Текст книги "Поединок. Выпуск 9"

Автор книги: Алексей Толстой

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Борис Лавренев,Юрий Кларов,Сергей Колбасьев,Виктор Пшеничников,Евгений Марысаев,Владимир Акимов,Софья Митрохина,Александр Сабов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ

1982 и 1983-й годы – юбилейные для полка «Нормандия – Неман»: 1 декабря 1942 года в газете «Правда» появилась небольшая заметка:

Прибытие в СССР летчиков «Сражающейся Франции»

В СССР прибыла группа летчиков «Сражающейся Франции», изъявивших желание бороться бок о бок с советскими летчиками против ненавистного врага – итало-германских фашистов. В составе группы – около 20 офицеров и 40 младших командиров и рядовых. Среди участников группы – ряд выдающихся французских летчиков, уже отличившихся в войне против немецко-фашистских сил. Один из летчиков – капитан, уроженец Лотарингии, известный своим мастерством высшего пилотажа, сбил 6 и подбил 5 вражеских самолетов. Многие другие участники группы показали высокие образцы отваги и героизма в схватках с итало-германской авиацией.

А через несколько месяцев, после подготовки и знакомства с советской боевой летной техникой, 22 марта 1943 года эскадрилья «Нормандия» начала свои боевые действия на советско-германском фронте. Это было сорок лет назад. В августе 1983 года исполняется также сорок лет победы в Курско-Орловском сражении, где рядом со своими советскими братьями по оружию храбро сражались французские пилоты.

Май 1982 года. Канун праздника Великой Победы. Генерал Захаров и бывшие техники полка встречают своих французских однополчан в аэропорту Шереметьево. Делегация французских ветеранов прибыла по приглашению Советского комитета ветеранов войны. Генерал Пьер Матрас, полковник Пьер Лорийон, майор Игорь Эйхенбаум, лейтенант Жан Реймон Бейсад, техник Арман Люмброзо снова ступают на советскую землю. Это не первый приезд французских ветеранов в Советский Союз. Но все-таки – особый приезд! Тридцать седьмая весна Победы, год сорокалетия создания полка, и, может быть, самое главное для сегодняшнего дня и для будущего – то, что в июне 1982 года состоялся совместный советско-французский полет в космос – об этом тогда, в годы войны, и не мечталось.

«Для меня май – месяц надежд на прекращение вооруженных конфликтов. Разум должен одержать верх над безумием тех, кто хочет войны… Я не был в Советском Союзе с 1945 года и поражен масштабом перемен», – так говорит Пьер Матрас…

Пьер Лорийон уже шестой раз после окончания войны посещает Советский Союз. И он сразу, в первый же день визита, выражает желание поскорее приехать снова. «Каждый раз, когда мы приезжаем, нас везде принимают с дружеской теплотой».

Они посетили Волгоград – город, руины которого видели, когда летели на фронт. Тогда картина отгремевшего исторического сражения лучше всяких слов говорила о том, как насмерть стояли здесь советские солдаты. Эскадрилья «Нормандия» была сформирована еще до того, как исход великой битвы на Волге был решен, и французские летчики гордятся этим. За ходом Сталинградской битвы следили тогда все антифашисты, и победа русских под Сталинградом во многих вселила надежду на близящийся полный разгром германского фашизма. А теперь, весной 1982 года, это был город цветущей сирени, и жители улыбались им, видя на улицах пожилых людей со значками «Нормандия – Неман».

Их ждала знаменательная встреча в Звездном городке, где заканчивали подготовку к совместному советско-французскому полету в космос французские космонавты.

Жан Лу Кретьен и Патрик Бодри увиделись со своими соотечественниками, ветеранами полка «Нормандия – Неман», у подножия памятника Ю. Гагарину. Есть такой обычай у космонавтов – перед отлетом посетить этот священный памятник.

«В школе, – сказал Жан Лу Кретьен, – мы изучали боевой путь вашего полка, а теперь видим вас здесь, в Звездном». Ветераны вручили им памятное издание «Боевой путь «Нормандии – Неман» с просьбой, чтобы альбом этот тоже побывал в космосе…

В Звездном городке мне пришлось побывать впервые, но с советскими космонавтами уже посчастливилось встречаться во Франции. Это замечательные люди космоса: Юрий Гагарин, Владимир Комаров и генерал-лейтенант Береговой.

Мое знакомство с Гагариным произошло вскоре после его полета, когда мэр города Сен-Дени (рабочее предместье Парижа) вручал ему золотую медаль. Узнав, что я из полка «Нормандия – Неман» да еще говорю по-русски, он забросал меня вопросами. Потом, несколько лет спустя, у нас произошла встреча у Эйфелевой башни. Мы узнали друг друга, обнялись – кто-то сфотографировал нас – и теперь это фото всегда висит в моем доме. Я очень уважал Владимира Комарова, дружил с ним и, как многие другие, считаю, что это был один из самых замечательных, мужественных и простых людей, талантливейший космонавт. Трижды он бывал во Франции на съездах по космонавтике, и каждый раз я был его переводчиком. Часто он приглашал в свой номер, угощал колбасой, черным хлебом – в общем, это были такие товарищеские ужины, и мы подолгу разговаривали с ним, и всегда он очень интересовался «Нормандией – Неман».

Я счастлив, что вместе с представителями своего полка снова в Советском Союзе. «Надо жить по-братски, чтобы земной шар никому не удалось взорвать», – вот что выражали нам все советские люди, которые подходили к нам на улицах Москвы, Волгограда, Звездного. А генерал Захаров, возлагая венок у мемориальной доски погибшим французским летчикам, сказал: «Слово «война» должно навсегда исчезнуть из языков всех народов земного шара».

Война должна быть объявлена во всем мире вне закона – за это отданы миллионы жизней, в том числе и жизни наших товарищей.

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Каждый год в августе французы, участники Сопротивления, приходят на могилу Неизвестного солдата. Они надевают боевые ордена. Они не молоды и чем-то похожи друг на друга. Похожи потому, что у них была одинаковая молодость.

Каждый год 9 мая у дома на Кропоткинской набережной, там где была в годы войны и находится сейчас французская военная миссия, собираются советские летчики, ветераны 303-й истребительной авиадивизии. Они читают фамилии на мемориальной доске. Сорок два отважных французских рыцаря погребены в нашей земле. Минутой молчания чтут живые память погибших братьев по оружию.

Дружба, скрепленная кровью, – самая крепкая. Дружба французского и советского народов прошла испытания войной.

Мы помним все, что принесла война на землю Франции и России. Помним и никогда не забудем, потому что только память об ужасах минувшего может остановить безумие новой войны.

В августе французы приходят на могилу Неизвестного солдата. Вслушайтесь, ветераны! Стучит метроном Ленинграда, звенят колокола Хатыни, гудит набат Бухенвальда.

Мы верим, что воля наших народов не позволит разжечь новую войну. Ветераны «Нормандии» вновь в строю, они борются за мир, за чистое небо над нашими городами. Об их судьбе – рассказ Александра Сабова.

АЛЕКСАНДР САБОВ
ВАСИЛЕК, РОМАШКА, МАК

1

В ранних декабрьских сумерках 1944 года в гостинице Центрального Дома Советской Армии происходило событие, которое, несмотря навею его оживленность, отдавало пронзительной человеческой грустью.

Французский авиаполк «Нормандия – Неман», разделившись на два списка, разъезжался в разные стороны.

Этот скрип снега под ногами – там, в Париже, вы его не услышите. Там мороз не изрисует окон замысловатой вязью русской зимы. Вы поспеете как раз к рождеству, а за долгие четыре года для парижан это будет первое рождество без бошей, без войны. Ну как вам не позавидуешь, старики!..

А ты не грусти, молодежь, мы же всего только в отпуск, на месяц! Он промелькнет, как зенитный разрыв перед твоим носом: пронесет мимо, значит, разминулся с судьбой. Все равно победу отпразднуем вместе, и не где-нибудь, а именно тут, на русском фронте, в нашем же полку. Вы уж бейте бошей, как мы их били, а мы скоро вернемся, да не одни, а с подмогой…

Капитан Жан де Панж уединился в углу с походным дневником полка и, привычно начав с обозначения даты: 12 декабря 1944 года, вдруг остро, будто укол, почувствовал, что писарствует, вероятно, в последний раз. Два года подряд это было его вечерней обязанностью, и только если капитан бывал в отъезде, кто-то другой разворачивал журнал и вносил туда события дня. Де Панж не был летчиком-истребителем, он служил в полку пилотом связи. Его маленький У-2 («столь похожий на французский авион «Люсиоль»!), который капитан, ходила легенда, мог посадить на спичечный коробок и с него же поднять влет, был всеобщим любимцем полка, потому что всегда сулил сюрприз, добрую весть, какую-нибудь перемену. События дня, и особенно воздушные бои, излагались де Панжу точно, со всеми подробностями, он составлял из них лаконичный и полный отчет, который тут же вслух зачитывался, обсуждался и, если надо, подправлялся, ибо принципом было – коллективное добро на изложение хроники дня. Нет на свете книг более скупых и, однако, более красноречивых, чем всякие походные да бортовые журналы с их скрупулезной привязанностью к факту. Де Панжа тянуло и на шутку, ибо полк и состоял, казалось, из одних пересмешников, но порой и на возвышенную фразу, ведь случалось, что событие заслуживало того. Но если шуткам еще как-то удавалось уцелеть, то обороты приподнятые изгонялись беспощадно, с едким смешком. Только в память о погибших или пропавших без вести, когда воцарялся траур в живых сердцах, в дневник проникали слова торжественной боли.

В этот день, однако, остроумием словно нарочно скрывали печаль, хроника шла сухая, как бы и не рукой писано.

«Генерал Захаров объявил нам, что мы сегодня же вечером возвращаемся в Пруссию. Поезд ждет нас в 20 часов…»

Капитаново перо вдруг остановила такая мысль: он-то ведь сам возвращается не на фронт, а в Париж – так от какого же «мы» он пишет? Перед такой дилеммой – делить полк на два «мы» – де Панж еще не вставал никогда.

– Эй, Жан, – окликнули его, – ты помнишь, два года назад мы поехали в Россию, имея право только на 10 килограммов багажа?

– Помню. Ну и что?

– А то, что теперь кое у кого перевес. Кто возвращается на фронт, тем и горя нет: поезд, он потащит. А кто вылетает в Париж, да еще кружным путем?

– Какой перевес? – не понял капитан.

– А ты погляди на де ля Пуапа, на Альбера, на Андре, на Риссо… Да ведь их грудь теперь бронебойной пушкой не возьмешь, столько орденов да медалей навешано! Бьюсь об заклад, в каждом перевесу на килограмм, а то и два. Ты это запиши, запиши!

Все хохочут, тут же импровизируют тост за «вынужденный перевес». В Париж уезжают двадцать человек, на фронт возвращаются сорок, и, кто кого провожает, кто кому больше завидует, не понять. Отсмеявшись со всеми, де Панж продолжает хроники, и по тексту можно судить, как «мы» постепенно отдаляется от него:

«…Ветераны полка, побыв недолго в Москве, скоро поедут во Францию в отпуск на пару недель. В 11 часов мы нанесли визит в военную миссию, где генерал Пети предложил тост в нашу честь. В 18.30 мы прощаемся с ветеранами, которых мы увидим теперь не раньше, чем через несколько месяцев, и отправляемся на вокзал…»

Пора! В последнем тосте сдвинуты бокалы. За окном уже урчат машины, поданные, чтобы отвезти полк на вокзал. Роли, кажется, окончательно перепутываются: те, кто остается на фронте, оказываются «уезжающими», во всяком случае, они уезжают первыми. Де Панж протягивает кому-то из них журнал. Полковник Пьер Пуйяд, хотя отныне уже не он, а майор Луи Дельфино командует полком, едет на вокзал и с каждым прощается так: сначала под козырек, потом следует пожатие протянутых рук, потом короткое мужское объятие с хлопаньем друг друга по плечу. Снова под козырек, уже к другому, а по пути рука быстро, как бы вскользь, смахнет с ресницы слезу. И так сорок раз.

Плачьте, мужчины! С миром расставаться трудно, но куда труднее с войной.

Кто-то, видно уже в поезде, докончил отчет этого дня:

«В 20 часов мы покинули Москву в сильно расстроенных чувствах, но с надеждой, что в прусском небе мы пожнем урожай побед, которые стяжали за время осенней кампании…»

По черной нитке рельсов, по бескрайней белой простыне поезд помчал обратно на фронт полк «Нормандия – Неман». Где-то по обочинам этой нитки, в одиночных и братских могилах, а зачастую и в безвестных, полегло уже тридцать три французских летчика; еще девять едут навстречу своей смерти. Еще нельзя этого знать, еще только… нет, уже декабрь сорок четвертого, но еще не кончен счет победам и смертям, еще идет война, однако один итог уже бесспорен, уже можно его подводить, да он уже и подведен. Франция и СССР только что заключили договор о союзе и взаимной помощи. Ради этого полк и был полным составом вызван с фронта советским командованием и приехавшим в Москву президентом временного правительства Французской Республики генералом Шарлем де Голлем. Чистили сапоги, драили пряжки, достали парадную форму, зная, что являются не статистами на дипломатическое представление, а чуть ли не главными действующими лицами, без которых торжество было бы и не подлинно, и не полно. И если багаж каждого из них действительно потяжелел от двуправительственных наград, то, пусть и приурочено это было к событию, основанием для каждой нагрудной наколки послужил конкретный ратный труд и риск – что полковой, что личный. Война эта, как никакая другая на человеческой памяти, коллективизировала ратную работу, а вместе с ним коллективизировала и риск. Только сердце человеческое по-прежнему умирает в одиночку. Сердцам друзей дано лишь замереть от боли, чтобы она – рубцом памяти – затвердела навсегда.

Сто с лишним имен за три года, та́я в боях, но нарастая от пополнения к пополнению, включил в себя боевой состав полка «Нормандия – Неман». Сто разных биографий, разных характеров… Первый боевой командир «Нормандии» Жан Тюлян отказывался жить в избе и на любом новом аэродроме начинал с оборудования землянки метрах в двадцати от самолета, чтобы по тревоге немедленно взлететь. «Белое облачко, всего, казалось, на секунду разделившее нас в бою 17 июля 1943 года, – вспоминал Пуйяд, – скрыло его от меня навсегда…» Капитан-летописец Жан де Панж вослед полковому журналу военной поры рассказал о судьбах самых близких ему друзей, погибших в России, и вот, в частности, об одной из них – о капитане Альберте Литтольфе, сбившем 14 самолетов противника и погибшем за день до Тюляна:

«Как говорил Сент-Экзюпери, для Литтольфа было бы катастрофой умереть дома, в своей кровати. Когда спустя пятнадцать лет после войны в русском лесу были найдены его останки и доставлены во Францию рейсовым самолетом Аэрофлота, мы, с десяток ветеранов полка, пришли его встретить в Бурже. Мы были глубоко взволнованы и в то же время чувствовали, что сам он, Литтольф, иной судьбы себе бы не пожелал…»

Сама история возложила на эти 108 человек ответственную миссию первыми пройти по тропе франко-советского союза. Выбрав движение де Голля «Свободная Франция», они тем самым становились военнообязанными ее постепенно возрождавшихся вооруженных сил. Но – важно помнить – в Россию они ехали и находились там на положении добровольцев. Каждый в любую минуту вправе был покинуть полк, а значит, и страну – однако, если и покидали, то только на носилках. Хотели они того или нет, поодиночке или коллективно, но они действительно стали «чрезвычайным и полномочным послом Франции в СССР» – не зря полк в годы войны так и называли. С обеих сторон.

Да, в России им выпало представлять свой народ, его отвагу и дружелюбие, открытый и честный характер.

Но вот первые двадцать летчиков возвращаются во Францию, и… Представляли ли они себе, какой они ее найдут?

Зато они, конечно, хорошо помнили, какой покинули ее.

2

1 сентября 1939 года германские войска взломали польскую границу и быстрым маршем, на танках и мотоциклетках, топча и рассеивая полки драгун, вышли к Неману. Два дня думали французское и английское правительства. Связанные с Польшей договорами о взаимопомощи, они обязаны были ей помочь и направили Гитлеру сердитые ультиматумы с требованием повернуть назад, не то и они вступят в войну.

Но Гитлер ломился вперед – в сторону СССР. Наступило воскресенье 3 сентября. В одиннадцать часов утра истек английский ультиматум, а в семнадцать французский. Началась та самая «странная война», которую, по выражению Антуана де Сент-Экзюпери, французы «наблюдали с балкона». Восемь с половиной месяцев французские и германские войска стояли на границах друг против друга, не стреляя, не воюя, мирно стирая в Рейне белье.

За это время французская пресса успела разжаловать Германию во «врага № 2». В парламенте, особенно по настоянию группы бывшего премьера Пьера Лаваля, бесконечно дебатировался вопрос о заключении мира с Германией и объявлении войны СССР. Так продолжалось до мая, когда гитлеровские войска неожиданно через Бельгию устремились во Францию, прорвали фронт и нацелились на Париж. Шли тяжелые воздушные бои, в то время как сухопутная армия в беспорядке отступала. Эскадрилья 2/33, в которой служил де Сент-Экзюпери, за две недели потеряла 17 экипажей из 23. Франция стояла на краю катастрофы.

16 мая по его настоянию де Сент-Экзюпери был принят премьер-министром Полем Рейно.

– Я прошу вас немедленно послать меня в США. В этой войне без авиации, без мощного авиационного заслона, поражение неминуемо. Меня хорошо знают в Америке как писателя и летчика. Я добьюсь у Рузвельта самолетов для Франции, а летчики у нас, слава богу, есть.

Премьер слушал его с улыбкой, впрочем, доброй. Вы хороший пилот, Сент-Экс, и превосходный сочинитель! Но дипломатия, дипломатия… все-таки это дело профессиональных политиков, тут столько тонкостей, мой милый друг…

Поль Рейно направил в США специального дипломата, но миссия его была обречена на провал уже хотя бы потому, что большинство членов французского парламента самым желательным союзником Франции видели… Рейх. Уже даже не стеснялись говорить вслух и печатать в прессе: Франкрейх, то есть Франция, но по фашистскому образцу.

Июнь. В панике бежавшее из Парижа правительство «ночует» в Туре. В хвосте его следует и бывший премьер Пьер Лаваль, точно чуя, что звезде его суждено вот-вот взойти снова. «Я всегда стоял за соглашение с Германией и Италией, – рассуждает он в кафе перед министерскими чиновниками и случайной публикой. – Эта безумная пробританская политика и авансы, которые мы делали Советской России, погубили Францию. Если бы послушались моего совета, Франция теперь была бы счастливой страной, наслаждающейся благами мира»… Эта сцена, по свидетельству французского журналиста Андре Симона, имела следующее продолжение:

«Его перебил пожилой человек в сером костюме. «Господин Лаваль?» – спросил он и, прежде чем Лаваль успел ответить, дал ему пощечину. Воспользовавшись переполохом, старик скрылся в толпе. Впоследствии я узнал, что его сын, летчик, погиб в бою».

Не была ли эта пощечина, на пять лет опередившая приговор французского суда Пьеру Лавалю – он вынес ему высшую меру наказания, – не была ли эта пощечина первым действием Сопротивления? Как могла страна, располагавшая мощной промышленностью, более чем пятимиллионной армией, проиграть военную кампанию всего за 38 дней? Дрожжи капитулянтства уже давно подошли в подкупленной германскими капиталами печати, вскружили головы политикам, стратегам, финансистам такой, казалось, достижимой и близкой возможностью – толкнуть Гитлера на Восток. Ради этого правительство Эдуарда Даладье подписало соглашение с ним в Мюнхене, а правительство, Поля Рейно уже в ходе «странной войны» поручило главнокомандующему вооруженными силами Франции генералу Максиму Вейгану разработать план нападения на СССР с кавказско-каспийского плацдарма. Операция была намечена на лето 1940 года. Основная, ударная роль в ней отводилась авиации…

Немцы уже шли на Париж, когда Рейно спешно вызвал из Мадрида французского посла Филиппа Петена и назначил его своим заместителем.

Престарелый маршал поклонялся Гитлеру и был им за это высоко ценим. Маршалу шел восемьдесят пятый год. Он носил симпатичные французские усы, взгляд его голубых глаз одновременно выдавал натуру и «сурового солдата», и «доброго отца». К тому же с первой мировой войны за ним тянулась слава «героя Вердена». При ближайшем внимании историков оказалось, что это легенда, ее долгие годы создавала прогерманская «пятая колонна» во Франции. Человек, в чьей учетной карточке личного состава еще в пятьдесят девять лет – а столько было полковнику Петену в 1914 году – значилось: «Выше бригадного генерала не продвигать», по игре прихотливого случая через три года оказался во главе французской армии. Он проиграл одно за другим все начатые сражения и не успел сдать только Вердена, провел показательные расстрелы во взбунтовавшихся полках и наверняка кончил бы сдачей Франции врагу, если бы вовремя не был заменен маршалом Фердинандом Фошем. В тот же Компьенский лес, в старый вагончик, где 11 ноября 1918 года Фош принял капитуляцию кайзеровской Германии, теперь лично пожаловал Гитлер, чтобы поверженная Франция покаянно склонилась перед ним.

Это было 22 июня 1940 года. Ровно через год ефрейторский сапог шагнет туда, куда его так долго подталкивали и подбивали, – на восток, на СССР.

Разлад «высших государственных интересов» и действительных интересов большинства французов – граждан и нации – возник не вдруг. Он шел по нарастающей еще с июня 1933 года, когда с перерывом в один день Гитлер и Даладье вышли на европейскую политическую сцену. Он диктовался «200 семействами» Франции, имевшими право решающего голоса на общих заседаниях Французского банка. Одно из расследований, предпринятых правительством Народного фронта, показало, что «банк управляет Францией через головы избранных народом представителей», что его пятнадцать всемогущих регентов и акционеры-родственники «200 семейств» все больше объединяют свои капиталы с капиталами рейха, финансируют «пятую колонну», науськивая ее на коммунистов, на рабочих.

Вишизм свалился на Францию? Нет! Он к ней подкрался. Не в силах сам сломить демократическое движение в стране, он ждал часа, предсказанного в гитлеровской «Майн кампф»:

«До тех пор пока вечный конфликт между Германией и Францией будет разрешаться нами только в форме обороны, он никогда на деле разрешен не будет… Нужно понять, что мы должны, наконец, собрать все свои силы для активной борьбы с Францией, для последнего решительного боя».

Гитлер выражался ясно: Францию нужно уничтожить. Послушное рейху вишистское псевдогосударство и было первым этапом осуществления этой идеи.

Почему, однако, фюрер сначала оккупировал лишь две трети Франции, а ее южной части с центром в Виши позволил иметь даже свои призрачные конституционные институты? Потому что Франция была колониальной империей. Расчет был удержать для себя с помощью «центрального правительства» французские колонии и флот. И когда в североафриканских колониях Франции в ноябре 1942 года – операция «Торч» – высадятся англо-американские войска, для Гитлера это моментально станет поводом перешагнуть через «барьер». С этого часа вся Франция стала Франкрейхом.

Сент-Экзюпери был прав, сказав про Альберта Литтольфа, что для него было бы катастрофой умереть дома, в постели. В майских и июньских боях над Францией он сбил шесть вражеских самолетов. 18 июня по радио он услышал обращение генерала де Голля к французам, призвавшего мобилизоваться на борьбу с врагом. Еще несколько дней он подождал, что будет дальше. 22 июня, услышав о перемирии в Компьенском лесу и приказе Петена сложить оружие, он немедленно завел свой «Девуатин-520» и на последних каплях бензина дотянул до английского берега – от Тулузы! В октябре он случайно услышал по радио интереснейшую новость о себе. Таким счастливым своего друга капитан де Панж не видел ни до ни после:

– А?! Ты слышал?! Вот это да! Меня! Литтольфа! К смертной казни! Ура-а-а!

Потом он помчался «встречать» гитлеровцев в Грецию, потом полетел в Ливию и сбил еще четыре самолета. Потом он узнал, что формируется эскадрилья «Нормандия» специально для отправки на восточный фронт, в Россию. Капитан был тут как тут, а вместе с ним и верный де Панж, будущий летописец «Нормандии».