Текст книги "Небо в алмазах (СИ)"

Автор книги: Alexandrine Younger

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

– На то они и пришельцы, чтоб тебя бесить, – если быть честной, то Софке и самой хотелось бы метнуться местами с Лизой и Космосом. Но Пчёлу нужно тянуть за уши, а грузить на свои хрупкие плечи балласт Голиковой не по силам, – а Лизке звезду героя на шею за выход в бурлящий космос!

– Грамотные, даже жук своим рылом везде суётся. Один я, как дурак, ушами хлопаю! – лишний раз возмущается Космос, напоследок корча физиономию для Пчёлы. – Как сын профессора заявляю – кончайте уже демагогию пороть! Философы, твою мать…

– Космос, тут идея есть, раз ты тоже из профессорского выводка. А тебя точно не подменили? – тая робкую надежду на ответ «да», спрашивает Софа. – Хотя гениальность, говорят, она через поколение, а мы, походу дела, эту гипотезу подтверждаем. Если первый блин комом, то остальные блинчики, может быть, мозгами выйдут.

– Не-а, я на папу с мамой похож, умный и красивый, сил нет, – на подобные вопросы у Космоса всегда один однозначный ответ, отдающий детскостью, с которым он говорил слово «мама», – и на вступительных математику умудрился на «отлично» сдать. Да, Лизок? Хороший и добрый?

– Сам себя не похвалишь, Кос, никто не похвалит, – Холмогоров уводит из-под носа Пчёлы последнюю конфету «Мишек на севере», и желанное лакомство оказывается в ладошке Лизы. – Мои любимые! Спасибо, солнце! Вот так бы сразу и сделал.

– Вот, блин, гады вы обожратые! – Витя театрально надулся, смотря на то, как младшая сестра довольно уплетает шоколад, благодарная Космосу за добычу. – Соф, нас грабят, как лохов. Прям уводят закрома, с носом оставляют.

– Хочешь жить – умей вертеться, Пчёл! – изрекает Кос, складывая голубой фантик в маленький самолетик, и сажая его на патлатую макушку возмущенного друга. – Кушай, милая, кушай, тебе ещё экзамены сдавать, как за двоих! Это мы заранее мзду взяли.

– Чего, космодром? Мзду? Тебе в рифму сказать, что я думаю о расхищении социалистической собственности на кухне этой чувихи?

– Кстати, в кабинете папки портрет вождя висит. Можете сразу пойти, поплакать. Особенно ты, Пчёл, за все пьянки.

– Ёбушки-воробушки, я много чё по пьяни-то трындел, всякое бывало! Софк, только не трещи, что я опять нажрался, и звал Ахиллеса! Это Санёк придумал, к нему все заявы.

– В любви клялся, жениться обещал, как я могла тебе не поверить? Короче, Пчёлкин, ты продолжай, мне ж интересно, что там в твоем черном ящике! Ты не очкуй, я понятливая, с тех пор сразу платье выбираю. Чтобы с твоими грязными кедами смотрелось.

– Земля, прощай! Всюду подстава, даже ты Кос! Еханный бабай…

– Пчёла, не дрейфь, я в тебя верю! Вспоминай свои пьяные подвиги, герой нашего времени…

– Ну тебя нахуй, Космос!

– Обращайся! Дядя Кос выслушает, куда уж ему с подводной лодки.

– Психолог херов!

– Всё-таки хорошо, что вы с Лизкой двоюродные.

– Надейся!

– Да с вами, одинаковыми, все равно билет в один конец.

Шутки про успеваемость Софки по плану превращались в обмывание костей Пчёлы. В этом искусстве Космос Юрьевич не знал поражений, не уставая оттачивать мастерство…

Софа сознается себе, что диплом ей всё-таки нужен, но с каждым днём ей труднее изображать интерес, особенно когда рядом есть Пчёлкин. Его реальность устроена без всяких университетов. Несмотря на скользкие дорожки, сопровождающие парня по жизни, он был при деле. Читать нотации о том, что стычки с конкурентами когда-нибудь доведут Пчёлу и всю кавалькаду Белого до закономерного финала, Софка не собиралась. И будет ли он, этот финал, при мысли о котором хочется сразу прикупить верёвку и мыло. Жизнь – штука непредсказуемая, хоть и просчитываемая на много ходов вперед.

Состав преступления по сто второй статье УК РСФСР Голиковой заведомо неинтересен. Доцент Шаповалов зря распинается перед студентами, надеясь, что изложение норм УК РСФСР в его исполнении как-то облегчит понимание практики, которая никогда не совпадает с действительностью. Портрет дедушки Ленина на бледно-желтой стене никак не придает уверенности, угнетая студентов дневного отделения мрачным взором забальзамированной куклы, лежащей на главной площади Москвы.

Лиза не разделяет всеобщего настроения. Павлова навострила уши, внимательно слушая тему лекции, и попутно выводя на полях общей тетради незамысловатые узоры, напоминающие розы. Она только отмахивается от Софы, устремляя непроницаемые глаза в сторону первых парт, когда та пытается вызвать её на разговор:

– Спустись на землю! Учиться перед сессией будешь за двоих, я уже в очереди.

– Тихо ты, я пишу, и так ради тебя на камчатку переселились, половины не слышу!

– Лизк…

– Короче, Склифосовский?

– Зануда, космонавту так своему скажешь!

– Через час и скажу, дай тему послушаю, потом ничего не разберу из-за тебя!

– Зараза такая!

Голикова тихо открывает ланкомовскую пудреницу, лежащую в сумочке, и пускает солнечного зайчика, что не остаётся незамеченным однокурсниками. Ребята дружно оглядываются на неё, оживляясь и подмигивая, но Лиза по-прежнему кремень.

– Нашла время учиться, на третьем курсе, что-то в Ленинграде у тебя рвения не было, – Софа придвинулась ближе к подруге, заглядывая её в тетрадку, и вчитываясь в забористые фразы, написанные синей пастой. – Тебе бы в мед поступить, а не в судьи, а то вообще ничего не пойму… Как курица лапой!

– Соф, да иди уже… К Пчёле, нафиг, вам вместе полезно! – Лиза с треском бросает ручку на краешек раскрытой тетрадки, переставая слушать лектора, и обращая внимание на Голикову. – Что ты от меня хочешь, чума?

– Зачем ты паришься? Закрой тетрадку, выдохни! Тебе то, и не разукрасят диплом во все цвета особенного образца? Ерунда, разукрасят, и Пчёла с Косом от счастья точно алкоголизм заработают. Подумай, пока добрая тётя Софка в трезвом уме и здравой памяти!

– О смысле жизни? – Лиза прячет слегка озябшие ладони в рукавах красного плюшевого свитера. Октябрь ещё не вступил в свои права, опаляя Москву дождями, но градус по Цельсию ощутимо опустился. – Нет, спасибо-спасибо, такие разговоры Космос с ребятами ведут только после третьей рюмки. Тебе до них, как до Китая раком!

– Сама посуди, Павлова! Заглянем в твое ближайшее будущее, разве там есть что-то, чего бы я тебе не растолковала?

– Я тебя внимательно слушаю, Софик! Могу записать, если будешь настаивать.

– Тут и без бумажки меня поймешь, много мозгов не надо.

– Рожай уже быстрее! Не стесняйся, все свои.

– Смотри, драгоценная, замуж зимой выходишь. Птицу счастья поймала, что любая бы с пеной у рта тебе горло перегрызла. Нет, не я, конечно. Я этих золотых мальчиков на своем веку столько видела, что аж полк выстраивай. И все сплошь при иномарках и связях! Да, да! Не думай, что о тебе здесь рты не раскрывают. С самого первого дня болтают, а когда в Ленинград уехала, то злобно похихикали! Не все коту масленица!

– Раньше тебя это не заботило, – Павловой давно наплевать на то, что о ней говорят. А говорить будут, напряженно размышляя, ради каких целей объединились сын академика, без пяти минут уголовник, и дочь убитого судьи, выброшенная из вольготной жизни за кордон девять лет назад. Союз, выгодный во всех отношениях – шутили сокурсники, а Лизе оставалось лишь самоуверенно улыбаться, наливая ямочки на своих щеках ядом злословия, – но повествуй, мне интересно. Не зря ты уши грела.

– А то и долдонят, что отхватила, так отхватила! Невеста счастливая, перышки чистишь, а там гляди – и жена! Жена при муже, который фигу тебе покажет и твоему диплому в частности, – в своих рассуждениях Софка сама себе напомнила собственную мать, живущую по категориям – машина, квартира, дача. Голиковы не страдали возвышенными мечтаниями, и поэтому Софа готова безжалостно рушить воздушные замки своей лучшей подруги. – Где будет твой институт, скажи на милость? В кастрюле с щами? На Томку посмотри! На уме одни борщи вместо формул, все дома, быт обустраивает… И спрашивается, к какому чёрту ей это образование?

– Не выдохлась перечислять, подруга? – тоненькое колечко, подаренное Космосом больше года назад, привычно поблескивало на пальчике Лизы, давая ощутить, что прожитые метания, переживания и выбор, сделанный в пользу единой судьбы, был верен. В момент, когда Софка чеканит слова как механический аппарат, Лизе не боязно, но слишком много обличительных аргументов для одной пары уголовного права. Их вряд ли кто-то услышит, а преподавателю глубоко наплевать на дисциплину – не в детском же он саду, в конце концов. – У меня бы язык отсох…

– Представь себе, Лизка! Ты домашняя, в халатике и с бутыльком караулишь бабаек возле кроватки с беззубым кульком, и забываешь, чего мудрого такого в институте? Стоишь за плитой, уставившись в ящик, и заодно передергиваешь, когда твой муженек задерживается… Сама знаешь где, не мне тебе объяснять, в какой среде ты крутишься!

– Софа! Ничего не перепутала? Раз так, то ты недалеко от меня ушла… Возможно, что мой брат – не подарок с красной лентой, и тебе не на кого спустить всех собак, но… и я сама разберусь, куда упадёт мой диплом! Было бы желание…

– Признаешь, что упадёт? А Кос обеспечит твое безоблачное будущее. Далеко пойдет! И думать забудешь и про Маркса, и про Энгельса. Не из детской кухни ж тебе курсовик строчить?

Лиза легко качает головой, кривя розовые губы в насмешливой ужимке. Ей не больно от услышанного. Она давно и наверняка знает, куда ведут кривые дорожки близких ей людей, и что она никогда не пойдет против их воли. Софке легче. Хотя бы потому, что она не так давно знает Витю, Лизу и ей проще вырвать себя из их реальности. Проще… Но не без корня, и не без крови.

– Соф, может быть, ты никогда не поймешь меня, но – это моя жизнь, – Лиза делает акцент на слове «моя», и наконец-то снова окутывает подругу голубоватым взглядом, – моя, которую я выбрала. И если, по-твоему, моя функция сводится к «принеси, подай», то, наверное, ты не понимаешь, что я нашла в Космосе! Андестенд? Ты хочешь поговорить ещё? Я готова, но осторожнее на поворотах…

– До твоих идеалов мне как до китайской пасхи, – Софе слишком знакомы глаза, которыми Лиза смотрит на неё. Это взгляд Вити Пчёлкина, того же леденящего цвета, в морозы сковывающий холодом, – так или иначе, но всё решено. Правда?

– Пара к концу идёт, торопись, – циферблат «Зари» показывает двенадцать дня, и Лиза механически кидает в сумку толстую тетрадь. – Решено или не решено, разберёмся! Но перед тем, как упрекать меня за то, во что ты ввязалась, раскинь своим житейским умом, Софа, и заруби – не лезь на амбразуру, которую не потянешь…

– Совет на будущее? – трель звонка, перебиваемая гулом, воцарившимся в аудитории, не дает Софе собраться с мыслями. – Учту.

– Совет на будущее, Софка, ты пропустила мимо ушей, – Лиза припомнила первый курс, и более мирный разговор едва знакомых студенток, выбравших друг друга среди пестрой разноплановой толпы, – года два назад. А после драки кулаками не машут. И вообще, Соф, забудь сегодняшний разговор. Хорошо, что выкипело. И тебе не дует!

– Ты прекрасно знала моё мнение, – Голикова не собирается признаваться себе и подруге в том, что могла быть не права, – и только нос не вешай, я не со зла… Кто тебе об этом скажет, кроме меня?

– Забей! Меня Космос ждёт, наверное, уже подъехал, – Лиза покручивает на пальчике номерок, данный в гардеробе. Решив, что сегодня она не будет дожидаться подругу, бывшую её постоянной спутницей в институте, Павлова встаёт и решительно прощается. – Всё! Счастливо! Целую, люблю, пока!

– Давай…

Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что никакие разговоры на Лизу не подействуют. Софе не жаль произнесенных в запале слов, но что-то лишает её обыкновенной легкости.

Тревожное чувство улетучивается лишь только тогда, когда Софка ступает на порог жилища Пчёлкина, пропитанного запахом «Camel». Табачную верность Пчёла хранил свято, как не одной девушке, успевшей мелькнуть в его нескучной жизни.

Витя спит, потому что час дня слишком раннее время для подъема, когда его никуда сегодня не звали. Софка роняет сумку в кресло, не боясь, что разбудит парня, и, скинув плащ, оседает на пол, трогая Пчёлу за висящую над паркетом руку.

– Давно не виделись, – сонно бубнит Пчёлкин, протирая глаза одной рукой, а другой, сгребая к себе брюнетку, уставшую и прозрачную, – что не приходила вчера? – под ладонями Вити напрягшиеся плечи, а Софа не издает ни звука, кутаясь в мужские объятия. – Чего расскажешь? Опять скучняки в шараге своей ловила?

– Поймала, – вместо приветствия отвечает Софа, потершись кончиком носа о гладкую щёку Вити, – и убежала, делать нечего.

– М-да, леща тебе мамаша даст!

– Мне не привыкать, – Софа на миг отстраняется, и, наконец, видит едва заметный синяк на подбородке парня. – Подрался где?

– Считай, что травма производственная, – Пчёла не желает покидать объятия Морфея, отлепляя свой в меру изящный зад от простыней, – а ты нагруженная, как водовоз.

– Я не настолько объемная, но ты знаешь, я тут подумала…

– Да ладно?

– Ржать как конь необязательно, Вить.

– Что стряслось?

– Как бы там твоя трясина не утряслась, – слова любви с трудом подбираются. Софке проще без них показать свои чувства, оставаясь достоверной, но когда-то поступки тоже подтверждаются словами, – я тебя люблю…

– А ещё небо ночью темное, и трава зеленая весной… – подводит итог Пчёла, совсем не удивленный признанием, которое он нутром чует, – классно!

– Пчёлкин, твою мать, не об этом я!

– Моя твоя не понимать, родимая.

– Просто хотела сказать…

– Очевидное, Софик!

– Очевидное, значит?

– И взаимное!

– Я и не надеялась…

Впервые за день у Голиковой пропадает всякое желание выяснять отношения с ближними…

Комментарий к 90-й. Билет в один конец

Лиза и Софа – осень 1990:

https://vk.com/photo-171666652_456239165

========== 90-й. Забудь сомнения ==========

Комментарий к 90-й. Забудь сомнения

Космос/Лиза, конец 90-го:

https://vk.com/wall-171666652_132

OST:

– Комиссар – Твой поцелуй

Пятнадцать минут. Ровно столько времени для размышлений оставалось у Космоса, пока он терпеливо караулил студентов юридического института, убегающих с занятий. Поменяться с зелеными салагами местами Холмогорову не хотелось: бравые ребятки, голосящие за законность и чтящие правопорядок, не имели за душой ни гроша на хлеб с маслом, ни реального представления, с чем им придётся сталкиваться, сгибаясь в три погибели государства ради.

Им и во сне не являлось, насколько нагло брешут сводки Генпрокуратуры, считающей преступную статистику со всех углов Союза. Но у каждого имеются собственные представления о добре и зле, и поэтому Кос не пытался навязывать будущим судьям и милиционерам свои нехитрые понятия.

Космос не видел себя, чинно склонившим голову над учебником. Что физфак, что юридический. Ему все одно! Не выдержит душа поэта. Полезней Лизкиных учебников будет журнал «Крокодил», а тетрадки с задачками по уголовному праву казались Косу полной ахинеей. Поведал бы Космос любому профессору юридических наук, как обстоят дела с криминогенным фактором. И что ребусы про кражи не решаются с помощью буковок из волшебной книжки под названием УК РСФСР.

Представлений о студенческой жизни хватило навечно, стоило проникнуть в перенаселенную общагу, где ценность любого его сверстника представляли пару плакатов Саманты Фокс и полупустая пачка «Беломора». Доходяги хватались за каждую возможность идти в ногу со временем, подручными средствами обеспечивая свой дешёвый быт. Им постоянно чего-то не хватало, и поэтому элита нации должна быть благодарна, что на целый этаж общаги есть вполне сносный душ и уборная, а на кухне регулярно вымирали тараканы.

Изучая хаотичное движение толпы на улице, Кос высматривал в незнакомцах знакомую золотистую головку, попутно вслушиваясь в то, как динамики ритмично выдают надоевшие до скрипа в ушах «юмахарт, юмасоул». Пальцы привычно расположены на руле, постукивая в ритм энергичной западной композиции. Будь рядом Белый, он бы выразился, что его уши не созданы для такого дикого запада, и на всю мощь врубил бы «Плот», напрягая горло и подпевая Лозе на всю ивановскую.

Но другу никогда не везло в этом деле, потому что на переднем кресле восседала Лиза. Она не впускала Сашку вперед, каждый раз, удобно располагаясь рядом с личным водителем, и совместно с ним определяя, что будут слушать обитатели заднего ряда. С Лизкой спорить бесполезно, но Белов пытался навязать свое мнение, с упорством знатока своего дела.

– Лиза, врубай Женьку, надоело твой загнивающий запад гонять! Там девчонку… – Сашка, с видом обиженного бульдога, садился за Космосом, небрежно разваливаясь в салоне лимузина, и подвигая Пчёлкина, спящего после очередной бурной ночи, – девчоночку синие очи. Или синеглазую! Там прям вообще под настроение.

– Белый, да шуруй ты к своей синеглазой тогда. Тебе прямо. А меня от этой песни скоро кондрашка хватит, стопудняк! – Кос медленно увеличивает звук, пытаясь своими движениями немного напомнить Лизе, как все началось, и как она не понимала, куда дует ветер. Или старательно прикидывалась, пряча себя в кукольный домик. – С меня хватит этой дворовой романтики, я на ней собаку съел! Овчарку целую, не подавился.

– Ага, Сань, чтобы у меня от этой синеглазой девчонки уши завяли? – у Лизы свои незабытые ассоциации с песней кумира всех синеглазых девчонок, приправленные воспоминанием о том, как Космос долго и упорно признавался ей в любви. Включая эту песню, раз по пять, именно когда Лиза оказывалась рядом. Учитывая, что песня длилась около шести минут, Павлова не могла сказать, что её уши не принимали форму трубочек со сгущенкой. – Ночью меня разбуди, а я кассету спрячу! Потому что Космос использовал эту песню усерднее, чем её исполнитель! Гостелерадио так не напрягалось…

– Не сыпь мне соль на рану, – Кос перехватывает руку, спокойно лежащую на коленке девушки, и тянет к себе, начиная рассказывать пацанам свою историю болезни. – Мне эта песня душу всю душу вывернула, не хуже, чем мультик про Умку. Значит, включал её по тридцать раз, пока кое-кого из-за кустов, как гаец высматривал. Потом приходит, как дела, траси-маляси! А после хлоп глазами, и моя-твоя не понимать, но мне в кайф, продолжай признаваться… Гражданка Павлова, это как расценивать? Делись инфой!

– Как реакцию на твои хитро расставленные путы, фантазёр ты хренов, – Саша перехватил ответ Лизы, пока блондинка млела под избирательным взглядом Космоса.

– Поболтай мне тут со своими Шопенами, старичок, – Космос в очередной раз вспоминает единожды посещенный концертный зал консерватории, и свой зарок – никогда больше не поддаваться на уговоры Белого. – В добровольно-принудительном! Всем слушать Фэнси.

– А потише, блять, сделать нельзя, ёпт твою дивизию! Нигде, блин, не вздремнуть, – открывшему глаза Вите безразлично, какая музыка раздается в салоне авто – она уже помешала ему выспаться, – но я на «Девочку» тоже согласен, Сань! Была у меня одна, глаза, как тормоза. Еханный бабай, такие глаза! Чёрт…

– И буфера, как два бульдозера, ты договаривай, романтик недобитый, – Белов закуривает «Самца», на которого перешёл, стоило ему вернуться в Москву, и треплет Пчёлкина по рыжим волосам, больше похожим на извержение вулкана, чем на мужскую прическу. – Проснулся, салага! Трудился всю ночь? Ударник комсомольской стройки!

– Ребят, не наглейте, не в пивнухе, – Лиза, не отрываясь от Космоса, недовольно смотрит на брата, пытаясь отрезвить его одним голубым взором, но в ответ Пчёла лениво поводит плечами, понимая, что камень летит в его огород. – И вообще, Санька, тоскливо от твоего Лозы! Мы не на маленьком плоту, а в железном «Линкольне».

– Как у Майкла Джексона, между прочим, – не забывает напомнить Космос, разряжая обстановку между братом и сестрой, – и огни сам Уорхол рисовал, клянусь!

– Я вас умоляю, братья, – музыкальный спор продолжался с новой силой, и масла в огонь подливал Белый, – зато Лоза не с накрашенной харей, как ваши Джексоны и Депеши. И те чубакки, которые у Пчёлы в гараже висят. С гримом, как у бармалея в ТЮЗе…

– Твою мать, Сань, не замечали за тобой знания таких подробностей, – Космос уже не пытался высвободить свою руку из захвата Лизы, которая слушала ребят вполуха, отвлеченная музыкой и новым перстнем-печаткой на пальце жениха. – Вот что значит, пару раз в консерваторию сгонялся!

– Эй, Батя, а ты чего против моих Депешей имеешь? – встрепенувшийся Пчёлкин, со сна похожий на встревоженного воробья, пытался присесть ровно, но тело, застывшее в не самой удобной позе, с трудом делало движения. – Поясни…

– Я сам-то уважаю, Пчёла, но эти бронтозавры красятся, как пидора…

– Белый, бля, ты не смыслишь в музле! Кто б говорил…

– Харе, можно подумать, Кос, что ты разбираешь ту белибердень, которую поют твои Джои?

– У Лизки пятерка по инглишу стояла, и я тоже шпрехаю по инерции.

– Кос, какой шпрехаю? – Лиза закрывает свое уставшее лицо ладонью Космоса, и удрученно вздыхает. Кос неисправим, особенно когда хочет доказать, что в чем-то он лучше всех. – Это уже немецкий, майн либен!

– Да какой там немецкий, елы-палы! – Саше не надо напоминать, как Космос и Пчёла прогуливали уроки, а он прикрывал их перед всеми, кем можно. – Вы б с Пчёлой все равно его проёбывали.

– Полегче, Санёк! Я у папки математик…

– Был да весь вышел…

– Да вы издеваетесь!

– Все, айда за Теофилом, а то все к чертям собачьим передерёмся.

– И не будет у Коса тачки как у голубого нигера…

– Пчёл, ты сейчас улетишь, далеко и в Склиф!

– Зато мне сестричка будет молоко носить из гастронома…

– Если я разрешу!

– Угомонитесь!

– Ладно, поехали, правда, к Фильке! Каскадёрить человек в первый раз пошёл…

Впрочем, Космосу и без друзей есть о чем подумать в прохладные осенние дни. На маленький плот, свитый вместе с Лизой, жаловаться не приходилось. Космос знал, что не существует другой девушки, которая, несмотря на все беды, свалившиеся на их голову год назад, будет с ним рядом. Его не пугало ярмо женитьбы, от которой всеми силами отбрехивался Пчёлкин, заднее место которого требовало зрелищ и приключений. Женился же Фил, и не чернел от рутинного быта, а зацветал, как краснотал; пах соответствующе…

Штамп в паспорте не изменит человеческих отношений, которые зародились, в момент первой встречи с Лизой. Они с каждым днём всё больше сближались, и Космос забывал то время, когда голубые льдины не смотрели на него с робким участием, а после закрывались, когда он дотрагивался губами до бледной щеки. До Лизы невыразимо хотелось касаться: каждый раз прижимать её к себе, как будто отнимут.

Космосу не до смеха, когда он на секунду роняет в себе сомнение, что Лиза может уехать обратно в Ленинград. И он перестанет чувствовать её тепло, когда счастливая студентка бежит к нему навстречу, и, видя распахнутые объятия, виснет на его плечах, как на большом дереве. Он не будет обхватывать холодными руками худые коленки, ловить жадными губами пальчики на изящных ладошках. Космос не был романтиком, но принимал близко к себе любое проявление чувств Лизы. Люди не поверят, а ему и не надо…

Холмогоров без промедления нёсся туда, где есть единственный свет, который грел его без видимых на то причин. Он бы и сам никогда не ответил на вопрос, почему тянулся к Лизе, будто бы на ней сошёлся весь свет, и без нее ему сложно опутывать себя рамками серьезности. Лиза бы сама не сказала, почему из всех возможных «нет» выбирает Космоса. И в минуты нелепых ссор Кос прерывает молчание первым. Павлова может сколько угодно кривить лицо, пытаясь с ним не помириться, хитро буравя в Холмогорове дыру своими яркими алмазами, но уже через несколько минут не прячет улыбки. Признается в любви, повиснет на шее, и в очередной раз заставит убедиться, что все прожитое – не зря…

Но пока Лиза медленно идет к нему на встречу со своих бесконечных занятий, сын профессора астрофизики имел право подумать, какой курс взял корабль его дружбы с незаменимыми одноклассниками. Космос часто возвращался к этой теме, оставаясь с собой один на один, оценивая новые возможности и прошедшие изменения… Братья, а именно так Космос воспринимал друзей детства, стали частью его семьи, и частью его самого. Кос и времени не помнил, которое проводил бы без них, но с некоторых пор, их связывают не просто дружеские отношения. В игру вступал чистый бизнес, где царила своя иерархия. И Холмогоров затруднялся сказать, какое место в ней в итоге займет.

Ведь все складывается именно так, как и когда-то желал взбудораженный Космос, обрадовавшийся, что наконец-то его лучший друг дембельнулся. Значит, что они пойдут одной дорогой, усыпанной, если уж не звёздами с небес, то мешками с купюрами, номиналом не меньше двух сотен. Ценой больших потерь и трудностей на крутых поворотах, но четыре пути слились в один, и Кос не может сказать, что о чем-то жалеет. Воздух свободы творил со вчерашними школярами невообразимые преобразования!

Санька без лишних разговоров принял нити управления в их небольшом движении в свои окрепшие ладони. Подбирал людей в движение, умея в них отлично разбираться; определял то, чем каждый будет заниматься внутри их слаженного механизма. Пусть все ключевые решения Белый, Космос, Пчёла и Фил принимали сообща. Дела постепенно шли в гору. Не нужно скрываться по углам, мелко мечтать о расширении, как было это только год назад. Уральская школа выживания слаженно подействовала на Сашку: он не слишком долго думал, как завоевывать новые высоты в Москве девяностого года. И пока Космос радовался тому, что в его неспокойной жизни все наконец-то устаканилось и закрепилось, их «Бригада» приняла окончательное оформление.

Саша задумался о самостоятельности, порядком окрепнув на московских берегах, ему не хочется делиться заработанным их трудом, и у друзей немного времени, чтобы размышлять о правильности такого поступка. Космос и сам соглашался с другом, понимая, что такой расклад неизбежен. Либо все сразу, либо до конца жизни спрашивай разрешения сходить в сортир. Никому не по вкусу работать на чужого дяденьку, а старшаки, по происшествие времени, заметно сдавали, сами не сознавая, что власть по капле уходит из-под контроля, венчая голову иного поколения.

Не оставаться же Космосу и друзьям обыкновенными решалами с парой стволов в багажнике «Линкольна», все заработанные деньги которых уходили наверх. То, что устраивало Коса и Пчёлу в восемьдесят восьмом, не могло удовлетворить их интересов в девяностом. А говорить о роли Белого с Филом, присоединившихся к ним год назад, не приходилось. Парни не умели сидеть без дела, разменяв вулканы и ринг на новые земные высоты.

Космосу не приходило в голову высказывать свои невидимые и видимые неудовольствия вслух. Не сказать, что Холмогоров, первым ступивший на галеры нелегального рынка, чувствовал себя ущемленным. Восемьдесят девятый год закрутил гайки, лишив неуместной чувствительности. Начались другие игры, и шут знает, во что они рискуют перерасти.

Но ведь если по-хорошему разобраться, то все идеи с совместной деятельностью четырех друзей детства, невиданными схемами заработка и ни к ночи упомянутой «Бригадой» – его головы дело. Это Космос придумывал, как лучше объединиться, чтобы больше заработать, и заслужить хоть какой-то маломальский авторитет. Это Кос дал идею беглому Белому, за которым потянулся Фил, отрицавший свое любое участие в криминале. Но бахвальные причитания Космоса о том, какой центровой бригадой они станут, благополучно забылись. Главное – это результат, который позволял не сидеть на шее у стареющего родителя.

Была у Космоса и ещё одна потаённая причина, из-за которой никогда и ни за что не предпримет попытки поставить Сашку на место. Ведь никто так и не узнал, кто пустил пулю в покойного Муху, шедшего на Белого с пером, но мертвенно остановившегося на половине пути со свинцом в правом предсердии. Возможно, никогда и не узнает, если Космос не скажет, что это он нажал на курок, а после единственный раз в жизни скрыл правду от всех. От Лизы, от друзей, от отца. Саня прекрасно знал, что не виноват в смерти упыря, но не имел понятия, кого корить за то… что остался жив, претерпевая скитания на периферии.

Космос ни о чём не жалел. И не раскаивался, как бы отвратительно это не звучало. Окажись он той ночью в Раменском снова – поступил точно также, после скрывая друга по всем возможным адресам, поднимая на уши всех нужных знакомых. Дело шилось белыми нитками. А если бы кто-то вышел на него? Космосу не улыбалось сменить дорогой костюм на тюремную робу из-за падали, отравляющей мир своим существованием. Он бы не выдержал доброй десятки, которая светила ему.

О Лизе, которую неизбежно отвели от уголовника и убийцы, о друзьях, которые поняли, во что он их втянул, приказали бы забыть. А отец просто не смог бы вытерпеть настолько сильного позора. И стал бы отмазывать? Зачем ему такая головная боль…

И все равно: нет… пути… назад…

Сигарета практически истлела, зажатая между средним и указательным пальцем левой руки, и Космос бросает несчастный окурок в лужу. Нет, пора бросать… И не курить – пачка красных «Marlboro» по-прежнему лежит в бардачке иномарки, маня прикоснуться к себе и чиркнув спичкой, затянуться во все тяжкие. Напротив, нужно перестать думать про изменившуюся реальность, и свое в ней место. Космос имеет гораздо больше, чем мог располагать любой его сверстник-студент. И в этом тоже есть фарт и невиданное везение…

Как и в том, что Лиза дважды выбрала не благоустроенный для себя Ленинград, а его заблудшую душу. Всё-таки они никогда бы не смогли ужиться с чужими людьми…

– Дядя, я вела себя плохо, заберите меня куда-нибудь! – голос, полный озорства, кажется, принадлежит вовсе не красивой девушке, подбежавшей к автомобилю, и уронившей чувство спокойствия Космоса метров на сотню вниз. – Я ж знаю, вам оно надо!

– Твою налево, Лиза… – пора заканчивать с любовью к самокопанию, которое подступало исподтишка в самые неподходящие моменты дня и ночи.

– Знаю-знаю, хулиганка с детства, мама с папой так задумали, – Лиза не спешит двигаться с места, продолжая наблюдать за подвижным лицом Космоса. – Смотрю, что инопланетяне не готовы к приходу обычной земной девушки? Как неосмотрительно!

– А я думал, что меня будешь слушаться, алмазная, – поправляя свою тёмную шевелюру назад, Космос не может остановить в себе порцию надвигающегося смеха. И не пытается, когда смотрит на Лизу, задумавшую очередную каверзу, – будешь, Лизок?

– Конечно, нет, Космос Юрьевич, – Павлова хитро подмигивает, пряча свой небесный взор под пушистыми ресницами, – размечтался, дружок…

– Г…нет! – Кос передразнивает Лизу, и корчит ей гримасу. – Значит, хреново себя вела? Не надо было на пары с утра валить, меня с котом оставлять. Эта тварь царапается!