Текст книги "Небо в алмазах (СИ)"

Автор книги: Alexandrine Younger

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

– В самом деле, Марина Владленовна, хорошо, что хоть так дело кончилось… – Пчёла осознает, что одно неловкое слово приведёт за собой порцию новой женской истерики, но он говорит спокойно, взывая к тому, что являлось самым важным для матерей, – а у вас муж с дочерью…

– Что ты, отморозок, рот мне затыкаешь? Двадцать лет – ума нет! Обрядился! Цепи, кольца, кобура из кожи… – чуда не совершилось, и женщина продолжала истерично кричать, – а я знаю, как вы все такие устраиваетесь, знаю! И как загибаетесь потом! Чего, сынок, думаешь, что тебе повезёт? Лопатами грести будешь? Кто же с тобой спорит! Но не всегда музычка твоя босяцкая будет играть, не всегда! Запомни мои слова, не забывай…

– Не ори на парня, дура, уймись! Он к тебе с добром, а к нему с граблями! Нельзя так с людьми, нельзя… – Голиков готов был замахнуться на жену, но не позволил себе позорного выпада, – правду он тебе сказал…

– Мама, – Софка подходит к матери, стихийно беря её за дрожащие руки, – мам, не кричи, прошу тебя, ну не надо! Пойдем умываться! Ты совсем плоха…

– Эх, Софа… – Голикова-старшая не спешит отстранить от себя дочку, как проделывала это с супругом. Жалко нерадивую! Кто, как не Софа, продолжение родной матери и последняя надежда? Глаза незлобивые, детские, как у бедненькой овечки, и не представляет, какая жизнь ждёт с этим мерином, как плакать придётся, когда… – Душу матери не трави!..

Слов для дальнейшего разговора не осталось. Марина Владленовна, погладив хрупкие ладони Софы, будто бы на миг, залюбовавшись, резво скрылась за тяжелыми дверьми в свою обитель, закрываясь на все замки. Софка не успела среагировать, задержав мать, а Константин Евгеньевич, не теряя шанс на порядок, в бесчисленный раз пытался настроить хозяйку дома на мирные берега.

– Марина, Марина! Отвори…

– Ненавижу… – смог услышать Голиков, борясь с желанием осесть прямо по стене, как бесцельная масса, – как же ненавижу!..

– За водой беги и лекарствами, Соф, – Пчёла, не зная, что ещё внушить Софке, чтобы она вышла из оцепенения, в котором оказалась по вине матери, решил послать на кухню, где в аптечке лежали успокоительные пилюли, – не стой здесь…

– Вить! – Голикова не может сообразить, на что ей реагировать, и принять мысль, что мама никогда не осознает, как ошибается, подменяя ориентиры. Кажется, что по её комнате снова летели вещи, книги, рамки с фотографиями, украшения. Софа вздрогнула, услышав, как с треском распадается на осколки дорогое зеркало. – Папа! Да сделайте что-нибудь…

Софа решила подчиниться – редкий случай. Она могла проклинать себя за то, что лишь час назад собиралась высказывать матери, как счастлива, что избавилась от проклятущих образовательных пут, но теперь думала только о том, что дома в действительности творилось нечто ужасное. Никто не мог совладать с этим…

– Не бей ты там всё, Марина, не бей! – Голиков пытался сломать замок, но его руки, давно отвыкшие от хозяйственных мелочей, сотворить такого не могли. Страх внушило то, что звуки оброненных предметов сменились одним, тяжеловесным и глухим. Будто бы борьба стихла. – Витька, подсоби…

– Ломать надо, не откроет, – Пчёла, не спрашивая разрешений, навалился на дубовую поверхность первым, – сильнее, с маху!

– Давай…

Картина, открывшаяся взору двух крепких мужчин, карала своей неприглядной правдивостью. Когда Софа прибежит с кухни, то она, как и следовало ожидать, забьётся в обессиленном крике. Но кому это могло помочь?..

***

Лиза несколько раз пыталась дозвониться до Софы, которая обещала заехать к ней вечером. Как сказала сама – отпраздновать долгожданное отчисление, но домашний телефон Голиковых молчал. Агрегат Пчёлы тоже упорно игнорировал шансы добраться до любимого братца, но звонок Беловой вывел юную жену Космоса из режима ожидания, заставив висеть на проводе добрых полчаса. Сначала Ольгу интересовало то, в какую дыру провалился её распрекрасный муженёк, а потом разговор пошёл дежурный и чисто женский. Но когда стрелки часов приближались к девяти, и скрипачка снова завела привычную шарманку. Поведение Белова категорически не устраивало натуру скорпиона…

– Оль, если я до сих пор одна дома, то и тебе такой участи не миновать!

– Тебя, Холмогорова, одну оставлять нельзя! Томка правильно сказала…

– Поэтому Кос звонил, чтобы передать, что задержится, а заодно предупредил всех соседей с утра, куда везти, если пора…

– Какое «пора» ему? Начало же ноября поставили?

– Природа и гены Космоса Юрьевича непредсказуемы!

– Ой, Лизк! Кажется, что у меня в двери какая-то барабашка в замке шуршит.

– Иди, проверяй…

Такая же ситуация случилась и в доме Холмогоровых. Перебросившись с Ольгой парой комплиментарных фраз, Лиза закончила разговор, чтобы открыть Космосу задвижку. Она сразу заметила, что встреча с уральским товарищем Белого, который приготовил для «Курс-Инвеста» взаимовыгодное предложение, не прошла для мужа бесследно. Не удержавшись от шутки про полезность «Нарзана», Лиза решила сразу отпоить сына профессора астрофизики живительной минералкой, но Кос, не признавая себя захмелевшим, лез обниматься, то и дело, повторяя, как он соскучился. И не таким сильным был пятизвездочный коньяк, слегка взбаламутивший виски, чтобы Космос, ввалившись за порог, ничего не соображал. Ихтиандра звать преждевременно…

– Маленькая, эти кабанские друзья мне свадьбу беловскую припомнили, прикинь?

– Что ты там мог выкинуть такого, о чём бы я не знала, Космик?

– А что с тобой никому не разрешил познакомиться, гадина такой…

– Какой им толк со мной шашни крутить? Никакой перспективы!

– Я-то им тогда и объяснил всё популярно.

– А я не пытаюсь сомневаться.

Спина болезненно отозвалась спазмом, неизбежным на позднем сроке ожидания, и Лиза глубоко вздохнула, пережидая мимолетное неудобство. Состояние куклы-неваляшки начинало надоедать, что было закономерным. Лиза ждала момента, когда сможет не только взять на руки своего ребенка, но и вдохнуть полной грудью свежий воздух, понимая, что её ничего не обременяет. Испытание пройдено…

– Слушай, кенгурятина, – Космос, почесывая голову, как тот самый Винни Пух, пытается прогнать из головы дурман удачной встречи, – блин, легчает, дома и стены помогают!

– Что такое? – девушка прикрывает свои лазурные глаза, утомлённо откидываясь на спинку дивана. – Давай поменяемся, а то, я смотрю, ты полон энтузиазма и энергии.

– Не плюй природе в рожу, – Космос смотрит на часы, и переводит тему на то, что интересовало его и пацанов добрую половину дня, – а Пчёла куда пропал? Обещал быть с нами, и хер всем собачий, трубы мы не берём…

– Он мне не отчитывается, хоть я ему тоже звонила, как и Софе.

– Разберёмся, – Космос бесцельно щелкает кнопками по пульту, уже не мучаясь от последствий застолья, – бля, посмотреть нечего! Может, правда, спать пошли? Умотался…

– Скажи спасибо, родной, что не «Лебединое озеро»!

– Обойдемся без такого кино.

– А спать я не хочу, рано, настроения нет, – Лиза отряхивает рукава на пиджаке мужа, высматривая на них изъяны, – стирать надо, снимай.

– Тебе совсем нечем заняться? Красивая, разделяй и властвуй! Я ещё и брюки скинуть могу.

– Мужского стриптиза мне здесь не хватало, но, давай, если обновлять, так всё.

– Ради этого и стоило жениться!

Лиза и Космос смеялись ровно до того момента, как из внутреннего кармана мужского пиджака не выпала миниатюрная шкатулочка цвета слоновой кости. Холмогорова не видела этой вещицы среди вороха домашних безделушек, а Кос поспешил скорее подобрать своё владение с пола, попутно рассматривая, не открылся ли коробок после падения. Но поверхность не отражала ни единого скола, а ясные глаза Лизы вопросительно глядели на Космоса. Он решил не дожидаться любопытной словесной реакции слишком любознательной второй половины.

– Забыл показать, у Белого отжал, – Холмогоров с азартом показывал жене коробок, забытый Фархадом Джураевым в свой прошлый приезд в Москву, – ему эта фигня не сдалась, лежит без толку, а мне интересно стало! Красиво, чего вещи пропадать?

– Игрушку нашёл, – выхватив из ладоней мужчины загадочный ларчик, Лиза пытается открыть его, дернув крышку вверх, но у неё ничего не получается, – м-да, и зачем тебе оно? Гробик для пауков какой-то…

– Не знаю, не открывал, – Кос разводит руками, – Фарика приколюха, эмира Бухарского этого…

– Ясно, что Белый такими хреновинами не увлекается… – задумчиво потягивает Лиза, когда предмет всё-таки поддается её пальцам, стоит заметить маленькую укромную задвижку. – Фарик подсуропил? И ни сном, ни духом, белого порошка не видел? А, Космос? Какого черта ты это себе стянул?! Объясни…

Свойственная Холмогоровой веселость испарилась при виде белоснежного вещества, насыпанного внутри светлой древесины. Лизе не хотелось озвучивать, как назывался опасный наркотик, а Космос попытался, ухищряясь, забрать злосчастную коробку.

– Сладкая, не грузись! Клянусь, не открывал даже. И если бы открыл, то чего меня возьмёт, моя, что ты? Отдай…

– Раз клянешься, то вопрос исчерпан, уяснили, – несильно обращая внимания на обещания Коса, Лиза выходит на балкон, чтобы разломать шкатулку на две части, и выкинуть обломки в дождливую сентябрьскую сумятицу. Космос не пытается ей препятствовать; надо было предугадать, что из подношения Фары не выйдет ничего хорошего, – а вот терпеть точно без глупостей.

– И откуда в тебе столько силы, алмазная?

– Кашу в детстве ела за обе щеки…

– Тогда улыбнись, заяц, ничего ж не случилось! Не безголовый же я…

– Кос, пойми… – Лиза осознает, что можно было избавиться от дурной шкатулки иным способом, и глупо полагаться, что её муж, занимаясь тем, что стало его повседневной жизнью, не разбирался, что есть белое, а что чёрное, – это не игры! И если когда-нибудь мы столкнемся с этим, то нам будет очень нелегко. Очень!

– Просто красивую штукенцию хапнул, – располагаясь на кухне, где Лиза отмывала свои ладони, Космос спешил притянуть к себе жену, усаживая её на колени, не давая возможности уйти в пространные мысли, – не подумал, и не пугливый! Я вообще всё красивое люблю, чтобы блестело и слепило! А особенно тебя…

– Сорока-белобока, – и если у Лизы и были зависимости, то они крылись в сильных мужских объятиях, которые навсегда заслонили её от остального мира. Хватало того, что она в этом никогда не сомневалась, – нравится ему!

– Считалочку, что ли, вспомнила?

– Как ни крути, но в ближайший год она мне действительно понадобится…

– Что верно, то верно…

Усталый вечер в квартире Холмогоровых имел бы возможность завершиться мирной ночью, но абонент, вызывавший к ним в одиннадцать вечера, полагал иначе. Лиза, было, обрадовалась, услышав замотанный голос Пчёлы в трубке, но весть, из-за которой он целый день был недоступен для друзей, заставила стереть мелкие неурядицы прошлого дня. На веки вечные.

– У Софы мать умерла. Аневризма. Похороны послезавтра…

Классик был прав. Человек смертен. Внезапно.

Комментарий к 91-й. Падение титанов

Для тех, кто читает между строк:

https://vk.com/wall-171666652_756

========== 91-й. О чём молчат звёзды ==========

OST:

– Алла Пугачёва – Золотая карусель (Витя/Софа)

– Филипп Киркоров – Я найду тебя (Космос/Лиза)

Середина октября 1991-го

После того, что Пчёла лицезрел в доме у Голиковых, он испытывал лишь одно горячее желание – напиться в стельку. Чтобы унять напряжение, поселившееся в голове названным гостем. Вечер пятницы тринадцатого сентября не забывался, хоть и не могла смерть дамы, пророчившей ему каталажку, затронуть внутри субстанцию, отличающую человека от примата. Но Витя прекрасно понимал, что наступившая година – это не период для игры в бутылочку. Он даже смог преодолеть свою стойкую неприязнь к Нику Милославскому, который пообещал, что будет помогать бедной Софке, и плевал он с высокой колокольни на то, что Витя Пчёлкин об этом подумает. Обстановка не позволяла чинить препятствия, а Голиковы действительно пережили огромное потрясение.

Организацией похорон занимался Пчёлкин, заручившись материальной и моральной поддержкой друзей и Милославского. Отец Софки, ошеломленный, но не сломленный, кажется, был искренне благодарен молодым парням, которые переняли часть его проблем на свои плечи. Хвори, заставшие функционера прошедшей весной, совсем перестали его беспокоить, но глупо полагать, что, похоронив жену, он не будет винить себя в случившемся. Константин Евгеньевич был молчалив, почти угрюм, а если и беспокоился, то только о Софе, которая точно не была виновата в том, какие проблемы постигли их семью. Как и всякий любящий отец, Голиков боялся, что Софка, всегда бойкая и неунывающая, может навсегда потерять свой неробкий характер.

На время, пока мать не проследовала на погост, Софа жила у Холмогоровых. Лиза сама предложила это решение, а Космос и не препятствовал, потому что, разбираясь в делах Голиковых вместе с Пчёлой, приезжал домой только на ночёвку. А Софка не могла снести нескончаемых соболезнований. Ей, будто малому ребенку, было невыносимо видеть бархатную крышку гроба и траурные ленты на пышных венках. Пустующая комната матери отпугивала, стоило вспомнить, как хаотично были разбросаны осколки стекла, и как безобразно на полу лежала моложавая, но погубившая себя женщина. Искусственные идолы были разрушены в щепки, а смена сильнейших не позволяла смириться со скромной ролью, которая предполагалась Марине Владленовне в этих дебрях.

Подруги не позволили Софе погрузиться в тягостное одиночество. Легче вести борьбу с привидениями вместе, а Голикова не умела быть одиночкой. Поэтому проводила свои грустные дни с Лизой и Томой, не пытаясь разобраться, в какую сторону повернулась фортуна. Она не изводила себя мыслями о Пчёлкине и Милославском, которые изображали между собой дружбу, которой никогда не было. Софку не заботила мысль, что поминальные речи утихнут, а ей нужно по-новому устраивать свой быт, когда-то сформированный чужими властными стараниями. И о последних словах мамы, рассерженно брошенных в сторону Вити, Софа тоже не размышляла. Мало ли, что можно бросить, ненавидя человека за сам факт существования. Но одно «но» действительно бередило впечатлительный ум, и Голикова не знала, как ответить себе на несложные вопросы, которые бы не возникли, будь их отношения с матерью хоть немножечко теплее…

Как обнаружить в себе чувство стыда, переставая заглатывать свежий воздух, словно освобожденная? Как понять саму себя, прощая душу за то, что она не доходит до того, что должен чувствовать любой человек, переживший горе? Она не ждала настолько сильного встречного ветра свободы, но дышит им, и не видит своего порока в том, что кто-то упрекнёт в черной неблагодарности…

Мама! Человек, без которого милая девочка Софа не узнала бы белого света, которого так любила разочаровывать! Ловила раздражение в жгучих глазах, но не жаловалась, а билась за своё. Протягивала руки, но обжигалась холодом, который часто сменялся гневом. Благодарная дочь, находясь на месте Софки, жила бы с чувством глубочайшей вины за смерть матери. Но Софа такой святостью не обладала. И не было в ней никакого стыда, лишь оцепенение, разрушающееся, стоило вспомнить, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Стоит просто посмотреть на подруг…

Тома жила Валерой, заставляя окружающих поверить в то, что любовь с первого взгляда существует не только в романах. Софа помнила, как сильно Бессонова понравилась Филатову ещё в первую встречу, когда неловко налетела на него, опаздывая на новоселье к Павловой. Голиковой было известно, как Филатовы не решались до конца поверить своим симпатиям, но с наступлением тревожной осени восемьдесят девятого года, Фил и Тома не стали размениваться, теряя друг друга в толпе прохожих. Посмотрели на друзей, сделав разумные выводы. Решили идти по жизни, взявшись за руки, не ропща на обманщицу-судьбу, не всегда ласковую и своенравную. Филатовы заставляли любоваться своим полным согласием, не вызывающим ни зависти, ни мелочной злобы. Софа прислушивалась к ним, ценила и уважала, как старших брата и сестру. Они всегда знали, как правильно…

Лиза, несмотря на всеобщее печальное настроение, мыслила ожиданием самого важного на свете свидания. Обозримым завтра, озарённым появлением на свет нового человека, дышала вся квартира Холмогоровых. Возможно, что поэтому Софке легко дышалось в доме на площади Восстания. Не без детского любопытства, пытаясь успокоить разрозненные нервы, Софа листала разноцветные книжки со сказками и рассматривала цветастые погремушки, которые Лиза готовила для будущей дочери, уже бывшей для неё одушевленным человеком. И Софа, никогда не размышлявшая о том, что теперь двигало лучшей подругой, с готовностью признавала, что формула счастья действительно крылась в любви. Лиза без слов ощущала, что Космос любит её, не задумываясь о причинах этого чувства, и отвечала ему тем же. Это и была их правда. Небо в алмазах…

Софа же не ведала, о чём молчат звезды. Или сама не могла понять своё мятежное созвездие, разглядывая в знакомых символах прежние идеалы. Не узнавая в дымчатой невесомости Витю Пчёлкина из прошлого, в которого влюбилась, никого не слушая. Всё слишком сильно поменялось, а черная кошка, несмело пробегающая по дорожке Софы, на проверку оказалась адской крысой-ревностью. Продолжая воссоздавать утраченную реальность вместе с Витей, Голикова не врала себе, когда осознавала, что он держится за неё, как за ширму. Ему бы на свободу, чтобы не оглядываться на обузу, в которую превратилась шутиха Голикова, но Пчёлкин не уходил, плывя по извилистому течению.

Она была благодарна ему за участие, и за то, что все настигшие проблемы он безропотно принял на себя, но и в годину собственных испытаний позабыть о том, что тревожило сердце практически год, у Софки не получалось. Надо бы корить себя за подобное поведение, мучаясь мыслями о потерянной матери, но Марина Владленовна учила дочь – сожаления губят. А Софе хотелось гореть, не питаясь иллюзиями. И в то, что человек может любить двоих, она никогда не верила. Это не трудно, это не тяжело, этого просто не может быть! Золоту нет заменителей, подмена понятий никогда не доводит до добра, хоть Софка и сама не спешила рвать. Может, Витя и ищет в её зеленых зрачках другие, немного схожие, но ведь она не делает того же. Иногда понять себя трудно, но терять любовь ещё сложнее…

Не в привычке Софы было кого-либо стеснять, и поэтому на исходе сентября Голикова снова поселилась дома, зная, что этим невообразимо обрадует отца, которого коробило одиночество. Он и сам просил Лизу позаботиться о Софке, но без дочери Константину Евгеньевичу становилось неизмеримо тоскливо. Но, собирая себя в кулак, Голиков принял полученное назначение проректором в Академию общественных наук, зная, что с его трудовым опытом будет полезен везде, где бы не оказался. Занимал себя ворохом бумаг, трудами по экономике, отвергал любые опасения Софы по поводу здоровья. Труд всегда представлялся бывшему партийному функционеру спасением из ямы. Так случилось и в этот раз, и никакие личные обстоятельства не могли поменять мнения мужчины.

Ник прислал с курьером букет свежих лилий. Помнил из детства, как на даче Милославских Софка постоянно норовила сорвать какой-нибудь свежий лепесток, спрятать в кармане платья и никому не показывать. Милославский хотел её порадовать, напоминая про то, что так и останется дорогим следом беззаботных дней. Он звонил, прося Софу рассказывать именно о себе, о не о том, чем живут её близкие, и казалось, что противоречия характеров, отступили на второй план. От Ника веяло добротой и силой. Он заставлял Софку поверить, что не так далек тот час, когда в её жизни снова засветит яркое, почти ослепительное солнце. Ничего не обещал, ведя себя не так, как в восемьдесят девятом, когда отговаривал от встреч с Пчелкиным, и Голикову подкупало такое поведение.

– Вот уеду, Генераловна, куда глаза глядят, и будешь вспоминать старину Ника, – это была его любимая присказка, – ужасно надеюсь, что добрыми словами!

– Куда уедешь, Никит? – откровенно говоря, даже старшие Милославские сомневались, что в нынешней ситуации назначение Ника в капстрану состоится в ближайшее время. Сам же Ник считал, что нужно просто переждать. И всё будет…

– На кудыкину году, родная, – заразительная веселость в голове Никиты передавалась и Софе, и она невольно расплылась в улыбке, представляя смехотворное выражение лица друга.

– Жевать помидоры, а как же? – часы с боем, расположенные в кабинете отца, пробили шесть вечера, и вспомнив, что Витя обещал заехать примерно в это время, Софа поспешила поблагодарить Милославского, который действительно постарался. – Ник, спасибо за цветы! Я их очень люблю. Мне приятно, что ты помнишь такие мелочи…

– Память хорошая, – Ник не собирался признавать себя богом олимпа. – Понял, не скучай! Цветы в вазу не забудь поставить, а то будет тебе гербарий…

– Спасибо, князь Милославский! Прощаться не будем, а то в последнее время мне от этих прощаний как-то не по себе…

– Здравы будем, и то верно. А если надумаешь свалить куда-нибудь к черту на куличики, то звони! Поедем в одном вагоне…

– Обязательно, но знаешь, дружище, поезда не люблю, укачивает.

– На самолёте полетим!

Любование белоснежными лепестками украло Софу на добрые пятнадцать минут, и она не заметила, что Витя, разумеется, опоздал. Когда он появился на пороге у Голиковых, занятой и нагруженный, лёгкая атмосфера, созданная беседой с Ником, была разрушена. Пора было вернуться на грешную землю, чтобы понять, какой пункт плана занимает Софка в системе Виктора Пчёлкина. Надежда, что не первый с конца…

Софа механически угостила Пчёлу ужином, монотонно кивая, когда он рассказывал о новых контрактах «Курс-Инвеста» с заграничными партнерами. Долбанные бумажки вытрясли из него ценные нервные клетки, а в английском он был глух и немощен, как персонаж Тургенева! Голиковой надо бы радоваться, что Пчёлкин нашёл своё призвание. Может, полно подводных камней и рисков, но кто мог отказаться от власти и денег, когда они сами плыли в удалые руки? Витя не подменял идеалы, как и прежде веря в дружбу и оберегая близких, но Софа ни с чем не могла перепутать азарт, которым существовал Пчёла, сделавшись непростым человеком даже в понимании родителей.

– В январе к немцам со мной поедешь, – безапелляционно объявил Пчёлкин, когда покончил с овощным салатом, – нащелкаешь там себе целый фотоальбом, а потом будем думать, как получать из твоего увлечения приличные бабки. Чего, неплохо придумано?

– Когда в ноги кидаться? – любая другая девушка на месте Софки запрыгала бы от счастья, услышав о таком «подарке судьбы», но только не Голикова. – Мог бы поинтересоваться у меня, Витя, надо ли оно мне вообще все? Не видела заграниц, и не скажу, что горюю…

– Здравствуйте, блять, приехали… – Пчёла полагал, что он искренне старался разбавить тишину Софы своим участием, – а чем тебе здесь заниматься одной? Батьку харчи варить? Сплюнь, ваша помощница по дому ещё в бодрых летах…

– Спасибо, конечно, но я бы сама смекнула, что мне делать, – Софа не терпела всякого всевластия над собой, – а стрелять глазками на переговорах, знаешь ли, много ума не надо. Возьми с собой секретаршу смазливее…

– На какой хер они мне сдались? Говоришь, как будто решила, что по чём, и как будешь пинать баклуши…

– Я решила, что буду говорить то, что думаю, и, Витя, здесь тебе меня не переубедить…

– Не переубедить? – против собственной же воли Пчёла взрывался. Газовый баллон всё равно бы вздернулся, и если Софка хочет нажать на кнопку сейчас… Что ж, он не увиливает. – Еханный бабай, если так, о чем думаешь, то, милая, признавайся, какой недоумок тебя вениками обхаживает!

– Его имя тебе известно. Считай, что брат прислал сестре. В знак дружбы и любви! Вечной преданности…

– Вот только не стоит со мной играть в дурочку!

– А лучше бы сыграть…

– Софка!..

Сейчас или никогда?!..

Вопрос назрел в голове Голиковой стихийно, как цунами, и она не собиралась откладывать рой мыслей в долгий ящик. Время пришло. А, может, не у всех всё вечно? И просто так, за бытовым непониманием, скрывался главный разговор.

Как дальше?!..

Пчёла же понимал, что взрывная война неизбежна. Неизвестно, как будет грохотать, и сколько будет саднить, как бывалая ножевая. Такое не вырубают с корнем, как бы не увиливал Пчёлкин от громких слов про любовь, но, видимо, Софа решила сама расстрелять всё то, во что когда-то верила.

Со дня кончины матери ей будто безразлично, что он всё ещё остаётся рядом. Что Пчёла в лепёшку готов был хлопнуться, только бы Голикова не совершила с собой глупостей, увидев смерть в первозданном обличии. Но человеческие потемки устроены странно. Софка помнила слишком многое, и эти мысли застилали в ней иные чувства. Ведь Витя сам признавался ей в своих проступках. Ничего не забыто. И не может быть третьего лишнего там, где скованы одной цепью двое. Элементарно.

– Софка, Софка! Опять та же песня! Она меня не успокаивает, Пчёлкин! Совсем…

– Что я делать должен? Кривляться, как еблан, чтобы всё было, как у людей? Просто так всяких придурков тебе спускать? Поясни!

– Я же спускаю, – Софа цедит слова равнодушно, зная, что время для сожалений ими упущено. А она не вздохнет по-новому, если скажет то, что так давно терзает. Может, она и повторяется, но пора… – Спускаю, как затраханная овца! Блядей твоих и прочих шкурок…

– Чего ты мелешь?

– Что слышал…

Надоело! Двойственность не может быть песней нового дня. Просвета не обнаружишь, как не хочется найти его зачатки, а болеть всё равно будет долго. Какая разница? Софе осточертели слухи, доносившиеся из достопамятной «Метелицы». Такие, как Пчёла не меняются в предпочтениях. Они слишком поздно начали писать свою историю, и листы тетрадки начали осыпаться, стоило подуть первым встречным ветрам.

И Голиковой было тягостно думать, что жена Александра Белова поселилась в сердце её Вити полноправной хозяйкой. Невыносимо! Она не сжигала себя ненавистью, как собственная мать, но и сил терпеть больше не находилось. Третий лишний должен уйти. Простая истина. Она любит, но ничего не может изменить. И кому это нужно?..

– Ах ты ж!..

Пчёлкин нашёл короткую дорогу до обрыва. Он оглушительно громко хлопает по деревянной поверхности стола, разнося по квартире звон посуды, но Софа не боится его гнева. Потому что устала быть обманутой. Может быть, очень скоро ей будет нестерпимо больно, но она сделала свой выбор.

– Не шуми, – Софа помнит, что отец возвращается домой за полночь, но мысль о нём спасает и греет, – это дом моего папы! И не надо превращать его в щепки…

– Я понял, что мне тут не рады, – может, когда на смену грядущему алкогольному дурману Пчёла поймет, что золотая карусель заржавела, но до этого нужно дожить, выбрасывая дешевые маски, – счастливо оставаться! Раз так…

– Уходя – уходи!

И сказать больше нечего. Софа неоднократно рисовала в сознании, как увидит силуэт Вити, убегающий от неё в неизвестность, но нарыв вскрылся проще, чем описывали в медицинских книжках. Голиковой уже не понять, кто из них сделал решающий выбор, поджигая тленные остатки того, что когда-то грело ласковым солнцем. Но Пчёла хлопает железной дверью, как будто пытается раздавить кровоточащее сердце Софы. Навсегда, насовсем!..

Когда-нибудь они поймут, что всё могло быть иначе. Но это была бы не их история первой любви.

Любви, разрушенной отзвуком скрипки…

***

За последнюю неделю Космос успел привыкнуть, что ночи стали бессонными во всех смыслах этого слова. Нет, не из-за поцелуев под луной, как можно было предположить, глядя на их совместную с Лизой жизнь, а из-за того, что эта неугомонная банально не могла найти позу для сна, постоянно мучаясь неудобствами, и, бегая в тайную комнату, будто по расписанию. Казалось, что до родов ещё есть время, и Лиза может провести его дома, но Космоса не отпускала мысль, что мелкий квартирант заставит побегать, когда всем покажется, что драгоценные часы на раскачку пока в наличии. Такая уж у них семейная традиция – появляться тогда, когда никто не ожидает подвоха. И Космосом, и Лизой доказано…

– Избушка на красивых ножках! Ау!

– Чего тебе, житель космических глубин?

– Повернись к мужу ребенком, а к окну задницей, блин!

– Всё равно не уснем! Тесно, пинается, на волю хочется…

– Так сложно, что ли, недели три посидеть? Курорт же!

– Сложно, и я устала от этого увлекательного аттракциона…

– Скажешь тоже, шутница!

– Успокойся, лягу спать, – заверяет Лиза Космоса, для приличия оглушительно зевая, – видишь! В отличие от тебя, большой дядя, мне завтра с утра всё равно спать…

– А кто меня проводит, ленивая жопа?

– Тутанхамон!

– Бля, только не эта охуевшая гадина! Я с ним не настолько в ладах…

– Отвали от кота! Он и так по струнке стал ходить. Боится, что кормить не будем…

– Ты не согласна с тем, что меня должны слушаться все в нашем террариуме?

– Твоей копии сейчас на это абсолютно наплевать, – роды не внушали Холмогоровой опасения. Ей, скорее, надоело состояние пернатого гнездования, ведь живот увеличивался размерах всё больше, а она была похожа на бесформенную матрёшку. – Господи, больше никогда в жизни не буду беременеть!

– А чё? – сонно предположил Космос, накрываясь одеялом. – Я бы через год ещё за кем-нибудь сходил!

– Вот сам и иди! Представь, сколько денег можно заработать!..

– Так, шуруй спать, нервы мне не мотай!

– Нервы тебе Санёк завтра с вашими азиатскими поставками помотает, а я разминаюсь, – Лиза продолжает измерять комнату неспешными шагами, думая, что пора учить колыбельные, которых она почти не знает. Может быть, здоровый сон снова вернётся к ним. – Кос, солнце, скажи, как там про мишку в песне было?

– Где твой медведь!

– Я не про Боярского, а из мультика про Умку.

– Нашла, что спросить! У меня с этими песнями, как и у тебя – прокол по фазе.

– Ага, большая медведица не в том цикле, и я тебе спать мешаю, – часы пробили полночь, но сон упорно не шёл к Холмогоровой. – Не обращай на меня внимания! Мне просто надо отвлечься, а колыбельные – хорошее дело.

– Обращал, обращаю и буду обращать!

– Обожаю ёмкость твоих формулировок, – Лиза всё-таки присаживается на кровать, а после осторожно опускает спину в ворох подушек и одеял, – и тебя люблю, Холмогоров! Спи, расслабься! Что я ещё должна чувствовать на сносях, если кто-то против моего сна?

– Погоди немного, алмазная! Чемоданчик готов, с больницей оговорено, а дальше – дело техники…

– По быстрой технике только кошки рожают, а я, похоже, сразу готового космонавта рожу!

– Главное, что моего…

У Космоса больше нет желания о чем-либо разговаривать. Он лишь обнимает заметно расслабившуюся Лизу, и, пройдясь с нежными прикосновениями губ по тонкой шее, склоняет темноволосую голову к тёплому женскому плечу. Лиза понимает, что до утра не поднимется с кровати, потому что ей слишком хорошо и уютно рядом с Космосом; мимолётные капризы отходят на второй план. Вот Холмогоров снова гладит огромный живот, из которого ему передают послание, ощутимо ударив ножкой, и ему… нравится это чувство. Никто не поверит Космосу, если узнает, что его внешние стремления, совсем не сочетаются с тем, что происходит, стоило зайти за порог дома. Ему всегда хотелось чего-то своего, и этим всем стала Лиза. Было бесполезно сопротивляться своим чувствам.