Текст книги "Небо в алмазах (СИ)"
Автор книги: Alexandrine Younger
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)
В бронежилете всегда легко спрятаться, чтобы никто не понял масштаб бедствия, связавшего космическое чудовище и неугомонную заразу по рукам и ногам…
Холмогоров не желает, чтобы кто-то вообще мог узнать о том, что с кем-то ему необходимо проявить свою спящую чуткость. Что он может сбавить обороты и покориться тому, кто нуждается в его внимании. Есть в этой жизни необъяснимые вещи, и их чувства с Лизой останутся без излишних комментариев. И когда она медленно проводит губами по его щекам, а после задевает зубками крепкую шею, и начинает довольно посмеиваться, зная, какую власть имеет в данный момент, Кос окончательно теряет способность думать. Его план по покорению крепости перешёл в руки осажденной, и Лиза, нежно приникнув к его плечу, даёт ощутить, что она снова выиграла…
– Не молчи, солнце, засыпать ещё рано! – требовательный голос, полный неги и женственности проникает в сознание Холмогорова, а ласковые пальчики проходятся по груди и спускаются ниже, заставляя делать только то, что скажет она. Но в ответ молодой мужчина может только покачать головой, и потянуться к спелым губам блондинки с новым крышесносным поцелуем. – Мне воздуха сейчас не хватит, – едва произносит Лиза, откидывая с себя и Космоса пуховое одеяло, – не замёрзнем. Жара!
– Давно пора привыкнуть, бесстыжая, что от меня ни на шаг!
– Так уж и не пустишь?
– Не-а, тебя и тут кормят.
– Ценная собственность?
– Со всех сторон, родная! – теперь сил для сопротивления нет у Лизы, которую целуют все откровеннее, спускаясь к тонким ключицам, и ревностном прижимают к себе так, будто они не виделись целое тысячелетие. А ведь сегодня они расставались максимум на полчаса, пока она решала свои дела в институте, а Кос смотрел десятый сон в «Линкольне». Не с его отношением к высшему образованию заходить вовнутрь храма науки. – Охомутала посреди белого дня, и жди ответку!
– Ты меня, что, съесть хочешь? Пристрелить, как дичь? – руки светловолосой безвольно падают на подушки, оторвавшись от темной макушки Холмогорова, и когда магнитофон на фоне обреченно прогревает нечаянное «О-о-о-о-й», Павлова только смеётся. – Глупые вопросы задаю, но, приятного аппетита…
– Сама виновата!
– Почему?
– Из-за твоей красоты вечно куда-нибудь встреваю…
– Лет с семнадцати, по самое не хочу! Это ты упорно хочешь донести?
– Умница-дочка!
– Ты меня за это любишь?
– Безумно! Только не говори никому, а то поверят…
– Не скажу…
С Лизой не бывает нормально или хорошо. Просто до одури сногсшибательно, до потери пульса волнительно и заставляет каждый раз плотнее прижимать эту самую прекрасную на свете девушку к себе, отвлекать от прочих дел, снова напоминая, что он любит её. Любит, как и в тот миг, когда впервые явственно осознал свои чувства, и отдал их сестре лучшего друга, чтобы она неминуемо ответила взаимностью.
– Не хочу выныривать из этой комнаты, я в домике, – лениво проговаривает Павлова, когда без лишней стыдливости приподнимается на локтях, позволяя полностью смотреть на свое обнажённое тело. Её не закрывают даже распущенные волосы, и перемахнув ножкой в сторону, Лиза усаживается на плоский живот мужчины, без лишних выражений давая понять, что не видит границ их близости. Ей безразлично, какие наполеоновские планы бродят в голове Космоса и его друзей, но последние дни уходящего года счастливая невеста совсем не хочет отпускать от себя своего космонавта. Год назад они сами лишили себя возможности быть вместе в крайние дни декабря. – Завтра проспишь. Не знаю, что там задумал наш корешок Белов, но мне фиолетово… Гори все синим пламенем!
– Я ж обещал Саньку подкинуть, Лиз, чего ты с людьми, как неродная? – Кос и сам знает, что Пчёла и Белый решат свои дела на Балтийском без него, и меньше положенного рубля на хлеб с маслом ему не достанется, но ему просто необходимо подразнить свою вторую половину. – И брата родного не жалеешь, вот ведь! Не поверят, что Лизка Пчёлу в обиду дала.
– Это ему за годы, проведенные под одной крышей! Перетерпит одно утро, не сахарный…
– Смилуйся, женщина-космонавт!
– Я подкину всю компанию с лестницы, если они покусятся на моего Космодрома, – сходу придумав, как подразнить будущего мужа, Лиза наклоняется, чтобы пощекотать волосами его смеющееся лицо, слабо обхватывая его плечи. – Ясно тебе, благоверный?
– У-у-у-у, Лизка – гроза… кровати, – когда Павлова чувствует громкий шлепок ниже поясницы, она даже не вздрагивает, а просто вскрикивает, смеясь, не меняя позы, – уговорила, так и быть, завтра утром буду прикидываться глухим часов до двенадцати. Как дед старый!
– Кос, признаю, что ты умный мальчик! – Лизе не представляется возможным расстаться с собственным космическим чудовищем надолго. О прошлых новогодних каникулах, смешанных с расстроенными полувздохами тётки и вечными звонками из Москвы с просьбами «приехать и полить свой кактус», думать горько. Лучше вспомнить, как подговаривала Пчёлу и Сашку ничего не говорить о своем возвращении Космосу. Сорвали бы весь подарок, два гоблина. – Пешочком пройдутся, не зря наш Белый границу сторожил…
– Сама ты пограничник, неугомонная!
– Какую границу сторожу?
– Моих железных нервов…
– Правда?
– У тебя получается!
Двое кубарем скатываются с кровати, не определившись, что же им делать – бороться подушками или целоваться? С тумбочки летят тяжелые учебники с изречениями советских идеологов, а кровать почти разваливается, освободившись от тяжелой ноши. Кос не сдерживает в себе довольного клича, потому что Лиза не смогла из-под него выползти, а она пинается руками и ногами. Никогда не сдаётся!
Всё-таки соседи напишут на них заявление, и плакала их счастливая свадьба. За аморалку и нарушение общественного спокойствия в отдельно взятом доме нужно нести ответственность. Однако Лиза и Космос прячутся от белого света под одеялом, раскинув подушки по разным концам комнаты, и им совершенно безразлично, что там за дверью…
– Акелла промахнулся!
– Я обещал месть!
– Да ладно, расслабься, скажи уже, что продул своей дурочке…
– Ты коварная, с кровати сразу сбрасываешь…
– Ну я же не виновата, Космик, – властные руки, обвившие тонкую фигурку Лизы, подсказывают ей, что стоит только покрепче прижаться, поцеловать эту железную стену, чтобы заслужить несуразное прощение за отлучки на учебу, – и мы туда и обратно съездили. И быстро приехали… Кто молодец? Я!
– Уговорила, алмазная…
– Спасибо, что не свинцовая!
– Вот не надо мне тут про свинец напоминать…
– Поцелуй меня, сойдемся на этом.
– Хорошая ж ты моя…
Прежде чем Космос и Лиза успевают оторваться друг от друга, прерывая такой сладкий и долгий поцелуй, в соседней комнате зазвонил телефон, разрушая мечты обоих на обретенное спокойствие.
– Бля-а-а-а-ять, ну как так-то? – раскаты холмогоровского голоса слышны и на улице, но он нехотя понимается с удобной кровати, путаясь ногами в разбросанной по полу одежде, и спотыкаясь о два красных свитера, за которые Пчёла прозвал их с Лизкой инкубаторами. – Твою мать, да так настойчиво-то…
– Надо трубку взять, а то вдруг…
– Чё всем надо-то?
– Чтоб ты на всех поорал!
– Да я это и сделаю на хрен!
– Только тапки найди! И для разнообразия труселя…
– Лиза, бля…
– Ну, тапки тогда!
– Фиг его знает, я в последний раз ими черную морду из комнаты гнал!
– Ладно, я сама отвечу…
– Скажи там, что они мне весь кайф обломали!
– Обязательно!
Лиза, не натянув на себя и пледа, быстро пробегает в коридор, чтобы надоедливая трель прекратилась. Кос, накинув на плечи теплый махровый халат, умиротворённо закурил, гадая, кто позвонил им в такое тихое и спокойное… обеденное время. Плевать, что нормальные люди в это время либо стоят в очереди в универмаге за «Столичной» к новогоднему столу, либо пытаются достать пушистое двухметровое дерево для увеселения детворы.
Тутанхамон воровато проникает в комнату хозяйки, и, прощая за все пущенные под свой кошачий хвост тапки, просится на руки смолившего в открытую форточку Космоса. Обстановка идиллическая, жаль Лиза из коридора не может увидеть картину маслом, как непримиримые враги мирятся. И Косу совсем не кажется, что черная кошка – это к беде.
– Опять жрать просишь, бандит мелкий? – когда сигарета потушена в хрустальной пепельнице, Холмогоров от скуки роняет себя на кровать, а питомец запрыгивает следом, клубочком свернувшись на мужской спине. – Бандит… Наряжу вместо ёлки, будешь мне, народ развлекать. Засранец… – юркий потомок египетских кошек спрыгнул на пол, засовывая черную мордочку в сухие мужские ладони.
– Ты всё-таки его выдрессировал!
Восторженный возглас и аплодисменты раздаются за спиной Космоса, и он лениво кивает, подталкивая животное куда-то прочь. Лиза, вернувшаяся в комнату, присаживается на кровать. Когда на её животе снова оказались длинные теплые пальцы, сомкнутые в замок, она заметно расслабилась, изучая глазами потолок своей комнаты.
– Эта морда хозяина почувствовала, с хрена ли со мной обостряться?
– Кормить ещё не будешь.
– И меня не покажут во «В мире животных», позорище…
– Зато завтра велено дуть втроём в Шереметьево, – Лиза не знает, как бы мягче сказать о том, что к ним в гости едет ревизор. – Ёлку с самолёта ловить будем! Самую настоящую…
– Тебе одной ёлки тридцать первого мало будет?
– Можно и три, как раз Пчёле будет место! Где-то надо первого с утра просыпаться…
– Мне, главное, Снегурочка чтобы рядом была, как в сказке…
– А вот про детские сказки поговорим после боя курантов…
Вот и подходил к концу так несчастливо начавшийся для Космоса Юрьевича Холмогорова девяностый год.
***
Чернова затруднялась сделать шаг вперёд, и, поднявшись на несколько этажей вверх, оказаться в квартире покойного брата. Боялась смотреть на стены, комнаты, где он когда-то жил, трудился и не думал, что его звезда так быстро погаснет, едва получив дорогу в светлое будущее. Не представляла, как зайдет в комнату Алексея и Татьяны, и обнаружит в ней серый порядок, нетронутый с самого восемьдесят третьего года. Ёлка знала, что Лиза запретила всем трогать родительские вещи, и ютилась в своей бывшей детской, превратившейся в комнату будущей жены сына профессора астрофизики.
Не будь скорой свадьбы племянницы – не видеть бы Ёлке дома на улице Профсоюзной. В родном Ленинграде легче прятаться от бурь прошлых лет, пережитых в Москве. Мерные волны Невы уносили боль, как бы остра она не была, а московские равнины нисколько не вносили спокойствия. Лишь заставляли вспомнить, что Москва – это чужой для Ёлки город.
Но надежды на счастливое будущее сильнее страха перед прошлым. Так сказал ей Лёня, когда принес два билета на самолёт, и Елене пришлось взять три дня в счёт отпуска, в котором её давно уже не видели. С того самого мига, как служебная машина её старшего брата приказала тормозам долго жить, и отправила на тот свет сразу двух человек. Лизе несказанно повезло остаться живой и почти невредимой, если очутиться без родителей в двенадцать лет от роду – это милосердно. Шрамы на тонких ладонях племянницы долго будут напоминать Черновой, как суров, оказался восемьдесят третий год…
Леонид Рафалович курил свой неизменный «Беломор», которому не изменял, даже когда друзья предлагали ему настоящие американские «Marlboro». Папиросы, прямиком из казарменной юности грели душу. Фирма импортная не та, да и он привык к старой марке. Хотя… «Беломорчик» не тот пошел с этой вашей треклятой перестройкой. Что же, он не расстроится, если курево упадет маркой вниз: съедет на турецкий табак. Рафу не привыкать терпеть лишения и неудобства. Разменял же он когда-то Ленинград на Мурманск, пытаясь оставить в родном городе все то, что так дорого и греет закостенелую душу морского волка? Умел забываться…
Но не в случае с Ёлкой, которую он, как и много лет назад, привёз в Москву. Причем, по тому же адресу, в обитель её брата. К кирпичному скворечнику, бывшему когда-то элитным жилищем для молодых специалистов. Но если двадцать лет назад они приехали зелеными юнцами на новоселье к другу и брату, то сейчас решают, как без слез в глазах взглянуть в спину юности. Прекрасной, светлой, да и что греха таить – пьяной. Пропахшей противным хересом, папиросами и запахом костра у маленького пруда, где курсант Рафалович поёт своей невесте Леночке «Милая моя…». А их друг, нераскрытый талант, враль и пьяница Ванечка берет с друзей клятву – один за всех и все за одного…
Растерялись, однокласснички. Засосало водоворотом жизни, беспощадной к светлым головам. Не соберутся как тогда, после новоселья Павловых. Петь песни под гитару, жарить свежую рыбу, и гулять под Луной. Иных уж нет. Но Леонид на месте. Жаль вот только, что рыжие волосья облетели. Но, кажется, что для Ёлки – ничего в нем не изменилось…
Раф не торопил свою женщину, понимая, что Черновой следует прийти в себя, осмотреться и, наконец, растопить тот айсберг, который стоял между нею и забытыми московскими воспоминаниями. Она слишком долго не была в этих краях, а командировки не в счёт. Леонид и сам бы не приехал сюда в одиночестве после гибели друга, черной тучей отравившей существование восемь лет назад.
Рафалович помнил, какие люди стояли за сиротством дочки Лёшки, и нёс свой груз, зная, что вряд-ли кто-то и когда-нибудь узнает правду. И кто спросит отставного офицера – новообращенного успешного кооператора, который и сам мнил о врагах Павловых ровно столько, сколько позволил ему узнать Алексей в последнюю встречу. Тварь, решившая порешить всю семью судьи сразу, не сгнил на зоне и не пал от острого пера в воровской схватке. Возможно, коронован своими синими братьями, и когда-нибудь снова поднимет башку. Чем рогатый не шутит? Рафалович отвык удивляться тому, что происходит в его жизни.
Но время затягивает. Ёлка, сминающая в упрямых пальцах просыревшую от падающего снега сигарету, лёгким щелчком отбрасывает её в ближайшую урну. Все, кончено, баста! Можно подняться в пятидесятую квартиру, отбросив старый страх перед привидениями, которых нет. Не зря же огненный «Линкольн» примчал их сюда, иногда повизгивая на крутых поворотах.
Добро пожаловать в Москву!..
– А говорила… – курящих женщин Рафалович не любит, но Ёлке готов простить и эту зловредную привычку.
– Что? – Лёня снова нашел повод учить Ёлку жизни, но не учёл, что на один его аргумент у неё находилось десять.
– Что курить бросишь, к началу, – Раф понимает, что это разговор в пользу бедных, но готов отвлекать свою половину от любых дурных воспоминаний хоть лекцией о вреде курения, – ладно я, не жалко!
– Брошу? Держи карман шире, Лёня! У меня работа нервная, похуже твоих партнёров и контрактов.
– А обещала, Ленка! И ещё ждать меня, пока буду бороздить просторы! Просторы новообращенного советского предпринимательства и т.д., и т.п…
– На пенсии со шлангом пробороздишь, но нам пока туда не скоро!
– Ну… В чем-то ты и права! Я ведь, как ты сама сказала, ещё у тебя ничего?
– Для сельской местности, – конкуренции с бывшим гаремом морского офицера Ёлка точно не выдержит. Или возьмёт дробовик, чтобы перестрелять эти тени из прошлого. Шутка, она на госслужбе. – Выбирала специально, чтоб не лезли, и жить мы теперь будем долго и счастливо!
– Нет, а обещала, что командовать перестанешь! – неизбежно такие переговоры с Ёлкой ведут Леонида Ефимовича к верной кондрашке. Или неземным садам эдемовым, о чем блюстителям морали знать запрещено. – Товарищ, председатель комитета!
– Давайте сегодня не о моей многострадальной работе, товарищ меценат! Ты мне тоже много чего обещал, Лёнечка! Сколько себя помню…
– Курить? – Рафалович затягивается папиросой, и с пренебрежением ежится от привкуса дешёвого табака. – Нет, не тот «Беломорчик», Леночка, – Раф выбрасывает окурок в сугроб, не слишком думая о том, что мусорить неприлично, – курить, Ёлочка, брошу…
– Вместе начнём, – Ёлка ещё не связана с этим человеком печатью в паспорте; едва отвязалась от старой. Но почему-то мысль о новом начинании вместе с этим морским волком не вызывает прежних слёз и истерик, – сразу после того, как твой усатый Михалыч разделается с сепаратными ближневосточными проблемами! – и проблему эту, Голду Смирнитскую, Чернова не переносила на дух.
– К свадьбе Лизки, помяни мое слово, скажем этой проблеме громогласное «Адьес». Михалыч, знаешь ли, за наше добро руку кому надо отгрызет, – бывшая жена вошла в разряд имён, которые Леонид без особого случая старался не упоминать. Хватило того, что Голду удалось организовать на историческую родину, чего она желала и ему. Хотя бы потому что «тебя здесь точно грохнут, хренов капиталист». – Будет вам, гражданочка, паспорт чистый, как слеза младенца!
– И каждое лето – возлежание одним местом в песке где-нибудь в Крыму, – просветлев своим ровным и более чем симпатичным лицом, ответила Ёлка, – и вина шампанские каждый вечер. Красиво жить не запретишь, сам мне об этом говорил!
– Боюсь, Ленок, что ты меня не поднимешь, с моей-то жизненной задницей, – новые конкуренты наступали на пятки Рафаловича, как и грядущий девяносто первый год. – Ладно, пойду, с пацанами переговорю. Смотри мне! Лизку курить не учи, тётка!
– Иди уже, молодежь воспитывай, Макаренко!
– Говорил же тебе, что будем ещё на свадьбе гулять, но только у бедного жениха может совершенно неожиданно для себя оказаться сразу аж две тещи! – в своем отношении к племяннице Чернова действовала, как настоящая мать, пусть родственница покойной невестки когда-то всячески этому противостояла. – Оцените масштаб бедствия, Елена Владимировна!
– Лёнечка, не волнуйся, тебе это уже не грозит! – лучистый взгляд серых глаз ещё больше теплеет, смотря вслед любимому человеку. Ёлка слишком многое прошла, чтобы просто так стоять с ним рядом, жить одной мыслью и действовать с ним в одном интересе.
– Не представляешь, как меня это радует!
Раф салютует возлюбленной своей крупной ладонью, и уходит куда-то во двор, к открытому Линкольну, загруженному пёстрыми подарочными сумками и чемоданами. И Ёлка вынуждена признать, что прогулка лишней не оказалась. Отпускает…
Вихрь мыслей о прошлом и настоящем нарушил знакомый девичий вскрик с лоджии на пятом этаже:
– Без шапки не стой, родная, – Лиза, зябко кутающаяся в шаль, переминается с ноги на ногу, стоя в проеме между комнатой и балконом, – ты каракуль свой куда дела?
– Сколько раз тебе говорить, Лизка, что у меня песец! – женщина рисует вокруг головы воображаемый предмет своего гардероба. – Писец! Вот тако-о-о-ой! Из «Березки», тебе по наследству достанется.
– Не ругайся!
– Да белый песец!
– Всё, я замерзла! Хоть рысь, не лето на дворе!
– Поднимаюсь! Чайник, давай, поставь!
– Быстрее!
Елена Чернова, делая уверенный шаг, отправилась к ребенку, которому почти двадцать, но он все ещё требует её советов и внимания…
========== 90-й. Навстречу будущему ==========
Павлова практически не помнит, когда Космос и Пчёла прощались со своей бесконечной клоунадой, беспечно слушая чей-то рассказ. Потому что Рафалович переиграл их в два счёта, плавно начав расспрашивать о деловой жизни в столице, и, получая дипломатичные ответы Космоса, практически сразу заруливал в сторону дел питерских. Понимая, что при Ёлке из парней не вытянуть фраз про их процветающее дело и выгодные московские знакомства, Раф искусно делал вид, что удовлетворился ответом «как семь футов под кителем», который был подобран явно для старого моряка. Идут к цели, без перебоев и вприпрыжку. Такая уверенность импонировала отставному моряку.
Лиза готова шумно выдохнуть – только бахвальных разговоров о прикормленных точках и стабильной прибыли ей сегодня не хватало. Не за этим столом. Да и Космос с Пчёлой разумные мальчики – с точностью уходили от скользких вопросов, предлагали «попить чайку с дороги» и лишний раз выйти на лестничную площадку посмолить. К тому же, Лиза ждала, когда сможет с глазу на глаз поговорить с Ёлкой.
Не зря же они с Космосом разбирали бумаги её отца, и чуть ли не переругались на почве спорных записей в его дневнике. Потому что Холмогоров считал, что дела прошедших дней, забытые под слоем пыли, не обсуждаются, и они все равно не в силах в них окончательно разобраться и что-либо изменить. Лиза разумно полагала, что имеет право знать, что крылось в причинах аварии, устроенной под Ленинградом в марте восемьдесят третьего года. Не узнает покоя, пока не услышит имен, фамилий, да даже маломальски неважных обрывков о тех, кому так мешал её отец.
Космос может переживать за неё, нервничать, и лишний раз запирать старые ящики и прятать ключи, но разве Павлову это когда-либо останавливало? В этой квартире она знает про все тайники, и те, о которых и не догадывается Кос. И Чернова могла ответить почти на всё тревожащие вопросы.
Погружая свои тонкие пальцы в хрустальную вазу с лимонными мармеладными дольками, девушка с удовлетворением замечала, что любимая тётка выглядит абсолютно счастливой и умиротворенной. Всё впервые складывалось именно так, как хотела она; Ёлка, а не кто-то из семьи. Будь-то отец, считающий, что Виктор Чернов – партийный – и будет перспективным зятем. Будь-то мать, которая на корню зарубила светлые надежды Лены на супружество по взаимной любви, а не мимолетной симпатии, помноженной на привилегии, которые имела дочь второго секретаря Ленинградского обкома КПСС.
Нетрудно догадаться, почему брак Елены и Виктора Черновых рухнул сразу после того, как Дмитрий Александрович Павлов был отозван с посольской должности. Виктор больше не считал себя обязанным играть роль примерного семьянина, и Ёлка посчитала нужным выставить опостылевшего мужа за дверь. А географически – на службу в Москву, дальше по карьерной лестнице. Чернов ещё долго бы держался за формальный брак, изредка вспоминая о жене, оставшейся в Ленинграде, если бы не сугубо личные обстоятельства, к которым его высокое начальство отнеслось, к удивлению, с пониманием и участием.
Новые времена! Ещё десять лет назад товарищи по партии осудили бы Виктора Геннадьевича за аморальное поведение и разложение личности, но в восемьдесят девятом никто не думал возвращаться к пережиткам доперестроечной эпохи.
Появление внебрачного ребенка мужа не только развязало Черновой руки, но и спустя несколько лет после разъезда даровало свободу. Ёлка никогда не думала, что клочок бумаги под названием «свидетельство о расторжении брака» подарит ей столько радости. Она бы не собиралась обременять себя чем-то, кроме каждодневного умственного труда, если бы появление потерянного Рафаловича не поставило её перед выбором: отпустить или крепче завязать? Но всё равно поймает, и при удобном случае надерет хвост. Поминай, как звали твою строптивость и неуживчивый характер!
С возрастом к Черновой пришло острое понимание, что ей слишком часто приходилось терять близких. Она бы просто не смогла снова перенести разлуку с Рафаловичем, как в семьдесят третьем, и, наверное, и поэтому простила того, кого не переставала любить все эти годы. И не думала, что делает неверный шаг, необдуманный и скорый, как выходя замуж за функционера Чернова. Елена долго шла к принятию своей новой реальности, и, сидя за обеденным столом, имеет право улыбаться, зная, что мимика её лица не будет фальшивой.
Тем временем Рафалович балагурил, вернувшись к незатейливому расспросу молодежи о делах в столице, и при каждом удобном случае травя байки про свою флотскую жизнь. Не забывал он и собственные анекдоты, прямо или косвенно касающиеся пятой графы в его паспорте. На сорок третьем году жизни он наконец-то нашел свою истинную аудиторию, а не каких-то пришибленных комсомольцев, которым по долгу деятельности приходилось рассказывать о переменах и перспективах нового экономического курса.
По виду Космоса и Пчёлы, их возрасту и возможностям он предполагал и был уверен, что их занятия далеки от присказок Ёлки про кооператоров и коммерсантов, но все мы на чем-то поднимались… И поэтому Рафалович, держа хорошую мину, и покручивая в ладони выкуренную пачку драгоценного «Беломорканала», чувствовал себя в своей тарелке. Эти, по крайней мере, знали, когда нужно смеяться – реакция хорошая, что похвально…
– А вот, про свадьбу, кстати, Космос, обрати внимание! – Ёлка и Лиза не без удивления переглядываются, видя, как Холмогоров меняется в лице, приготовившись услышать совет о том, как не опьянеть раньше, чем после десятого тоста. – В еврейской семье, когда дочь замуж выдают, знаешь, как происходит все? Знаешь, астронавт ты наш?
– Таки если бы Лизка из ваших была, то я бы там, стопудово не откупился, – не ведающий чьих-то национальных традиций Космос только поводит плечами, одновременно выхватывая из блюдца Лизы обломок печенья, – а пришлось бы по-абрековски – воровать, сразу.
– Лёня! Ну что ты, а? Опять мозги пудрит, и ладно бы только мне, он за парня взялся! – Чернова толкает грузную фигуру бывшего офицера в бок, пытаясь остановить этот фонтан еврейской мудрости. – Не напугай мальчика своими бреднями про дядю Моню и тётю Сару, ему оно не надо.
– Ну, короче, шмон такой, слушайте, пока Елена Владимировна моя вас не покусала! Как говорят у нас в Одессе. Ты просишь руки нашей Софочки, а смогешь ли, Мойша, семью содержать? Да? Точно надумал, нас же ведь шесть человек! Вот и ты, Космос! Надумал? А то у нас – та же ситуация… Шесть морд, и все жрать хотят!
– Дядя Лёня, поверьте, он к нам привык, – со стороны невесты на свадьбе шесть человек: считая Лизу, виновницу торжества и счастливую будущую жену, – почти восемь лет мучений со мной, и четырнадцать Витей! Они с первого класса вместе…
– Шесть человек меня теперь точно не остановят, – Кос с теплотой в синем взгляде смотрит на просветленное лицо Лизы, и не без гордости замечает, бросая камень в огород Пчёлкина. – Вот у этого жука кишка тонка оказалась, а пыхтел и разводил в стороны, брательник.
– И бедная Лиза чуть не сошла с ума, – с тоской в мягком голосе вспомнила Лиза, пытаясь в очередной раз донести до брата, что он был не прав. – Но откуда мне знать, может, Витя просто хотел пожалеть Космоса, и это мужская солидарность, ведь знает же меня, терпел, особенно когда голодный ходил…
– Я вспомню все упреки, когда ваши дети придут за положенной долей в наследстве. И расскажу им всё про их непутевого папашку. И мамке, кстати, тоже достанется, – Пчёла совершенно флегматично отвечает другу, пытаясь не вестись на его подколы. Открыв перед Рафаловичем пачку любимого «Самца», Витя предложил сменить систему координат, потому что долго в домашней обстановке высиживать не мог. – Ёлка Владимировна будет не против, если мы втроем совершим променад на проспект Калинина? Верну всех целыми и невредимыми!
– Про завещание тебе думать рановато. Иди, гуляй! Но не приноси мне сюрпризов, мне пока одной свадьбы хватит, вторую не выдержу… – Чернова и рада остаться наедине с племянницей, наверняка зная, что Лизе нужно многое ей сказать. – Но ровно в двенадцать добрая хвойная Ёлка превращается в злобную колючку. Как фея-крестная, только в руке скалка…
– Пока машину подгоню, – Космос, коротко поцеловав Павлову в порозовевшую теплую щеку, звякнул ключами от «Линкольна», найденными в кармане черных брюк. – Не скучай, алмазная…
– Надеюсь, что не успею! – проговорила Елизавета, когда Космос, нацепив на себя зимнее пальто, прошагал к выходу из квартиры.
– Всё-таки сплавили, вот бабы, – Раф, привыкший поддерживать градус юмора среди окружающих, подмигнул Вите, соглашаясь на перекур от квартирных стен, – ладно, по коням, братцы! Кому и что, а нам, молодым и красивым, водку пить…
– Дай пять, дядя Рафа! – оживленный Пчёлкин в очередной раз пожимает ладонь старшего товарища; они всегда понимали друг друга с полуслова, – а Лизкам мелким сидеть дома, возле тётушки и вязать братцу носочки…
– Я тебе рубашку сошью, смирительную, если не успокоишься, – Лиза подталкивает брата поторопиться, а Елена, напоследок помахав Рафу кулаком, безапелляционно заявила:
– Они идеально подходят друг другу, не зря привезла сюда этого вождя и учителя. Ну, чего глаза как у той любопытной обезьяны из мультика? Теперь на допросе я?
– Да простит меня Космос, – посмотрев в сторону коридора, и убедившись, что они остались вдвоем, Лиза кинулась с места, вспоминая, какими вопросами решилась завалить свою ленинградскую гостью, – у меня кое-что для тебя есть, и, наверное, ты меня по головке не погладишь.
– Надеюсь, это не справка об отчислении?
– Не дождешься, родная!
– Какая неделя?
– Шутка не по адресу!
– Конечно, надо было спросить Космоса, когда он там постарался.
– Ёлочка, не выдумывай!
– Ладно, выкладывай, и помни, что через час я превращусь в тыкву, если не повезешь меня гулять!
– Слишком много у тебя по расписанию превращений.
– Как вы меня терпите? Мегеру…
– Погоди, я что достану… – заветную тетрадь отца, от которой Космос так нетерпеливо желал избавиться, Лиза спрятала от него на полке с банками от крупы. Туда бы космонавтика на выезде точно бы не потянула свои лапы. Потому что кулинарный навык Космоса ограничивался минимальным набором: поджарить яичницу, порезать докторскую колбасу с белым хлебом и заварить чаю. Ну и разогреть то, что специально оставлено для него на плите. – Вот, целехонькая… Ты, может, никогда не видела её, но мы случайно перебирали. У меня рука не поднимается порвать или сжечь.
– Почему же? – Чернова прекрасно знает, что это за тетрадь. На чем она заканчивалась, какой датой, кто её законный владелец. Лиза и Космос не единственные лица, к которым в руки попал почти сакральный предмет, исписанный крупным размашистым почерком. – Читали? Скажи мне…
– Читали, и Кос сказал мне, что прошлое должно остаться там, где ему самое место… Но я же догадываюсь о чем писал папа, я же тоже слышала те разговоры родителей, делая вид, что я уроки делаю. Мама тогда перед Ленинградом кричала на него, говорила, что надо скорее уехать… Потому что то дело… все равно бы кончилось отменой приговора, и папа бы ничего не смог сделать! А его раздражало, что после смерти деда к нему стали относится, как в мальчику для битья…
– Эта сволочь настигла бы Лешку в любом городе, – Ёлка, беря с подоконника нетронутый блок сигарет Космоса, вскрыла его ножичком, добираясь до заветных красно-белых. Спасающих, когда нервы пытались задушить в чиновнице всякий здравый смысл. – Жуткое дело… Уверена, что хочешь узнать об этом, милая?
– А когда ещё узнаю? – Лиза хлопнула по столу ребром ладони, невольно раздражаясь. – Прошло восемь лет! Ты мне и слова не рассказала, кто виноват? Ни имен не знаю, ничего, и только эта тетрадь, из которой кто-то половину повыдирал…
– А я знала, что рано или поздно прочитаешь всё, и обезопасила себя от дальнейших последствий.
