз ехали из универа в новом для себя статусе студентов. Решение прогуляться по центру родилось как-то спонтанно, поэтому, подхватившись в последний момент, едва ли не в закрывающиеся двери, подгоняя друг друга и заливаясь беспечным смехом, мы выскочили из вагона метро на Невском. Номер абонента был незнакомый, вокруг гомонил пестрый поток людей, и я пока что не стала отвечать. Но телефон вибрировал снова и снова, раздражая меня настойчивостью звонившего.
Возле Казанского собора я приняла вызов.
– Да? – бросила в трубку, глядя на счастливого Ромку, который стоял напротив и пытался поцеловать меня в нос.
– Сонечка, – прорыдала соседка тётя Люба. – Бабушка твоя…
***
Дорога до дома запомнилась плохо. Лишь мой взгляд в пустоту иллюминатора и Ромкины пальцы, весь полёт сжимавшие мою ладонь. Да и вообще, если бы не он, решивший все вопросы, связанные с нашим спешным возвращением в родной город, я бы так и осталась реветь на съёмной квартире в Питере.
С самолёта нас встречал Александр Дмитриевич, который взял на себя заботы по организации похорон.
– Сонь, мне очень жаль, – с самым серьёзным видом сказал он, стоило нам с Ромой выйти из зала прилёта. Отец с сыном пожали друг другу руки, мне же оставалось лишь кивнуть головой. Все слова благодарности будто бы застряли где-то внутри, вместе с невыплаканной болью.
По дороге из аэропорта адвокат Чернов в своей деловой манере бегло пересказал обстоятельства случившегося, о коих я и так знала – со слов тёти Любы: бабушка возвращалась из магазина, когда ей стало плохо прямо на улице. Она упала без сознания на дороге, не дойдя до нашего подъезда какой-то десяток метров. Соседи вызвали скорую, но было поздно.
– Предварительно врачи сказали, что, скорее всего, это был тромб, – подытожил свой рассказ Александр Дмитриевич. – Официальное заключение будет готово через месяц.
– Разве это имеет какое-то значение?! – слабо ощетинилась я, злясь непонятно на кого.
Рома чуть сильнее сжал мою ладонь.
– Не имеет, – согласился он. – Но это те вопросы, которые всё равно придётся решать. И поскольку твоя мама… вряд ли сможет взять это на себя, то…
Он не договорил, но я и так всё поняла.
Не то чтобы я об этом не думала… Но скорбь по бабушке пока что заглушала все остальные проблемы, которые теперь автоматически ложились на мои плечи. Главной из которых была забота о маме.
Меня довезли до самого дома. Ромка немного потоптался возле подъезда.
– Давай я с тобой пойду, – в который раз повторил он, на что я лишь слабо мотнула головой.
– Я справлюсь.
– Да, но ты не обязана проходить через это одна.
– А я и не одна, – вымученно улыбнулась я и на пару мгновений, позволив себе слабость, прижалась к его груди. – Поблагодари папу за всё и… извинись за меня.
– Он всё понимает, – заверил Рома, бережно погладив меня по волосам. За последние несколько дней он выполнил годовую норму по прикосновениям. Я даже представить не могла, чего это ему стоило, ведь если Ромео был не расположен к чему-то такому, то он даже во сне откатывался к противоположному краю кровати. А тут…
Судорожно вздохнув, подавляя очередной всхлип, я едва уловимо коснулась его щеки губами.
– Спасибо. Я должна побыть… с мамой вдвоём.
Он явно был против, но, посмотрев на меня, спорить не стал, лишь попросил сразу звонить в случае чего.
***
Дома меня ждал полный хаос. Вещи и обувь, вываленные на пол из всех шкафов; кошка, орущая на всю квартиру благим матом, и мама, забившаяся в самый тёмный угол комнаты.
И незримое, но осязаемое присутствие бабушки. Казалось, что она сейчас зайдёт в дом вслед за мной и, взмахнув руками, начнёт возмущаться по поводу беспорядка, устроенного дочерью.
Но бабушки не было. И не будет уже никогда.
– Привет, – негромко позвала я маму, заглядывая в когда-то их с бабушкой комнату. Она насторожилась, пришлось поспешно добавить: – Это я, Соня.
Мама медленно оторвала свою голову от коленей, уткнувшись в которые сидела всё то время, что я наблюдала за ней.
– Соня? – словно не веря, переспросила она. И тут же сама ответила: – Соня!
Торопливо попыталась вскочить на ноги, но чуть не упала, я едва успела оказаться рядом и опуститься на на пол, чтобы придержать её. Мама ухватилась за мои плечи, беззащитно прижимаясь ко мне.
– Ты приехала! – раскачиваясь взад-вперёд, запричитала родительница. – Сонечка, ты приехала.
– Конечно приехала, – попыталась успокоить её, погладив по голове, как ещё совсем недавно делал Рома со мной. – Разве я могла… остаться там?
Речь выходила куцей и нестройной, нужные слова никак не желали находиться.
– Я так этого боялась, – призналась женщина в моих руках. – Соня! Мама… мама… они говорят, что мама умерла.
Кто такие «они», я не уточняла, но отчего-то было уверена, что мать говорила отнюдь не о Черновых. Скорее всего, соседи.
– Знаю, – сдерживая слёзы и обняв её чуть сильнее, заверила я её.
Мне хотелось так много ей рассказать о своей боли и скорби, ведь мама была единственным человеком в этом мире, кто испытывал то же самое по поводу ухода бабушки, но я продолжала стоически молчать, понимая, что мама не осилит наплыв ещё и моих чувств.
– Они… они сказали, что нужна будет одежда для похорон. Я искала. Я правда искала… – крупные слёзы полились из её глаз, – её любимое платье, такое, в цветочек…
Если честно, я не помнила у бабушки вообще никаких платьев. Либо это было сильно до меня, либо же, как это временами бывало, мама что-то додумывала.
– Она так любила это платье, – продолжала ма бормотать, уткнувшись мне в плечо, – она была в нем такая красивая.
Всё, что оставалось мне в этой ситуации, – слушать маму и подавлять собственные рыдания, рвущиеся наружу.
***
Похороны прошли быстро, практически незаметно.
Несколько соседей, Черновы-старшие, Дамир, который в то лето прилетел на каникулы домой, и Ромка, почти всё время простоявший рядом со мной. Правда, я едва замечала их всех, будучи полностью поглощённой мамой и её состоянием.
Смерть бабушки сломала всё то, что специалисты восстанавливали в её психике столько лет. Пока что ещё было сложно различить первые звоночки, указывающие на ухудшение её состояния, но я уже чувствовала, что катастрофа близка.
Теперь каждое утро я фанатично следила за тем, принимает ли мать лекарства, но то ли ей каким-то образом удавалось меня перехитрить, то ли от уровня пережитого стресса – они переставали действовать. С каждый днём мама теряла ясность сознания, поддаваясь странным играм собственного воображения.
Всё чаще её кидало из крайности в крайность, когда она запирала двери на все замки и прятала ключи, заверяя меня, что в мире одни лишь враги, то, наоборот, стремилась убежать в поисках приключений.
Денег не хватало катастрофически. Раньше мы жили на пенсию бабушки и мамы, ну и её небольшой заработок, а теперь, потеряв половину дохода, я вдруг столкнулась с тем, что совершенно не умею решать никаких хозяйственных вопросов. Вернее, я умела готовить и убираться, но вот всё остальное, что касалось ведения финансов и необходимости оплачивать счета, – будто бы мёртвым грузом упало на мои плечи.
***
Я тосковала по бабушке.
Было сложно принять её уход, принять по-человечески… Меня настолько пугало будущее без неё, её любви и поддержки, что первые дни после похорон во мне не оставалось сил ни на что, кроме… злости.
«Как?! Как ты могла оставить меня одну?!» – навязчивой мыслью крутилось в моей голове.
Потом, конечно же, приходило раскаяние, горькое и жгучее. Безумно хотелось лечь на диван и уснуть до тех пор, пока всё не наладится само собой. Но этого так и не случилось.
Рома старался всё время быть рядом. Наверное, будь его воля, он бы вообще переехал жить к нам. Но мамино состояние существенно искажало её восприятие реальности, отчего ей становилось не по себе в присутствии посторонних людей: при каждом приходе Чернова у неё начинались приступы самой настоящей паники. Она могла начать кричать и размахивать руками. Поэтому всё, что оставалось нам с Ромой, – это встречаться по ночам, после того как маме удавалось забыться беспокойным сном.
Обычно он по старой традиции взбирался ко мне в комнату через окно, и мы просто сидели на диване обнявшись. Правда, на этот раз он исправно притаскивал с собой пакеты, полные еды.
– Ром… – каждый раз вздыхала я, не зная, что сказать. А он лишь раздражённо цокал, явно не готовый обсуждать вопрос моей эмансипации. Да и какая тут могла быть свобода и независимость, если нам по утрам даже завтракать было нечем.
– Как мама? – спустя две недели после похорон поинтересовался он. Август перевалил за свою середину, и вопрос возвращения в Питер дамокловым мечом висел над нами.
– Так себе…
– Может быть, её пролечить? Опять, опять, как тогда… когда мы только познакомились.
– Она слишком стабильна, чтобы её положили насильно. И слишком нестабильна, чтобы захотеть сделать это самой, – мрачно заметила я.
– Да, но ведь должны быть частные лечебницы… Я могу поговорить с отцом.
– Нет, – встрепенулась я, слегка отстранившись от него. – Нет.
– Но почему?! – достаточно бурно отреагировал он на мой отказ. В выражении его лица отразилось что-то такое, до боли знакомое, словно постучавшееся к нам из прошлой жизни. И я только сейчас сообразила, как давно не видела этого выражения упрямства, должно быть, Рома действительно старался не расстраивать меня.
Я тоже хотела взъерепениться, но всё же сделала усилие над собой.
– Потому что мы с мамой должны научиться сами выживать со всем этим.
– Скажи мне на милость – зачем? Зачем пытаться всё сделать самой? Когда есть возможность решить ситуацию с наименьшими потерями? Уверен, что отцу будет не сложно, зато…
– Никаких «зато», – резко оборвала я его. – Ром, как ты не понимаешь, что я все эти годы только и делала, что пряталась от проблем? За бабушку, за вашу семью... Неужели ты не видишь, к чему это привело?
– И к чему? – он недовольно хмурился, явно закипая. Я предпочла отодвинуться ещё дальше, выпутавшись из его объятий.
– К тому, что мне даже есть нечего без вашего участия.
– То есть это мы виноваты?
– Нет! Не переворачивай мои слова. Я тебе и пытаюсь это объяснить. Знаешь, чему меня научила бабушкина смерть?
Чернов упрямо мотнул головой, поджав губы.
– Что ничто не вечно в этом мире. И что… всегда может случиться что-то такое, что перевернёт с ног на голову всё. А я просто не могу больше позволить себе плыть по течению из серии «будет что будет». Нужно рассчитывать только на себя.
Последняя фраза прозвучала излишне резко. И спохватилась я, как всегда, только после того, как Ромка подскочил на ноги, словно ужаленный.
– Ты и меня уже из этого уравнения вычеркнула?!
– Никого я не вычёркивала! – всплеснула руками, тоже вставая на ноги. – Просто… пойми меня, пожалуйста, я должна что-то сделать сама. САМА!
Он замолк, нервно кусая губы, что выдавало какую-то особую степень его нервозности: обычно Рома себе такого не позволял… Искусанные губы были бы знатным ударом по его имиджу.
– Скоро сентябрь, – невпопад заметил он, поднимая ту тему, что пугала обоих.
– Знаю, – чуть помедлив, кивнула головой.
– И что ты… будешь делать?
– Не знаю, – честно призналась ему, – правда не знаю. Но я… что-нибудь придумаю.
В ту ночь Питер мне казался далёким как никогда. Словно и не было этого месяца в Северной столице, полного мечтаний, нежности и любви.
***
Утро я встречала совершенно разбитой – наш ночной разговор с Ромой не давал мне покоя. Уже две недели я запрещала себе думать о будущем, пытаясь решить проблемы настоящего: привести квартиру в порядок после учинённого мамой разгрома; пообщаться с её врачами; оформить кучи документов, продираясь через бюрократические лабиринты; в срочном порядке найти работу или хотя бы подработку. К счастью, меня согласились временно взять в офисный центр вместо матушки. На самом деле можно было найти вариант получше, но я всё ещё боялась уходить далеко от нашего дома, оставляя мать одну в квартире. Сейчас у неё была стадия «прятаться за семью замками», но где гарантия, что за время моего отсутствия тумблер не переключится на «ищу приключений на свою голову»?
Каждодневные заботы позволяли не думать о Питере и о том, что с мечтой, осуществление которой было столь близко, придётся распрощаться. У меня ещё теплилась глупая надежда на то, что маму вот-вот отпустит и она сможет взять себя в руки. Ну была же она стабильна столько лет! ну помогали же лекарства! – почему бы всему не наладиться опять? Тогда бы я смогла… уехать учиться с Ромой.
И пусть разумом я понимала невозможность такого сценария развития событий, но и полностью принять реальность у меня никак не выходило. Проще было отодвигать необходимость принятия решения на потом, всё ещё строя воздушные замки… Но вопросы, озвученные Ромой, вновь напомнили о том, что неминуемо должно было случиться.
Больше всего на свете мне хотелось найти выход… но его попросту не было! И это злило неимоверно.
Мама появилась на кухне как-то совсем неслышно. Я стояла у окна и смотрела, как прохладный августовский ветер трепал ветви деревьев.
– Доча, – неожиданно раздалось у меня над ухом, и её чуть дрожащие руки вдруг заключили меня в крепкие объятия. – Сонечка, какая же ты у меня взрослая стала…
– Не надо! – неожиданно рявкнула я, вырываясь на свободу. – Не надо!
Мама испуганно отлетела к противоположной стене и начала трястись, как лист за окном на том самом ветру, чем разозлила меня ещё сильнее.
– Перестань!
– Доченька…
Она в каком-то бессознательном жесте протянула руку ко мне, словно моля о чём-то.
– Мама, – достаточно жёстко отчеканила я, – не трогай меня.
– Но…
– Не трогай! – повторила грозно.
Мать вжалась в стену. По её щекам катились крупные слёзы, которые меня практически не трогали. Её настроение менялось так часто, из крайности в крайность, что каждый раз у меня выходило думать лишь о том, что вот, опять…
– Извини, извини, – затараторила она. – Я не хотела тебя расстроить, просто ты у меня такая… такая…
Она всё никак не могла подобрать нужное слово, зато у меня получалось вполне неплохо: сволочь, мразь неблагодарная…
Самое поганое – я понимала, что поступаю ужасно, но я всё равно не могла остановиться, подталкиваемая своим отчаяньем.
– Вот! – я схватила с полки банку с её таблетками и с шумом поставила её на столешницу. – Выпей и успокойся.
А потом прошла мимо матери, даже не посмотрев в её сторону. Натянула на себя древние джинсы, поношенную олимпийку и отправилась на работу. Полы в тот день я драила с каким-то особым остервенением, после чего ещё долго бродила по району, не представляя, как смогу вернуться домой. Думала позвонить Роме, но так и не решила, что ему сказать: жаловаться на свои проблемы было бессмысленно, меньше бы их от этого не стало.
Дело шло к вечеру, когда я отворила дверь квартиры. И опять меня встретила тишина, нарушаемая лишь воплями Муси.
– Сейчас, – бросила я, стягивая с себя кроссовки, – покормлю тебя.
Кошка орала на кухне, но я решила сначала вымыть руки. Мамы было не слышно. В голове даже проскочила крамольная мысль, что, может быть, она сбежала… Не знаю, что я делала бы с этим, но… Но в мечтах это выглядело вполне заманчиво.
Пока я вытирала руки, пришла Муся и принялась кусать меня за штанины.
– Эй, – возмутилась я, – сказала же, сейчас.
Но кошка не унималась, продолжая нервно крутиться у меня под ногами.
– Ма, – крикнула я в пустоту, выходя из ванной. – А кошку покормить можно было?
Вместо ответа – тишина. И чего я, собственно, ждала?
Подхватила кошку на руки, но это ничуть её не успокоило. Муся продолжала орать и вырываться.
– Да что с тобой такое?! – возмутилась я, перешагивая через порог кухни.
Первым, что я увидела, были ноги, видневшиеся из-под стола. Замерла на месте, пытаясь осмыслить увиденное, и лишь только потом кинулась к маме. Она лежала на полу в россыпи таблеток, которые, казалось, были повсюду. Но мне упорно думалось о том, что их должно было быть больше, гораздо больше.
Тормошила маму и никак не могла вспомнить, насколько полной с утра была банка.
– Проснись, проснись, проснись, – повторяла как заведённая, тормоша мать. – Ну пожалуйста, проснись!
Её кожа была неестественно холодной.
– Мамочка… – прошептала я, глотая горькие слёзы.
***
Поразительно, как много всего в нашей голове меняет близость смерти, даже если она чужая…
Та ночь была самой страшной в моей жизни. Я сидела в приёмном покое и молилась. Молилась за маму, за врачей, за себя… Впрочем, себя я скорее проклинала, снедаемая ненавистью и отвращением к собственной персоне. Я её чуть не убила. И это было настолько ужасно, что у меня даже дышать выходило с трудом.
За десять часов, проведённых в больнице, я поняла очень многое. И самым шокирующим открытием явилось осознание того, что я не умела любить собственную мать. Любить той любовью, которой она заслуживала. Почти с самого детства я смотрела на неё со снисхождением, в то время как родительница пыталась, действительно пыталась быть мне хорошей матерью. Да, коряво, да, непутёво, но ведь она была не виновата. Сразу вспомнились бабушкины слова о том, что врачи отговаривали маму рожать, а она не послушалась и не просто дала мне жизнь, но продолжала любить меня, несмотря на всю мою неблагодарность.
Второе открытие вышло не менее болезненным. Моя мама никому не была нужна. Для системы, общества и государства она была полоумной женщиной, создающей лишь одни проблемы. Списанный материал, на который обращали внимание лишь тогда, когда тот нёс угрозу себе или окружающим. Если бы она не пережила эту ночь, никто бы и не заметил. И даже Черновы заботились о ней лишь потому, что это была МОЯ мама. И в этом не было их вины, они и так сделали всё возможное и невозможное. Единственными людьми, для которых судьба мамы имела значение, были мы с бабушкой. Вот только бабушки не стало… А значит, теперь я была обязана заботиться о ней за нас двоих. И не потому, что мне некуда деваться, а потому, что это моя МАМА.
Утро принесло чёткое понимание, что Питер навсегда остался в прошлом и что моё место – здесь. Я даже сожалений из-за этого не испытывала, лишь холодное спокойствие и уверенность в том, что поступаю правильно.
– Романова? – в коридоре появилась уставшая после ночной смены медсестра. – Опасность миновала, ваша мама будет жить.
***
Сложнее всего мне дался разговор с Ромой.
– Я никуда не поеду, – в десятый раз повторила ему. – Моё место рядом с мамой.
– Она в больнице!
– Её выпишут рано или поздно.
После того как врачи спасли ей жизнь и она пришла в себя, её поместили в психиатрический диспансер, как это бывало раньше.
– И что тогда? Ты планируешь вот так вот… убить своё будущее, заперев себя в этом доме?
Он злился. Мне тоже было не по себе, но я всеми силами сохраняла спокойствие. Ромкиного гнева нам хватало с головой.
– Я что-нибудь придумаю.
– Вот сначала придумай, – бросил он и ушёл, громко хлопнув дверью.
Есть ли у одиночества предел?
***
Отчислялась из ВУЗа я по телефону, предварительно сходив в магазин и купив чекушку водки. До этого мои отношения с алкоголем сводились к минимуму: несколько бокалов вина, которые можно было пересчитать по пальцам, и пара банок пива, выпитых в посиделках с одноклассниками. Но что-то, как обычно, пошло не так, и всего лишь одна рюмка водки нокаутом ударила в голову и, вместо того чтобы придать смелости, вконец расклеила меня. В деканате практически сразу же согласились отчислить так и не случившуюся студентку, видимо испугавшись моих рыданий, которые прорывались сквозь сбивчивую речь. И то верно: баба с возу – кобыле легче. Выслушав подробную инструкцию, как оформить отчисление посредством электронной переписки и получить свои документы обратно, я завалилась спать, случайно опрокинув рюмку с остатками водки на ковёр.
Проснулась поздно вечером от жуткого ощущения, что на меня кто-то смотрит. Испуганно подскочив на диване, я встретилась с родным взглядом карих глаз.
– Ну и скажи мне, как тебя здесь одну оставить? – тяжко вздохнул Рома, заправив прядь моих волос мне за ухо.
Жалобно всхлипнула и уткнулась ему в основание шеи. Это была ночь предельной честности между нами, богатая на эмоции, когда не нужно было ни оправдываться, ни объяснять, ни требовать. Были просто мы со всеми своими чувствами, страхами и решениями. А на утро Рома огорошил меня своим заявлением:
– Я тоже никуда не поеду.
– Ты не можешь…
– Могу, – жёстко перебил. – Ты решила всё за себя, а я за себя. Вопрос закрыт.
Я честно пыталась спорить, но он не слушал, категорически заявив, что один в Питер не вернётся.
– Это шантаж!
– Я от тебя ничего не требую.
– Нет, не требуешь. Лишь делаешь всё возможное, чтобы я тут от чувства вины сгорела.
Выразительный взгляд в мою сторону.
– Думай что хочешь.
Мы возвращались к этому разговору вновь и вновь. Одно дело жертвовать своими интересами, совсем другое – ломать жизнь ещё и Ромке.
– У меня такое чувство, что ты от меня избавиться хочешь! – всплеснул он руками в один из таких споров.
– Да не хочу я от тебя избавиться!
– Тогда чего ты хочешь?!
– Чтобы ты счастлив был! – злые слёзы в который раз начали скапливаться в уголках глаз. В последнее время я только и делала, что ревела.
– Тогда почему ты думаешь, что я могу быть счастлив без тебя?!
Его заявление было настолько неожиданным, что у меня даже челюсть отпала. И со следующими словами я тоже нашлась не сразу. Ну не принято у нас с ним было говорить про чувства...
– Твои родители не простят мне, если из-за меня ты похеришь своё будущее, – прибегла я к последнему аргументу.
Он изогнул свою идеальную бровь, словно спрашивая: «Серьёзно?». На этом со всей моей аргументацией было покончено.
Наверное, я всё же хотела, чтобы он остался. Нет, не так. Я, конечно же, хотела быть рядом с Ромой. Его отъезд пугал меня, буквально закручивая всё во мне в тугой узел. Но и втягивать его в свою безысходность я считала чудовищным.
***
Первое сентября мы встретили на берегу местного озера, по привычке именуемого морем. Меня не покидало ощущение, что это последние дни затишья перед бурей, хотя, казалось бы, всё самое ужасное уже произошло. Но в тот день можно было ни о чём не думать, греясь в лучах осеннего солнца и никуда не спеша.
Наши дела потихоньку налаживались. Чернов перевёлся в местный универ на графический дизайн, я же в ускоренном темпе изучала основы копирайтинга. У меня только с английским так себе дела были, а вот русским я владела более чем неплохо, мне всегда нравилось писать сочинения и эссе, излагая свои мысли на бумаге. К тому же написание текстов означало возможность работать из дома.
В честь начала нового учебного года, который прошёл мимо меня, Ромео подарил мне ноутбук.
– Кажется, я что-то слышал про то, что голодающему нужно дарить удочку, – скромно прокомментировал он свой жест.
Поэтому я теперь только и занималась тем, что всё свободное время писала, писала, писала. Возможно, мне не хватало опыта, но зато энтузиазма было более чем достаточно. Излазив все биржи вдоль и поперёк, я хваталась за все заказы, даже самые копеечные. Моя цель была проста – зацепиться в этой области, примелькаться, набраться знаний.
Как ни странно, уже к концу месяца моя стратегия дала плоды. Однажды утром я с удивлением обнаружила, что ем завтрак, полностью приготовленный из продуктов, купленных на мои деньги.
