Текст книги "Небо в алмазах (СИ)"

Автор книги: Alexandrine Younger

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Не было времени разбираться, кто настиг племянницу чиновницы горисполкома, пусть подобные элементы нередко встречались Павловой на пути; но тогда за её спиной стоял Космос, своим видом распугивающий всех, кто только на неё покушался. Лизу просто не смели трогать – себе дороже.

– Та не спеши, красота! – сказал третий, до того державшийся чуть поодаль, нахально насвистывая. – Тикалки, гляжу, золотые, кольцо не с барахолки. А серьги с мамкиного набора взяла?

– Тебя не спросила! – алмазные украшения, бывшие свадебным подарком для матери Лизы, никогда не покидали её. Оберег, талисман. Может, и сейчас сберегут?

– Да ладно, какая борзая? – прозвучало самоуверенно, но Лиза не двигалась с места, испепеляя противников своим ледяным взглядом. – Говорят же тебе, люди! Снимай серьги! А то, чего дурного… И не отвяжешься от нас! И не слиняем!

– Держи! – проронила Павлова, всматриваясь в полупустые глаза главного – коренастого, плечистого бойца, который больше не скрывался за спинами двух друзей-шестерок. – Только поспорим, что ты отдашь мне серьги! – фраза звучала утверждением.

– Вот, бля, упертая, – криво усмехнулся мужчина, всматриваясь в прозрачные алмазы, лежащие на ладони девушки, которую она тут же захлопнула, и спрятала в кармане пальто. – Давай, мать вашу так! Уверена?

– Вы и пальцем не тронете меня! – и Лиза не знала, почему не бежит, сломя голову, на Московский проспект.

– Да только пощупаю! – провозгласил центровой, пытаясь дернуть студентку за руку, и получая неожиданное для себя сопротивление. – Все честно – один на один!

– Ни хрена ты от меня не получишь!

– Сука, – Лиза успела лягнуть коренастого острым локтем, когда услышала, что в руке одного из его провожатых заблестело лезвие.

– Бля, Леха! Мать её, чего с этой шкурой церемониться? – опомнились, было, двое, стоящие позади, и ждущие, что «капитан» сам разберется с зазнавшейся малолеткой. – Нормально ж, говорили, а она…

– Что? – самый высокий, ещё с пять минут назад, клеящийся к Павловой, как банный лист, презрительно сверкнул нетрезвыми глазами. – Страшно?

– Не дождетесь, – девушка, собрав последние силы, успела выбежать из угла старого дома, спасая себя от беды. И её бы поймали, не давая шанса вернуться домой невредимой, если бы не чужое присутствие, выплывшее из темноты вечера:

– Стоп, машина! – глас вопиющего, разбавленный прежней веселостью, обращался ко всем троим вымогателям, будто обезличенным. – Башкой надо думать, блять, когда чужих девиц по углам зажимаете! На хера в подворотне промышляете? И так от ментов бегаете! Мало?!

– Гелыч, да ты чё! На финты тебе эта проблема, мы б с неё одни серьги да колечко! Сразу, бабла немерено! – уверяли парни, перебивая друг друга. – Все по-людски!

– Твою мать, если она скажет кому, что вытворяли?! – ситуация – закачаешься, подумал Гела, не ожидавший, что на ночь глядя на его голову свалиться этот нешуточный сюрприз. – Вы ж вроде девушек не обижаете? И на пиво хватает! Или вас кто-то припахал? В долгах, как в шелках?

– Не скажет, – пошловато причмокивая обветренными губами, произнес остриженный, – неразговорчивая…

– Надейся, сволочь, – Лиза цепко сверкнула ледяными глазами, впервые чувствуя боль. От чужого захвата саднило плечо, и неизвестно, чтобы было с нею ещё через три секунды.

Ей везет? Или у Павловой довольно странная полоса падений и удач… Почувствовав долгожданную безопасность, она готова молиться на Сванадзе, оказавшегося на улице Пестеля, неведомо каким ветром.

– А ты, бритый, вякать будешь, когда пригласят!

– Гелыч, было бы из-за чего!

– Канайте…

Лиза могла бы часами рассыпаться в благодарностях перед рыцарем, защитившим её от участи быть живым трупом, но молчание между ними, воцарившееся после побега морской пехоты из местной подворотни, красноречивее всяких слов говорило, что Сванадзе недоволен. И град на Неве как-то хмурился…

– Слезь с поребрика, неугомонная! – Гела оборачивается, когда Лиза, балансируя на бордюре, пытается обрести прежнюю легкость в движениях.

– Ладно, не я его красила, – снег падает хлопьями, и Павлова спешит плотнее запахнуть крупные пуговицы у горла, – что скажешь, Гел, я почти влипла?

– Не сказать, что Пчёла не прав, говоря, что тебе пора в родные пенаты. Вот, что тебе, эти подворотни? Слоняешься, зелёная…

– Убежала бы, но спасибо! Ещё чуток, и пришлось орать «пожар», – Лиза пожимала хрупкими плечами, как крыльями. – Но и не похожи эти синяки на бандитов.

– А на кого ещё они могут быть похожи, Лизка?

– Стало быть, у тебя на уме не только работа, гражданин Сванадзе?

– Не мне тебе объяснять, что в Питере на каждом шагу вот такие быки! Голова всё-таки не для украшения!

– Выживает сильнейший, и, не волнуйся, больше затемно одна не сунусь!

– Ну ведь не совру!

– Ха! Да если и соврешь – дорого не возьмёшь, знаю тебя, – оковы страха были окончательно повергнуты, и Лиза похлопала спасителя по крепкому плечу, – вылечил…

– Все твои проблемы – яйца выеденного не стоят! Поразмысли. Космос, твой, хоть и фрукт, покруче некоторых местных решал, но… все безопаснее, чем здесь! – Гела выдержал паузу, закуривая последнюю сигарету из пачки. – Бля, эти хабарики – не советую… за одну этикетку бабло отгрохал!

– Это ж Мальборо!

– Хренальбро! Курить бросать надо.

– Договаривай, мой дом – через квартал.

– Но ты сама все прекрасно знаешь! Я один, что ли, тебе это заливаю?

– Да вас там целая армия!

– Шуруй в Москву, какого фига тут ещё думать?

– Гел… – Лиза замедлила шаг, останавливаясь рядом с торцом дома партработников, – и на нашей улице будет праздник!

– Будет? – с азартом поинтересовался грузин, изгибая рот в приветливой улыбке, которая делала его на редкость симпатичным. Но Лиза любила морские синие омуты. Они спасали её от озноба, без противоядия.

– Будет, Гела!

– Пригласишь?

– Открытку не забуду нарисовать, дружище!

– А я уже понадеялся!

– Я не прощаюсь… – Павлова поспешила скрыться за тяжёлой парадной дверью, понимая, что она порядком задержалась. А если бы не Гела… Нет, нельзя жить, загадывая и ставя себя в тупики. Она и не станет.

И только Сванадзе, медленно перебирая ногами, плёлся дальше, не горя желанием оказаться дома. Там, где, признаться, жуткая холодина. И не из-за отопления, с которым все трансферты – без перебоя. Общение с девушкой красивой, но лукавой, сбило грузина с толку, заставляя хоть ненадолго окунуться в прошедшие времена. И немного в настоящее…

***

Гела Сванадзе умело держал лицо, словно каменная непроницаемая стена. Широченная ширма с могучими руками; не задевай, задавит. Коренастый и среднего роста, плотный и основательный, он не производил впечатления добра с кулаками, но глаза его, темные и южные, выдавали раздолбая, оставленного где-то на окраинах славного города Тбилиси. Уж сколько лет он там не был – не вспомнить, не счесть.

Казалось, что раздольная жизнь, без царя в голове и прочих условностей, была где-то там, за далеким поворотом. Там была первая отцовская хрущоба, где молодой семье становилось тесно. Там была мать – Кетеван. Она просто была, и этого было достаточно. Была обычной советской женой, которая печалилась из-за того, что непокорные сыновья Гела и Лёва теряли свои сандалики.

А потом отец стремительно пошёл на карьерное повышение; служба вела в Москву. ЦК партии – головокружительные перспективы, которые не давали продохнуть и опомниться. Дети росли, а отец не замечал. Леван был старшим – отличник, спортсмен. Образец для троечника Гелы, которого переводили из класса в класс за родительский авторитет, заставляющий учителей передёргивать лишний раз.

Гела плыл по течению, зная, что после школы пихнут в заветный МГУ – двери открыты. Возможно за ним нет старания, но зато пробивной и со стержнем. Не то что Лёвка, бредивший посольством в Лондоне, и заветным дипломом МГИМО. Хренов мечтатель с извечным магнитофоном на кровати, и разложенными по столу учебниками. Его кассеты вечно крутили «Битлз»…

Let It Be…

Кетеван Вахтанговна не знала, как примирить родных братьев, стараясь победить глухую разрозненность, а отцу было не в досуг. Забот хватало на службе, а мальцы справятся сами. Мужчины они или нет? Георгий Никанорович взлетал, пропадая на партийной работе, колесил в командировки и не замечал, что упускает самое главное.

Семья рассыпалась…

Сначала белой тенью из жизни родных ушла мать. Кетеван сгорела за три месяца, когда опухоль была уже неоперабельной; в заботах о сыновьях, сорокалетняя женщина не замечала собственные хвори. Гела заканчивал девятый класс, а Лёва поступил в институт, тот самый, заветный, оправдывая высокие ожидания родителей. Пропадал на лекциях, заставляя брата задуматься о будущем пути, который не имел права скатиться в пропасть.

Похороны, поминки, громкие слова… Все по чину, но в горле стоял ком. Мама жила тихо – помпа ни к чему; но кто послушает Гелу, безликого и невидимого первые месяцы после кончины матери. Отец безмолвствовал; хватало того, что сыновья всё больше напоминали головную боль. Как управляться со взрослыми и разнохарактерными парнями чиновник практически не знал, да и сам все время жил на даче. Звонил раз в два дня, передавал с водителем деньги, интересовался учебой. Ничего более…

«Скорбел», – убеждал Гелу старший брат, устало потирая глаза от скопившейся за последний период напряжённости. Пока однажды внезапно не нагрянул на служебную дачу – и не познакомился с любовницей отца, по-хозяйски расположившейся в мамином плетенном кресле. Возникало смутное чувство, что дама здесь – давно и надолго.

И это отец, клявшийся у могилы ушедшей Кетеван – на его пути не возникнет женского присутствия! Младший, отходчивый и контактный, перенес новость стоически – отец у него один, и грех ему жаловаться. Леван, категоричный и резкий, воспринял изменения, закрываясь в себе куда больше, чем в день смерти обожаемой матери.

Сванадзе стал студентом Плехановки – ни шатко ни валко, но он учился, пытаясь не заставлять папашу краснеть при удобном случае. Армия не стращала – сказывалась травма левого колена, полученная на давнишних соревнованиях по баскетболу. Да и грозила ли она когда-нибудь сыну большого человека? Уж точно не Афган, откуда горячая голова молодого грузина рисковала вернуться только в цинковой коробке.

А Лёва… Заметно сдал. Пропадал из дома, забросил престижную учебу, вызывая недоумение отца. Георгий бесновался и кричал, грозился всеми святыми и проклятыми, но Леван смеялся в ответ, демонстрируя полное неприятие родительского авторитета. Раз отец слал к чертям семью, так чем хуже сын?

Гела пытался их помирить, беря с Левика обещание: перестанет сорить родительскими деньгами и откажется от времяпровождения в сомнительных компаниях. Однако год, прошедший со смерти Кетеван, сделал из её старшего сына бледное подобие отличника и умницы Лёвы. Гела давно сбился со счета, сколько раз его брат приходил домой на бровях, в пьяном угаре; а когда заметил широкие, почти безумные зрачки, отпугивающие в свете лампы, не стал долго размышлять.

– А чё, малой? Истерить будешь? – Леван нервически смеялся, не собираясь рассказывать, как давно в его жизни появился белый порошок – решение всех насущных и великих проблем. И где он его доставал. – Ты ж всегда был оторвой? Давай! Я отцу не скажу, ему и похер, поверь мне! Мать захоронил со своими шашнями, а мы-то – так, груз на шее! Балласт!

– Ты больной, Лёва! – Гела тряс брата за плечи, пытаясь без помощи ударов по лицу привести его в чувство. – Тебя с кормушки твоей погонят, на батю не глянут! На хрена ты пыжился, если сейчас вот так, все херишь?!

– Святая наивность… – Лёва больше не видел смысла держаться. Он только хватал раскрасневшимся носом воздух, показывая брату крохотный пакетик с белесым порошком. – Это мне вас всех заменит! Всех, нахуй, всех! Только тебя, дурак, жалко! Не понимаешь ещё! Ни на грош!

– Как тебя-то легавые не забрали? Как ты «Волгу» свою не разбил?

– А об этом история умалчивает! И вообще, малой… Ни хрена мы не поймаем на этой рабочей Ниве…

– Что мы отцу скажем? Соображаешь, что творишь?! – отношения с отцом оставались предательски ровными, но узнать, что Лёва, даривший надежды, и ловивший звёзды с неба, падал со стремительной скоростью…

И Гела не знал, как выбраться из ямы. Впервые оказавшись с проблемой один на один, пытаясь скрыть от отца, что Леван… потерялся. Уговаривать лечиться – обнажить рану, а Лёва упорно не признавал действительное.

Левана Сванадзе отчислили из МГИМО – факт, который не скроешь и подавно. Георгий Яковлевич кричал, как никогда в жизни, не брезговал поднять на старшего сына руку, но смотря на потерянное и простывшее лицо, боялся признать… Сына он теряет. Вслед за Кетеван, которую убил новостью о том, что с ней его связывают лишь общественные нормы. Но в упор не чувствовал за собой вину, продолжая жить на даче в Сосновом бору. Так было проще…

Лёвы не стало под новый восемьдесят шестой. Нет, не передоз. Вздернулся в комнате матери, пользуясь тем, что брат-студент праздновал наступление года тигра где-то в общагах друзей. В записке, найденной на письменном столе, Сванадзе нашел лишь обрывок, с коротким напоминанием прежнего умницы Лёвы: «я сам себе противен…».

Гела остался один – присутствие отца, напуганного и покаянного, картины не спасало. Левки этот трёп все равно бы не вернул. В квартире на Чистых прудах воцарился мрак, и Гела сбегал, ища свой адреналин на улицах. Иногда и утюжил, втюхивая подороже отцовские подарки – ширпотреб не имел никакой значимости. Но отец взял ситуацию под контроль, видимо, вспоминая, что кроме младшего у него никого не осталось.

Гела пообещал, что диплом принесет в зубах; так и быть, не зря же учился, пусть и катаясь с пересдачи на пересдачу. Или получая «зачтено» за коробку дефицитного чая, завалявшегося с последней командировки отца ненужным атрибутом. А после института попал в Ленинград, где снова окунулся в другой ритм, неся вахту при очень человечной для политической кухни женщины. Собственно, и назначение в обком устроил отец, обеспокоенный будущим единственного сына.

Но Гела держал дистанцию, а отец брюзг на Чистых прудах. Наверное, совершенно один, или с новой походно-полевой. Впрочем, хоть с двумя, сыну стало все равно. Заяву за антиобщественное поведение строчить не станет. Порицать поздно. Сванадзе жил простым существованием советского служащего, от получки к получке. И не было в нем никакой загадки, которой бы мучилась светлоглазая Лиза. Только пустота, закравшаяся черной кошкой.

Не шутка, а чёртов лабиринт…

Комментарий к 90-й. Лабиринты

Космос/Лиза:

https://vk.com/photo-171666652_456239107

========== 90-й. Оттепель ==========

OST:

– Cutting Crew – (I Just) Died in Your Arms

– Алексей Глызин – Зимний сад

Немая сцена длилась ровно шестьдесят секунд. Долгую минуту, за которую Пчёла успел просигналить тётке жестами, показывая на пачку верблюжьих, а Лиза смогла влететь в квартиру, беспечно скидывая свои луноходы. Вьюга постаралась на славу. На обратном пути ноги заплетались от усталости, а случившаяся схватка с маргинальными элементами тоже не прибавила бодрости. Гела появился вовремя, спасая от большой беды, с которой бы Лиза не справилась, даже будучи мастером спорта по боксу.

В ногах правды нет. Лиза снова ощущает нехорошую дрожь. Надо спросить у Пчёлы, как называются такие состояния, но Лиза не желала получить великую взбучку. Лучше свалить вину на мягкие сапоги, промерзшие от минусовых температур. Обувь, бывшая пределом мечтаний миллионов советских модниц, чуть было не спасла непутевую блондинку, позволяя ловко изворачиваться на поворотах. Но о том, что случилось на улице Пестеля, присутствующим в коридоре лучше не знать. Запрут в четырех стенах…

А Космос готов рвать и метать, но чутье подсказывало, что молнии произведут нулевой эффект. Лиза умела уходить от ответа, молча демонстрируя свою усталость. Хотелось кричать во всю глотку, доказывая свою правоту, но сын профессора будто врастает в пол, не находя дежурного в таких случаях междометия.

Чёрт дери! Смотрит! Тупо уставилась на его понурую фигуру в черном драпированном пальто. Подбирала слова, чтобы выстрелить без осечки. Все убедились в этом через считанные секунды.

– Как посмотрю, вы готовились? – Лиза прыснула от смеха, усаживаясь на низкий пуф, и устало качая головой. – Ау, Пчёлкин? Глухой стал?

– Чё… – неловко откликнулся Витя, пытаясь не терять лица, – подарок не тот? Прости! Чего под руку попалось…

– И так вышло, что это Кос! Ну? Что ты как в детстве? За елочку спрятался! Тебя видно, братец… – из двух зол Пчёла всегда выбирал меньшее зло, и потому держался Черновой, решив, что не станет парировать сестре. – И вам физкульт, Космос Юрьевич! Не изображайте из себя черта, у вас похоже Юпитер в неблагоприятной фазе.

– Зато у тебя Венера взбесилась, – не остался в долгу Кос, теряя возможность помириться без суеты, – и с Луны упала, без парашюта!

– Вот и выяснили! – дутики, снятые Лизой, убраны в шкаф одним движением. Чехословацкая стенка с грохотом закрывается, но девушке не до испорченной мебели. – Какой Витюша молодец! Приехал! И Космоса с собой взял, а то всё Москва… – заметила Чернова, едва заметно подмигивая племяннику. Обстановка разряжалась с трудом.

– Загнал во двор овец… – правдоподобнее рифмы не придумать, успела прикинуть Лиза, когда в голове внезапно возникло комичное сравнение.

Пчёла тряхнул светлой гривой, и не скрывая эмоций, заржал, как гарцующая лошадь. Неугомонные! И можно было засекать, когда они начнут целоваться по углам. Витя ставил на три с половиной… минуты.

– Пошли! «Служу Советскому Союзу» посмотрим… – Елена дернула Пчёлу за рукав, уводя, для начала обживаться, а не портить своими папиросами фамильную пепельницу. – Тебе ведь полезно, призывник!

– Та я не годен же… – Пчёлкину впору махать своим военником, раздобытым путем великой военной хитрости и врожденного плоскостопия.

– Потому что армия не выдержит такое счастье! – резюмировала Чернова, закрывая двери в гостиную.

– Ну что, Юпитер… – вопрос Лизы неловко повис в воздухе, делая и без того малое пространство коридора душным и стягивающим, – не забыл дороги?

У Космоса нюх на ненастья и неурядицы Павловой. Появился, захватив второго из ларца. Решился поздравить, скрывая обиду. Напряжение, жившее в венах, заставило Лизу отвернуться, медленно понурив голову к стене. Вроде не операция, не укол. Сердце обрывается, когда Космос пронизывает её, стоя на расстоянии, и не решаясь заговорить первым. Это так не похоже на бравого балагура, который не знал неудач и стремился вырваться вперёд из любой толпы.

– Космос! – зазвучало требовательно, как будто командой к действию.

– У меня память хорошая, не все ж так хреново, – обычно разговорчивый, Кос все-таки подтвердил, что найдет выход из тупика.

– Слава Богу!

Космос решил рискнуть, нарушая ложное спокойствие Лизы, спрашивая:

– Лучше скажи мне… довольна?

Кос побеждал, не думая о верности выбранного метода, но состязание с сердцем проигрывал, не пытаясь сопротивляться единственной, за которую он боролся. Сначала с самим собой, удивляясь, откуда в нем эти глупые чувства, а позже доказывая всему свету, что никого к ней не подпустит. И сейчас не отступит. Позади Москва. В прямом и переносном смысле.

– Я рада тому, что вы с Пчёлой не поубивали друг друга в дороге.

– Твою дивизию! Слишком много чести! – из соседней комнаты послышался несдержанный гогот. Со стороны Космос бы тоже посмеялся над собой. Лет через десять, если повезёт.

– Зато все целы… – смех близких должен был смягчить Лизу, но почему-то ей только хуже от гнетущего взгляда справа.

Подростком Космос вторил ей, что непременно станет хирургом. Обычно, когда бинтовал стёртые в кровь коленки подруги. Лиза не раз падала с железного велосипеда старшего брата. Прошли годы, идеалы сменились, но Холмогоров резал без скальпеля, и был идеален в своём ремесле.

– Как оно? – Космос поднимает громадную ладонь к потолку, едва уловив, что от золотистых волос, забранных в косу, пахнет духами и дымом… И морозом. Курит и мёрзнет. Или нервничает. И это как-то неправильно… Его девочка, живущая в пелене своих высот и мечтаний, просто не должна была растрачивать себя по пустякам. Почему-то всё наперекосяк…

– Что? – непокоренная оборачивает влажные глаза; в них не было слез, но стоит щелкнуть пальцами… и водопад.

– Как в эмиграции? – звучно интересуется Кос, видя, как Лиза зябко тянет рукава старого синего свитера, и кусает губы, ожидая нового вопроса. – Крыша хоть не течёт?

– Где?! – резко бросила голубоглазая, не сразу понимая, что Космос снова теряет их шанс на адекватный разговор. Как будто бы ничего не было. Ни скандалов, ни криков, ни дачи… Каких сил стоил профессору Холмогорову ремонт чужих загородных хором!

– В твоей… пирамиде Хеопса, – издевался, – потолки-то какие-то тяжелые…

– Отойди, – дрожащим голосом проговорила Лиза, не зная, как отреагировать на откровенную насмешку, – если ты приехал, чтобы корить меня, то дверка не та! Или напомнить, почему мы оказались по разные баррикады?

– Нет, малая, ошиблась дверью ты! – теперь он не видел смысла таить свои длинные монологи для одного зрителя. – Когда прыгнула в последний вагон, сматываясь, как загнанный заяц! Ни строчки, ни звонка, ничего не оставить! Главное для братца, твою мать, ключи от хаты, чтобы фигусы твои грёбанные поливал! А на меня пофигу!

– А ты наглый, Холмогоров! С какой стати ты ведёшь себя, как будто я во всем виновата! Тебе напомнить? Дачу и тёлку, которая утешала? Но имени не знаю, может, ты мне подскажешь? Ах, милый, ты же не успел узнать! Я не вовремя накрыла тебя? Признай, что тебе стало тошно от моего присутствия! Развлекся, а пацаны бы прикрыли. Или ты думаешь, что я не знаю вашу шайку… Да получше некоторых, придурки!

– Ты отказалась разгребать нашу кашу, молчала. Тебе вообще было похеру, что со мной, и что я думаю, – Кос пытался унять нервно поднимающуюся пятку в лакированном ботинке, но тело упорно не слушалось, – но я не могу оставить все так, как есть! И один бить головой об стену тоже! Это ясно?

– А как же? Я просто избалованная дочура, которая рубит с плеча. Но память мне не изменяет. Ты повел себя безобразно! И не слышал моих слов… Подозревал в том, чего никогда не было!

– Легче бросить меня, как пса ненужного, чтобы назвал себя скотиной, варился в собственном соку! Как будто не знаю, что кругом виноват.

– Ты хочешь выяснить, кто кинул здоровый камень в нашу клумбу?

– Я приехал к тебе, а остальное мне как-то по барабану. Ты, вроде как, девчонка неглупая. Знаешь, что кроме тебя нахер никто не сдался, но что-то там выдумала…

– Была бы умной, то не уехала бы из Москвы? Догадалась бы, что ты все от обиды на меня делаешь, и что другу помочь хотел, не меньше моего? Что не сдержался, пал духом, когда я решила просить помощи у Громовых! И на той даче… Ты же взял меня, в Москву поехал, ты же доказать хотел, что верен. Ведь ты меня любишь, правда?

– Люблю, – Космосу до зубного скрежета обидно, что Лиза спрашивает у него то, на что всегда есть только однозначные ответы, – и я думаю, что это навсегда.

– И я тоже.

В Ленинграде снег. Запорошило и непокрытую голову Космоса. Лиза выискивает в чуть влажных волосах невидимые снежинки, едва скользнув ладонью в его темно-русые волосы. Он её ловит, захватом за талию, не давая повысить голоса, о чем делает знак.

– Вот что ты творишь? То собираешься, как вор на ярмарку, то…

– Валяй, мне интересно!

– Как снег на голову, Космос!

– А дождешься тебя! Так что сиди, Космос, в Москве, ломай башку…

– Ты сам доказывал, что неуязвим…

– Ничего я не хочу доказывать, – с этой несносной девчонкой было проще молчать, чем городить километровые заборы. Как правило, из обещаний и клятв, которые никогда не сбываются, – толку?

– Как ты думаешь? – Лиза не остановила попыток вырваться в гостиную. – Они…

– Ни о чём я не думаю, надоело, – Космос придвинулся ближе, проходясь чуткими пальцами по озябшей шее девушки, – устал думать.

– Подслушивают, – за белой дверью странно зашуршало, будто кто-то топтался, – пойдем, всё и так слышно…

– Мне наплевать!

– Я знаю.

Разговор остался незавершённым. Пару позвали к столу, что спасло положение. Лиза пыталась не расплакаться в мужское плечо, сильное и родное, а Космос страшился не спугнуть первую оттепель. Она чревата обильными заморозками.

***

Концерт по заявкам «нашего профсоюза» продолжался с полчаса. Бренчание «Последних известий» сменилось скрипом кассетных записей, воспроизводимых импортной аппаратурой, смотревшейся в квартире Павловых инородным элементом. Быть может, Кос в этой обстановке – лишняя обуза и комок нервов?

Пусть Космосу Юрьевичу разрешили дымить. Хозяйка дома предпочитала «Marlboro», окурками которых была заполнена граненная хрустальная пепельница, запрятанная на кухонном подоконнике.

– Не подумай, что учу плохому. Курю у детей на глазах, плохой перемер! Ещё и бюрократия… Фу, как вы меня все выносите? – иногда Кос терялся, и всерьёз полагал, что Лиза – дочь Ёлки. Они были во многом похожи. Хотя бы строгим взглядом, которым каждый раз буравили своих собеседников. – Слышал, Космос, что служба у меня нервная, с людьми? Приходится выпускать пар, чтобы лишний раз не сорваться…

– Не работа, а праздник, – монотонно протягивал Кос, стряхивая пепел в прозрачный хрусталь, но резко одёрнул себя, понимая, что ещё чутка – и сболтнет лишнего, о чем говорить сейчас крайне не хотелось, – прям как у меня…

– А я привыкла строить, а не ломать, – прищуренные женские глаза с пониманием усмехались, но Чернова не привыкла работать капитаном Жегловым, выводя собеседника на прозрачность и досужую откровенность, – а ты чай-то помешивай, а то не остынет!

– Сойдет, – поморщившись от капли кипятка из чайничка, упавшей на его запястье, проронил Космос, – блин…

– Вовка в тридевятом королевстве! – Елена продолжала расслабленно потягивать дым, не жалея чуткую дыхательную систему. – Ищете же приключений на все места… Что ты, что эта барышня.

– Я – не Вовка, – упрямство завладело существом парня, когда кто-то пытался склонять его имя на всех четыре стороны света, – а Космос – имя греческое такое. Мир, порядок, вселенная!

– Смотри, не перепутай, Кутузов, называется… – Елена, вскинув бровь, покачала пшеничной головой, нисколько не удивляясь ребячеству вечного спутника своей племянницы. – А в трех шагах от меня издевается над братцем твоя клятва! Елизавета…

– Нет, вам тоже в прикол надо мною изгаляться? – в первую очередь, как только Пчёла перенесет свой зад к своим «питерским корешам», Кос всё выскажет Лизе, которая дурачилась вместе с братом. Укоры их великолепной тётушки он как-нибудь стерпит.

– А я начинала? – Черновой искренне хотелось рассмеяться, но два метра красоты, устроившиеся в дедовском кресле, и так не отличались завидным расположением духа, а Лизка вздумала вести себя, как игривый сивка-бурка. – Ладно, допрос прошёл…

– Мы вроде и не на Лубянке, – Холмогоров подавил в себе смешок, отчего-то вспоминая бывшую хозяйку квартиры на Московском проспекте, совершившую тридцатый кульбит в своем адском вареве. Её единственная внучка да с таким пахарем, которого исправит только наган, – в вашей семье про это лучше знают.

– Да и не на Литейном, поверь мне, Космос! – Чернова говорила со знанием дела и потаенной грустью в голосе. – Проехали. Пей чай, остынет…

Кос пытался сосчитать, сколько будет лететь Пчёла, прямиком с мраморных ступенек сталинки на Московский вокзал. Взгляд фокусировался на Лизе, бессовестной заразе, снова поманившей Космоса голубыми омутами, и так же легко строившейся из себя заботливую сестру при Пчёле.

Не сказать, что Холмогорова радовала картина маслом: стоило Лизе вплыть в большую гостиную, как она отмахнулась от продолжения беседы и мертвой хваткой схватилась за Пчёлу. Витя, падкий на лесть в свой адрес, забыл зачем вытащил Коса из Москвы. Медовый глаз всегда кичился особенной ролью в судьбе сёстры, а Лизка цепляется за родственника, как за единственный оплот. Потому что в панцире тепло и удобно. Прятаться и недоговаривать – это вообще их семейная фамильная стратегия.

Дуэт беснующихся пчёл, твою мать! Брат с сестрой вздумали петь, соревнуясь в громкости с телевизором, Глызиным и здравым смыслом…

– Зимний сад…

– Зимний са-а-д!

– Белым сном деревья спя-а-а-т…

– Но им как нам цветные снятся сны-ы-ы, – с надрывом и зауныло протянул Пчёла, облапив младшую сестру за плечи, – сны-ы-ы! Которую неделю…

– Да перестань орать мне в ухо! – Елизавета не выдержала первой, пытаясь усмирить вредное насекомое. – Соскучился или в твоем улье снова сбой механики?

– Не катит, как пою, а? Знал бы, то чемодан с кислыми щами к тебе не тащил!

Пчёла оборачивается на Космоса, пытаясь изобразить на помятом с дороги лице эмоции солидарности и понимания, но взамен ловит на себе раздраженный и всклокоченный взор, громогласно говоривший о том, что кто-то заваливает всю идею ленинградского предприятия. Но вновь решается выслушать сестру, которая привычно выговаривает ему:

– Если бы ты пел, а не дурил – другой разговор.

– Может, мать, я всю жизнь мечтал стать оперным певцом, а не как вот эти петухи с начесами по сцене скакать…

– Кишка не тонка будет так лямку тянуть?

– Та я бы и не слажал, я тебя умоляю, медовая!

– Давай, ты это Софе будешь заливать…

– Не-а, объясни-ка? Ты почему опять начинаешь мне про Софку речь вести, женщина?

– Вижу дальше, чем собственный нос, – Павлова не знала, сочувствовать ли Софе заранее, выставляя себя не лучшей подругой и ещё более отвратительной сестрой; или повернуться вправо, чтобы увидеть собственное зеркало с черными нахмуренными бровями.

– Не пойман – не вор, – Пчёла пытался бороться, крепя свою невидимую стену и железный занавес, которым оградил отношения с Софой от других, – довольна ответом?

– Считай, что я тебе поверила.

– На хрен этот разговор…

– А ты не взводись, Пчёл, – окликнул Кос, вступая в беседу, – правду тебе говорят, а ты всё где-то шарахаешься. Не надоело?

– Я телик гляну! – надо было предположить, что Пчёла откажется от любых комментариев по поводу Софки. Чёрт дери, ведь они с Косом тоже так делали. Лиза разучилась отделять себя от сына профессора Холмогорова.

Космос, одиноко восседающий в старом кресле покойного хозяина дома, хранил обет молчания, вынашивая хитрый план по усмирению крылатого дурня, пока Чернова, вернувшаяся в гостиную, не спросила его:

– Что это за филиал «Песни года восемьдесят девять»? – не хватало только новогодней ёлки. – Они бы ещё мишурой и гирляндами себя обвесили! На весь этаж слышно.