Текст книги "Поединок. Выпуск 9"

Автор книги: Алексей Толстой

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Борис Лавренев,Юрий Кларов,Сергей Колбасьев,Виктор Пшеничников,Евгений Марысаев,Владимир Акимов,Софья Митрохина,Александр Сабов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

– Вот ты, как слесарь, скажи, – допрашивал его отец о таинствах своей любимой профессии, – какое самое маленькое отверстие можешь высверлить?

– Ну мне, как слесарю, – степенно отвечал Степан, – меньше, чем 002, не приходилось.

– Ну, 002 – это не предел…

– Я пользуюсь линейкой, она не дает мне плоскость…

– Ну как это она тебе не дает…

– Не дает. Дальше, чем на метр. Сразу ошибка. Я пользуюсь уровнем.

– Прибор, Степа, для этого есть.

– Знаю. С зеркалом.

– И не с зеркалом…

– …С зеркалом, там микроскоп стоит, – азартно продолжал Степа. – И от него луч проходит через марку. Но точности, батя, мало…

– Об том и речь. Небось морозцем увлекаешься? – спросил отец.

– Могу теперь и морозец, – с гордостью сказал Степа. – И японский могу, и европейский, и какой хочешь, – он пригляделся к индикатору, увидел, что часть его поверхности покрыта замысловатым узором. – И вот такой могу запросто.

Во время разговора вошла медсестра, молча села на кровать с другой от Степана стороны, стала мерить отцу давление.

– Чего-то вам не нравится, – поглядел отец на медсестру.

– С чего это вы решили? – спросила она, сворачивая брезентовую ленту.

– Так, какую-то гримасу сделали…

– Я вот сейчас сделаю гримасу, что у вас посторонние сидят, – обиделась медсестра и встала. – К ним относишься по-человечески, а они – обзываются… Молодой человек, выйдите из палаты.

– Да это сын мой… – отец постарался улыбнуться возможно добродушнее.

– Тут у всех сыновья да дочери, давайте их всех по палатам рассадим, – саркастически улыбнулась сестра.

– Его в армию забирают, – сказал отец. – Попрощаться пришел…

– Ты… знаешь? – удивился и испугался Степан. – А мама… чтоб я тебе не говорил…

– Молодой человек… чтоб не волновать… выйдите из палаты…

Отец сделал быстрый жест рукой: давай, мол, иди.

– Не боись, Степан, – сказал отец. – Дождусь тебя. Два года – не срок…

Он протянул Степе руку, тот пожал ее и встал.

– А чего это, – настороженно спросил Степа, показывая на индикатор и пятясь к двери, – он у тебя прыгает?..

– Когда, молодой человек, он не прыгает, – сказала медсестра, – а ровной линеечкой идет, тогда под белой простыней вывозят. Да вы выйдете, наконец? – она распахнула дверь в коридор.

Степа, весь красный и стараясь на нее не смотреть, дошел до двери. Обернулся, бросился к отцу. Они обнялись.

– Ты только род наш не страмоти, – бормотал отец. – Слышишь, Степка?..

Медсестра у двери стояла непоколебимо.

– …Степа! Степан! Степушка-а-а! – раздалось из форточки на втором этаже, когда Степан уже вышел на улицу. Он обернулся: из форточки высовывался отец в женском пальто на плечах. Медсестра придерживала одной рукой пальто ему у горла, а другой прощально махала Степану.

– В отпуск приезжай! – срывающимся голосом крикнул отец. – Слышишь, Степка?! Да пиши!..

– …А еще отец любил, особенно, когда я еще маленький был, но уже соображал, – сказал Степа Романцеву, – поставит перед собой, и чтоб я всех дедов-прадедов своих перечислял, с именем-отчеством и кто чем занимался…

– Ну? – удивился Романцев. – И много ты их знаешь?

Степа было настроился рассказывать, но самолет сильно тряхнуло. Затем еще. Вновь пошли воздушные ямы, к разговорам не располагающие. За иллюминаторами – белое, несущееся, крутящееся струями, как закипающая мутная вода…

* * *

От летчиков вышел расстроенный донельзя Смолин.

– Вроде подъезжаем? – осведомился Романцев и посмотрел на часы.

– Обратно, – бросил Смолин и бухнулся на скамейку рядом.

– Это в каком смысле? – Романцев даже приподнялся.

– В таком, что сесть не можем. Буран до Малого Медвежьего достал. Распаковывайся, – сказал Смолин Романцеву. – Доложимся начальству.

* * *

– …Что ж им передавать-то, раз погоды нет, – хмуро переспросил майор Лесников стоявшего перед ним радиста. – На усмотрение командира группы сержанта Смолина… Вот он, эпсилон чертов, как себя оказывает.

– Что, товарищ майор? – остановился возле дверей радист.

– Ничего… – пробурчал Лесников. – Идите, говорю.

* * *

– Да-а… – протянул Романцев. – Я говорил: надо было навешать им от души, а милицию с воздуха вызвать…

Из кабины вышел второй пилот, подошел к ним.

– Давно замело? – спросил Романцев и ткнул пальцем в дюралевый пол.

– Только что, – ответил летчик. – Думали, успеем. Прорвемся.

– Вот! И я про то же! – Романцев зло прихлопнул по колену. – Сейчас бы загорали себе спокойненько…

– А вы не сможете сесть не на аэродром, а поближе к порту? – Смолин поднял глаза на летчика и добавил умоляюще: – Ну как-нибудь, а?

– Как-нибудь не умеем, – недовольно сказал летчик. – А хорошо, может, и выйдет.

И пошел в кабину.

– Зачем тебе порт? – Романцев пожал плечами.

– Еще не знаю. – Смолин устало прикрыл глаза. – Все-таки лучше, чем «руки в гору» и домой топать…

* * *

…«Партизан» – небольшое судно, что ходило с материка на острова с геологическими и изыскательскими партиями, с промысловыми охотниками и прочим трудовым северным людом, медленно пробирался во льду. Крупные льдины обходил, мелкие расталкивал. На корме были кучно сложены конструкции буровой вышки, оборудование под брезентом.

Романцев выскочил из камбуза с дымящимся противнем в руках. Влетел в пассажирский салон. Бухнул противень на стол, предусмотрительно застланный газетами. На противне шипели два огромных куска мяса.

Со скамей начали подыматься буровики, рабочие. Весело раздували ноздри, потирали руки, глядя на противень.

– Вам, Николай Николаевич, как старшему, – Романцев протянул свой штык человеку лет сорока пяти, с обветренным востроносым лицом и рыжей челкой, постриженной по давно забытой моде.

– Благодарю за доверие, – улыбнулся тот, взял второй нож у своих и принялся резать мясо.

Романцев наклонился над спящим Степой.

– На помост вызывается, – раскатисто, как информатор на больших соревнованиях, произнес Романцев, – Степан Пантелеев. Штангой занимается…

– Канифоль где? – пробормотал Степан, сел, пошарил перед собой руками, как слепец, ничего не нашарил и открыл глаза. – А мне чего-то приснилось… – сказал он смущенно. – Вроде первенство началось…

– Калории твои вон уже шипят, – Романцев мотнул головой на противень с жареным мясом. – А насчет первенства… – он безнадежно махнул рукой.

– Неправда, – сказал Степа. – Мне майор обещал…

Машина «Партизана» стучала напряженно, с ясно слышимым трудом… Нос судна упрямо лез на ледяное поле. Соскальзывал назад. Снова лез, и наконец зелено-голубая трещина змеилась к противоположному концу льдины. Половинки медленно расходились. Судно ходко шло по свободной воде. До льда.

– Слушай, Анатолий, – поев, сказал Степа. – А если на корабле чего-нибудь сломается в дороге, как тогда?

– Тогда рыб кормить, – меланхолично ответил Романцев.

– Не, я серьезно. Должно ж у них вроде мастерской быть для механических и слесарных работ? Хоть небольшая, да?

– Наверно… А тебе на кой?

– Поглядеть хочется, – Степа посмотрел на свои широкие ладони с жесткими мозолями от штанги. – Я перед армией с отцом слесарил. Он знаменитый на весь Тобольск слесарь, отец-то, к нему из Новосибирского академгородка приборы возят, чтоб отладил. Не веришь?

– Верю, – пожал плечами Романцев, занятый своими мыслями.

– И дед, Павел Петрович, отца отец, тоже по металлу работал. А первым прадед в Тобольск пришел, Петр Лукич, еще до революции, ружья чинил. Остальные Пантелеевы все охотниками были, промысловыми. Соболя брали, белку, медведя. А еще в самые давние времена, аж при батьке Петра Первого, пришел в наши края казак Пантелей, дружка Семейки Дежнева, и женился на бурятке. От него мы, Пантелеевы, и пошли. Видишь? – Степа показал на свои выступающие скулы, на глаза с раскосинкой. – У нас в роду многие на бурятках женились. Очень хорошие люди – буряты…

Романцев тем временем разглядывал себя в зеркальце, которое достал из нагрудного кармана.

– Ничего не могу понять… – проговорил он наконец.

– А что? – спросил Смолин.

– Почему мне с бабами не везет? – пожал плечами Романцев.

* * *

В ходовой рубке «Партизана» над картой склонились сержант Смолин и капитан, плотный, краснощекий, выбритый до матового блеска.

– Ох, сержант, сержант… – с видимым неудовольствием вздохнул капитан. – Упрям ты, да без толку. Таких-то у нас в Сибири не жалуют, не любят…

– А я за любовью не гонюсь..

– Кто ж за ней гонится… – грустно усмехнулся капитан. – Она сама найдет, – он сделал непривычное ударение на первом слоге. – Вот коли не будет ее, тогда худо, – его толстый кривой палец ткнулся в карту, в который раз обвел по абрису дерево-гриб, остановился. – Вот он, твой мыс Малый, так? Вот мы, – он указал точку на противоположной от мыса стороне дерева-гриба. – Нам до него еще пилить да пилить. И проходы между островами битым льдом забиты. Да туман вот-вот падет. Хорошо еще, что штормить перестало…

– Что ж делать? – без всякой надежды спросил Смолин.

– Терпеть, – пожал плечами капитан. – Ждать.

– Чего?

– У моря погоды, – грустно улыбнулся капитан. – Слыхал такие слова?

– У нас приказ, товарищ капитан, – устало сказал Смолин. – Может, хоть скорость можно прибавить?.. Ведь времени у нас нет…

– Сержант, милый, – капитан даже руки к груди прижал для убедительности. – Все про приказы знаю, сам воевал… Да крыльев-то у нас нету. Ведь мы не самолет.

Михаил долго смотрел сквозь смотровую, прозрачного оргстекла стенку рубки – нос «Партизана» то глубоко уходил в черные волны, то взмывал вверх к белому небу. Водяные всплески то и дело били в стекло. Реальной оставалась только качка.

* * *

– Я и говорю: каких еще вам доказательств надо, когда уже сейчас в Сибири самая мощная добыча нефти и газа по Союзу! – увлеченно говорил Николай Спиридонов. – А в Тюмени, я вам не доказал?.. А они: даже, мол, если ты нефть на островах и найдешь, то разрабатывать сейчас ее никто не будет.

– Это почему же? – спросил Романцев.

– Дорого, мол, больно. А я говорю: не дороже, чем Нефтяные Камни в Баку, для данного района, конечно… – Спиридонов понизил голос и показал глазами на своих. – Хорошо еще, ребята мне верят…

– Николаич, – к ним подошел широкоплечий бородатый Петрович. – Рация опять барахлит…

– Черт побери. Все думаю: ерунда получилась. – Спиридонов в смущении крепко потер голову. – С виду вроде приличные такие хлопцы… Из Москвы, мол, охотоведы… Ну как тут было не посодействовать, ведь я тоже москвич родом… А их Андрей даже рацию вот нам чинил…

– Я б его сам починил, – Петрович хмуро сжал пудовый кулак, – пакость такую…

– Это, пожалуй, капремонт был бы, – усмехнулся Романцев. – Так в чем проблема, мужики?

– Связался бы ты, парень, по своей рации с нашей базой, – просительно глядя, сказал Петрович. – Время подошло. Не то там ругаться станут.

– Сделаем, – кивнул Романцев. – Только командиру скажем…

– Строг? – спросил Петрович.

– Жуть, – ответил Романцев.

– Однако без строгости нельзя. Ведь я про что, – неожиданно серьезно начал бородатый Петрович. – Мы тебе, Николай Николаич, конечно, верим, но и ты нас не обмани… Чтоб как договорились: коли пусто, нефти нет – сразу айда домой. Так или нет?

Спиридонов согласно покивал.

На узком трапе – с верхней палубы в пассажирский салон – вначале появились мокрые сапоги, затем тускло блеснула поясная бляха.

Романцев, глядя, как устало клацают смолинские подковки по ступенькам трапа, как Смолин зло хряснул шапку о колено, сбивая снег, тихо сказал Спиридонову:

– Полный привет… Или я ничего не смыслю в людях. – И Степе: – Твои шансы стать чемпионом резко поднялись вверх.

Спиридонов вопросительно взглянул на Смолина – тот безнадежно махнул рукой.

– Да-а… – протянул Романцев и смаху ухватился за поручень – судно тяжело тряхнуло волной. – «Он получил, чего не ожидал», как пелось в одной шутихе…

– А ты не получил? – раздосадованно огрызнулся Смолин.

– Я получил другое. – Видно было, что Романцев давно готов был к этому разговору. – Я получил приказ: в составе группы сержанта Смолина достичь мыса Малого для выполнения спецзадания. Кто виноват – как любил спрашивать известный писатель Чернышевский Николай Гаврилович, – что достичь указанного места не удалось? Метеоусловия виноваты. И кое-что другое, но это относится исключительно к принципиальности сержанта Смолина, и мы пока это опустим. Что делать? Как спрашивал тот же писатель. Вернуться в часть – нет двух мнений. А я который час кувыркаюсь на этой лайбе, и еще неизвестно, сколько буду кувыркаться.

– «Кто виноват?» – это Герцен написал, – сказал Спиридонов.

– Ну да, – нахально подтвердил Романцев. – А я как сказал?

– Терпи, казак, – Спиридонов сочувственно тронул рукав Смолина. – Временный неуспех есть неизбежный путь к успеху – так у нас говорят…

Смолин молчал, отвернувшись к стене. Очень хотелось плакать от полной несправедливости случившегося.

– Да вы светлый оптимист, Николай Николаич… – усмехнулся Романцев.

– Ну да, – серьезно согласился тот. – А пессимистам нефть искать – гиблое дело.

* * *

Он был упрям, Колька Спиридонов.

В сорок шестом, когда ему было лет девять и он жил в Москве, у Покровских ворот, он вызвал стыкаться весь свой двор – всех одиннадцать пацанов от девяти до четырнадцати. Колька тогда был слабее слабого, его дразнили доходягой и хануриком, и ему частенько доставалось, не со зла, а просто так. Он сам себе становился противен, когда, хныча, упирался лбом в прохладное железо водосточной трубы в углу двора. И однажды он понял, точнее, почувствовал, что так дальше продолжаться не может, не должно, иначе противное ощущение собственной слабости и полной зависимости от чужой злой воли останется навсегда. Это уж он потом, повзрослев, так то чувство сформулировал, а тогда он просто подошел к самому главному во дворе по прозвищу «Пупа» и, ударив босой ногой в лужу, окатил его с ног до головы. На такое ЧП сбежался весь двор. Пупа, грязно ругаясь, отделал его под орех, но на этот раз он не хныкал и не бежал в угол к трубе, а, выругавшись впервые теми же, малопонятными, жуткими словами, вызвал весь двор на бой.

Неписаный кодекс драки тогда, в далеком послевоеньи, соблюдался строго: семеро одного не бьют, лежачего не тронь, биться до первой «кровянки»… Поэтому тут же решено было стыкаться с Колькой по очереди. Кинули на спичках, кто за кем. И со следующего дня начали.

Лупили весело, смеху ради. Колька приходил домой весь в синяках, на вопросы испуганной матери не отвечал. Отец Колькин, капитан Николай Яковлевич Спиридонов, лежал на кладбище в Белграде.

Каждый день Колька вел очередного противника в развалины соседнего дома, куда летом сорок второго угодила немецкая пятидесятка. Там Колька сполна получал свое и долго лежал на груде битых кирпичей. Со двора в уши ему летели веселые крики его противников, слышался перебряк консервной банки по асфальту, заменявшей футбольный мяч. Он не плакал. Просто не хотелось вставать…

Но как-то ночью мать проснулась от его плача.

– Больно, сынок? – спросила она, пересаживаясь к нему на кровать.

– Страшно, мама… – мелко стуча зубами в ознобе, прошептал Колька. – Очень страшно… И драться ведь я не люблю…

– Да кто ж тебя? – мать еле сдерживалась, чтоб самой не заплакать. – За что, Коленька? Скажи, не бойся… Я в милицию… А хочешь – комнату поменяем… Уедем отсюда…

Но Колька больше ничего не сказал. Отвернулся к стене. Мать до утра сидела подле него и, беззвучно плача от собственного бессилия, едва касаясь, гладила его стриженую голову…

Постепенно веселье во дворе стало утихать – то ли надоело, то ли Колька стал приобретать боевые навыки и сладить с ним стало не так легко и безопасно, а кто и просто зауважал его, в общем, ребята уже не прочь были помириться, но Колька был неумолим…

Наконец круг замкнулся: наступила очередь Пупы, самого главного Колькиного обидчика.

Они пришли в развалины. Пупа блатновато прищурился и сунул руку в карман клешей – всем было известно, что у Пупы там свинчатка. А Колька вдруг улыбнулся щербатым от предыдущих сражений ртом. И в его улыбке было такое презрительное бесстрашие, что Пупа растерялся и не вынул руку со свинчаткой. А когда Колька шагнул к нему, по-боксерски прикрыв подбородок левым плечом и продолжая улыбаться, Пупа сплюнул ему под ноги и… стал карабкаться по битому кирпичу, хватаясь за покореженные взрывом двутавровые балки перекрытий и уныло матерясь.

Тогда Колька впервые узнал уважительное признание окружающих. В эти дни ощутил в себе силу и теперь знал, что дорого это стоит, порой даже дороже бесценных материнских слез…

* * *

Снег повалил гуще. «Партизан» шел по кромке огромного, до горизонта, ледяного поля. Откуда-то сверху, как драный занавес, стали опускаться клочья тумана. «Партизан» тоскливо заревел.

Романцев работал на рации в маленьком закутке возле пассажирского салона. Вслушивался в наушники, записывал на листке.

– Что? – спросил, войдя, Смолин.

Романцев посмотрел на командира, вздохнул.

– Нефтеразведчикам. Их начальство приказывает им возвращаться. Немедленно.

– Та-ак… – протянул Смолин, обескураженный этой новой неожиданной бедой.

– И плакал наш мыс Малый горючими слезами, – продолжал Романцев. – Ведь нам с ними заворачивать придется.

– Это уж как в банке, – пробормотал Смолин.

* * *

– …Вот так номер… – только и смог сказать Спиридонов, прочитав текст радиограммы. – «Нефтеразведка островов закрыта министерством. Немедленно прервав рейс возвращайтесь базу»… Ребята! – глаза его лихорадочно заблестели. – Это ж ошибка! И я докажу… Это большая ошибка, ребята. Теперь уговор! Моим, – он кивнул на салон, – ни полслова. Пусть все идет, как идет. А по ходу я соображу, что делать…

– Я знаю… – сказал Смолин.

– Что?

– Сказать, – помолчав, проговорил Смолин.

– Кому?

– Им, – Смолин кивнул на салон.

– Что вы… – Спиридонов, смущенно улыбаясь, сел рядом со Смолиным. – Они ж, конечно… Ведь чуть не год, как без дома…

– Тем более, значит, они весь этот год верят вам.

– Вы поймите, – начал убеждать его Спиридонов, – все откладывается минимум на год… Вся моя работа, все надежды. Да что на год – лет на пять… Да… Если мы пойдем назад, то ведь и вы с нами, а как же ваш приказ?!

– Сами скажете? – Смолин встал. Казалось, во время этого разговора он сам принял важное решение. – Или мне сказать?

Спиридонов отвернулся, встал. «Что же это, – горько подумал он. – Всему конец?.. Опять ходи по кабинетам, доказывай, что ты не верблюд?..»

* * *

…«Партизан» стоял у ледяного берега, часто вздыбленного торосами. Трап покачивался над самым льдом.

От «Партизана» уходил лыжник – это был Смолин с вещмешком, автоматом и рацией за спиной. Он так решил, а по-другому решить не мог, да и не хотел.

– А он у вас, Толя, случаем, не того? – К Романцеву, стоявшему у трапа, подошел Спиридонов.

– Нет, – ответил Романцев.

– Тогда чего ж вы с ним не пошли?

– Он велел возвращаться с вами, – ответил Романцев.

– А-а… – как-то обидно, как показалось Романцеву, протянул Спиридонов.

– А-а – это в каком смысле?

– Это в смысле того, когда не того… – Спиридонов повернулся и пошел к лесенке трюма.

* * *

…Романцев догнал Смолина в тот момент, когда «Партизан» дал прощальный гудок и пошел разворачиваться в обратный путь – нефтеразведчики Спиридонова возвращались на материк…

– Давай рацию, – сказал Романцев. – А Степка пусть возвращается. У него первенство и все такое. И охота ему с этими железками валандаться, а?

Смолин поглядел на Романцева и вдруг обнял его.

– Вот еще, – шмыгнул носом Романцев, – нежности какие… Ты хоть куда идти, знаешь?

– Тут самое узкое место полуострова… Километров шестьдесят. Мы проходим его насквозь и выходим почти у самого мыса Малого.

– А время? А погода?

– Мы будем знать, что сделали все, что смогли.

* * *

…Степа стоял на корме и, тяжело вздыхая, смотрел, как удаляются в белую пустыню две фигурки. Как становятся все меньше… Как исчезают за торосами… Появляются… Вот их уже и не видно…

И тут Спиридонову вдруг вспомнилось далекое, сорокалетней давности. Как после очередного «боя» он шел от развалин к себе во двор. У овощного магазина сгружали с полуторки первые арбузы. Один из грузчиков замешкался, арбуз выскользнул и, стукнувшись об асфальт, раскололся с сухим треском. Грузчики, весело дивясь на его синяки, крикнули, что отдают ему арбуз, и он принял это как должное, как знак уважения иного, взрослого мира, где, как думалось, все справедливо, как Победа, и прекрасно, как майский салют.

Тогда он не пошел во двор, а сел на бульваре, выгрызал добела корки и прикладывал их к своим горящим синякам.

Здесь, на бульварной лавочке, он понял, что необязательно победить – главное, чтоб перестало быть страшно…

* * *

Потом был долгий путь по торосам. Обход трещин, подло припорошенных снегом и совершенно не заметных в сумерках. Подъем по склону берега, крутому, как стена пятиэтажного дома, и скользкому, как наледенелая детская горка.

* * *

…Майор Лесников, сидя на тахте, натянул меховые сапоги, застегнул ремешки на голенищах. Встал, притопнул несильно.

– Ты уже пришел? – сонно спросила жена из соседней комнаты.

– Я уже ухожу, – ответил майор, затягивая ремешок портупеи.

Вышел в переднюю. Посыльный, тот самый боксер, что доставил столько неприятностей Романцеву, вытянулся, козырнул.

– Что там? – спросил майор, снимая с вешалки полушубок.

– Синоптики, товарищ майор, антициклон обещают…

– И только-то? – у майора даже рука в рукаве застряла.

– А еще вас командующий, товарищ майор… К прямому проводу…

– С этого б и начинал, – майор, уже одетый по форме, распахнул дверь в пургу.

* * *

…Но они шли. Согнувшись в три погибели под напором бурана. Ложились в снег. Затем кто-то из них вставал первым. Поднимал товарища. Сил уже не было. Но они шли…

Звон… Смолин приподнялся на локте. Зажал уши рукавицами. Звон прекратился. Открыл – звон. Колокольцы…

Подполз Романцев. Показал рукавицами на уши – перекрикивать буран не было ни сил, ни желания. Смолин понимающе кивнул.

– Значит, помираем, Мишка… – прохрипел Романцев.

А из мятущегося белого – белое, звенящее…

* * *

– …Связь со спецгруппой была пять часов назад. С борта судна «Партизан», товарищ «Первый»… Нет… С тех пор молчат… – майор Лесников, косясь на трубку, морщился. – Так точно, товарищ «Первый». Я знаю, что они должны быть в эфире в 10.21. Вижу, товарищ «Первый», что осталось 3 часа 42 минуты… Нет, лететь им не на чем… – И, прикрывая мембрану ладонью: – Сивак!.. Что там у этих лоботрясов за антициклон опять?! В общем, готовь спасателей и на всякий случай десантников опять! – Потом снова в телефон: – Да я понимаю, товарищ «Первый». Да объясните же там, что это Север, тут по-другому не бывает…

* * *

…Ярко горел костер. Оленья шкура, натянутая на шесты, заслоняла огонь и их самих от мятущейся вьюги. Белая рубашка и двое безымянных оленей паслись на опушке карликового, неправдоподобно изогнутого леса. Побрякивали нашейные ботала – это их звон услышали ребята в белой пурге. Маринка, в нарядной ягушке, расшитой орнаментом, помешивала в котелке деревянной ложкой на длинной ручке.

– …Отец в меховом ателье работал… Он меня все к себе водил, меха разные учил различать, а мне что-то жалко этих зверей было, которые шкурками висели, – глядя на огонь, рассказывал Смолин.

Ноги его были укутаны шкурой, а сапоги на колышках сушились возле костра.

– Однако, что жалеть? – спросила она. – Шкура и есть шкура. Когда плохо сделана, пропадает… Тогда жалко, правда…

– Пацан был наивный… – грустно усмехнулся Смолин. – Ну вот… Короче говоря, месяца через полтора после похорон отец женился… На тете Лизе, материной лучшей подруге…

– Хорошо, – вдруг кивнула она.

– Ага, – кивнул Смолин. – Очень. Оказалось: мать год болела, а у них… полным ходом… Они, культурно выражаясь, роман крутили… Один раз прихожу домой, недели через две, как мать померла, – он за столом сидит, перед ним бутылка пустая. А раньше не пил. На столе фотографии материны, порванные на мелкие клочки, и где одна и где с ним.

– Нехорошо, однако, – сказала она.

– Я, как увидел, ошалел, болтаюсь, как воробей по конюшне…

– Как это? – она высоко подняла бровь.

– Да не в этом дело… – отмахнулся Смолин. – Главное, Марин, я ему про фотографии ничего не сказал… Представляешь? Вот номер. Как вспомню – от злости аж в ушах звенит…

– А у нас тоже обычай был, – сказала она, зачерпнув ложкой варева, – если старший брат умрет, то младший на его жене женится, его детей растить помогает…

Смолин удивленно посмотрел на нее, помолчал и продолжал:

– Надо, думаю, самому кусаться, а то заедят… Ну, вот, пишет он мне аккуратно каждую неделю, а я рву. Второй год… Послушай, а почему тебя зовут так странно?

– Маринка – чего ж тут странного? – улыбнулась она. – По-гречески – Морская. И я море люблю.

– А наш майор говорит: «Не надо путать северное побережье Черного моря с южным побережьем Белого. Это две большие разницы». Это когда кто-нибудь что не так сделает.

Она засмеялась, потом спросила:

– Ты когда обратно?

– На днях.

– Мы тут до весны каслать будем, – сказала она. – На Севере так: если один раз в жизни человека увидел, уже говорят: а, этот, я его знаю… Если два раза – это уж старые приятели, друзья, – она отчего-то смутилась.

– Как мы с тобой, – улыбнулся он. – Я вон тебе всю жизнь выложил, сам не знаю почему.

– Это, наверно, потому, что мой прадедушка шаман был, – сказала она.

– Ну? – удивился Смолин и опять улыбнулся. – Наверно, потому…

– Нет, – грустно сказала она. – Не потому – ты просто думал меня больше никогда не увидеть. Как люди в поезде, все про себя рассказывать любят. – Поставила перед ним варево. – Пей из ложки. Сильным будешь. Долго не устанешь…

– А что Толи-то долго нет? – забеспокоился Смолин.

Маринка прислушалась:

– Уже скоро будет. С Алю едет, нам важенок ведет. Тебе повезло, что стойбище рядом. Собаки сильно волноваться стали, я так и подумала, что кто-то в буране плутает…

– Должно ж когда-то и повезти.

– Сейчас важенок вместо быков запряжем, – перевернула нарты полозьями на снег. – Они быстрее.

Ветер ударил незащищенный теперь костер – пламя прижалось к снегу.

Смолин подошел разбросать костер.

– Мы зимой огонь не гасим, – сказала она. – Может, сгодится кому…

– Господи, – пробормотал Смолин, глядя, как отсветы костра пляшут по Маринкиному лицу, как ярко блестят раскосые глаза. – Бывают же такие красивые… Я думал, только в журналах…

– А-а! – отмахнулась Маринка. – Ну их, твои журналы!

– Что так?

– Все одно пишут… Какие мы дикие были…

Из метельной круговерти вывернули нарты, рядом с каюром сидел Толя Романцев, за нартами бежала тройка оленьих самок, важенок.

– Какие дела, командир?!

– Нормалек, Толик! – весело откликнулся Смолин.

* * *

…Нарты неслись во весь дух. Пролетали мимо огромного черного креста, лишь верхнее перекрестье торчало над заснеженной сопкой.

– Это кто же?! – крикнул Смолин сидящей впереди Маринке.

– Моряки какие-то, – отвечала она. – Давно было!

Вдалеке показалось заваленное снегом по крышу зимовье.

* * *

В окно зимовья был виден огромный красный диск солнца, низко висящий над снегами.

– Это ж надо – закон подлости, – бурчал Романцев, настраивая рацию. – Солнышко… Стоило горбатиться. Сел да прилетел…

– Уже, – сказал Смолин, внося охапку поленьев..

– Чего? – не понял Романцев.

– Летят.

Романцев выскочил на улицу – один самолет уже выбросил технику на грузовых парашютах. Появился второй с десантниками.

– Выходит, мы… зазря… – проговорил Романцев и вдруг, неожиданно для себя самого, заплакал – по-детски кривя губы и размазывая слезы рукавом. Затем схватил пригоршню снега и стал яростно тереть лицо…

Романцев ворвался в избу, бухнулся на колоду, заменяющую стул, и принялся крутить ручки настройки, бормоча при этом:

– Мы все равно кой-чего докажем… А то какую моду взяли – сели, да прилетели, да прыгнули, и все девки млеют… Все, командир. Я на волне. Хоть на полчаса, а раньше их в эфир выйдем!

– Нельзя, Толя, – тихо сказал Смолин. – Наш выход в 10.21, через сорок минут.

* * *

…В самолетной темени над люком вспыхнул желтый сигнал: «Приготовиться». Коротко взревнула сирена. Пошли в стороны створки люка.

Зеленый сигнал!.. Сирена!! Невыносимая!!!

Гудит дюралевый пол под ногами бегущих к люку. Головой вперед – как в детстве с обрыва. Один за другим. А первых уже крутит в голубом воздушном потоке, оранжевыми огоньками вспыхивают вытяжные парашюты. Раскрываются купола основных. И через несколько мгновений все подразделение – длиннющая цепочка куполов. Как поплавки гигантского невода, заброшенного в солнечную синь.

Люк бесшумно закрывался. Темно, пусто в самолетном брюхе, как в доме, из которого все ушли. Борттехник высадки в белом шлеме идет неспешно вдоль тросов, протянутых под потолком, убирая вытяжные фалы, которые только что крепились к парашютам тех, кого уже здесь нет…

* * *

Лахреев с рацией за спиной подбежал к зимовью. Распахнул сапогом дверь зимовья и застыл изумленный:

– Вы… откуда, ребята?

– На вопрос «откуда» напрашивается ответ: от верблюда, – мрачно посмотрел на него Романцев. – Это первое. Второе: надо сказать «здрассте» дядям.

– Здорово, – растерянно пробормотал Лахреев.

– Можно и так, – кивнул Романцев. – Только не надо путать южное побережье Белого моря с северным побережьем Черного. Понятно?

– А чего я… путаю-то? – Лахреев все еще не мог прийти в себя от неожиданной встречи.

– Ты дверь не закрываешь.

Лахреев повернулся к двери, но закрыл ее, как говорится, с другой стороны. Выскочил из зимовья:

– Товарищ лейтенант! Там какие-то солдаты… С рацией.

– Что за солдаты? – строго спросил лейтенант.

Лахреев только плечами пожал.

– Ты, Лахреев, не цыганка – плечиками играть, – еще строже произнес лейтенант. – Ты – десантник и должен был выяснить, кто находится на объекте, а уж потом докладывать.

Лейтенант взбежал по ступенькам крылечка. При виде офицера Романцев и Смолин вскочили. Вытянулись.

– Кто такие?

– Гвардии сержант Смолин!..

– Гвардии рядовой Романцев!..

– Документы.

Придирчиво сверил фотографии с лицами.

– Что вы здесь делаете?

– Вас, товарищ лейтенант, ждем, – сказал Смолин, глядя в сторону.

– Нельзя ли яснее выражаться, сержант?

– Разрешите, товарищ гвардии сержант, обратиться к товарищу гвардии лейтенанту? – очень официально произнес Романцев.

– Обращайтесь.

– Яснее, товарищ гвардии лейтенант, не скажешь, – продолжал Романцев. – Как увидели ваш самолет, так и ожидаем, когда вы приземлитесь и в эфир выйдете. А то, что мы двое суток по сугробам да по морям – по волнам корячились – это, конечно, не в счет…

– Значит, вы и есть группа майора Лесникова, – догадался лейтенант. – А вас уже спасатели ищут. Чего ж вы сами в эфир не выходите? Что-нибудь с рацией?

– Нам приказано выйти в эфир отсюда, с мыса Малого, в 10.21, – Смолин взглянул на часы, – через семнадцать минут.