355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Толстой » Поединок. Выпуск 9 » Текст книги (страница 9)
Поединок. Выпуск 9
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:15

Текст книги "Поединок. Выпуск 9"


Автор книги: Алексей Толстой


Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Борис Лавренев,Юрий Кларов,Сергей Колбасьев,Виктор Пшеничников,Евгений Марысаев,Владимир Акимов,Софья Митрохина,Александр Сабов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

А недавно новое слово придумала – «хахаль». Зело возвышенное и благолепное слово. А вот что обозначает, приятель забыл…

* * *

В Эрмитаже при Екатерине Второй устраивались так называемые «большие собрания» – шумные балы с сотнями гостей; «средние» – для нескольких десятков приближенных, взысканных доверием, милостью и приязнью императрицы, и, наконец, «малые собрания». На них неизменно присутствовали лишь несколько близких Екатерине людей.

Для «малых собраний» императрицей были написаны специальные правила, которые вывешивались у входа в Алмазную комнату. Они напоминали, как подобает себя здесь вести:

«Оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги. Местничество и спесь оставить также у дверей. Быть веселым, однако же ничего не портить, не ломать, не грызть. Садиться, стоять, ходить как заблагорассудится, несмотря ни на кого. Говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих головы не заболели. Спорить без сердца и горячности. Не вздыхать и не зевать. Во всяких затеях другим не препятствовать. Кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выхода из дверей. Сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое, прежде нежели выступить из дверей».

Виновный в нарушении этих правил подвергался штрафу. Он должен был выпить стакан холодной воды и выучить наизусть шесть строк из скучнейшей «Телемахиды» Тредьяковского, которому Ломоносов некогда посвятил стихи: «Языка нашего небесна красота не будет никогда попрана от скота…»

Время коротали в легкомысленных шутках, веселых играх и всевозможных выдумках, до которых Екатерина действительно была весьма «лакома». Одной из традиционных игр на «малых собраниях» было состязание – кто из присутствующих сможет лучше и забавней состроить рожу. Каждый старался, не жалея сил. Некоторые, пытаясь в этом деле достигнуть совершенства, неделями не отходили от зеркала. Но, как известно, талантами не делаются, а рождаются. Поэтому неизменным победителем в состязаниях выходил барон Эрнест Ванжура. Известный в Вене композитор, пианист и скрипач, Ванжура не только прижился в России, но и приобрел в качестве капельмейстера придворной оперы определенный вес. Однако подлинной вершины своей карьеры он достиг лишь при посещении «малых собраний».

Ванжура обладал уникальнейшей способностью, морща кожу лба, спускать волосы до уровня бровей, а затем, как парик, передвигать их направо и налево. За это барон на «малом собрании» был удостоен чина шутовского капитана. Сама Екатерина далее чина поручика не продвинулась. Она лишь умела опускать и опять поднимать свое правое ухо.

На одно из таких «малых собраний» и были доставлены в Алмазную комнату часы Кулибина.

Часы поместили на почетное место – между изображением Полтавской битвы, выточенным под надзором токаря Нартова Петром I, и табакерками, шашками и наперстком работы самой Екатерины, которая в часы досуга читала, вязала или, подражая своему великому предшественнику, занималась «токарным художеством».

Екатерина рассчитывала на то, что часы произведут фурор. И не ошиблась.

Даже барон Ванжура, немало повидавший диковинок во время своих странствий по Европе, и тот был ошеломлен. Прослушав сыгранные часами мелодии, Ванжура пошутил, что с превеликим удовольствием зачислил бы их на любую вакансию в оперный оркестр.

– Умны, изящны, красивы и, в отличие от многих музыкантов, совсем не фальшивят, – сказал он по-немецки, не слишком уверенно чувствуя себя в русском. – А главное – это чувствуется в каждой шестеренке – порядочны и скромны. Уверен, что они никогда не будут подсиживать своих товарищей по оркестру, неумеренно пить вино, требовать вперед жалованья… Но позвольте поздравить ваше величество с необыкновенно удачным приобретением, которое делает честь вашему вкусу. Одна из немногих в этом мире вещей, к которым нельзя придраться, – выдумка, мастерство, исполнение… Даже затрудняюсь, чему отдать предпочтение. Все божественно. Узнаю венскую работу.

– Зело ошибаетесь, капитан, – по-русски ответила Екатерина, делая вид, что вытягивается во фрунт, не приподнимаясь, однако, со своего кресла, на подлокотнике которого лежала табакерка с нюхательным табаком.

– Вы есть дерзкий офицер, поручик, – подыгрывая императрице, грозно сказал Ванжура. – Всем офицерам во всех армиях известно хорошо, что старшие в чине никогда не ошибаются. Всем офицерам известно, что старшие в чине всегда говорят истину.

Правое ухо Екатерины смиренно опустилось.

– Прошу пардону, капитан. Но сии часы изготовлены не австрийским мастером.

– Неужто французом?

– Нет.

– Швейцарцем?

– Нет.

– Англичанином? Итальянцем? Испанцем? Голландцем?

– Не угадали, капитан.

– А кем же?

– Русским.

Волосы барона опустились до бровей, а затем прикрыли глаза.

– Майн готт! – воскликнул он. – Но этот часовщик обучался все-таки у австрийского мастера?

– Увы, – сказала Екатерина, и ухо ее гордо приподнялось.

– А у кого?

– Или у господа бога, или у князя тьмы.

– Отменные учителя, – признал Ванжура. – А как в России называют мастеров, которые своим искусством обязаны только им? – и барон показал пальцем на потолок.

– Само-учками, – сказала Екатерина, которая сама лишь недавно выучила это трудное русское слово.

Часы Кулибина заняли отведенное им место в Алмазной комнате, а затем были помещены в так называемый Кабинет Петра Великого.

Самому Ивану Петровичу предложили стать заведующим механическими мастерскими Российской академии наук, покинуть Нижний Новгород и переехать в Петербург.

Здесь он построил лифт, поднимавший кабину с помощью винтовых механизмов, создал оптический телеграф, разработал конструкцию «механических ног», то есть протезов… Здесь же ему была вручена золотая медаль на Андреевской ленте. Две аллегорические фигуры, изображавшие Науки и Художества, держали над именем Кулибина лавровый венок. Надпись гласила: «Достойному. Академия наук – механику Кулибину».

«Достойному…» Это слово не напрасно было выгравировано на медали академии. Ведь нередко лавровые венки раздавали и недостойным…

* * *

– Таким образом, насколько я понимаю, столик в «Ларце времени», который стоял в простенке между двумя окнами, предназначался для волшебных часов Бомелия и часов, подаренных Иваном Петровичем Кулибиным Екатерине Второй? – спросил я у Белова.

– Вы близки к истине, но все-таки не угадали, – сказал Василий Петрович. – Согласно все той же легенде, часы Бомелия, или Папы Сильвестра II, – в конце концов для нас это безразлично – сгорели вместе с домом Кулибина во время пожара 1814 года. После этого Иван Петрович Кулибин уже не оправился.

Вначале по просьбе своего бывшего ученика и помощника во многих делах часовых дел мастера Пятирикова – великолепного умельца, многое перенявшего от учителя, Кулибин перебрался к нему, а затем уехал в село Карповка, где жили его дочь с мужем. Позднее Иван Петрович купил маленький полуразвалившийся домик, где и умер 30 июня 1818 года, ровно через двадцать лет после смерти своего нижегородского покровителя – Михаила Андреевича Костромина. Похоронили Кулибина на Петропавловском кладбище. Хоронили скромно – денег не было. Вдова вынуждена была заложить за триста рублей стенные часы «Летнее солнце», сделанные мастером незадолго до смерти. Потом они были выкуплены сыновьями покойного.

Пятириков врезал в поставленный на могиле памятник изображение часов, подаренных некогда Ивану Кулибину Михаилом Костроминым. В восьмиугольном циферблате на позолоченном часовом круге скорбели, оплакивая великого мастера, знаки зодиака…

Кладбищенские старухи говорили, что по ночам можно услышать тиканье изображенных на памятнике часов. Поэтому местные жители старались на всякий случай обходить могилу Кулибина стороной: врут, верно, старухи, а все ж лучше от греха подальше. Береженого и бог бережет…

Итак, часы Бомелия сгорели в 1814 году и уже не могли попасть ни в чью коллекцию. Свершив все, что им было предначертано, часы с восьмиугольным циферблатом завершили свою жизнь вместе с легендой о них.

Не предназначался столик в «Ларце времени» и для часов, подаренных Кулибиным Екатерине Второй.

И все же… столик в простенке был поставлен для часов Кулибина.

Нет, никаких противоречий! Просто дело в том, что Кулибин, как выяснилось, сделал за свою жизнь не менее пятидесяти – шестидесяти часов. И делать он их начал в молодости. Не все из созданных им механизмов были венцом технической мысли, но почти все отличались оригинальностью решений и свойственной Кулибину сказочностью.

Пятириков любил говорить, что кулибинские часы он отличит не то что по виду, но даже по запаху, как отличают цветы на лугу. В этом, естественно, было преувеличение, но весьма умеренное.

Однако мы с вами несколько отвлеклись.

О не известных раньше часах Кулибина отец узнал из бумаг, переданных дочерью выдающегося механика-самоучки редактору «Нижегородских губернских ведомостей» Мельникову (впоследствии – известный писатель Мельников-Печерский).

Многое отец почерпнул из встреч с упоминавшимся уже мною Храмцовским (в 1875 году он редактировал «Нижегородский биржевой листок»), председателем Нижегородской ученой архивной комиссии Александром Серафимовичем Гацисским и правнуком Кулибина. Молодого Кулибина отцу удалось разыскать в Петербурге. (Иван Петрович имел двенадцать детей. Сын Дмитрий был гравером, Александр и Петр работали в Сибири горными инженерами, Семен стал чиновником и дослужился до статского советника. Но ни один не выбрал себе доли отца и не стал изобретателем или часовщиком. Правнук Кулибина, с которым разговаривал отец, преподавал в реальном училище.)

Среди часов, сделанных Кулибиным в Нижнем Новгороде до того, как он переехал в Петербург, были «екальщики», маятниковые деревянные часы «Птичий двор», «Жар-птица» и «Царевна». В столице Кулибин тоже не забывал про часы, хотя времени для любимого дела у него оставалось мало.

Василий Петрович достал из картотеки папку, развязал тесемки.

– Вот, – сказал он, – составленный собственноручно Кулибиным перечень его новых работ в Петербурге. Под номером 17 мы можем прочесть про «часы карманные большой пропорции с новым ходом, у коих в цыферблате будут движиться разнообразно 7 стрел и показывать: зодии 12 знаков небесных, месяцы, градусы, повседневные числа, из коих в 4 года одно только переставлять рукою, седмичные дни в планетных знаках, часы, минуты, а секунды по астрономическому движению и четверти секунд, течение луны в шаровидной фигуре, течение солнца, котораго восхождение и захождение во всех днях года по здешнему и Московскому градусу с календарем будет согласно, при коих и другие представления».

Любопытная запись и под номером 24:

«По Высочайшему Ея Императорскаго Величества повелению, починкою исправил и возобновил часы, представляющие между разных растений пень дубоваго дерева с отрослями, листьями и желудками, зделаннаго из бронзы, на коем павлин, петух и сова в клетке в натуральный рост таких животных зделаны из разных металлов же, и движутся разнообразно, подобно живым».

Делал Иван Петрович в Петербурге и часы-игрушки, а также игрушки с часовым механизмом.

Надо сказать, что Екатерина Вторая была холодной матерью, но горячей бабушкой, поэтому дети Павла – будущий император Александр I и великий князь Константин, отрекшийся впоследствии от престола в пользу Николая I, – находились при ней. В воспитании внуков она отводила немаловажное место игрушкам. Поэтому по велению императрицы Кулибин был вынужден порой откладывать исключительно важные дела, чтобы заняться придумыванием игрушек.

Отцу рассказывали, что Кулибин придумал для обучения великих князей часы-букварь в виде мудрой совы, гвардейского солдата, который каждый час посвящал воинским артикулам, часы – музыкальную шкатулку…

К установлению часов Кулибина был приобщен и я.

Приготовив уроки, а иногда и не сделав их, я часами перелистывал страницы старых газет и журналов. Это было увлекательное занятие. Прошлое на время становилось настоящим. «Санкт-Петербургские ведомости» за 1799 год сообщали, что:

«Лифляндская 20-ти лет девка, искусившаяся в шитии белья, в вязании чулок, мытии шелковых материй и прочих рукодельях, и которая при том кушанья готовит, продается в 4-й Адмиралтейской части близ Никольскаго моста в доме под № 43, где ее видеть можно во втором ярусе на левой руке»;

«Предписывается всем господам инспекторам не принимать прошений о увольнении в отпуск от корнетов и прапорщиков, кои сие делают от лени»;

«В доме графа Аракчеева, состоящего по Мойке подле экцерциргауза, потребен из немцев кучер, который бы был порядочного поведения. Таковой может явиться к дворнику»…

Много порядком устаревших новостей и канувших в Лету распоряжений правительства Павла Первого узнал я прежде, чем наткнулся на очень любопытное объявление.

«Желающие купить, – значилось в нем, – верные и искусно устроенные механические вокальные часы, кои играют на флейте, арфе и басе 10 разных штук и представляют: во-первых, великолепное село, на левой стороне которого находится трактир, на верх коего из трубы выходит трубочист, бьет часы и после последнего удара прячется паки в трубу; а на правой стороне виден под деревом сидящий и на флейте играющий пастух, а не подалеко от него на лошади почталион, который соответствует пастуху игранием на роге; а во-вторых, трактирщика, стучащего служанке в окно и приказывающего подать почталиону пить, с изображением, что служанка приходит и несет бутылку и стакан, а за служанкою бежит собачка и лает на почталиона, и попугаем, который отвечает на вопросы до 50 разных слов и поет арии, – могут для условия в цене явиться ко вдове Миллер, живущей у Каменного моста в доме по № 121; оные же часы она и показывает с платежей по 25 коп. с персоны за вход, равно показывает она перспективную иллюминацию».

Я был горд своей находкой. Но в глубине души понимал, что ценность ее может вызвать некоторые сомнения. Спору нет, «механические вокальные» часы госпожи Миллер, которые в 1799 году она готова была продать или продемонстрировать за 25 копеек вместе с «перспективной иллюминацией» каждому желающему, были уникальны. Чего стоит один лишь попугай, который поет арии и отвечает на вопросы!

Но ведь столик в «Ларце времени» предназначался не вообще для часов, пусть даже уникальных, а только для часов Кулибина.

Было, конечно, очень соблазнительно приписать мою находку Кулибину. Действительно, по яркой и озорной сказочности, столь свойственной произведениям механика-самоучки, по щедрому использованию музыки (недаром барон Ванжура собирался определить подаренные Екатерине часы в оперный оркестр) и некоторым другим характерным особенностям можно было сделать вывод, что часы вдовы Миллер сконструированы Кулибиным.

Но не следовало забывать и о другом. Творчество Ивана Петровича носило сугубо русский характер – оно, как выразился один из его почитателей, «всегда щеголяло в лаптях».

А где они, эти «лапти», в «механических вокальных» часах госпожи Миллер?

И в помине их нет.

На все эти «за» и «против» обратил мое внимание отец. Он же поздравил меня с успехом: как-никак, а «вокальные механические часы» с попугаем, который отвечал «на все вопросы до 50 разных слов и пел арии», были моим первым открытием (а в розыске часов Кулибина и последним).

Отец отправился в Нижний Новгород, а оттуда в Петроград. В поисках часов Кулибина, так же, как и в розыске перстня-талисмана Пушкина, он был неутомим.

Не знаю уж какими путями, но ему удалось установить, что часы из «Санкт-Петербургских ведомостей» были сделаны учеником знаменитого швейцарского часовщика Пьера-Жака Дроза Августом Штернбергом, который в 1770 году переехал в Россию, где работал в механических мастерских Российской академии наук под началом Ивана Петровича Кулибина.

Кулибин многим помог Штернбергу и в разработке конструкции часов, известных тогда под названием «Говорящий попугай», и в их изготовлении. Об этом свидетельствовала надпись, выгравированная Штернбергом на часах.

«Говорящий попугай» в 1782 году был куплен академиком Миллером, который год спустя скончался.

Кто приобрел эти часы у вдовы академика, неизвестно. Но, пройдя через какое-то число рук, они (вернее, не сами часы, а только механический попугай: почтальон, трактирщик и служанка приказали долго жить) оказались у выдающегося русского скульптора Михаила Осиповича Микешина, создавшего проекты памятников Тысячелетия России в Новгороде, Богдана Хмельницкого в Киеве, короля Педро IV в Лиссабоне. Микешин охотно откликнулся на просьбу отца о встрече. Выяснилось, что он тоже коллекционирует часы.

– Моим любимым героем, Петр Никифорович, – говорил он отцу, – был некогда император священной Римской империи Карл V. В молодости он коллекционировал королевские и герцогские короны, а когда поумнел, то поселился в монастыре святого Юста в Испании и стал коллекционировать часы. Его любимым занятием было сидеть в комнате, заставленной и увешанной часами. Он считал, что люди и часы очень похожи друг на друга: некоторые опережают свое время, другие не поспевают за ним, но и те и другие идут не вперед, а по кругу…

Микешин показал отцу свою коллекцию. Попугая среди ее экспонатов не было.

Ошибка? Нет. На самом деле попугай есть. Но, к сожалению, из-за какой-то поломки механическая птица отказалась и петь и говорить. Микешин приобрел его уже в таком виде. Сейчас он отдал попугая известнейшему в Москве антиквару и специалисту по всяким диковинным старинным часам – Вадиму Григорьевичу Мецнеру. Мецнер обещал ему подыскать часовщика, который сможет вдохнуть в попугая жизнь.

Отец хорошо знал Мецнера, услугами которого неоднократно пользовался. Кстати, именно у него он приобрел часы Аракчеева, «астрономические часы» Ивана Юрина и некоторые другие экспонаты своей коллекции.

Мецнер продемонстрировал отцу зеленого попугая с хохолком на голове и растопыренными крылышками. Попугай был меньше спичечного коробка. Трудно было поверить, что внутри такой миниатюрной птички находится сложнейший механизм.

– Часовщики считают, что попугая делал сам Кулибин, – сказал Мецнер.

– Он действительно пел арии?

– У меня нет оснований в этом сомневаться.

– И отвечал на вопросы?

– Могу лишь повторить уже сказанное мною.

– А когда его починят?

– Ответ на этот вопрос интересует меня самого, – сказал Мецнер. – Пока я не могу подобрать часовщика, который бы взялся за эту работу. Кулибины рождаются раз в двести лет, а Штернберги – не чаще, чем в полустолетие.

– И все-таки вы рассчитываете найти специалиста?.

– Надеюсь, – сказал Мецнер. Но уверенности в его голосе отец не почувствовал.

Таким образом, моя находка в «Санкт-Петербургских ведомостях» была несомненной удачей.

В остальном же отцу не везло. Здорово не везло. Безвозвратно исчезли, не оставив никаких следов, сделанные Кулибиным в Нижнем Новгороде часы «Илья Муромец», «Птичий двор», «Жар-птица», «Царевна».

А исправленные и «возобновленные» мастером часы, «представляющие менаду разных растений пень дубового дерева с отрослями, листьями и желудками», будто сквозь землю провалились.

Неудача за неудачей. Поражение за поражением. И вдруг…

Просматривая подшивки старых журналов, отец наталкивается в 23-м номере «Москвитянина» за 1853 год на небольшую заметку «Кулибинские часы», подписанную неким Обнинским.

Белов достал из своей папки очередной документ и прочел мне:

– «К реестру произведений Кулибина в 14 номере «Москвитянина» прошу редакцию позволить мне прибавить следующее: стенные астрономические часы большого формата, недельные.

В середине циферблата – золотой двуглавый орел, под ним вензель государыни Екатерины II. Кругом на серебряной доске надпись: «Приеменито имя ея во веки». В верху – луна в голубиное яйцо. В циферблате золотое солнце. Двенадцать месячных знаков. Обозначены затмения солнца и луны. Черный и белый круги показывают время дня и ночи, а стрелка – високосные годы. Пути и перемены разных планет. Числа дней, названия месяцев и сколько в котором дней.

На дверцах футляра – круг географический. Другой круг – отгадывающий, сколько у кого денег в кармане (столько раз часы ударят), лишь бы было не более 84 рублей.

На минутной стрелке устроены удивительно маленькие часы в гривенник; не имея никакого сообщения с общим механизмом часов, показывают время очень верно.

Еще несколько штук, которые определить может астроном.

История часов следующая. Граф Бутурлин, имевший свой дом в Немецкой слободе, купил оные часы у Кулибина за 18 тысяч ассигнаций. Перед нашествием французов в Москву граф уехал в Воронежскую вотчину. А смотритель дома в Москве, желая сохранить драгоценные часы, снял оные с футляра, завернул в циновку и опустил в домашний пруд.

Так часы пролежали в пруде до весны. После их вынули, графский часовщик Леонтьев вычистил, и часы идут до сих пор.

Если угодно редакции прислать освидетельствовать, во всякое время дня, то я очень рад буду, что диковинное произведение нашего русского механика, стоившее ему много труда и соображений, не погибнет в реке неизвестности.

Жительство имею в Москве на Пятницкой, против церкви святого Климента, в собственном доме.

П. Н. Обнинский.

Ноябрь, 21».

Василий Петрович дочитал до конца опубликованное в журнале письмо Обнинского и аккуратно положил его обратно в свою папку.

– Можете себе представить, голубчик, какое впечатление произвела эта публикация на отца, – сказал он. – То, что граф Дмитрий Петрович Бутурлин, адъютант Потемкина, а впоследствии директор Эрмитажа, был большим поклонником Кулибина и приобрел у Ивана Петровича описанные Обнинским часы, ни для кого тайной не являлось. Но не являлось тайной и другое. В 1817 году Бутурлин уехал во Флоренцию, где поселился в купленном им палаццо Никколини. Здесь он прожил до самой смерти, то есть до 7 ноября 1829 года, и был погребен в Ливорно.

Предполагалось, что часы Кулибина вместе с другими экспонатами своего домашнего музея и богатейшей библиотекой граф перевез в Италию (после его смерти библиотека продавалась в Париже с аукциона. С молотка пошли и картины известных художников, скульптура, ювелирные вещи).

Говорили, что часы Кулибина были куплены на аукционе каким-то богатым англичанином. А бывший сослуживец отца уверял его, что видел собственными глазами эти часы в доме некоего римского фабриканта, который перепродал их своему родственнику.

И вот оказывается, что часы Кулибина никогда не покидали Москву.

Но так ли это?

Может быть, Обнинский – жулик, решивший спекулировать на интересе к творчеству Кулибина?

Может быть, но все-таки не похоже – «жительство имею в Москве на Пятницкой, против церкви святого Климента, в собственном доме».

Жулики, как правило, предпочитают не сообщать своего адреса и редко живут в собственных домах. По крайней мере, мелкие жулики…

Кто же этот П. Н. Обнинский?

Отец навел справки. Оказалось, что Петр Наркизович Обнинский – уважаемый человек, старый москвич. Кончал университет по юридическому факультету, затем работал какое-то время в Калужской губернии мировым судьей, вернулся в Москву. Теперь служит прокурором Московского окружного суда. Опытный юрист, по убеждениям либерал.

Итак, с самим Обнинским никаких подвохов. Но из того, что часы когда-то ему принадлежали, вовсе не следует, что они и сейчас являются его собственностью. Он мог их продать или подарить.

Нет, знакомые Обнинского утверждали, что часы по-прежнему у него.

Отец никак не хотел поверить в свою удачу.

Но через день или два он получил возможность не только посмотреть на кулибинские часы, но и, как положено истинно русскому, пощупать их руками.

– Не верю, что они передо мной, – признался он гостеприимному хозяину. – Будто все во сне.

– А вы еще раз пощупайте, – посоветовал тот.

Отец осторожно погладил футляр.

– Ну как?

– Кажется, поверил… наполовину.

– Хотите, чтобы они угадали, сколько при вас денег?

Обнинский нажал на какую-то кнопку, и часы поспешно, словно боясь опоздать, пробили двадцать один раз.

– Двадцать один рубль? – торжествующе спросил Обнинский.

Отец засмеялся.

– Двадцать. Им уже больше ста лет. Так что следует сделать скидку на старость. А на один рубль: при подсчете даже я могу ошибиться. Чего же от них требовать.

– Нет, нет, Петр Никифорович! – запротестовал Обнинский. – Они не ошибаются. Получше проверьте карманы.

– Извольте. Но…

– Проверьте, проверьте!

Отец вывернул карманы, и из них посыпалась мелочь.

– На рубль не наберется.

– А вы пересчитайте.

Отец пересчитал.

– Нуте-с?

– Почти рубль. Девяносто пять копеек. Двадцать рублей девяносто пять копеек. Так что прошу у часов извинения.

– А это? – Обнинский достал закатившийся под диван пятачок. – Ровно двадцать один рубль, Петр Никифорович. А заметьте: не только в гимназии, но даже в церковноприходском арифметике не учились. Своим умом дошли.

– Или кулибинским.

– Это вы верно заметили, – развеселился Обнинский.

Отец осторожно перевел разговор на свою коллекцию часов, рассказал о поисках часов, сделанных Иваном Петровичем Кулибиным, легенду про Бомелия и его пророчества.

– Весьма любопытно, – заметил Обнинский. – Но я гляжу, что самый главный для себя вопрос вы тщательно обходите…

– Что вы имеете в виду? – сделал недоумевающее лицо отец.

– Вы хотите приобрести у меня часы Кулибина, не так ли?

– Да.

– А что пророчествовал по этому поводу злой волхв Бомелий?

– Боюсь, что по этому вопросу он не успел высказать свое мнение.

– Я тоже этого опасаюсь, – согласился Обнинский. – Тогда решать нам. Я не коллекционер, Петр Никифорович, и признаю, что часам Кулибина больше понравится у вас. Но без них мой дом сразу же опустеет. Уж больно я к ним привык. Я хочу подумать. Мой ответ через месяц вас устроит?

– Конечно. Я вас очень хорошо понимаю.

– Вот и отлично.

Часы оказались в хорошем состоянии. Надо было лишь отрегулировать ход – они отставали на шесть минут в сутки – починить механизм стрелки, указывающей на затмения солнца и луны.

– Часовщикам не показывали?

– Избави бог! – испугался Обнинский. – Я их к этим часам на пушечный выстрел не подпускаю. Святое правило.

– Очень разумное правило, – согласился отец. – Но, мне думается, что сейчас можно сделать из него исключение.

…К тому времени Мецнер через своих петербургских знакомых разыскал придворного часовщика Генриха Вольфа, репутация которого не вызывала никаких сомнений. По приглашению Мецнера Вольф приехал в Москву и уже успел доказать, что ему не зря так густо курили фимиам. Он, правда, еще не вернул попугаю Микешина его былую разговорчивость, но все же механическая птица вновь запела. А это немало. И отец посоветовал Обнинскому (он никогда потом не мог себе этого простить) отдать часы Кулибина для починки Мецнеру.

– Вы о таком слышали?

– Как и каждый москвич, – сказал Обнинский.

В этом ответе было, конечно, некоторое преувеличение. Мецнера знал не каждый, а только тот, кто интересовался антиквариатом. Зато любители старины не обделяли его своим вниманием. В доме Мецнера было что посмотреть и к чему прицениться.

Все стены здесь были увешаны мраморными, бронзовыми и фарфоровыми медальонами; миниатюрами на слоновой кости в золотых рамках; рыцарскими эмблемами; фламандскими коврами и старинными гравюрами. На столиках высились саксы и севры, расписные вазы, покрытая патиной старая бронза, резные олонецкие шкатулки из кости. И кругом – часы. Часы настенные, каминные, напольные. Часы швейцарской работы, русской, немецкой, английской, французской…

– Вольф пробудет у Мецнера еще с неделю, – сказал отец.

– Не премину воспользоваться его услугами.

Действительно, на следующий же день после встречи с отцом Обнинский завез Мецнеру кулибинские часы.

А еще через день Мецнер был убит. Его убили в спальне, выстрелом из револьвера. Самые ценные вещи антиквара, в том числе кулибинские часы, были похищены.

– Кто же убил Мецнера?

– Этого полиция не установила, – сказал Василий Петрович.

– Но подозревали, разумеется, Генриха Вольфа?

– Нет. У Вольфа было алиби.

– Он в тот день уезжал из Москвы?

– Нет, он просто в нее не приезжал, – загадочно сказал Василий Петрович.

– Не понимаю.

– Генрих Вольф и не думал покидать Петербург. В Москву к Мецнеру приехал человек, выдававший себя за придворного часовщика Генриха Вольфа.

– А кем он был в действительности?

– Этого полиция установить не смогла, а может быть, не захотела.

– И на этом заканчивается история кулибинских часов?

– Я этого не говорил. Много лет спустя мне удалось пролить некоторый свет на происшедшее. Во всяком случае, мне так кажется…

– Когда же это случилось?

– В тысяча девятьсот сорок пятом году, голубчик. Сразу же после войны.

* * *

– Вы, конечно, слышали про знаменитую Янтарную комнату, – сказал Василий Петрович. – Инкрустированные янтарем различных цветов и оттенков стены, двери, картины из янтарной мозаики, украшения… Все это в 1942 году было разобрано гитлеровцами, упаковано в ящики и отправлено в Кенигсберг, нынешний Калининград. Там Янтарную комнату немцы некоторое время экспонировали, а затем, уже в октябре 1944 года, вновь разобрали, увезли и где-то спрятали.

Розысками Янтарной комнаты занимались сотни людей. Одно время к этим розыскам был приобщен и я.

Вот тогда-то мне привелось несколько раз беседовать с молодым немецким искусствоведом Георгом Гудденом, который принимал участие в описании мозаик Янтарной комнаты.

Гудден являлся противником фашистского режима и при первом же удобном случае перешел к нашим. Он очень хотел помочь отыскать следы Янтарной комнаты, но это оказалось ему не под силу. Зато с его помощью мне удалось, кажется, прояснить кое-что другое…

Вы помните «детективный вариант» начала нашего повествования?

– Убийство в Москве антиквара и самоубийство в Баварии Людовика II?

– Совершенно верно, – подтвердил Василий Петрович. – Так вот, Людовик утонул в озере у замка Берг. А вместе с ним погиб некий врач, профессор Гудден, который пытался удержать злосчастного короля от самоубийства.

Во время одной из наших бесед я спросил у Георга Гуддена, однофамилец он того профессора или родственник. Оказалось – внучатый племянник. Разговор, естественно, перекинулся на последние годы жизни Людовика Баварского и обстоятельства, связанные с его смертью.

Тут выяснилось одно странное обстоятельство. Мой собеседник сказал, что, по семейным преданиям, когда труп короля вытащили из воды, в его сведенной руке обнаружили «детскую механическую игрушку в виде зеленого попугая». Попугай был величиной в спичечный коробок, с растопыренными крылышками и хохолком на голове…

Мне казалось, что, наслушавшись рассказов Василия Петровича, я совсем отвык удивляться. Выяснилось, что нет, не отвык. Упоминание о попугае ошеломило меня. На мой взгляд, это уж было слишком.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю