355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Толстой » Поединок. Выпуск 9 » Текст книги (страница 11)
Поединок. Выпуск 9
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:15

Текст книги "Поединок. Выпуск 9"


Автор книги: Алексей Толстой


Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Борис Лавренев,Юрий Кларов,Сергей Колбасьев,Виктор Пшеничников,Евгений Марысаев,Владимир Акимов,Софья Митрохина,Александр Сабов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

– Да.

Ядвига закрыла руками лицо и зарыдала.

Райцентр.4 сентября 1944 г. 15.00.

В дверь райотдела милиционеры в намокших от пота гимнастерках пытались втащить огромный сейф, украшенный замысловатым чугунным литьем.

Дежурный внутри здания руководил этим нелегким делом.

– Лемех! – слышался сквозь открытые окна его голос. – Лемех! Мать твою!.. Ну подлезь ты под его! Подлезь! Слышь, что говорю?

– Сам подлезь, – тяжело отвечал Лемех, – как командовать, так все, а как таскать…

Павлов сидел на подножке «доджа», наблюдая за стараниями милиционеров. Сейф закупорил дверь, и теперь ни выйти, ни войти в здание было невозможно.

– Лемех! Горячко! – надсаживаясь, кричал невидимый дежурный.

Подполковник встал, подошел к окну и крикнул:

– Авдеев!

Из коридора по-прежнему доносился зычный голос дежурного.

– Авдеев! – крикнул подполковник громче.

У решетки окна появилось красное лицо дежурного:

– Я, товарищ начальник.

– Скоро кончится этот базар?

– Да, я…

– Даю еще пять минут.

– Так он же застрял, товарищ подполковник.

– Пять минут, я сказал, хоть динамитом взрывайте.

– Слушаю, – лицо дежурного исчезло.

Подполковник опять подошел к машине, сел на ступеньку.

У ворот райотдела остановился «виллис». Из него выпрыгнул майор Кузьмин и приглашающе указал на вход своему спутнику, капитану в ладном кителе с золотыми погонами.

Павлов, чуть прищурясь от солнца, следил, как офицеры пересекали двор. Кузьмин шел устало, словно человек, трудно и долго работавший, капитан шагал по-молодому, упруго, планшет на длинном ремне щеголевато болтался где-то у самых колен.

Они подошли и остановились, приложив руки к козырькам фуражек.

– Товарищ подполковник, заместитель командира отдельного автотранспортного батальона капитан Лесин.

– Здравствуйте, капитан, – подполковник встал, протянул руку. – Ну посмотрите, посмотрите, может, это ваша машина?

– Наша, товарищ подполковник, я ее сразу узнал. Наша. – Капитан обошел машину, похлопал по пыльному борту. – Наша…

– Кто был в машине?

– Капитан Авдеев, помпотех и трое рядовых.

Павлов расстегнул полевую сумку, вынул шерстяную обгоревшую пилотку.

– Узнаете?

– Да, это пилотка Авдеева. Что с ними?

– Видимо, погибли. Напоролись на бандитов.

Капитан Лесин взял пилотку, повертел ее в руках, вопросительно поглядел на Павлова.

– Так как же это, товарищ подполковник, в тылу?

Областной центр.5 сентября 1944 г. 13.00.

Павлов быстро шел по длинному коридору Областного управления НКВД, рассеянно здороваясь со знакомыми. Он мысленно был уже там, у двери с табличкой «Начальник ОУ НКВД».

Подполковник толкнул дверь и вошел в маленькую приемную. Из-за стола поднялся капитан.

– Минутку, – и он исчез за сделанной под шкаф дверью.

Павлов подошел к столу, взял журнал «Огонек», начал неторопливо перелистывать страницы.

– Прошу, – капитан вновь появился в приемной.

– Товарищ комиссар, – Павлов вытянулся у дверей.

– Здравствуй, Павлов, – начальник управления, высокий плотный человек, с погонами комиссара милиции третьего ранга, тяжело поднялся из-за стола.

– Ну, проходи, садись, – комиссар показал рукой на стул. – Что там у тебя, плохо?

– Плохо, товарищ комиссар.

– Знаю. А я уже приказ приготовил забрать тебя начальником ОББ управления.

– Видно, не судьба, товарищ комиссар.

– Ты, Павлов, фаталист… Прямо, как его, у Лермонтова-то?

– Вулич.

– Точно, Вулич. Ты, однако, что-то мрачно настроен. Есть концы?

– Пока имеются наметки.

– Значит, так и докладывать в обком и в наркомат?

Павлов молчал. Как и все самолюбивые люди, он не терпел замечаний.

– Ну, что молчишь?

– Нечем обрадовать, товарищ комиссар.

– Как с людьми?

– Плохо, товарищ комиссар.

– Я уже дал команду – как Токмаков вернется, к тебе его. Докладывай.

– Банда базируется в районе между деревнями Смолы и Гарь. Командует ею бывший следователь немецкой вспомогательной полиции Андрей Рокита. Приблизительный состав банды – пять-шесть стволов.

– И что они делают?

– Грабят крестьян, забирают продукты.

– Как ты думаешь, Павлов, зачем им столько продуктов?

– Я думаю, они отправляют их в город.

– И я так думаю. Мы располагаем данными, что в районах ездят какие-то люди, одетые в советскую военную форму, выдают себя за интендантов, скупают у крестьян продукты. Мне кажется, дорогу к банде надо искать в городе. Черный рынок. Понял, Павлов? Это сейчас главное.

Комиссар достал из пачки папироску, постучал мундштуком по коробке.

– Мы связались со штабом охраны тыла и госбезопасностью. Но пока за порядок спрос с нас – милиции. Ты слышал, какие разговоры после налета в Смолах поползли? Мол, наши солдаты грабят и убивают.

– Слышал.

– Помни, армия есть армия, ей воевать надо. ОблНКГБ своим делом занято. Им тоже хватает. А вооруженный бандитизм – наша забота. Вот за это я с тебя спрошу по всей строгости.

Деревня Смолы.6 сентября 1944 г. 14.00.

Волощук чистил пулемет. МГ лежал на столе, жирно поблескивая смазанным рубчатым кожухом. Ветер шевелил цветы на подоконнике, шевелил газету, разложенную на столе.

– Эй, староста! – крикнул кто-то у дверей.

Волощук положил руку на наган, полузакрытый бумагой.

– Войти можно?

– Входи! – крикнул председатель, он узнал голос соседа.

Гронский, в простой рубашке поверх немецких форменных брюк, тяжело опустился на лавку, начал скручивать цигарку.

– Ну, Казимир? – спросил Волощук.

– Дай документ, староста. Хочу перебраться к брату в город. Боюсь я. Мой дом с Капелюхом рядом. Я ведь тоже продукты отказался дать, сказал им – нет у меня ничего.

– Так говоришь – документ? – зло сощурился Волощук. – Нет! – и он ударил кулаком по столу.

Яруга вышел из хаты и долго, приложив ладонь к глазам, оглядывал лужайку, деревню, лес. Село жило своими дневными заботами. Казалось, никакой войны нет.

Яруга опять огляделся; внимательно и долго осматривал он усадьбу Гронских, пустой дом Капелюхов. Потом, припадая на поврежденную ногу, горбун двинулся к сараю. Открыв тяжелые створки, начал осматривать телегу. Он готовил ее к дальней дороге, смазывая дегтем крепления оглобель и облучка. Потом, найдя в углу кучу тряпья, начал обматывать обода колес. Работал он неторопливо, аккуратно.

Закончив с телегой, Яруга пошел на лужайку, поймал стреноженную лошадь. Запряг ее и выехал к лесу задами.

Телега шла мягко, без шума и скрипа, и горбун был доволен.

В лесу он спрятал телегу в кустарник, забросал ее ветками. Лошадь отвел снова в деревню.

Пыля по большаку, влетели в село две разгоряченные дорогой машины и остановились на середине улицы. Из кабины выскочил молоденький лейтенант в свежем, необмятом еще обмундировании. Выскочил, потянулся, глядя на солнце, и прошелся, разминая ноги. Он радовался жизни, погонам своим с двумя звездочками, ладным хромовым сапогам.

– Слезай, – нарочито строго скомандовал он. Чувствовалось, что ему еще не надоело командовать и носить на боку тяжелый ТТ.

Лейтенант оглядел дворы. Пусто. Только запоздавшие крестьяне торопливо прятались в хаты.

– Лапшин! – крикнул лейтенант. – Организуй помыться.

Лейтенант толкнул калитку, вошел во двор усадьбы.

– Эй, хозяин!

Дом молча смотрел на него окнами, забранными ставнями.

Лейтенант поднялся на крыльцо. Постучал. Дом молчал.

– Товарищ лейтенант, – подбежал сержант Степанов, – да они попрятались все. Ребята хотели купить какой-нибудь еды или сменять, так не говорят просто.

– Почему? – со строгим недоумением спросил лейтенант.

– Вроде как дикие они. Запуганные.

– Странно очень.

Сержант пожал плечами.

– Давай мыться у колодца, – лейтенант скинул гимнастерку.

Они мылись, покрякивая от холода колодезной воды.

…С чердака Волощуку были отлично видны машины, моющийся офицер и солдаты. Он напряженно следил за ними, на всякий случай провожая каждого воронено-безжалостным стволом МГ.

Лес за деревней Смолы.6 сентября 1944 г. 11.00.

Теперь Яруга вел лошадь к лесу, похлопывая ее по упругому теплому боку. Лошадь встряхивала головой, косила темно-фиолетовым глазом. Яруга вел ее к опушке, где хворостом в кустах была замаскирована телега.

За его спиной настороженно жила деревня. Люди работали во дворах, готовые спрятаться при первом же приближении опасности.

Оглянувшись, Яруга начал разбрасывать хворост. Вот она, телега, смазанная, ладно пригнанная, с колесами, по ободам обмотанными старыми шинелями. Такая не заскрипит, не застучит на кореньях.

Яруга впряг лошадь и за узду медленно повел ее в лес. Он шел тихо, неслышно катилась телега, только лошадь иногда недовольно пофыркивала. Крестьянин шел только одному ему известным маршрутом. Лес был по-осеннему свеж и тих.

А он уходил все глубже в чащу, иногда останавливаясь, прислушиваясь.

Поляна. Подбитый легковой автомобиль у кустов. Яруга обошел его со всех сторон, заглянул внутрь. Вынул клеенчатый плащ, осмотрел его, бросил в телегу, потом достал нож и срезал кожу с сидений.

Потом обошел машину, открыл багажник, вынул домкрат, сумку с инструментами, снял запасное колесо. Влез в кабину и начал отвинчивать часы на панели.

Солнце уже поднялось высоко, а Яруга все еще блуждает по лесу. На телеге лежат несколько немецких мундиров, два анкера для воды, здоровенный рулон брезента.

Яруга, ведя лошадь под уздцы, так же осторожно выбирает одному ему знакомую дорогу. Вот тропинка нырнула в кусты, и он пошел по тропинке.

Яруга поднял голову и увидел троих с автоматами.

Он хотел броситься к спасительным кустам, но за спиной его стоял еще один.

Один из троих, высокий, в сапогах, начищенных до матового блеска, в кожаной немецкой куртке, подошел к телеге, взял часы, повертел, бросил обратно.

– Ну что, Яруга, шарашишь потихоньку?

– Я… – голос Яруги сел, он никак не мог справиться с ним.

– Не дрожи, не дрожи, не тронем. Как там власть новая?

– Ничего пока…

– Не знает она о тебе. А?

– Не знает.

– Так вот, чтоб они ничего не узнали и дальше, ты мне поможешь.

Яруга молчал.

– Слышишь, сволочь, – бандит схватил Яругу за рубашку, дернул на себя. – Человеку нашему поможешь.

Яруга молчал.

– Он придет к тебе, скажет, что от меня. А по деревне слух пусти, что это красноармейцы грабят. Понял? Ну, езжай, мразь убогая. И помни. Как они госпоставки подготовят, сразу свистни. Я тебя теперь каждый вечер проверять буду.

Деревня Смолы.6 сентября 1944 г. 15.00.

Бричка, груженная узлами и сундуками, выехала из ворот усадьбы Гронского. Сам Гронский в городском костюме сидел на облучке, на вещах примостились жена и невестка. Крестьяне, вышедшие из домов, молча глядели вслед бричке.

На дорогу перед самыми мордами коней выскочил Волощук.

– Стой! Стой, Гронский! Ты куда? – Волощук дышал тяжело. Ему нелегко было догнать бричку Гронского.

– В город, к брату.

– Нельзя хозяйство бросать, понял? – крикнул Волощук. – Кто армию кормить будет?

– Какую армию? Червоную?

– Червону!

– Так ты сначала банду слови. Это ж они до меня шли. Понял, староста, до меня, а не только до Капелюха! Уйди с дороги!

– Стой! – Волощук выдернул из-за пояса наган.

Гронский хлестнул коней, они рванули, оглобля задела не успевшего отскочить Волощука, и он упал, выронив наган, а бричка пронеслась мимо него.

Волощук прополз в пыли, дотянулся до оружия. Вскинул наган, потом опустил и долго сидел на дороге, беспомощный и слабый.

Райцентр.8 сентября 1944 г. 9.00.

На этом базаре торговали всем. Он выплеснулся из огороженного рыночного пространства и заполнил близлежащие улицы. Здесь продавали немецкие, польские, румынские сигареты. Папиросы самых разнообразных сортов. Местный самогон – «бимбер», самодельный, ядовитого цвета лимонад в грязноватых бутылках, конфеты. Продавались за деньги и менялись на продукты часы, золотые украшения, серебряные портсигары, польские и немецкие мундиры, сапоги, костюмы и платья.

В центре, на дощатых рыночных прилавках, приезжие крестьяне торговали салом, битой птицей, окороками и овощами.

Над всем этим местом висел непрекращающийся гул, слагающийся из разговоров, криков и брани.

Телега запоздавшего крестьянина с трудом пробралась сквозь толпу к коновязи. Крестьянин спрыгнул с облучка, привязал лошадь, протянул сторожу шматок сала.

– Припозднился, – сторож понюхал сало, завернул его в тряпицу.

– Так дорога.

– Теперь, Стась, опасно на базар ездить.

– Это как?

– А так. Слыхал, в Смолах целую семью вырезали?

– Брешешь!

– Так то пес брешет. А я дело говорю.

Крестьянин засунул за голенище кнут, взвалил мешок и тяжело зашагал к прилавкам.

– День добрый, панове.

– День добрый.

– День добрый, – ответили ему.

– Что там, в Смолах?

– Плохо, – отозвался пожилой крестьянин. – Семью Капелюха побили.

– Так за что?

– А ты поезжай в Смолы. От них до нас за ксендзом приезжали. Завтра хоронить будут…

Крестьянин замолчал. Сквозь толпу протискивался патруль. Трое патрульных с красными повязками на руках внимательно и цепко оглядывали военных. Вот подошли к одному из них, начали проверять документы, потом остановили другого и повели с рынка.

В другой стороне базара двое в штатском и женщина с перевязанной головой медленно шли мимо людей, торгующих носильными вещами. Женщина подходила, словно приценивалась, разглядывала пальто, кожухи, платья.

Райотдел милиции.9 сентября 1944 г. 1.30.

– Такие у нас дела, Токмаков, – сказал Павлов, встал из-за стола и словно растаял. Свет лампы освещал письменный стол, вся остальная комната тонула в темноте.

– Что известно о банде, товарищ подполковник?

– Мало. Состав – четыре-пять стволов. Руководит Андрей Рокита, бывший уголовник, при немцах работал в полиции, был связан с гестапо. Сам родом из Смол. Действуют нахально. Нападают на крестьян, едущих с продуктами на базар.

– А куда они продукты девают?

– Думаю, есть посредник, который меняет их на ценности. Ты понимаешь, Борис, ведь не зря они у зубного врача Шнейдермана золото искали. Им ценности нужны.

– У них есть документы и наша форма. Перейдут границу – и ищи ветра в поле.

Токмаков достал папиросу, закурил, помолчал немного.

– Это точно, Сергей Петрович, значит, продукты они меняют. Надо посмотреть в городе, а вдруг выйдем на перекупщика.

– Смотри. Два дня тебе даю, потом в Смолы. Банду надо ликвидировать как можно скорее. Госпоставки на днях сдавать крестьяне будут. Сало, муку, мясо, картофель. Представляешь, если хоть один обоз попадет к Роките? С нас спросят, с милиции. И за людей, и за поставки.

Деревня Смолы.9 сентября 1944 г. 10.00.

Бо-м!

Гудит колокол. Голос его несется над селом, над дорогой, над лесом.

По пыльной улице движется похоронная процессия. Впереди идет ксендз. Он смотрит перед собой спокойными глазами, произнося вполголоса молитвы.

Бо-м!

Шесть белых гробов из неструганых досок несут на широких вышитых рушниках.

Бо-м!

За гробами тяжело подпрыгивает на костылях Волощук. Он в чистой гимнастерке, с двумя серебром отливающими медалями «За отвагу» на красных заношенных ленточках.

Бо-м!

Вся деревня провожает в последнюю дорогу семью Капелюхов. Лица людей скорбны и неподвижны. Глаза, видевшие много смертей за эти пять лет, смотрят сурово и отрешенно.

Бо-м!

На улицу села выезжает «студебеккер». Шофер тормозит, пропуская процессию.

– Эй, мужики, кого хороните? – кричит шофер.

Бо-м!

Люди молчат. Не поднимают глаз. Словно не видят ни машины, ни солдат в ней.

Бо-м!

Сержант с недоумением смотрит на этих недружелюбных молчаливых людей.

Бо-м!

Похоронная процессия сворачивает к кладбищу. Неспешен ее путь мимо могил с поваленными, крестами, мимо свежих бугров земли с дощатыми пирамидками, увенчанными звездой, мимо белых немецких крестов над заросшими могилами.

В разрытую яму, опускают гробы.

Гудит колокол.

Из леса трое в куртках поверх советской формы наблюдают за похоронами. Один из них опустил бинокль, усмехнулся:

– Вон того в рясе, хорошо бы сейчас…

Он щелкнул пальцами.

– Да, – ответил ему другой.

– Так где хата Яруги? – спросил третий, крепкий, стоящий спиной.

– Хату, где мы были, помнишь?

– Да.

– Так не та большая, справа, а за ней. Смотри в бинокль. Будешь приходить к нему каждый вечер.

Перекрестие бинокля пробежало по домам и остановилось на одноэтажном маленьком доме.

– Этот?

– Да.

А над лесом плыл грустный голос колокола.

Райцентр.9 сентября 1944 г. 12.00—24.00.

Чем дальше уходила война, тем размереннее и спокойнее становилась жизнь города. Он уже почти оправился от военных тревог, и только присутствие военных определяло его статус – ближний тыл. Военных было много. Их ежедневно выбрасывал в город железнодорожный узел, они приезжали в командировки, торопились на фронт из госпиталей и запасных полков. Интенданты, трофейщики, саперы, офицеры охраны тыла, службы обеспечения были подлинными хозяевами города.

Люди в военной форме стали привычны. Они как бы дополняли городской пейзаж.

Поэтому никому не бросались в глаза два вышедших из парикмахерской офицера. Такие, как все, в пилотках, в гимнастерках, видавших виды.

…Купили у торговки кулек с ягодами, подошли к кино. И дальше по городу. Ах, этот тыловой город! Сколько соблазнов таит он для людей, приехавших с фронта. Как мила им тишина и беззаботность. Как много нужно успеть за короткое время командировки.

Вон ресторан. Маленький, но ничего. Ресторан. И танго выплескивается на улицу. Щемящее, прекрасное старое танго. И голос женщины чуть хрипловато и грустно поет о любви. Заходите, офицеры! Выпейте, потанцуйте. Не вечна ведь командировка. Когда еще вы попадете в этот город. Наверное, никогда. Другие будут, а этот сотрется в памяти, растает. Мрачноватый, с узкими улочками, с обветшалой готикой домов, с распятием Христа за мутными от пыли окнами.

Вот площадь. А на ней – фотограф. Маленький, круглый человечек в полосатой рубашке и галстуке-бабочке. Он не снимает. Нет. Он колдует. Он может навсегда остановить мгновение. Одну секунду прожитой жизни. Остановить и подарить ее всем.

Съемные декорации. С аляповатыми лебедями и всадниками в черкесках.

Офицеры засмеялись и подошли к фотографу. Один из них снял пилотку, отдал товарищу, зашел за декорацию. Снимай, фотограф. Хочу быть джигитом в черкеске и на коне.

– За фотографиями завтра, – поклонился фотограф, принимая деньги.

Завтра так завтра. У них еще есть время. И день сегодня хороший и длинный. Они поблагодарили фотографа, угостили его папиросой.

День кончился, и фотограф собрал свое имущество. Спрятаны в соседнем доме задники-декорации и тренога с фотоаппаратом. Фотограф идет домой. Знакомые улицы, знакомые дома. В этом городе он знает всех и его все знают. Он вежливо приподнимает шляпу, приветствуя. Он идет с работы. Фотограф вырос и состарился в этом городе. На этих улицах он встречал щеголеватых кавалеристов, прятался в подвале от людей в черных эсэсовских мундирах, видел пьяных, озлобленных власовцев.

У его дома пивная. Много лет ежедневно заходит он сюда.

– Добрый вечер, дорогой Микульский, – приветствует его пожилой буфетчик.

– Добрый вечер, Стась.

Буфетчик наливает фотографу стопку водки. В пивной пусто. Занято всего два столика. У буфетчика есть время поболтать.

Микульский выпивает. Морщится, закусывает моченым горохом.

– Как торговля?

– Сегодня неважно. Вчера было лучше. Крестьяне с рынка.

– Что нового?

– Плохие новости, очень плохие.

– Что такое?

– Бандиты, одетые в русскую форму, побили семью в Смолах.

Фотограф поставил рюмку, посмотрел на буфетчика:

– Не верю. Мало чего болтают бабы на базаре.

– Правда. Мой брат оттуда бежал. Рядом с его домом они убили всю семью.

– О, Гронский, Гронский. А ваш брат ничего не путает?

Буфетчик усмехнулся горько:

– Христом клянусь.

– У Смол лес, а там кого только нет. Спасибо. До свидания.

В маленькой квартирке фотограф снял пиджак и галстук, надел синий халат. Сегодня у него много работы. Надо успеть отдать завтра снимки. Честь фирмы. Что делать!

Горит красный фонарь. Вспыхивает и гаснет увеличитель. Падают в ванночку фотопластинки. Появляются на ней веселые лица людей в военной форме. Широкие улыбки солдат-фронтовиков, радостные девичьи лица.

Улыбка, лицо. Улыбка, лицо. Группа солдат. На снимке крупно лицо человека в черкесской шапке. Фотограф поправляет увеличитель. Опять опускает в ванночку новый снимок. Сквозь закрепитель проявляется на бумаге лицо в рамке от декорации.

Оно проступает медленно. Сначала глаза, потом лоб, потом тонкие губы расплываются в улыбке, тяжелый подбородок. Фотограф долго смотрел на отпечаток, аккуратно вынул его, пошел в комнату. Положил на стол, закурил сигарету и опять долго разглядывал лицо офицера.

В чулане у него архив фирмы. На полках стоят сотни фотопластинок, к каждой из которых прикреплен маленький контрольный снимок.

Фотограф ищет, тщательно перебирая каждую пластинку. Кажется, нашел. Он снова идет в лабораторию. Вспыхивает увеличитель. Плавает в ванночке бумага. И опять медленно проступает лицо. Сначала глаза, потом лоб, потом тонкие губы, тяжелый подбородок. На снимке – тот же человек, только теперь он не в форме советского офицера, а в щеголеватом костюме, галстук-бабочка, волосы аккуратно причесаны на косой пробор.

Фотограф смотрел на эти снимки, а в памяти всплыла пивная и голос буфетчика всплыл: «Рядом с его домом русские убили всю семью».

На квитанции подпись:

«Пан Ромуз. Коммерсант».

Микульский сложил снимки в пакет, спрятал их в карман пиджака. Оглядел комнату, погасил свет.

Фотограф почти бежит по серым предрассветным улицам.

– Стой!

Из-за угла появляется патруль. Два офицера и два солдата с автоматами.

– Документы.

– Вот, – фотограф достает паспорт, в него вложена справка.

Офицер, подсвечивая фонариком, прочел ее, посмотрел на фотографа.

– Ваш ночной пропуск, товарищ Микульский?

– У меня его нет, товарищ лейтенант, – фотограф волнуется. – Мне срочно нужно в милицию.

– В милицию? – переспросил офицер. – Впервые вижу человека, торопящегося в милицию.

– Зови его, – подполковник Павлов застегнул гимнастерку, крепко потер ладонями опухшее, сонное лицо.

Фотограф вошел в кабинет, сел к столу, молча достал из пальто снимки.

– Вот.

– Что «вот»? – с недоумением спросил подполковник.

– Этот человек фотографировался у меня в прошлом году на документы. Тогда его фамилия была Ромуз. Профессия – коммерсант. Вчера он пришел ко мне в форме капитана.

– Этот? – Павлов пододвинул снимки к лампе.

– Да, товарищ подполковник.

– Товарищ Микульский, мне сказали, что вы были в подполье?

– Да, помогал немного.

– Вы можете напечатать нам к утру, ну, двадцать снимков?

– Конечно.

– Мы заплатим…

– Не надо.

– С вами пойдет наш офицер. Когда Ромуз должен забрать снимки?

– В полдень.

Райцентр.10 сентября 1944 г. 12.00.

Сначала послышалось шипение. Потом над площадью поплыл треск, словно где-то рядом ломали забор, потом начали бить часы на старом костеле. Звук их был неожиданно мелодичный и радостный.

Токмаков беззаботно бросал в рот сладкие ягоды малины. Он стоял, прислонившись к стене дома, лениво оглядывая площадь. У парикмахерской чистил сапоги болтливый старшина в авиационной форме, девушка с погонами старшего лейтенанта разглядывала афишу кинотеатра, возились шоферы у машины с заглохшим мотором, лениво прохаживались у кинотеатра военные.

Все как обычно. Так было вчера, позавчера, неделю назад. Но Токмаков видел, что площадь уже стала капканом, все выходы из нее плотно закрыты.

Время тянется медленно, как телега по разбитым колеям. Часы на костеле показывают 12.30. Старшина-летчик скучающей походкой подошел к фотографу, сел в кресло. Его место на улице заняла девушка старший лейтенант.

13.00. Солдаты вынули двигатель из машины и сели покурить.

13.20. Токмаков вошел в парикмахерскую, занял очередь.

13.31. На площади показался офицер. Вот он, Ромуз. Токмаков сразу же узнал его.

Офицер подошел к фотографу. Тот начал медленно перебирать снимки. Протянул. Офицер пожал ему руку и пошел.

Токмаков «вел» его по городу. Да, Ромуз хорошо знает все проходные дворы, улочки, лазейки в развалинах. Чем дальше он уходил от центра, тем труднее было следить за ним. Так он крутился по городу минут двадцать и наконец свернул на узкую полуразбитую улицу.

Начинался район развалин. Улица, выгнув горбатую спину, вилась меж облупленных домов.

Токмаков догнал его:

– Простите, товарищ капитан, разрешите прикурить.

Ромуз полез за спичками.

Из-за угла выскочила «эмка», она поравнялась с Ромузом, и сильные руки прямо с тротуара рывком втащили его в машину.

– У нас мало времени.

Подполковник Павлов прошелся по кабинету.

– Нам некогда слушать и разбираться в вашем вранье.

Ромуз сидел на табуретке, руки, скованные наручниками, за спиной.

– Вы же прекрасно понимаете, что завтра мы проверим ваши документы. Но мы даем вам шанс.

«Капитан» молчал.

– Так.

Подполковник усмехнулся.

– Глядите.

Он поднес к лицу задержанного две фотографии. Лицо «капитана» дернулось.

– Ну что, будем молчать дальше, пан Ромуз?

Ромуз вздрогнул, будто его ударили кнутом, попытался встать.

– Вот! – Павлов выбросил на стол пачку папирос «Каро». – Это изъято у вас. А это… – Павлов положил рядом раздавленную сапогом пачку. – …Эта лежала в Смолах. На дворе убитого Андрея Капелюха.

– Нет!

Ромуз закричал, забился в истерике:

– Нет! Я не был там! Не убивал!

– Кто вам дал документы?

– Недзвецкий… Это он… Я был должен ему… Много… Мы при швабах делали дело на черном рынке… Он дал мне форму… Документы… Сказал: привезешь харчи три раза, и все…

– Адрес!

– Не знаю. Мы встречались с ним каждый вечер в ресторане. Недзвецкий. Только я не знаю… Ничего не знаю насчет убийства…

– Предположим, я вам поверю.

Ромуз качнулся к столу:

– Вы должны мне поверить.

– Где вы получали продукты?

– Люди Рокиты привозили их к разбитой часовне за Смолами. Я на бричке забирал и отвозил в развалины. Отвозил и уходил.

– Кто такой Недзвецкий?

– Он всегда был связан с бандитами – и при немцах, и при Советах.

– Кто ваш напарник?

– Не знаю. Зовут Сергей. Русский. Бывший вор. Его здесь, кроме Недзвецкого, никто не знает.

– Зачем он приехал?

– У Рокиты убили шофера. А у них никто водить машину не умеет.

– Сколько человек у Рокиты?

– Пять.

– Как Сергей попадет в банду?

– Я должен отвезти его к часовне завтра в двенадцать. Отвезти и простоять с ним ровно десять минут, потом оставить его и ехать в город.

– Где Сергей?

– На Костельной, семь, у Голембы.

– Когда он вас ждет?

– В восемь.

– Времени мало. – Павлов встал из-за стола. – Ромуз согласен помочь. Кузьмин, блокируй Костельную. Токмаков, сегодня в ресторане берешь Недзвецкого. Ясно?

Офицеры встали, пошли к дверям.

– Помните, ребята, – в спину им сказал Павлов, – снимем банду – люди нам поверят.

Райцентр.11 сентября 1944 г. 14.00—24.00.

Фотограф работал. Сегодня выдался удачный день. Клиентов было много. И сейчас перед аппаратом сидели два солдата и две девушки.

Микульский накинул темное покрывало. Из-под материи были видны только его ноги в полосатых брючках.

Токмаков ждал, когда же, наконец, освободится фотограф. Солдаты встали, веселой гурьбой окружили Микульского. Отдали деньги, взяли квитанции. Отошли.

Токмаков почти бегом пересек площадь и плюхнулся на стул перед аппаратом.

Микульский понимающе посмотрел на него и спрятался под покрывалом.

– Готово, товарищ капитан.

Токмаков встал, подошел к фотографу и, протягивая деньги, сказал:

– Вы очень нам нужны, товарищ Микульский.

– Хорошо, – тихо, одними губами ответил фотограф.

Машина остановилась у костела. Офицеры свернули на узкую улочку, пахнущую дурной пищей и нечистотами.

– Притон, – с осуждением сказал один из офицеров. – У нас такого давно нет.

– Это где, «у вас»? – усмехнулся в темноте капитан Крюков.

– Ну, дома.

– Дома. Ты в милиции без году неделя. Этого «добра» везде хватает.

Седьмой дом зиял мрачной, глубокой, как тоннель, аркой. От стены отделился человек в штатском.

– Где люди? – спросил Кузьмин.

– На месте.

Миновав глухую длинную арку, офицеры вошли в темный квадрат двора. Только сквозь маскировку на первом этаже прорывалась узкая полоска света.

– Здесь? – спросил Кузьмин.

– Да.

В свете карманных фонарей лестница казалась еще более щербатой и обветшалой. Дверь с вылезшим войлоком.

– Давай, Ромуз.

Ромуз постучал. Тишина. Он постучал снова. За дверью послышались шаги.

– Кто?

– Это я, Големба, Ромуз. Сергей здесь?

– Здесь, с бабой. Сейчас.

Дверь распахнулась. Кузьмин шагнул в прихожую.

– Тихо, – он зажал рот хозяину, – тихо, иначе…

Хозяин, щуплый, в сорочке без воротничка, закивал головой.

– Где он?

– В комнате с бабой.

– Пошли.

Первая комната напоминала склад. Видимо, хозяин собирал дорогую мебель из разбитых домов.

Кузьмин подошел к двери, прислушался. Тихо. Он толкнул дверь, и оперативники ворвались в комнату. Дико завизжала голая женщина, вскочив с постели. Ее напарник спал, пьяно разбросав руки и бессмысленно улыбаясь.

– Интересно, – Кузьмин сунул руку под подушку, достав пистолет ТТ. – Берите его. Вы, гражданка, одевайтесь, тоже с нами поедете. А вам, гражданин Големба, придется здесь с нашими людьми поскучать. Засада у вас будет.

На эстраде ресторана играл оркестр. Два аккордеониста, саксофон и ударник.

Веселый прыгающий мотив немецкого фокстрота заполнил маленький зал.

Ресторан был небольшой. Столиков пятнадцать. Его так и не успели отремонтировать после уличных боев. Когда-то хозяева строили его с претензией на «столичный шик», поэтому в маленьком зале преобладала покрытая золотом лепнина. Но это было когда-то. Сейчас на потолке и стенах расположились монстры с отбитыми головами, руками. У некоторых просто не было туловища. Голова и руки. Или одни ноги. Тусклый свет керосиновых ламп бросал на стены и потолок причудливые тени, заставляя лепных монстров оживать на секунду в своем безобразии.

В углу ресторана высился когда-то щеголеватый, словно дорогой автомобиль, бар, отделанный полированным деревом. Но щеголеватым он был до уличных боев. Теперь его наскоро зашили крашеными досками, и он потерял былую элегантность, став похожим на старый деревянный сундук.

И тем не менее ресторан был полон.

Микульского хорошо здесь знали. Почтительно поклонился мордатый швейцар, метр, бросив гостей, устремился навстречу фотографу.

На эстраде появилась певица, высокая, красивая блондинка с усталым лицом. Она увидела Микульского, послала ему воздушный поцелуй.

Фотограф раскланивался со знакомыми, пробираясь к стойке бара.

Певица запела. Голос ее низкий, чуть с хрипотцой, заполнил зал щемящей грустью.

Один из офицеров, сидящих за столом, внимательно следил за фотографом. Он видел, как Микульский подошел к бару, поздоровался с барменом, взял налитую рюмку, повернулся к соседу, о чем-то заговорил с ним.

Певица пела о чем-то грустном. Танцевали несколько пар, сквозь музыку доносились обрывки разговоров.

Микульский выпил и заказал еще рюмку. Он стоял у бара, облокотившись грудью на стойку, глядя куда-то за спину бармена. Казалось, он весь под обаянием голоса певицы, под обаянием довоенного танго.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю