Текст книги "По ту сторону Бездны (СИ)"

Автор книги: Алина Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Глава 8. Встреча.

Я падаю на колени, больно ударяясь локтем о какие-то ящики. Оборачиваюсь. Вслед за мной в багажник забирается незнакомый вампир. Лицо его замкнуто и решительно, светлые волосы собраны в хвост, даже рубаха – такого глубокого темно-синего цвета – порождает лишь самые мрачные предчувствия. Он молча отодвигает в сторону ящики, затем хватает меня за руки и привычным движением затягивает на запястьях кожаные ремни.

– Нет!! Только не руки! Нет!!! – я в ужасе дергаюсь, пытаюсь вырваться, но я уже связана, коленопреклоненная, притиснутая почти вплотную к боковой стенке багажника. Почти сразу дверца захлопывается, и я остаюсь одна. Прямо перед глазами – врезающиеся в запястья ремни, и значит, сейчас произойдет что-то ужасное. Руки нельзя связывать! Если связали руки – это конец! Безумный, безудержный страх поднимается из самых глубин естества. Я помню эту беспомощность. И ужас. И боль в запястьях, когда я рвусь, выдираюсь, выламываюсь из оков, но не могу освободиться, не могу прекратить, ничего не могу сделать! Делают со мной. Чудовищное, ужасное, жуткое! Я кричу. Ужас выворачивает душу, я задыхаюсь, на меня потоками льется кровь. Безумные черные глаза выжигают душу, или нет, не глаза, огонь, нестерпимо яркое пламя взвивается к небу – и вот уже нет ничего, только пепел. Я кричу, кричу, кричу, не понимая уже, где я, что со мной, в бесконечном ужасе огня и крови. Девичье лицо, опрокинутое в блаженство. Лицо мужчины, с полуприкрытыми в истоме веками. Чужая грудь – обнаженная, отвратительная, дергающаяся над самым лицом. Движение руки. Нож. Кровь. Кровь!!! Я вся в крови, и она горит, горит, горит...

– Тише, Лара, тише, – меня обнимают ласковые руки, и такой знакомый голос шепчет, – все хорошо, все уже хорошо.

Мои руки снова свободны, но эта кровь, всюду эта кровь...

– Нету крови, Ларочка. Посмотри на меня. Просто посмотри на меня.

Я пытаюсь, я, правда, пытаюсь, но кровь заливает глаза...или это слезы, и он вытирает их своими нежными, чуть прохладными пальцами. Серые глаза глядят в упор, не мигая. Глядят прямо в душу, и я держусь за этот взгляд, словно за брошенную в Бездну веревку. И выбираюсь.

– Лоу...

Мой Лоу. Он берет меня на руки и выносит из чужой машины. Мы все там же, на парковке перед злополучным магазином. Хозяин машины стоит тут же и взирает на меня... с очень глубоким недоумением. Лоу что-то говорит ему... довольно вежливо, похоже, благодарит. Тот чуть улыбается, кивает и уходит по своим делам. А меня, все еще всхлипывающую, дрожащую, Лоу аккуратно сажает на пассажирское сидение своей машины. Тянется к ремню, чтобы пристегнуть.

– Нет! – волна ужаса вновь прошибает меня с головы до пят. – Не привязывай! Пожалуйста, только не руки! Только не руки!

– Ларочка, что ты, это обычный страховочный ремень, нам надо лететь, – голос у него спокоен, а взгляд встревоженный.

– Нет! Пожалуйста, пожалуйста, нет! – Я закрываю лицо руками, пытаюсь свернуться на сидении в комочек. Он не дает, вновь заставляя смотреть в его глаза. Серые, словно сталь. Твердые, словно сталь. Надежные, словно сталь. Я пытаюсь дышать глубоко. Я пытаюсь не свалиться опять в кошмар. Я пытаюсь остаться с ним. – Только не привязывай, – шепчу я пересохшими губами. – Только не привязывай.

Он кивает:

– Тогда держись крепче.

Мы взлетаем. Все выше, выше. В заоблачную даль, которую мне придется называть домом.

– Испугалась того, что произошло в магазине? – это даже не совсем вопрос, почти утверждение. А я несколько секунд смотрю недоуменно. В магазине? Ах да, та вампирка...

– Не успела, если честно... И не очень поняла... Почему она бросилась? – магазин – это неважно, это было давно и неважно, но надо говорить, надо что-то говорить, иначе опять кругом будет только кровь.

– Подростковый возраст, – охотно объясняет он. – Самый опасный. Гормоны срывают крышу, инстинкты берут верх над воспитанием. Жажда практически неконтролируема. На то, чтоб научиться себя контролировать уходят десятилетия... А твой аромат слишком ярок. Необычен...

Аромат...аромат... да, помню я тот аромат – крови, спермы и пота. Это не аромат, это смрад... Ах, нет, не о том, не о том... вампирка.

– Она тебя... больно укусила? – смотрю, не отрываясь, на свои дрожащие руки. Следы ремней розовыми змеями обвивают запястья. Было ли больно мне, когда я рвалась, пытаясь освободиться? Не помню. Было страшно. Так страшно, что все остальное уже и смысла не имело.

– Да нет, она же ребенок. Ничего серьезного.

Ребенок...совсем еще ребенок...Ей же нет восемнадцати!.. Половозрелая. Подойдет... Нет, не надо, пожалуйста, возьми меня...меня...

– А если бы... если бы она укусила меня?

– Много выпить бы не успела, ее бы остановили практически сразу. Чужая собственность у нас неприкосновенна, этому учат с детства. Как и тому, что свои желания надо контролировать... Но вот шею в таком состоянии она могла тебе сломать легко, так что пришлось подставлять свою, – он улыбнулся, словно улыбкой можно было смягчить смысл его слов.

Так легко сломать шею... перерезать горло...людей вообще легко... и вампиров... оказывается... движением руки – и сразу в пепел...движением руки...

– Ты сломал ей руку?

– Вывернул. Стандартная процедура. Боль возвращает разум. Хорошо, что тебя быстро вывели, девочке не пришлось больше мучиться, преодолевая жажду.

Девочка не мучилась...она умерла...блеск лезвия – и все...а труп ее теплый...вот только кровь – остывает...так быстро остывает...когда отдельно...от тела...

– Рада, – с трудом вынырнула обратно. – За девочку. А что сказали...любящие родители?

– Извинились.

– Что? – от удивления меня даже кошмары на миг оставили. – Ты ей руку вывернул, а они извинились?

– А должны были они. И руку выворачивать, и сдерживать. Она их Младшая, они за нее в ответе. А они не справились. Упустили. Конечно, они извинились.

А я... я не Младшая... за что мне – руку? Я вообще не его, я...я... а они ведь тоже – извинились. Он избил, а они – извинились... И даже Лоу – поблагодарил... тот мне руки... а он поблагодарил...

– Что руки, Лара? – неожиданно обернулся Лоу.

– Я... вслух уже говорю?

– Немного. Так что там с руками? Ты испугалась, что тебя привязали? Он не со зла, Ларочка, он всего лишь помочь хотел. Он просто не из тех, кто бывает за Бездной, а они с людьми не умеют, не сталкивались. Я и сам тебя хотел в машине закрыть, а потом вернуться, оплатить покупки, не успел только.

– Меня нельзя... за руки, Лоу. Я чуть не умерла там... – а вместо голоса только испуганный шепот. -Я же не убегаю, я же не спорю... Не надо за руки. Пожалуйста...

– Так тебе из-за этого так плохо? Прости, Лар, я не понял сразу, Я думал, ты вампирочку испугалась, – Лоу ласково проводит рукой по моим волосам. Ну, не совсем моим. По тем, что теперь вместо моих. – Он что, привязывал тебя? Привязывал и мучал? Тот гаденыш, Доири.

– Нет, – бормочу я, – не он, нет...

А следующее слово словно застревает в груди, и если я скажу, оно порвет мне грудину, раздерет горло, заставит истечь кровью на месте, но я все же открываю рот и выплевываю его, страшное, колющее, режущее, рвущее:

– Анхен.

Машина вздрагивает всем корпусом, словно огромный живой организм. Испуганно оборачиваюсь к вампиру, и еще успеваю заметить его закрытые глаза и сжатые губы. Секунда – и наш полет выравнивается, а он смотрит на меня уверенно и доброжелательно.

– Мы сейчас прилетим домой, и ты спокойно мне все расскажешь. Договорились?

– Попробую, – мысли скачут, и я не уверенна, что смогу рассказать все, и, тем более, спокойно. Что я вообще смогу рассказать хоть что-то. Но он чуть сжимает мне ладонь, даря свою силу, свою уверенность, и мне хочется верить, что я справлюсь.

Он не ведет меня в дом, он ведет меня в сад. Садится, прислонившись спиной к стволу серебристой ивы, и устраивает меня боком у себя между ног, притиснув к себе почти вплотную. И я благодарна ему за это. За тепло его тела, за нежность обнимающих меня рук, за возможность прижаться и положить голову ему на плечо. За эту безмолвную поддержку – больше, чем за любые слова.

Меня все еще трясет, никак не могу успокоиться, и какое-то время мы просто сидим, наслаждаясь тишиной, отсутствием движения, отсутствием посторонних. А потом он все же просит:

– Попытайся мне рассказать. Все, что сможешь. Все, что вспомнишь.

– Это...слишком страшно, – мотаю я головой, – и больно.

– Но я же здесь, – настаивает он, – я с тобой, и я держу тебя. Ты должна рассказать. Выговориться, освободиться. Тебе станет легче, я обещаю.

Я пытаюсь. Слова не идут, но я пытаюсь. Про Елену. Я, оказывается, помню, что звали ее Елена, был канун Нового Года, мишура, елки, шарики. А он убил. Зарезал, и залил меня ее кровью. Просто так, он ее даже и не хотел. А еще избил. Не тогда, раньше, и, если бы не его кровь, у меня до сих пор бы шрамы не сошли, они и так не совсем сошли, а еще, еще... и вдруг так четко вижу его лицо. Его глаза, цвета спелых каштанов, черные дуги бровей над ними, его улыбку, за которую и жизни не жалко, вспоминаю, как он целовал меня... в Бездне.

– А ведь мы были в Бездне, Лоу, – почти шепчу. – А ты говорил, что невозможно. А он меня возил. Там...красиво. А потом мы почти упали, а потом...

Образы накатывают на меня, перемежаясь, путаясь. Он целует меня... бьет... прогоняет... спасает... добрый... злой... люблю... ненавижу... кровь, смерть, секс, похоть, заколка...и мы вдвоем под звездным небом... и снег идет... или не было снега...или не тогда...я так ждала, что он придет, что он спасет, что он успеет...а он не спас...меня раздели, обрили, заклеймили – а он не спас. Я так ждала, я так надеялась. Он ведь всегда... всегда приходил, даже когда я не ждала... не звала... а тут звала – а он не пришел...

– Он просто не успел, Лара. Просто не успел, – прерывает поток моих бессвязных обвинений Лоурел. – Он был в Герате. Это далеко, отсюда три дня пути. Там назрел серьезный конфликт, и надо было принимать весьма непопулярные меры, и экстренно... А у нас, знаешь ли, очень мудрый Владыка, – в его голосе мне послышалась усмешка. – Все, что будет принято народом благосклонно, исходит лично от него. А для непопулярных мер есть авэнэ.

– Ты ж говорил, он – младший сын младшего брата. У вас и без него этих авэнэ – как грязи...

– Не ругайся, – Лоу на мгновение чуть сильней прижимает меня к себе и целует в лобик. – Когда-то давно их и вправду было немало. Те времена ушли, я их уже не помню. А сейчас остался лишь он один. И после титула «авэнэ» даже перестали упоминать имя. Зачем, если и так не перепутать?

– Как один?

– А вот так. Если хочешь, могу рассказать.

Я киваю.

– У Владыки было восемь детей. Впрочем, семьи тогда у всех были многочисленные. И у многих его детей уже были свои дети. Это я уж не помню, сколько, не застал. А потом произошла катастрофа. Мир рушился, эльвины погибали. Не все, но многие. Большинство. Владыка выжил, его внуки погибли все. Из детей выжила только дочь. Не самая старшая, не самая младшая, не самая сильная, не самая слабая. Были лучше, были хуже. Выжила она. У Владыки было два брата. И у них тоже были дети, внуки, семьи. Выжил только Анхен. Почему? Я не знаю. И он не знает, и Владыка не в курсе. Так вот сложилось. А Владыка – он и ценит его, как члена своего рода, как надежду на будущее, как хорошего политика и администратора, на которого можно переложить часть своих забот. И ненавидит – за то, что он всего лишь племянник, за то, что он выжил, когда его сыновья погибли, за дочь, за то, что уж столько столетий он не может дождаться внуков... Сложно у них там все. Вот он Анхена и подставляет под все шишки, а при этом – в том же конфликте с Доири Владыка безоговорочно встал на сторону племянника, потому как покусились на честь его рода, и всесильный фаворит в мгновение ока потерял все за потакание мальчишке.

– Да? – информация, возможно и интересная, но в душу не запала. – А чем он лучше того фаворита и того мальчишки? Тем, что родился авэнэ? Мне тот же Доири и вполовину столько не сделал, сколько твой обожаемый Анхенаридит. Он мучил меня, пытал – а все улыбался. Все рассказывал про любовь и заботу. А тот же Доири – да, отправил в стада, так ему меня подарили, чего ж отказываться. Вот только про любовь он мне ни слова не пел, и даже пальцем меня не тронул.

Лоу молчит. Так долго молчит, что я думаю, что он не ответит. Но он все же произносит:

– А знаешь, моя мать была безумно в него влюблена. В Анхена. С самого детства, а может и вовсе с рождения. Она им жила, она им дышала. Он был для нее всем. Я его имя слышал из ее уст чаще, чем имя своего отца или даже свое. А он разбил ей сердце, выбрав матерью своих детей ее подругу... И знаешь, он разбил бы ей сердце вновь, доведись ей сейчас воскреснуть, и увидеть, каким он стал. Она знала его другим, Ларка, совсем другим. Если бы она только могла представить, в кого он превратиться, она бы никогда не доверила ему своих детей. А так... я всю свою жизнь наблюдаю за тем, как из того прекрасного принца, что любила моя мать, он превращается в то чудовище, что знаешь ты. Всю жизнь ищу ему оправдания. Всю жизнь надеюсь, что он сможет, что он справится... Мне даже казалось, что ему стало лучше... Самообман. Древние все безумны, хотя мало кто из них согласен это признать...

Так странно. Его мать, задолго до его рождения, уже любила, уже мечтала... о том, кто так много столетий спустя встретился мне. И ее он не выбрал – и разбил сердце. А меня, похоже, выбрал – и разбил в кровь мое тело и вдребезги жизнь. Или не он, или и без него все было бы... что-то там было – суд, Доири, заколка... а Анхен? Он же не виноват? Он же всегда спасал? А Елена? Это было до или после? Мысли путались. Я, вроде, помнила – кусками, фрагментами. Боль помнила, ужас, кровь. И радость помнила, свой смех, когда мы кружились в воздухе у Ледяных Водопадов. И как целовала его, помнила, срывая одежду и сгорая от страсти.

Голова гудела от усилий, от попыток вспомнить и разобраться. Мне вдруг стало тесно в объятьях Лоу, не хватало воздуха, не хватало... чего-то важного. Придерживаясь за его плечо, встала на ноги и отправилась в заросли. Меня не привлекали тропинки, не привлекали полянки... И только дойдя до ручья, поняла, что мне нужна была вода. Вот эта журчащая прохлада, живущая собственной жизнью.

Я разулась, и, присев на берегу, опустила ноги в прохладные струи. Зачерпнула воду ладонями, умыла лицо. Стало чуть легче.

– Не помешаю? – вампир, понятно, никуда не делся. Последовал за мной. И сейчас тихонько стоял в паре шагов за моей спиной.

– Ну что ты, Лоу, просто... просто тяжело. Не могу разобраться – ни со своей памятью, ни с эмоциями. И – я не все поняла, из того, что ты мне сказал. Если твоя мать была замужем – разве она могла надеяться, что он выберет ее? А если он выбрал другую – то где их дети, почему я никогда даже не слышала?.. А главное, ты говоришь, он изменился, но почему? Как? Откуда в нем столько жестокости, если даже ты морщишься?

– Я не морщусь, Лар, просто...– он присел неподалеку от меня, но обнимать не стал, и воды не коснулся. И фразу не договорил. – Если хочешь, я расскажу тебе об Анхене, – предложил он мне. – То, что известно мне. Я все же сильно моложе, и о многом знаю лишь по чужим рассказам.

– Расскажи, – я смотрела, как течет вода. Сколько ее уже утекло, и не вернуть. Сколько сотен лет живет тот вампир, которого я все пытаюсь понять. Мне всего только двадцать, а он – был, он – будет...

– Он женился очень рано, едва достигнув совершеннолетия. Любил без памяти свою избранницу, она его. И как ни было горько моей будущей матери, но все же она не могла не видеть – они были очень счастливы. Это была любовь – та самая, что у эльвинов принято именовать «истиной», и которая, как нас учат предки, бывает лишь одна на всю жизнь. У них родился сын, которого они обожали, но который очень долго оставался единственным ребенком. Это были годы бесконечных войн, а Анхен по рождению, по принадлежности к роду своему – боевой маг, причем с огромнейшим потенциалом. То, что он может сейчас – лишь жалкие остатки его былого могущества. Он много воевал вдали от дома, но всегда возвращался к ней. В его доме всегда было много гостей, их любили многие, и они любили многих. Но жили они лишь друг для друга. Лет за десять до катастрофы у них родилась дочь. Тогда наступил, наконец, мир, и казалось, впереди только счастье. Вскоре после этого и моя мать перестала надеяться на чудо и все же заметила моего отца. А потом – мир рухнул. Погиб, и не осталось совсем ничего. И если моим родителям несказанно повезло, то Анхену не повезло совсем. Он выжил, а его жена, которая была для него всем, его дети, без которых он не мыслил свое существование, навсегда остались в той, прошлой жизни. Я не знаю, видел ли он их смерть, или просто чувствовал, да, наверно, это не так уж важно. Он был воин, он был защитник, и он не спас...

Потом... потом были страшные годы, когда эльвины пытались осознать свою новую сущность и научиться жить... вампирами, хотя это слово появилось позднее. Это было непросто, но что тебе наши печали. А Анхен – вдруг из очередного родственника Владыки, которого тот и в лицо, возможно, не помнил, превратился едва ли не в единственного.

– Но погоди, ты вроде говорил, у Владыки осталась еще дочь.

– Дочь. Да, осталась. Из огромного огненного рода, чья мощь всегда была опорой трона, у Владыки осталось двое: дочь и племянник. И тогда, то ли от ужаса, что род его угасает, то ли не совсем придя в себя от чудовищной катастрофы, Владыка совершил страшную ошибку – он заставил их пожениться. Он жаждал внуков – чистокровных огненных исирэнэ, ему казалось, совместив огонь этих двоих, он в разы увеличит потенциал своих наследников. Ведь магия слабела. Это сейчас все привыкли, а тогда он ужаса выли – настолько резко и сильно они теряли свои способности.

Воля Владыки закон: Анхенаридит и Арчара поженились. И добросовестно прилагали все усилия, чтобы произвести на свет потомство. Вот только дети все не рождались. А эти двое – если прежде они были друг другу глубоко безразличны, то теперь ненавидели друг друга все сильней с каждым годом. Он потерял семью, она возлюбленного, наверное, они могли бы найти утешение друг в друге, но – не нашли. Возможно, им стало бы легче, родись у них дети, но дети не рождались, делая их бесконечные попытки все более бессмысленными, их вынужденное совместное пребывание – все более тягостным. Много раз Ара просила отца позволить им разойтись, но он и слышать об этом не желал. А ей все сильнее овладевала болезнь.

Как и многих, ее сломала еще катастрофа, но какое-то время она держалась, ведь она авенэя, Хранительница Огненной Крови. Но собственное бесплодие, в то время, как у других пар уже рождались дети, муж, который ее не любил, и у которого тоже, пусть когда-то, но все же были дети, погружали ее все больше в пучину отчаянья, ненависти, злобы. Она возненавидела людей, чью кровь была вынуждена пить, и от которой ее порой тошнило, но не пить она не могла... А для зачатия ее надо пить много, Ларка, очень много, гораздо больше, чем требуется, чтоб утолить голод, а ведь они пытались, они все время пытались, возможно даже уже не ради ребенка, а в надежде, что их избавят от общества друг друга после его рождения... Но ребенка не было. Он так никогда и не родился. Зато были мы – я и моя Ясмина. Чужие дети. Чужая удача. Чужое счастье...

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. Я ждала продолжения. Пауза затягивалась.

– И? – не выдержала я.

– И? – переспросил он. С усмешкой, но какой-то горькой усмешкой. – И все, что ты сегодня вспомнила, просто сладкая сказка на ночь по сравнению с тем, что творилось в этом доме...

– Что? Он, что же, вас?..

– Он? Ну причем тут он, маленькая? Я рассказываю тебе сейчас не о нем – о ней. Он всегда был для нас светом, радостью. Заботился, учил, развлекал, баловал. Но у него были и другие дела. Много-много дел и забот. Ответственность за целый народ. Он ведь очень серьезно воспринял то, что отныне он – один за всех своих братьев. Единственный авэнэ. Единственная надежда и опора трона. Он всегда находил для нас время. При его занятости – просто огромное количество времени. Но Арчара – Арчара была всегда. Сейчас я думаю – она изначально была не в меру избалована и жестока. Тогда мне было сложнее судить ее объективно. Порой она была просто замечательной матерью для моей Ясмины. Родную Яся не помнит. У нее была только Арчара. А Арчара с каждым годом все больше погружалась в омут своего безумия. Ей все больше хотелось даже не убивать – пытать и калечить. Ей все сильнее нравилась боль – чужая боль. И она все чаще приходила в себя в луже крови перед растерзанным трупом. Сначала это были люди, но люди умирают слишком быстро. Поэтому дальше объектом ее забав стали слуги, а потом и...

– Но...

– А что «но», малыш? – и вновь горькая усмешка скользит по красивым губам. – Отношения внутри эльвийского Дома строятся через понятие собственности. Низшие являются полной собственностью главы Дома, Младшие являются условной собственностью главы Дома. Она была вправе творить все, что угодно. Она и творила.

– А Анхен?

– А Анхен долго и безуспешно пытался ее изменить. Найти ей увлекательную работу. Найти ей хорошего врача. Попросту запретить. По-хорошему. По-плохому. Как угодно. При нем она нас не трогала, да даже если и бывали вспышки – он пресекал их мгновенно, все же он был сильнее. Но я уже говорил – он не мог быть дома всегда, а я... – он вздохнул. – А я просто красивенький мальчик, Ларка, у меня нет ни силы, ни магии, мне нечего противопоставить Огненной Деве, но мою сестру слишком часто больше некому было спасать. Приходилось использовать то, что есть... А ее возбуждала боль, только боль. Она сгорала изнутри на огне своей ненависти, и ей хотелось заставить страдать весь мир. И что бы она ни творила – она оставалась дочерью Владыки. Его единственной дочерью, и уже по этой причине – его возлюбленной дочерью. Неподсудной. Непогрешимой...

Он замолчал, глядя вдаль невидящим взглядом, закусив губу, обхватив себя руками. Прекрасный вампир. Почти что бог. Я подошла и прижалась к нему сзади, обняв и положив голову ему на плечо. Ему было больно вспоминать об этом, я чувствовала, и все же он вспоминал, делясь со мной даже собственной слабостью, чтобы помочь обрести силу.

– Знаешь, – заговорил он вновь, – она отрастила себе длинные волосы, всерьез начав считать себя жрицей Лунной Богини. У этой богини множество лиц, но Селиарэ поклонялись самой жестокой из ее ипостасей. Той, которую радует только смерть, кому на алтарь жрицы древности бросали еще трепещущие сердца своих мужчин, чье положение не многим отличалось от положения рабов. Отринув Светоча, Арчара ушла к Несущей Смерть, ее безумие прогрессировало, а Анхен... он ведь пил ее кровь, он все время пил ее кровь, обряд зачатия этого требует, и постепенно он сам становился все жестче, жестче...

Лоу вновь ненадолго замолк, но я не торопила. Просто обнимала его, прижимаясь к нему всем телом. Он же не бросил меня одну среди моих кошмаров. Мне хотелось, чтоб он чувствовал, что и я – тоже рядом.

– Я не знаю, где та грань, и когда он впервые сорвался... – голос Лоу был спокоен, рассказ продолжался. – Пожалуй, сначала ему просто стало безразлично. Он никогда не защищал от Ары людей, ведь пока она занята теми, кто все равно уже обречен, она не трогает членов Дома. Но далеко не сразу у него появилась привычка заниматься делами в пыточной, в которую она превратила их совместную спальню, просматривая документы в ожидании, когда она пригласит его присоединиться, дабы очередной раз попытаться осчастливить Владыку наследником... Потом появились вспышки неконтролируемого гнева, во время которых он становился неоправданно жестоким и мог причинить боль даже близким и дорогим для него людям. Потом он осознал, что происходит, и пытался лечиться, бороться, он очень многое сделал для того, чтоб остановить болезнь, повернуть ее вспять... И мне даже казалось... Вру, я очень сильно надеялся... Но то, о чем говоришь ты... Знаешь, я ведь видел твои шрамы в тот день, когда помогал тебе мыться, но мне и в голову не пришло...

Он вдруг развернулся, обхватил меня за талию и усадил к себе на колени. Я не возражала. Его губы очень нежно коснулись моего лба. Я улыбнулась и зарылась ему носом куда-то под подбородок.

– У Анхена всегда была слабость к человеческим девам, – поведал мне Лоу. – Они всегда значили для него несколько больше, чем человек в принципе может значить для вампира. Но Древним вообще свойственно искать прошлогодний снег, так что не так уж оно и странно. А в девах он всегда искал того, чего был лишен дома: покоя, покорности, любви. За тихий взгляд обожающих глаз он им луну с неба готов был достать. А уж чтоб когда-нибудь он хоть на одну из них поднял руку... А впрочем – ты не похожа ни на одну из них. Я тогда жутко удивился, увидев тебя у Анхена, ты совершенно не в его вкусе... не похожа на тех, кто был у него раньше, но при этом ты ему дороже любой из них... Похоже, он просто не справляется с эмоциями... Я его не оправдываю, Лар. Я просто знаю, что он не идеален. Давно не идеален. Совсем не идеален. Но что же делать, другого Анхена у нас нет. Только этот. Один единственный.

– Утешил, – невесело хмыкнула я. – Значит, мне еще и уникальное отношение от твоего уникального Анхена. Скажи, а ты действительно готов простить ему абсолютно все, что бы он ни сделал?

Лоурэл ответил не сразу, видно и впрямь задумался всерьез.

– Я очень надеюсь, что он никогда не сделает того, что я не смогу ему простить, – наконец произнес он. – Непрощенные обиды – это слишком тяжелый груз, особенно, когда они разъединяют близких. Анхен значит для меня гораздо больше, чем друг или опекун. Анхен – это большая часть моей жизни, и, несмотря ни на что – лучшая ее часть.

– А Арчара? Ты так и не рассказал, что с ней стало. Ведь в этом доме, как я понимаю, она больше не живет?

– Не живет, и уже давно. Кажется, уж больше ста лет прошло. Арчара доигралась однажды. А Анхен уже давно искал только повод. Потому, когда она подставилась, он не стал ее покрывать, а схватил за руку и приволок на Совет Вампиров. И потребовал наказания за преступление.

– За какое?

– Даже рассказывать не буду. Не будь она дочерью Владыки, ее ждала бы за это казнь. Но единственную дочь Владыка не отдал. Ее лишили титула, ее возможные наследники так же потеряли право считаться исирэнэ и когда-либо претендовать на трон. Ее брак с Анхеном был официально расторгнут, а сама она сослана в Ичиасэ, это небольшой городок на берегу Восточного океана. У Владыки остался единственный авэнэ, но, думаю, ты понимаешь, что истории с Арчарой он ему не простил и не простит.

– Но если она безумная садистка и убийца – она ведь кого-то убила, верно? Кого-то из ваших, иначе никто бы и не заметил...

– Она его дочь, Лара. Что бы она ни сделала – отец всегда будет на стороне дочери. Как Владыка он обязан был наказать, ведь история стала публичной, но как отец он никогда не простит Анхену ни этой публичности, ни этого наказания.

Я почувствовала, что вновь начинаю мерзнуть. Даже в защищенном от колебаний температуры саду, даже в теплых объятьях Лоу. Оно хорошо, конечно, что встреча с прекрасной авенэей мне не грозит, зато в наличии психически неуравновешенный племянник и жаждущий мести дядюшка. И я – девочка, из-за которой убили вампира.

– Ох, Лоу...

– Ничего, – шепчет он мне, – ничего. Ты сильная, ты со всем справишься.

Мне бы его уверенность...

На следующее утро он пришел ко мне не просто рано, а очень рано. Обычно я ждала, когда он придет. А тут открыла глаза – и поняла, что это он меня ждет. Сидит себе на подоконнике, свесив ножки в сад, и дожидается моего пробуждения.

– Лоу? – я, конечно, рада и счастлива, но я не то, что не одета и не умыта, я даже без волос! А обнаженность собственного черепа я, почему-то воспринимала куда хуже, чем обнаженность любой другой части тела. Да нет, понятно, почему: фигура у меня стандартная, без изъянов. И если ее обнажить, то будет неприлично, но красиво (ой, загнула, где вампиры, и где приличия!). А вот обнаженный череп – это уродливо. Это дико, непередаваемо уродливо. И со стороны Лоу это просто свинство – прийти так рано и увидеть меня такой... такой... Сам-то вон, прекрасен, как картинка: весь в белом, рубаха расстегнута до середины груди, кудри вьются...

– Ларка, давай вставай быстрей, мы уезжаем, – сказано было весьма беззаботным тоном, но все же напрягло. Куда бежим? Зачем бежим? И вообще, это я просто глаза открыла, а просыпаться я несколько позже планировала.

– Хочу показать тебе одно место, – пояснил он в ответ на мой недовольный взгляд. – Одно удивительно красивое озеро. Правда, это не слишком близко, зато там мы точно будем совсем одни, и никто нас не потревожит.

– А что, если мы отправимся туда через час, оно пересохнет?

– Что-то случилось? – он легко перекинул ноги через подоконник и подошел вплотную к кровати. – Тебе снились плохие сны или мучили плохие воспоминания?

Присел, внимательно вглядываясь в глаза. Я уползла с головой под одеяло.

– Мне вообще ничего не снилось, – сообщила ему оттуда. – Я так устала вчера, что спала как убитая... И еще бы с удовольствием поспала.

– Договорились, поспишь в машине, – заметно расслабившись, он встал и прошелся по комнате. – Лар, озеро, конечно, не пересохнет, но если ты не управишься с одеванием за десять минут, есть шанс вообще не полететь.

– Почему? – высовываю нос из-под одеяла.

– Потому, – вздыхает он, – что у меня есть на сегодня дела. Я бы хотел отложить их на вечер, но, боюсь, не все будут с этим согласны. Поэтому очень быстро улетаем из города, пока я никого лишнего здесь не повстречал! Давай, Лара, бегом, а то будет поздно.

Даю. Ну, в смысле, плетусь в ванную. По возвращении нахожу на своей кровати разложенную одежду: белые штанишки той самой «модной» длины чуть выше колена и бархатную кофточку насыщенного изумрудного оттенка, способную прикрыть разве что лифчик. Ну, еще плечи и руки до локтя.

– Так... Ты меня что, на смотрины к русалкам везешь? – воззрилась на него с подозрением. Чего это он мне одежду опять выбирает?

– Ой, Лар, сама ты либо час копаться будешь, либо схватишь первое попавшееся, не глядя, – нетерпеливо машет он рукой. – А эти вещи ты сама и вовсе одеть еще не скоро решишься, все будешь грустить по вашей человечьей моде. А они тебе очень идут. Изумрудный цвет так чудесно оттеняет твои глаза, в них появляется настоящая зелень...