Текст книги "Небо в алмазах (СИ)"

Автор книги: Alexandrine Younger

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

– Не, Софокл! Поливай, как цветочек! Я так шесть лет по утрам раньше делала, – наказание Лизы, как ни крути, было мягче. – Кос, не кусайся, домой ехать с тобой ещё! – смеясь, выпалила она, когда ощутила знакомый укус на плече. – Чудо в перьях!

– Да идите уж вы, демоны! – Пчёла отмахнулся, с озорством смотря на Голикову, готовую спустить на него целую псарню. – Софик! Я ж предупреждал, что курение девкам вредит! – он откашлялся, и запил сигаретный осадок во рту, початой беленькой, с которой не расставался минут пять.

– Какой поливай, нафиг! Зацветет кабан! Не прокормим… – Космос крепче сцепил свой варварский захват на животе невесты, поучая ее. – Ты херню Софке не советуй, ей с ним без нас неделю жить, а оно уже нажралось.

– Раскомандовался, – Лиза пригрозила Косу указательным пальцем, – я на тебе отыграюсь дома, дядя!

– Неугомонная, – Холмогоров даже не удивился, – сочтёмся!

– Эй, брэк, перед юбиляршей неудобно! – Фил сделал внушение Космосу, показав компанейскому чудовищу свой внушительный кулак. – Ну, нафиг, машину я поведу! – Валера и в самом деле не выпил ни капли за весь вечер, предпочитая беречь себя, особенно после получения звания мастера спорта.

– Софа, я провожу до парадной, а там вернусь… – откликнулась Томка, до того, как Космос, Лиза и Фил, медленно перебирая ногами, скрылись за серой железной дверью.

Софка осталась с проблемой наедине – Витя уходить не спешил.

– Сдрисни, – Софа задела коленку упрямого Пчёлу пяткой, за что была схвачена за руку, и стянута вниз, – Витя! Я всего лишь хотела пройти, у окошечка постоять!

– Раз позвала – не бросай! – Пчёла дружески обнял приятельницу за плечи. – Софа Генераловна! В этот достопамятный алкогольный день, желаю бодро неси знамя коммунизма, ленинского комсомола и Витю Пчёлкина! Аминь! – Пчёла отпустил Софку, и сумел доползти до стола в поисках собственного фужера. – Утром будет похмельный!

– И родителей до нервного припадка бы не довести! – Софка поднялась следом за другом, протягивая Вите бутерброд с рыбой. – Ты бы закусывал!

– Обожратый уже этими бутерами, – но еда была не лишней и вкусной, – а насчет предков не волнуйся. Я все вынесу, а Томка поможет следы преступлений скрыть. Ты б знала, какой у меня в этих фестивалях опыт!

– Да уж, а я не привыкла к неожиданным гостям… – Софа коротко взглянула на настенные часы, и, услышав звонок, ринулась с места. – Томка, наверное, вернулась!

– Иди, открой, я тут пока поприбираюсь. Не тормози, я смелых люблю!

– Помощник, блин, нашелся! – рассмеявшись, ответила Голикова, и убежала в коридор, надеясь увидеть за дверью Бессонову. Но мужская фигура с цветами, появившаяся за порогом квартиры, заставила Софу по-детски взвизгнуть, и поверить, что неисправимый салага обманул её ожидания.

Тамаре, стоявшей за спиной незнакомого для нее парня, оставалось только с легким испугом взирать на происходящее. Как и Вите, вывалившемуся из гостиной на голос подруги, и от неожиданности разбившему пустую бутылку из-под «Советского».

– Пчёла, растяпа! – Софа вспомнила, что время позднее, и они практически на лестничной площадке. – Так, это Ник! Никитка! – «Бог свидание послал» – мысль пролетела в голове у Пчёлкина также быстро, как Космос на своей колымаге.

– Да я уж вижу… – Витя, протрезвев окончательно, кивнул головой, не признавая за собой, что впервые за день, он не разделяет всеобщего веселья.

Тома, пользуясь всеобщим замешательством, проскользнула на кухню, предпочитая не наблюдать эту авансцену. Нужно было помочь другу с осколками, разбросанными по всему полу в коридоре, а совок в этом доме хранился на кухонных антресолях.

– Никита Милославский, только что из стажировки! – Ник не забыл представиться Пчёлкину, который, внимательно изучал его. – Приехал к вам, мадам, крайний рейсом! «Аэрофлот», родимый, не подвел! – почти скороговоркой проговорил высокий темно-рыжий парень, оказавшийся легендарным Ником, другом детства Софки.

А он существует…

– Говорил, что через месяц! Ну, старик, даешь! – Софа всегда относилась к Никите, как к хорошему другу, но никак не могла предположить, что будущий работник МИДа, так рьяно мчался к ней, забывая, какое позднее сейчас время. Любого другого, будь это не знакомый с горшка Милославский, она бы костерила на чём стоит свет, но не в этот раз…

– Держи, юрист, от всего дипкорпуса, прямо с грядок синички приперли! – и уверенно вручил девушке цветы. Это были розы, банально красные, но чего стоило достать такой шикарный букет! – Так и знал, что отмечаешь…

– Да и не одна она отмечает, – не думал же Пчёла, что вечер рядом с Софой завершится именно так, – а с друзьями.

И откуда этот перец вообще взялся?

На лице Виктора Пчёлкина читался немой вопрос…

========== 89-й. Большие надежды ==========

OST:

– Fancy – Latin Fire

Софа не помышляла о том, что Пчёла ожидал другого исхода праздника, а Никита поступил неосмотрительно, появляясь на ночь глядя. О таких поздних визитах заблаговременно предупреждают, но разве ей до нравоучений, когда радость встречи затмевает пространство?

Милославский – этот оригинал, по которому плачет МХАТ, всегда по-особенному поздравлял Софу с днём рождения. Держал марку и сейчас. Голикова заливалась румянцем, как маков цвет, опуская лицо в красные розы без шипов, с наслаждением вдыхая их аромат. День рождения продолжался, и целый Милославский был тому подтверждением.

– А я не дозвонился, и вспомнил, что ты гульбанить будешь до ночи, – дежурные слова Никиты шли вразрез с его прямым взглядом, сосредоточенным на подруге детства, – сам Бог велел причалить…

– Ты – мастер внезапно появляться, Никитка! – Софья не видела друга всей своей жизни уже больше шести месяцев, и не ждала того, что он приедет хотя бы к концу августа.

– Я рад, что не разочаровал тебя, – Ник кивнул головой в знак приветствия, и протянул широкую ладонь Пчёле. – Никита Милославский, пасу эту мадам лет с четырех…

Витя сам понял, что пора представиться гостю. Перекинуться парой ласковых, пожелать имениннице доброго здоровья и свалить отсюда к чертям собачьим. В конце концов, где-то же его ждут сегодня ночью? Третьим лишним Пчёлкин быть не любил, а подруга была явно воодушевлена встречей с этим патлатым увальнем. И какой смысл пудрить её острые мозги своими однобокими разговорами? Историями о том, что он послал на три буквы всех тех, кто хотел разделить с ним ночь, а сам отбивает пороги номенклатурной квартиры на Патриарших прудах?

Софа, красивая, смилуйся…

– Пчёла, то есть, Виктор Пчёлкин! Софкина совесть, и я уже пошел! Не скучай, будь умницей, Генераловна…

– Куда ломанулся? Ник, это мой друг и брат Лизы Павловой, я тебе про неё говорила. Прошу любить и не жаловаться! – ничто не имело право испортить настроения Софы, и поэтому Пчёле в лапы отправился огромный цветочный букет, а на осколки, разбросанные по полу, студентка лишь махнула рукой. – Думаю, Никит, что Тому ты успел узреть, она у нас девушка видная, хоть и скромная. Бессонова, выходи! Ну, ты где там-то?

– Приятно узнать, что совесть у этой красотки в наличии, – Ни правильно уловил интонации в голосе Пчёлы, но виду не подал. День рождения должен быть весёлым праздником. И не этот скользкий его занимал. Не для того Ник мчался через полгорода, напрягая свою подержанную белую «Volvo» из последних сил. – Будем знакомы!

– Всё, пошлите, чего у порога стоим! – Тома, не иначе, как добрым ангелом, вмешалась в разговор, и пригласила всех в гостиную.

Никита, казалось, смотрел исключительно на подругу детства, внезапно окутанную пленительным блеском, доступным лишь человеку неравнодушному. Что тут скрывать? Она всё давно знает, и он не делал большой тайны из того, на ком он остановит свой выбор. О котором упорно и долго твердили ему родители, постоянно занятые, но находящие время вложить в единственного отпрыска разумные вечные ценности. Ему всегда нужен был тыл и опора.

Голикову он помнил ребенком двух лет. Родители постарались, чтобы шестилетний мальчик развлек глазастую девчонку, которую ему-то и не слишком хотелось замечать. Так бы и игнорировал, заносчивый мальчишка, если бы малютка не оказалась зубастой, и не забрала его самую лучшую игрушку. Точнее, он добровольно подарил миниатюрную «Волгу» Софке, а сам попросил у матери такую же куклу, по имени Софа. Куклу, как у тёти Марины, что преподает всяким разным студентам уголовное право.

Отец отшутился про то, что Ник и Софа – идеальная пара. Пахло маразмом, но старшее поколение это не смущало. Лет до восемнадцати Ник отплевывался от этой идеи, произнесенной за второй бутылкой «Бурбона», но Софка вздумала повзрослеть и обратить на себя внимание. Это была подстава, пощечина, ирония, но Никита рад был плавать в своих новых грезах.

Зря папа шутил, зря. Рациональная Софа, будто специально ничего не понимала. И совесть себе отыскала. Виктор Пчёлкин! Валит импортным табаком. «Camel» какой-нибудь, курит, «Родопи» не станет. Видали мы таких…

Цепь на шее Софкиного приятеля говорила Милославскому, что парень в спортивном прикиде не так прост, как кажется. Ещё один Пума, на которого с пеной у рта орала грозная Марина Владленовн. Где она берет-то таких? Приполз же, мальчишка с какого-нибудь Западного Бирюлево. Читать людей без чужих подсказок студент института международных отношений умел, находя в этом чуть ли не любимое занятие.

Софа опять ничего не подозревала, занявшись поиском большой вазы в большом серванте с хрусталем. И отбирая у Пчёлкина красные цветы в газетной упаковке.

– Покурим? – неожиданном для себя предложил Пчёла, покинутый Голиковой, открывая перед Ником полупустую пачку «Самца».

– Пошли…

***

Сломанная обугленная спичка полетела куда-то в темноту улицы одним метким пчёлкинским броском. Ник поступил иначе – прикурил собственной зажигалкой «Zippo», привезенной из образовательной, прости Господи, поездки, где студент МГИМО чуть не оставил свою печень. В старости будет, что вспомнить. Если, конечно, печень не откажет от количества выпитого «Хереса» и тяжести службы на дипломатической ниве.

– У кого брал? – оценивающе присвистнул Витя, потягивая ментоловый дым. – Чё по чём? Ты, говорят, с Пумой знаешься, поди, он подогнал?

– Обижаешь, из самой проклятой заграницы, – Милославский предпочитал затягиваться «Marlboro», как и любой уважающий себя советский гражданин. – Я ж стажировался, с немцами.

– Еханный бабай, вот у Софки знакомства, – Пчёла же знал цену натурпродукту, и потому прикуривал обычными спичками, – но чё это я удивляюсь?

– А я смотрю, ты не зря про Пуму словечко обронил, – заметил Никита, пряча железную зажигалку в карман. – Кем будешь? Студент-технарь?

– А ты, вижу, пацан с юмором, Никитос, – Виктор не смог скрыть своего приглушенного смеха, – и давай сразу договоримся, без церемоний – Витя! Если уж совсем припрет, то зови Пчёлой, но Софка, знаешь, не любит этой кликухи, всё «Витя-Витя».

– Так-то лучше, – понимающе закивал Ник, – да ты не объясняй, сразу прознал, что к чему, – пока Никита обивал пороги института, его сверстники познавали жизнь иначе.

– Ты припозднился, правда, мы не ожидали, – у Пчёлы были собственные планы на вечер, – но вам послам закон не писан.

– Тебя бы в менты, раз так законы почитаешь, – Милославскому показалось или он не один видит все и насквозь, играя в угадывания намерений собеседника. – Не пробовал, а то вдруг?

– Времени трата пустая, нафиг! Не потяну!

Пчёла посмотрел в сторону гостиной. Софа вместе с Томой над чем-то снова хлопотали, а большие часы с кукушкой грянули половину двенадцатого. Ник затушил окурок о стеклянную пепельницу, и уставился в прохладную непролазную темноту. Только один фонарь тускло освещал небольшую улочку.

– Софка-Софийка! А ты… – Никита решился задать волнующий вопрос, занимающий его уже минут двадцать. Уж лучше сразу выяснить, а в его ситуации прямой подход был самым верным средством, – ты кем Софе будешь, Робин Гуд?

– А ты, толмач? Базаришь по-английски же?

– Базарят тётки на лавке, а я серьезным делом занимаюсь! Все-таки? Ещё один в нашем полку?

– Чё? – намного легче было сделать вид, что Витя ни хрена не понял. Именно – ни… хре… на… – Бля, знаешь, братан, я сегодня так здорово пил за здоровье Софы, так что ты с философией не лезь!

– Хорош прикидываться, скажи! Не гостайна?

– Лучше у Софки и спроси, почему Пчёла ей брат по разуму.

– Ну и у меня примерно тоже самое, – Ник мог ненадолго расслабиться. – Ладно, пошли, поздравим! – не расколет он сегодня этого крепкого орешка. – Вон, видишь, тачка белая? Могу потом даже до дома подвезти.

– Белее видали! – Витя похлопал широкоплечего Милославского по спине, выпроваживая хозяйским жестом в квартиру. – Давай, девчонки заждались!

– Если уж девчонки.

До дома Пчёлкин решил добраться на такси, но только после того, как этот интеллигент свалит восвояси. Бодаться с ним не хотелось. Где-то на уровне трезвого сознания Пчёла осознавал это, не включая по отношению к Голиковой ментора. Так и случилось: Ник не собирался задерживаться, невольно оставляя Пчёлу победителем в этой невидимой схватке. Но сдаваться Милославский не привык, выныривая в нужный момент из укрытия, как вор перед жертвой. Время покажет, у кого какой рубашкой упадёт карта.

Понял ли Витя, что не всё в этом мире будет принадлежать ему безраздельно? Или снова убедился в том, что ничего постоянного не бывает? На вопросительные взгляды Софки, Пчёла отмахнулся, обещая, что зайдет за ней завтра в пять. Она опять должна была ждать его на детской площадке со сломанными качелями, как и было заведено у них ранее.

Тома, оставшаяся вместе с Софой в пустынной праздничной квартире, не заметила на лице брюнетки ни капли смятения. Это вызвало большое облегчение. Никому не стоило делать поспешных выводов…

***

Будущие Холмогоровы светились, как два начищенных до блеска чайника, предвкушая насыщенную поездку. Лиза была рада, что могла показать Космосу город, где родилась и прожила первый год своей жизни. Ленинград давно приковал её к себе, заставляя возвращаться каждые полгода. Не домой, но на родной балтийский берег.

Дом – это люди, сестра Пчёлкина поняла простую истину лет в тринадцать. В её особенном случае – это целый Космос. И он был рядом с ней, читая для Лизы её любимые «повести Белкина», пытаясь занять время, проводимое на борту рейса «Москва – Ленинград».

– Не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал… В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции! – Холмогоров покачал головой, проводя указательным пальцем по желтоватым страницам. – Бухло до добра не доводит, Фил прав, это точно! Нет, как тебе, Лизк, такой сценарий свадьбы? Нахер, блин! К рюмке не притронусь!

– Тогда делаем безалкогольную свадьбу, – сонливо пробормотала Лиза, облокачиваясь на поджарое плечо жениха, – и, скорее всего, ты на неё не придешь! Останусь старой девой! Так что, Кос, дочитывай…

– Надейся, наивная, но раз просишь… – Кос набрал в легкие воздух, и, пытаясь сделать свой голос писклявым. – Боже мой, боже мой! Так это были вы! И вы не узнаете меня? – мужчина закашлялся, махая головой во все стороны. – Бурмин побледнел… и бросился к её ногам… – томик в бирюзовом переплете захлопнулся прямо перед носом Павловой. – Конец свистопляски!

– Неправильно, Космос, должно быть, чтобы как в сказке, – Лиза положила книжку на колени, – и жили они долго и счастливо.

– И коньки отбросили в один день? Нет, Лизк, не наша сказка!

– Какая наша тогда? Не «Колобок» же? Я от Пчёлы ушел, и от Фила укачусь?

– Понятия не имею, Лизок, но скажу точно, – прикосновение мягких губ к виску, всегда поражающих Лизу своей мягкостью, дало осознать, что, собственно, Кос размышлял о только о ней, – что ты у меня точно принцесса!

– А ты? – это школьное прозвище так и не отвязалось от Павловой. Вот только с принцессой были рядом хулиганы, и особенно преуспел тот, кто сейчас летит с ней в Ленинград.

– Говорят, что драконище проклятое, – Кос поглядывает на свои командирские посеребренные часы, желая поскорее оказаться там, где чувствуешь твердую землю под ногами. – Кентавр! Железо!

– Драконище, ты на самолете лететь не хотел, а мне не страшно.

– Ну половина дела сделана – в самолет запрыгнули! Свалимся вместе!

– И, наверное, это главное.

– Надо на будущее учесть…

– Что ещё?

– Никуда тебя не отпускать, а то, гляди, ничего не боишься…

Лиза покачала головой, прижимая нос к гладкой щеке молодого человека, и закрывая глаза, приглушенно и тихо проговорила, будто таилась:

– Есть то, чего я на самом деле боюсь, Кос.

– Да, брось, чего тебе со мной бояться?

– Знаешь ли… – девушка не желала говорить о том, что поняла ещё весной восемьдесят третьего, когда взрослые напряженно молчали, не зная, как рассказать о смерти родителей. – Давай, только, я расскажу тебе об этом… Потом!

– Я всё равно достану! – шепчет он совсем тихо, видя, что Лиза безнадежно изображает сонливость.

– Нет, я расскажу тебе страшную правду, когда мы станет корявыми старичками.

– Старикан в маразме, а бабка с клюшкой? Зашибись…

– Заметь, это не я придумала.

– Ладно, раз не хочешь говорить – не лезу.

– Солнце, – Лиза снова раскрыла перед Космосом аккуратный фолиант, – прочитай мне ещё!

– Как скажешь…

Выстрел – гласило название повести, начинавшейся на восемьдесят девятой странице. Космос и Лиза даже не задумывались, чтобы это могло значить…

Комментарий к 89-й. Большие надежды

Космос/Лиза:

https://vk.com/photo-171666652_457239310

========== 89-й. Гляжусь в тебя, как в зеркало ==========

OST:

– Secret Service – Flash In The Night

Елена Владимировна Чернова, именуемая близкими детским прозвищем «Ёлка», давным-давно перестала чему-то удивляться. Пусть и лет-то ей, в самом деле, было не так много. Тридцать восемь. Она молода, красива и притягательна, как и в желанные двадцать пять. Но слишком часто судьба оборачивалась оборотной стороной, породив в Елене чувство полной готовности к любой перегрузке. Старший брат был прав, говоря о том, что это качество незаменимо. Будь подготовлен даже к хорошему.

И потому, когда Лиза радостно заявила, что выходит замуж… Пришлось лишний раз убедиться, что в жизни всё зеркально повторяется. Где-то все это она уже слышала, видела, уверяла в правильности собственного пути, и… Только это была не Лиза, а Лена Павлова. И исповедовалась она не тётке, а родной матери, и получила куда более суровый ответ…

«Никогда и ни за что… Он не фарцовщик, не диссидент, не враг народа… Ещё хуже! Кровь не вода!»

Потом непослушная дочь узнает – история похуже, чем у Монтекки с Капулетти. С таких долго не снимается гриф секретности. Родители молчат, а дети недоумевают, почему из-за чужих обид они должны лишиться счастья. Одиннадцатого марта семьдесят третьего Ёлка готовилась биться головой об стену, только бы мать перестала чинить им с Лёней препятствия. Испугал ли материнский гнев своенравную дочь, спустя час сбежавшую из запертой на все замки квартиры? Лишь добавил в поступки толику решимости.

Ключи старшего брата, найденные в отцовском столе, стали тому подтверждением. Уходить надо быстро, не оглядываясь. Мать считала, что зять второго секретаря обкома Ленинграда не мог быть евреем? Зазорно лишиться того, что предоставило им государство – особенно просторной двухэтажной дачки под Гатчиной, где Октябрина Станиславовна выращивала розы без шипов. А дочь не жаль?

Дачу все-таки отнимут, когда Владимира Александровича Павлова отзовут с посольской должности, отправляя на почётную пенсию. Мать, убитую новостью, хватит удар, граничащий с безумием. Будет разбито и зеркало в родительской спальне, и дорогой китайский фарфор. Придется ломать дверь, чтобы увидеть сломленную ненавистью немолодую женщину в полуживом состоянии.

У Ёлки затрясутся ладони, Лёшка с Татьяной будут попытаться поднять Октябрину Станиславовну с пола. Лиза, приехавшая в гости с родителями, спрячется на руках могучего деда, не двигаясь с места. Они будут с разочарованием смотреть на то, как доживает последние минуты близкий человек. Но до этого еще далеко.

Ёлка в очередной раз подумала, как сильно любит старшего брата, и, накинув на себя драповое пальто и аляповатый пуховый шарф, убежала из дома. Думая, что навсегда. Отец не будет держать зла, а что до матери… Она свой выбор сделала, и между ними никогда не было добросердечия. О чём жалеть? Лена свято уверена, что права во всем, переминаясь с ноги на ногу у казарм военной академии. Притоптывала легкими ногами, замерзала, ждала, не имея возможности уйти.

Мама не могла отнять у нее Лёню, а Лене нет дела до того, чем грешили чьи-то родители в прошлом. Бред какой-то! Любящей невесте лейтенанта военно-морского флота Рафаловича совершенно наплевать на холодный ветер и мороз, сковывающий ноги. Она готовилась стать женой советского офицера, следовать за ним хоть на край света, не оглядываясь на предрассудки, которыми так рьяно заполняла ей голову всесильная мать – майор НКВД в отставке.

Папа называл сослуживцев матери безликими фигурами, не сильно скрывая брезгливости к сотрудникам органов госбезопасности. Через пять лет Елена – партработник на почетной должности, увидит этих людей на похоронах Октябрины Станиславовны, и изумится тому, что никогда не видела друзей мамы у них дома на Московском проспекте.

– Леночка, ты не многое потеряла! Такие только на похороны и придут! – папа, всю жизнь почти слепо любивший мать Ёлки, впервые так строго отзывается о том, что окружало жену в действительности…

Ёлка лишь крепче сожмет локоть отца, желая спрятаться от серых посланцев из застенков Лубянки и Литейного. Ужаснется тяжёлым взглядам из другого мира, пусть и взрослая девочка. А сколько еще впереди? Подумать страшно. Но на дворе холодный март семьдесят третьего, и Лена надеялась, что один человек – её судьба, от которой не сбежать. Ведь Лёнька любит её с детства. Вместе со школьной скамьи. Её мушкетер, защита и оплот. Раф обязательно всем докажет, что полюбил в ней нелюдимую гордячку, девочку с книжкой, а не дочь второго секретаря Ленинградского обкома партии. Мама не права!

Не получилась сказка. Разбилась о корку льда Финляндского вокзала, стоило услышать правдивые слухи досужих сплетниц, от которых Рафалович не смог отмыться. Её жених так пылал любовью, что не брезговал мелкими изменами. Этого Ёлка простить не могла. Читала всё и сразу по его честным глазам. Леонид никогда не умел врать, хоть и пытался построить вокруг Ёлки воздушные замки. За один день мир разрушен суровой реальностью.

На запальчивое предложение Лёньки «бежать к маме Риве», которой, к слову, никогда не нравилась ни Лена, ни её семейство, Лена Павлова ответила категоричным и холодным отказом. Пользовать Лёня мог кого угодно! Спи, с кем хочешь, сынок. Ты сам себе хозяин! Но чтобы брать дочь «проклятого комендантского семени»? Непозволительно! Эти Павловы виновны в том, что Рафаловичам приходилось терпеть лишения…

Былые влюбленные разошлись, как в море корабли. Только в шторм, и никто, кроме самой Ёлки и не предполагал, что следующее утро она встретит с капельницей, рядом с больничной аппаратурой. И едва увидев растерянное лицо Рафа, застрявшее между дверей палаты, проронит роковое – «не приближайся…». Всё кончено, как будто и не было ни дружбы, ни привязанности, ни любви. Отсекать, так с корнем… С кровью… Глядела спокойно, пронизывая серым взглядом, окутывая собой всю палату, в которой они были вдвоём. Любила и ненавидела одновременно, но не могла и слова сказать о прежних чувствах.

Смотрела на лейтенанта Морфлота, чтобы через десять лет увидеть капитана второго ранга. Китель с иголочки! Наверное, выгодно женат на нужной даме. Как и хотела Рива Израилевна. Сын оказался почтительным – не подвел!

Но почему у образцового семьянина задрожал голос? Почему поник, почему не хочет просить помощи у председателя комиссии по распределению городского жилища? Стыдно? Или пришла его очередь быть гордым? Нет же, глупая, у самой руки синие. И любишь ты его, как и в двадцать, а муж твой – досадное недоразумение. Елена Владимировна, значит? Председатель комиссии? С детства же хотела быть директором, видя то, что окружает отца в рабочем кабинете. Сбылось!

А Лёня смотрел, запоминал. Неловко проговорился о детях, ради которых и обивал пороги властных кабинетов. А ведь это могли бы быть их дети – две девочки. Не случилось. Ушел, решив, что собственные проблемы решит сам. Оставил одну, в слезах, потерянную, но без права быть слабой. Поменялись местами. Чужие. Снова встреча – через три месяца, на похоронах Алексея и Татьяны. Раф не мог не проводить в последний путь друга юности. Скорбные фигуры у двух гробов, не имеющие сил и возможности что-либо друг другу сказать. Но Лена и не желала говорить: схватилась за руку четырнадцатилетнего Витьки, будто племянник мог как-то скрыть тётку из этого ужаса и кошмара, которым в одночасье стала новая весна.

Одиннадцатого марта разрушилась будущая семья Ёлки и Лёньки, одиннадцатого марта погиб брат, а невестка скончалась от полученных травм. В этот день Лиза осталась сиротой…

Чертов месяц март! Почему он ненавидел именно Павловых?! Слишком много вопросов, на которые Лена до сих пор не могла себе ответить. Вечер после горестная чиновница, одинокая и покинутая всеми, провела с открытой бутылкой «Столичной», и как бы пошло это не выглядело – полупустой пачкой «Marlboro». Нет, ей не было стыдно, просто сил не оставалось. А Лёнечка запрещал ей курить… Пусть и смолил «Беломором» в годы юности. Она опознавала возлюбленного по этому запаху. Так легче переживать собственное горе.

Задымила всю кухню! Муж явился не домой, а на минное поле. Чернова смотрела на супруга волком. Запланированный Павловыми-старшими брак рассыпался, словно карточный домик. Покойная мама ошибалась, облегчённо вздыхая, когда в семьдесят пятом Лена сказала «да» перспективному партийному деятелю. Не выдержала бы она и вести о разводе дочери, но мертвым должно быть всё равно.

Перед смертью матери Лена не удержалась, и высказала разбитой параличом женщине горькую правду:

– Видишь? Мама, видишь? Тебя напичкали пилюлями, ты не чувствуешь боли, так легче! Ничего вокруг нет! Знаю, что такое бесчувственность! Тебе не больно, когда тебя обижают, и ты не бьешься головой о стену, когда тебя предают! Ты ешь, ходишь на работу. Даже замуж выходишь и разводишься, как мертвый!

Чернова не жалела слов. Странно, перед ней лежала мать, но между ними не осталось ни одного доброго чувства. Выкручены, как и пальцы Елены, лежащей ничком на диване. Пять с лишним лет пролетело, но всё как вчера. Октябрина ударила дочь в солнечное сплетение, применив старый, но проверенный прием. Как будто рядом была не дочка, а производился допрос. С признательными. Её мать начинала в тридцать седьмом.

– Мама, знаешь, кто меня убил? Не знаешь? – пауза тяжела, но необходима – Это была ты! Ты! Ты отняла у меня Лёню. Теперь ты тоже стала такой же… Но мы поборемся, слышишь, мама? Мы поборемся…

Парализованная, со стеклянными пустыми глазами, Павлова прекрасно понимала дочь, и лишь до боли сжала пальцы Елены. Ответных слов больше не было. Как и сил на борьбу с недугом. На следующее утро Октябрина отошла в мир иной, а Ёлка ничего не почувствовала. Только проронила облегченный вздох, как и мать на её свадьбе.

Судьба упорно издевалась над Черновой. В её жизни были лишь смерть, разлука и… успех… за который Ёлка платила слишком большую цену. Огромную. Ей нет и сорока, а она уже в Смольном. Отстаивает чьи-то ценности, до позднего вечера сидит в своем квадратном кабинете, заваленная документами до ушей. Жизнь торчит ей медаль за мужество и храбрость. Но какая-то ничтожная плата за то, чтобы любить взаимно, и видеть своих близких рядом. Или хотя бы знать, что у них все хорошо.

Брат её понимал, любил. Именно Лёша познакомил сестру со Татьяной, которую взял в жены студенткой второго курса школы милиции. Огненной бестией, которая против воли заражала Лену жизнью. Таня могла перевернуть вокруг всё, но добиться желаемого результата. Рождение Лизы её не остудило. Так бы и жили, курсируя между двумя городами в отпуска, но кто мог предугадать, что Лешка с его правдивостью переступит черту…

Мог. И это был папа, предупредивший Алексея о том, что против него работает система. Но Владимир Александрович смерти сына и невестки не увидел. Тихо умер на руках дочери за полгода до этой трагедии. Не выдержало сердце. Он просто устал жить. Богатырь, гигант силы и духа постепенно угас на своей почетной пенсии. Чернова до сих пор радовалась, что отец не увидел всего того, что случилось после. Папа больше всего в жизни ценил семью, обожал маленькую Лизочку. За что бы ему видеть такое?

Лешка умер мгновенно, не мучился. Таня прожила ещё три часа, пытаясь бороться за жизнь, но усилия врачей были тщетны. Травмы черепа, несовместимые с жизнью. Утро следующего дня Ёлка встретила в больничной палате, прислушиваясь к детскому дыханию Лизы. Всё руки в гипсе, голова перевязанная, и капельницы, провода. Она была в сознании, но не говорила ни слова. Но они почувствовали, что оторваны от привычного мира. Последние из семьи. Не было у них с Лизой защиты, остались вдвоем, как пальмы на утесе.

Приехавшая по первому зову Валентина горю помочь не могла, и оставалось заботиться о сироте, потерявшей в автокатастрофе и мать, и отца. Разговор под дверьми палаты ребенка продолжался два часа. За свою уступчивость свояченице, слёзно оплакивающую сестру, Елена корила себя до сих пор. Нельзя было поддаваться эмоциям! Не факт, что Лизе куда лучше было оставаться в семье тётки по матери, рядом с братом-ровесником, чем каждый день ждать занятую тетю Ёлку с работы. Но Москва благосклонно отнеслась к девочке, нежели родной Ленинград. Да и какой родной – Лизке исполнился год, когда Алексей и Татьяна вернулись с крошечной дочкой в столицу.

И вот теперь Елене кажется… Повтор? Сломанная пластинка? Лизка до боли на неё похожа, меньше, чем на родную мать, и идет по тому же обманному пути. В чем она виновата? В том, что кто-то лет пятьдесят назад сильно срезал с пути? Нет, к чёрту такие предзнаменования. Младшему Холмогорову до лейтенанта Рафаловича, как до китайской границы. Несмотря на смутные догадки, чем живёт и дышит сын профессора астрофизики, Чернова не собиралась устраивать очередное расследование в стиле своей покойной матушки.

Голова на плечах есть, что радовало. Этот утешаться по квартиркам и капустникам не побежит, а если и побежит, то далеко не уйдет. Решил жениться сразу. Знает, характер у Лизки не из лёгких, лучше ковать железо, пока оно податливо. Смотрит с почти наивным обожанием. Любит и бережёт. Неудивительно, что в свои восемнадцать Лиза заявляет, что «замуж невтерпёж». Хоть кто-то в этой семье будет счастлив.