Текст книги "Старлинг Хаус (ЛП)"

Автор книги: Аликс Е. Харроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Нет. Да, то есть не имею. – Это даже не ложь. Я покончила со Старлинг Хаусом и его Смотрителем, с Элизабет Бейн и ее глазами из граненого стекла, со всем этим уродливым месивом из долгов и желаний, грехов и историй.

Я просто не могу поклясться, что они покончили со мной. Кровь Грейвли.

– Но позвони мне, если узнаешь о ней, хорошо? И… – Я лезу в задний карман и достаю медный пенни, который я украла несколько недель назад и который так и не смогла продать или отдать, потому что мне нравилось чувствовать его, круглый отпечаток, который он оставлял на моей коже, – возьми это, ладно?

Джаспер осторожно берет монету. Он изучает вихрящуюся надпись, выцветшую арфу.

– Зачем?

– На удачу. – Я говорю это негромко, но не свожу с него взгляда, пока он не убирает монету в карман. Может, когда он уснет, я пришью Око Гора к подкладке его рюкзака; может, найду где-нибудь подкову, чтобы повесить ее над дверью в комнату 12. Может быть, все эти мамины дурацкие чары и суеверия и были причиной того, что она прожила так долго, как прожила.

Мне вдруг вспомнились ее волосы, запутавшиеся в пластиковых бусинах того ловца снов, в ту ночь, когда ее удача закончилась.

– Итак… – Джаспер принимает очевидное решение обойти стороной все мое странное дерьмо. – Что ты теперь будешь делать?

Убираться отсюда. Пока Бейн не начала действовать, пока Артур не открыл ворота Подземелья, пока туман не поднялся снова. А это значит – деньги. А это значит:

– Утром я пойду в Tractor Supply. Полагаю, что получу от Фрэнка свою старую работу.

Джаспер сглатывает, и все, что было, исчезает.

– Разве ты не уволилась без предупреждения и не показала ему средний палец, когда он спросил, где ты? Думаешь, он наймет тебя обратно?

Я улыбаюсь одной из своих наименее очаровательных улыбок, с острыми углами и зубами.

– Да. Думаю, наймет.

Так и есть. То есть первое, что он говорит, когда видит, как я вхожу в дверь, это «Нет», за которым вскоре следует «Ни в коем случае», а затем «Я позвоню констеблю Мэйхью и попрошу выкинуть тебя отсюда», но он приходит в себя. Мне достаточно упомянуть о своем знакомстве с законами о детском труде и о том, что он платил мне за более чем тридцать часов в неделю, пока я была несовершеннолетней. Его лицо окрашивается в розовый цвет, и он исчезает в подсобном помещении. Он возвращается с контрактом, зажатым в кулаке, и предупреждает меня, что в любом случае вызовет констебля Мэйхью, если я попробую еще раз «пошутить». Он заканчивает свое выступление восхитительной попыткой устрашающего взгляда, и я плачу ему любезностью, не смеясь ему в лицо. За эту весну я привыкла к монстрам более высокого класса.

Следующие две недели я провожу, устало собирая заново жизнь, которая была у меня до Старлинг Хауса, как выживший после урагана возвращается домой после того, как вода отступает. Я открываю ноутбук и отправляю документ 4.docx в корзину. Я заворачиваю Подземелье обратно в его саван из продуктовых пакетов и засовываю его глубоко под кровать, только на этот раз добавляю длинное шерстяное пальто. Все равно для него слишком жарко.

Я заряжаю телефон и звоню в Стоунвудскую Академию, чтобы подтвердить, что они получили мой последний платеж. Я спрашиваю о летних курсах и узнаю, что по какой-то причине плата за проживание и питание в два раза выше, чем в обычный семестр. Стипендиат деликатно предлагает рассмотреть возможность рассрочки. Я соглашаюсь, хотя не представляю, как буду вносить платежи. Затем стипендиат еще более деликатно предлагает Джасперу записаться на некредитные курсы в первый семестр.

– Они созданы для того, чтобы помочь таким студентам, как Джаспер, догнать своих сверстников.

– О, нет, у него отличные оценки.

– Я уверена, что это так! Ведь в Стоунвуд принимают только лучших. – Но она продолжает говорить, обводя вокруг пальца и намекая. Она упоминает о культурном шоке, о его происхождении и о том, как усердно они работают над тем, чтобы удержать в школе недопредставленные слои населения.

Я представляю себе тех мальчиков на лодке и перенасыщенное голубое небо за ними. Держу пари, никто из них никогда не проходил некредитные курсы; они были тем уроком, который Джаспер должен был выучить, тем он потратит следующие два года на изучение.

В конце концов мне удается, сквозь внезапно сжавшееся горло, произнести:

– Спасибо, мы это рассмотрим.

Я просматриваю свои пропущенные сообщения, включая шесть или семь от Бев, которая спрашивает, разговаривала ли я в последнее время с Шарлоттой, и сообщает, что гости в 9-й комнате оставили половину пиццы, если я хочу. Я не отвечаю.

Я блокирую номер Элизабет Бейн, не отвечая на ее последнее сообщение. Я стараюсь быстро пройтись по парковке мотеля. Я никогда не вижу ее, но иногда чувствую острый взгляд на затылке.

Я колеблюсь, прежде чем нажать кнопку Heathcliff, и в моей груди замирает надежда, или ненависть, или, может быть, просто голод, но его последнее сообщение было написано несколько недель назад. Спокойной ночи, Опал. Интересно, сидит ли он в этом большом пустом доме, ожидая туманной ночи? Интересно, спит ли он вообще? Интересно, увижу ли я его когда-нибудь снова.

Я иду на работу длинным путем. По крайней мере, уже не холодно: к концу мая воздух обдает затылок, а солнце приземляется как пощечина.

Я прохожу мимо белых крон жимолости и не задумываюсь, цветут ли они в Старлинг Хаусе. Я пинаю одуванчики на обочине дороги и не вижу фигур животных в бледных облаках семян. Я ем свой рамен с курицей пиканте в комнате отдыха и не помню теплого запаха супа, кипящего в чугунной кастрюле. Когда я вижу скворцов, я не пытаюсь разглядеть их фигуры в небе.

Только от снов я не могу избавиться, как от пятен, которые остаются даже после того, как отступают паводковые воды. Мои ночи полны темных коридоров и извилистых лестниц, комнат, которые я помню, а другие – нет. Иногда коридоры превращаются в пещеры, и я слишком поздно понимаю, что забрела в Подземелье, что туман сворачивается в шипы и черепа. Иногда дом остается просто домом, и я часами провожу пальцами по обоям в поисках того, кого никак не могу найти.

В любом случае я просыпаюсь с его именем во рту.

– Тебе бы выпить что-нибудь, – однажды утром Джаспер говорит. – Чтобы уснуть. – Его глаза внимательно смотрят на коробку с хлопьями.

– Да, может, и выпью. – Может, и выпью, если хочу, чтобы сны прекратились.

Моя жизнь и так стала намного тусклее без Старлинг Хауса. Я чувствую себя одной из тех девиц, которых украли феи, и, мигнув глазу, обнаружила, что ее шелковое платье состоит из паутины, а корона – всего лишь солома. Или, может быть, как один из Певенси¹⁰⁵, обычный ребенок, который когда-то был королем. Интересно, угаснет ли это чувство? Если память об одном-единственном сезоне будет погребена под грузом обычных лет, пока не станет просто историей, просто еще одной маленькой ложью. Научусь ли я довольствоваться тем, что есть, и забуду, что когда-то был настолько глуп, чтобы желать большего.

На следующий день я покупаю на заправке бутылку Benadryl¹⁰⁶. Он стоит у меня на подоконнике, нераспечатанный.

ДВАДЦАТЬ

Последняя неделя мая настолько жаркая, что мини-холодильник потеет, а подошвы моих ботинок прилипают к асфальту. Мы с Джаспером принимаем холодный душ перед сном и просыпаемся с коркой соли на воротниках рубашек. Доходит до того, что Джаспер грозится уйти жить к Логану, и я тащусь в кабинет, впервые с тех пор как захлопнула дверь перед ее носом.

Бев обмякла в кресле, коробчатый вентилятор направлен прямо ей в лицо, а ко лбу прижата холодная содовая. В ложбинке у ее горла собралась небольшая лужица пота.

– Так, так, так. Если это не Маленькая Мисс Холодное Плечо.

– Ты должна включить кондиционер, Бев. Это вопрос прав человека.

Бев утверждает, что я драматизирую, и, кроме того, ее дедушка не включал кондиционер до июня, и она тоже не будет.

– Твой дедушка не дожил до глобального потепления.

– Нет, благодаря Грейвли. – Между нами пробегает холодок. Если прищуриться, то можно увидеть, как в воздухе искрится иней. Бев ворчит: – Пришла почта.

Она бросает мне перевязанный резинкой рулон почты, и я поворачиваюсь на пятках, пролистывая объявления о страховании жизни и угрозы от сборщиков долгов. Там есть конверт кремового цвета, надписанный от руки чернилами, от которых у меня на короткое время останавливается дыхание, но это не его почерк. Он размашистый и женственный, а на обратной стороне стоит тисненая печать с надписью «Стоунвудская Академия» по краю.

Я в спешке разрываю его – неужели мой последний платеж затерялся на почте? Неужели Элизабет Бейн провернула что-то грязное, – но это всего лишь открытка с благодарностью, напечатанной на лицевой стороне изящным золотым шрифтом.

Дорогая Миссис Грейвли,

Как директор Академии, я хотела бы лично поблагодарить вас за столь щедрые долгосрочные обязательства перед нашей школой. Плата за обучение Джаспера была полностью оплачена, а дополнительные средства будут выделены на проживание, питание и медицинские нужды в соответствии с вашей просьбой. Мы с нетерпением ждем, когда сможем принять Джаспера этой осенью!

В конце открытки – искренняя просьба обратиться к директору лично, если Джасперу или мне что-то понадобится, и размашистая подпись. Мне приходится перечитать ее несколько раз, чтобы понять, что должно было произойти, а потом еще несколько раз, чтобы понять, кто это сделал.

Карточка сжимается у меня в руке.

– Вот осел.

Вот я здесь, делаю все возможное, чтобы вернуться в мрачные измерения реальности, забыть его, его кривое лицо и холодный вкус реки во рту – вот я пытаюсь очнуться от диких снов весны, потому что сны не для таких, как я…

– Ты в порядке? – Бев смотрит на меня из-под банки с колой.

Я прикусываю язык, очень сильно, и даю ей большую, злую улыбку.

– Просто отлично.

– Ты так не выглядишь.

– Ты тоже, но мне не хотелось об этом говорить.

– Смотри. – Бев шмякнула банку о стойку. – Я понимаю, что для тебя шок узнать, кем была твоя мама, но ты ходишь с таким видом, будто твой лучший друг задавил твою собаку, а теперь плачешь из-за открытки с благодарностью…

– Господи, не лезь не в свое дело! – Я хлопаю дверью, уходя, потому что если уж ты собираешься вести себя как гормональный подросток, то лучше вжиться в роль.

Я успеваю сделать два шага из кабинета, прежде чем у меня подкашиваются ноги. Я тяжело сажусь на бордюр, давя слезы в глазах пятками ладоней и размышляя, почему Артур продолжает пытаться выплатить этот неоплатный долг и почему мне так больно видеть его попытки. И почему я так чертовски рада, что он не провалился в Подземелье, по крайней мере, пока.

Рядом со мной шаркает ботинок, и я чувствую запах табака и Febreze¹⁰⁷. Бев опускается на бордюр рядом со мной с измученным вздохом человека, чьи суставы больше не любят низкие сиденья.

Мы сидим в потном молчании в течение минуты, прежде чем она говорит грубым голосом:

– Помнишь, когда я впервые тебя встретила? – Я пожимаю плечами, глядя на тротуар. – Тебя ужалила оса, одна из тех противных красных. Сколько тебе было, семь?

Я убираю ладони от лица.

– Шесть.

– Но ты не плакала. Ты просто сидела, прикусив губу, и ждала. – Джинсовая ткань трется по бетону, когда Бев поворачивается ко мне лицом. – Тебе даже не пришло в голову попросить о помощи.

– Я была независимым ребенком.

– Ты была глупым ребенком, а теперь ты глупая женщина. – Бев называла меня глупой не реже двух раз в неделю на протяжении почти всей моей жизни, но она никогда не делала этого со сжатой челюстью и пристальным взглядом в мои глаза. – Как, черт возьми, кто-то может помочь тебе, если ты не хочешь просить?

Потому что просить опасно, могла бы я ей сказать. Потому что спрашивать – значит надеяться, что кто-то ответит, а это так больно, когда никто не отвечает. Но вместо этого я напрягаю позвоночник.

– Я сама забочусь о своем дерьме, ясно? Мне не нужна ничья благотворительность.

Ее губы кривятся.

– Уверена?

– Да.

Она хмыкает, как будто я ее ударила, и я думаю: Наконец-то. Если я не могу накричать на Артура Старлинга, то придется устроить старую добрую драку с Бев на парковке.

Я напряжена и готова, с мрачным нетерпением, но Бев просто наблюдает за мной с усталым отвращением.

– Ты все еще думаешь, – спрашивает она, и я никогда не слышала в ее голосе такой усталости, – что в свои почти двадцать семь лет я позволила тебе оставаться здесь все это время, потому что проиграла спор?

Если это был спор, то я его проиграла. Я лежу плашмя, задыхаюсь, чувствую ярость, стыд и все остальное, кроме удивления. Потому что, похоже, это еще одна вещь, которую я уже знала. Я знала, что Бев позволила мне остаться не потому, что ей пришлось это сделать. Она сделала это по той же причине, по которой в детстве прикладывала мокрый табак к моему укусу осы: потому что мне нужна была помощь, даже если я никогда не просила.

Я наклонилась, скрестив руки на груди, как будто могу разойтись по швам, если не буду держать себя в руках.

– Почему ты мне не сказала? Что я… что мама была Грейвли. – Мой голос звучит в ушах, как маленький, совсем юный.

Бев вздыхает рядом со мной, и ее тело обмякает.

– Я не знаю. Никогда не было подходящего времени для этого, наверное. – Она вытирает пот с верхней губы. – А может, я просто не хотела тебе говорить. Твоя мама была единственной из всех Грейвли, кого я встречала, и они выгнали ее, и тебя тоже. Я взяла тебя к себе. – Я рискую взглянуть на ее лицо и нахожу его таким же жестким и злым, как всегда. Но она придвигает ко мне ногу, так что бока наших туфель оказываются прижатыми друг к другу. – Если ты что-то нашла, ты имеешь право сохранить это¹⁰⁸.

Странное тепло переходит с ее ботинка на мой, бежит по моим конечностям и оседает в груди. Мне приходит в голову, что я ошибалась, что Бев никогда не отворачивалась. Она помогала нам, хотя мы никогда не просили. И если дом действительно там, где тебя любят…

Я не могу закончить мысль.

Бев снова заговорила.

– Ты должна знать. За день до того, как твоя мама встретила Новый год, она пришла ко мне. Мы распили бутылку-другую, и она сказала мне, что ее папа умирает. Она сказала, что собирается поговорить с ним, чтобы все исправить для тебя и Джаспера. Она сказала, что вернет мне долг за все эти годы в комнате 12.

Я выдыхаю, не совсем смеясь.

– Она много чего говорила. – Я помню все эти громкие слова и все невыполненные обещания, которые последовали за ними. Без всякой причины мне приходит в голову, что Артур никогда не нарушал данных мне обещаний.

– Я знаю, но в этот раз все было по-другому. – Бев качает головой и встает. Ее коленные суставы звучат как пулеметы. – Я не знаю, что с тобой происходит, малыш, но если ты когда-нибудь… – Она вздыхает, очевидно, превысив свою годовую норму эмоций для окружающих.

Она тянется к двери кабинета с согнутой шеей и тяжелыми плечами, и мне кажется, что я уже давно не видела ее с высоко поднятым подбородком. Бока ее головы стали лохматыми от небрежности, а тени под глазами углубились до бессонного сиреневого цвета, а я не замечала этого, потому что была слишком занята кроватью.

– Так что насчет тебя?

Она приостановилась с полуоткрытой дверью.

– А что со мной?

– Ты когда-нибудь просила о помощи?

Она почти улыбается.

– Не лезь не в свое дело. Дебилка.

Вывеска ЗАКРЫТО звякает о стекло, когда за ней закрывается дверь.

Я сажусь на бордюр, позволяя солнцу выжечь из меня ненависть, чувствуя себя ковром, вытащенным на проветривание. Я перечитываю благодарственную записку еще несколько раз и пытаюсь представить себе это: Джаспер в чистой темно-синей форме, сидящий за столом без вырезанных на нем бранных слов, дышащий воздухом без угольной пыли. Джаспер, обо всем позаботившийся, вышедший, как корабль, в светлое море лучшего мира.

Я хочу этого, клянусь, хочу. Просто я не вижу себя на этой картинке. Я где-то в другом месте, за кадром или под водой, дрейфую в той пучине, которая поджидает тебя, когда в твоем списке больше ничего нет. Интересно, я действительно злюсь или просто боюсь?

Я достаю телефон из заднего кармана и набираю Почему ты это сделал.

Он может не ответить. Он может притвориться, что не понимает, о чем я. Возможно, он разобьет свой телефон вдребезги и отправится воевать с самим адом, потому что он такой драматичный дурак. Но я жду, утирая пот на тротуаре, слишком крепко сжимая телефон в руке.

Потому что я не хотел, чтобы ты возвращалась.

Я набираю ответ, но не отправляю его. Это слишком похоже на вопрос, а спрашивать – значит надеяться.

Но позже, когда я проснусь от запутанного кошмара из тумана и крови, со вкусом речной воды в горле и формой его имени на языке, я нажму «отправить». Я думаю, ты хочешь этого.

Он не отвечает.

Проходит три дня, прежде чем я перестаю проверять сообщения каждые десять минут, и даже тогда я не могу остановиться. Я держу телефон под прилавком в Tractor Supply, спрятанный за рулоном бумажных полотенец, и мое сердце замирает каждый раз, когда загорается экран. (Это только Джаспер присылает мне фотографии дружелюбных собак или ранних тигровых лилий; похоже, он считает, что меня нужно подбодрить).

Я даже не знаю, на что я надеюсь – на извинения, на мольбу, на повод подойти к его входной двери и спросить, как, черт возьми, он мог позволить мне работать под его крышей четыре месяца, не упоминая о монстрах под половицами, из-за которых, кстати, умерла моя мама.

Но, полагаю, в конце концов ему нечего мне сказать. Он снова один в Старлинг Хаусе, как он и хотел, безумный рыцарь, готовящийся к битве, которую он наверняка проиграет.

Честно говоря, мне повезло, что я так удачно сбежала. Я снова проверяю свой телефон.

– Ты ждешь сообщения? – спрашивает Лейси через мое плечо.

– Скажи Фрэнку, что я ухожу на обед пораньше. – Я засовываю телефон в задний карман и выскальзываю из-за кассы.

Раньше я приурочивала свои перерывы к перерывам Лэнса, чтобы мы могли накуриться и поцеловаться за мусорными контейнерами Tractor Supply, но оказалось, что доступность травы зависит от поцелуев, так что теперь я провожу свои перерывы, беспокойно шатаясь по городу. Сегодня я прохожу мимо средней школы как раз в тот момент, когда дети, сплетничая, ссорясь и заигрывая, направляются к кафетерию.

Формально вы должны зарегистрироваться на стойке регистрации и получить гостевой пропуск, и так далее, и тому подобное, но Джаспера в кафетерии не будет.

Я пересекаю четкие белые линии футбольного поля, потея, борясь с головокружительным ощущением резкого скачка во времени, когда посещаешь свою старую школу: под подошвами ног засасывает, как в зыбучем песке, и не дает покоя подозрение, что ты никогда не уезжал и никогда не уедешь.

Все остальные в моем классе либо женаты и имеют двоих детей, либо давно уехали, а я здесь, провожу обеденный перерыв с братом, которого здесь не будет еще долго, на меня охотятся голодные Звери, ожидая сообщения, которое я никогда не получу и не должен получать. Неудивительно, что мне до сих пор снится Старлинг Хаус; даже плохой сон лучше, чем ничего.

Джаспер один, рядом с ним на траве стоит пустой синий пластиковый поднос. Он, должно быть, доделывает домашнюю работу – зануда! – потому что его ноутбук открыт, и он хмурится, глядя на желтый блокнот, исписанный судорожными буквами.

Я пристально смотрю на блокнот, нейроны кричат. Я точно знаю, кому он принадлежит, но, похоже, моему мозгу требуется много времени, чтобы принять его существование здесь и сейчас. Это как увидеть учителя в продуктовом магазине или кошку на поводке – нечто, несовместимое с порядком вселенной.

– Джаспер?

Джаспер вздрагивает, видит меня и вздрагивает еще сильнее. Он засовывает блокнот в рюкзак, с опозданием в несколько столетий.

– Где ты это взял? – Мой голос звучит зловеще в моих собственных ушах, как прохладный порыв воздуха перед хорошей летней грозой.

Джаспер пробует несколько разных выражений – вины, отрицания, чистой паники, – прежде чем останавливается на усталой честности.

– Как ты думаешь, где?

– Но ты туда не ходил. И не пошел бы. Или… он дал его тебе? Потому что если да, то я…

Джаспер качает головой.

– Нет, он, – он произносит это со слышимым курсивом, – не давал мне блокнот. Я его украл.

– Почему? – Где-то под паническими воплями в моей голове более отстраненная часть меня также хотела бы знать, как. (Менее отстраненная часть меня хочет знать, видел ли он Артура, правильно ли затянулись его раны, спрашивал ли он обо мне. Я задушу его во сне.)

Джаспер не выглядит так, будто какая-то часть его мозга паникует или кричит. Он выглядит покорным.

– Потому что я хотел узнать, что с тобой случилось и что, черт возьми, происходит с этим домом.

– Значит, ты решил совершить преступление и спрятать улики в рюкзаке. Ты хоть представляешь, что за люди следят за домом Старлингов? Что они могут сделать с тобой? Ты собирался рассказать мне или…

– Конечно, – впервые за время разговора в его голосе прозвучали нотки жара и опасной сухости, – ты не думаешь, что у тебя есть моральное преимущество.

Полсекунды паузы, пока я укрепляю свою рушащуюся оборону. Я возвращаюсь к самой старой фразе, той, которую могла бы произнести во сне:

– Все, что я делала, я делала ради тебя.

Он смотрит на меня с жуткой ясностью, как будто читает мою карту, на которой четко обозначены все разломы и трещины моего характера.

– Хорошо, – говорит он мягко и устало. Я без всякой причины думаю о том видео, которое он снял, где девушка с окровавленными руками произносит на камеру Я люблю тебя.

– Хорошо, – повторяет он. Он снова опускает взгляд на свой ноутбук, прокручивая и нажимая на кнопки. – Но хочешь узнать, что я выяснил?

Я скрещиваю руки, чувствуя, как под футболкой колются мурашки.

– Артур уже рассказал мне.

– Ты думаешь, он рассказал тебе все? – мягко спрашивает Джаспер.

Я колеблюсь. Это всего лишь доля мгновения, но он замечает это. Он улыбается, не особенно радостно, и жестом показывает на траву рядом с собой.

Я не столько сажусь, сколько укладываюсь. Джаспер смотрит на кукурузное поле, на четкие линии новых побегов, искривленных полуденным зноем, и рассказывает мне историю.

Это не история Старлинг Хауса.

То есть, как бы да, но она не об Элеоноре, ее муже или ком-то еще. Меня не волнует, кто и зачем построил дом, были ли они добрыми, злыми или безумными. Меня волнует, кто пришел после, что с ними случилось и как сделать так, чтобы этого не случилось ни с кем другим.

Это история Смотрителей Старлинг Хауса.

Первым после Элеоноры был парень по имени Алебастр Клей – не затыкай меня, Опал, сколько твоих историй я уже выслушал, – который появился в 1887 году. Алебастр был родом из округа Кроу, что к востоку отсюда, и родился с редким заболеванием кожи, при котором весь цвет выходил из него большими молочными пятнами. Все бы ничего, но местный проповедник обвинил его в дьявольщине, колдовстве или чем-то еще, и Алебастра выгнали из города. Через некоторое время ему начали сниться сны – я не буду их описывать, потому что знаю, что ты понимаешь, о каких снах я говорю, – и в конце концов он появился в Идене. Он написал своей сестре, что «последовал за скворцами¹⁰⁹».

После Алебастра приехали две молодые женщины из племени осагов¹¹⁰, Тса-ме-ца и Перл. Их семья была родом откуда-то с Реки Огайо, но их погнали на запад, потом еще дальше на запад, а потом пришел закон об ассигнованиях для индейцев, и они остались прозябать в большом плоском аду Канзаса. Перл и Тса-ме-ца осиротели и были отправлены в одну из этих поганых школ-интернатов, но потом Перл начали сниться сны. (Это то, что мы можем назвать закономерностью).

Если поискать их имена в школьных записях, то окажется, что они обе умерли во время вспышки тифа. Должно быть, какой-то администратор пытался прикрыть свою задницу, потому что они прожили в Старлинг Хаусе более двадцати лет до своей смерти.

Их тела так и не нашли, но, судя по записям твоего парня… ой! Господи, это называется шутка – у них есть надгробия рядом на земле Старлингов.

Затем появился Улисс Райт, сын издольщиков из Теннесси¹¹¹. Он и его родители приехали в начале тридцатых годов, после того как их работодатель продал землю из-под их ног. Его родители умерли от обычной старости, но Улисса нашли с мечом в одной руке. Следующими были Эцуко и Джон Сугита в 43-м году. Они были родом из Калифорнии, но познакомились в Джероме, штат Арканзас. После примерно шести месяцев незаконного содержания под стражей они перелезли через ограду лагеря и пошли по Миссисипи на север. В доме у них было две дочери, пока Эцуко не нашли плывущей по Мад Ривер. После них появились Одесса Диксон и ее жена, затем Ева Джексон, потом Линн и Оскар Льюис.

Можешь ли ты предположить, что случилось со всеми ними? Ты начинаешь видеть закономерность?

Смотритель умирает. Дом зовет кого-то нового – кого-то потерянного или одинокого, кого-то, чей дом был украден или продан, или у кого вообще никогда не было дома. Он зовет их, и они приходят, и больше никогда не остаются без крова.

Все, что это стоит, – кровь. Я говорю об этом буквально – в записках Артура упоминается некая клятва на крови (Боже, как неловко это говорить), чтобы стать Смотрителем.

Но на этом все не заканчивается, не так ли? Нужно больше крови, и еще больше, пока еще один Смотритель не погибнет, а еще один бедный ублюдок не начнет мечтать о лестницах, коридорах и запертых дверях. Снова и снова, все быстрее и быстрее.

Поначалу это звучит нормально, даже как-то благородно: дом для тех, кто не имеет жилья, дом для всех людей, у которых украли дом. Это похоже на сказку, на мечту. Но потом она съедает их заживо.

В своем дневнике Эцуко назвала Старлинг Хаус своим «убежищем». Но это не убежище. Это могила. И Опал: она не будет твоей.

ДВАДЦАТЬ ОДИН

В последний раз, когда я услышала историю о Старлинг Хаус, я сидела внутри него. Ночь давила на окна, кровь Артура была на моих руках, его глаза дико смотрели на меня. Все это звучало так величественно и так ужасно, как современный миф.

Здесь же, между кукурузным полем и футбольным полем, в тусклом свете полудня, это звучит грустно и странно.

Джаспер внимательно следит за моим лицом.

– Ну?

– Ну, что? – Я поднимаю одно плечо и опускаю его, демонстрируя беззаботность. – Меня уволили, помнишь? С тех пор я не возвращалась. Я ценю твою заботу, но все это уже очень старые новости.

– Сны прекратились?

Я заправляю волосы за ухо.

– Какие сны?

Джаспер потирает лицо с такой силой, будто пытается физически вылепить из него выражение терпения.

– Есть еще две вещи, которые ты должна знать. Первая – что бы ни происходило в этом доме, становится все хуже. Я посмотрел все даты, просмотрел больше газет… – Он снова трет лицо, на этот раз так, словно пытается что-то с него убрать. – Смотрители умирают быстрее.

Мой собственный пульс неожиданно громко бьется в ушах.

– Когда это началось? – Не дожидаясь сообщения, я собираюсь звонить Артуру снова и снова, пока он не возьмет трубку, предупредить его, но потом вспоминаю клятву Артура стать последним Смотрителем, чистую панику на его лице, когда я упомянула о своих снах, и понимаю: он уже знает.

– Не знаю, в начале восьмидесятых? Но вот второе. – Джаспер поворачивается лицом ко мне, его взгляд устремлен на меня. – У всех этих людей, у каждого Смотрителя, был выбор. Они решили следовать своим мечтам, следовать за гребаными скворцами или что-то еще. Они выбрали присягнуть этому месту – даже Артур.

– Может быть.

– Нет, не может быть. Слушай, в записках было еще кое-что. – Впервые за этот разговор Джаспер выглядит немного виноватым. – Я знаю, что не должен был читать это, из-за конфиденциальности или чего-то еще, но…

Он достает из сумки учебник по алгебре II и вынимает очень знакомый листок тетрадной бумаги. Я узнаю выцветшие синие линии, ровный почерк, оборванный край. Но это не та страница, которую я нашла раньше, та, что закончилась на середине предложения: Это твое право по рождению, Артур. Именно это я сказала тебе в ту ночь, когда ты сбежал, не так ли…

Это вторая половина письма. Я молча беру ее у Джаспера и читаю.

ли? Но – прости меня, Господи, потому что я сомневаюсь, что ты сможешь – я была неправа.

Не существует такого понятия, как право по рождению. Все, что ты унаследовал от нас, – это твои скулы и упрямство. Ты волен сам строить свою жизнь, строить свой дом, сражаться в своих битвах. У этого Дома нет наследников; следующим Смотрителем станет тот, кто возьмет в руки меч.

Мне очень жаль. Я так долго любила это место и так упорно боролась за него, что запуталась. Я думала, что сражаюсь за дом, а на самом деле я сражалась только за тебя.

Там, в Северной Каролине, мечты не приходили ко мне, когда банк забирал дом. Они не приходили и тогда, когда мы не платили за жилье в трейлерном парке. Только когда я узнала, что ты уже в пути, я начала мечтать о Старлинг Хаусе, потому что именно тогда я решила, что мне нужно место, которое никто не сможет у меня отнять.

Я выбрала. Выберешь и ты.

Я люблю тебя.

Мама

P.S. Твой отец просит напомнить тебе, чтобы ты обрезал розы до последних заморозков и посадил наперстянки к июню. Я сказала ему, что ты не вернешься, и он ответил, что все в порядке, но я должна сказать тебе на всякий случай.

P.P.S. Куда бы ты ни отправился, надеюсь, ты не один. Если я когда-либо и была сильной – если я когда-либо совершила хоть один хороший или храбрый поступок в своей жизни, – то только потому, что у меня были ты и твой отец, ради которых я могла быть сильной.

От письма у меня запершило в горле и заныло в груди.

Все это время я думала, что Артур попал в ловушку, что он проклят, что ему придется продолжать дело своей матери. Но это не так. Он вернулся домой, чтобы похоронить родителей, и нашел письмо, освобождающее его. Ему так и не пришлось взять в руки меч.

Сейчас он мог бы жить в милой двухкомнатной квартирке в Фениксе, где его не преследовали бы ничего более тревожного, чем мыши. Он мог бы работать по ночам и встречаться с гигиенистом-стоматологом. Он мог бы быть профессором или голодающим от счастья художником, да кем угодно.

Но он здесь, совсем один, платит страшную цену за то, чтобы никому больше не пришлось платить. И если он совершал ошибки – если он позволил чудовищу выскользнуть в ночь, охотясь за кровью Грейвли, – разве он не заплатил за это достаточно?

Я аккуратно складываю письмо по оборванным линиям и кладу его в карман. Дважды сглатываю.

– Ты прав. Тебе не следовало это читать.

Джаспер почти неслышно закатывает глаза.

– Хорошо, конечно, но я прочитал, и ты тоже, и теперь мы оба знаем правду.