Текст книги "Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1"

Автор книги: Алексей Ремизов

Соавторы: Иван Наживин,Михаил Осоргин,Иван Лукаш,Василий Никифоров-Волгин,Александр Дроздов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Чудотворец

Архиепископ мирликийский Николай сразу же заявил себя, как действительно избранный среди людей. Не злопамятен и всех милующий – и уж где бы он ни появился, с ним всегда мир: обо всем расскажешь и всё попросить можно; и чудеса – чудотворец.

Одна женщина – мирская – привела в церковь к обедне своего немого сына двенадцати лет; про неё говорили, что она одержима демоном, оттого её сын немой родился. Когда кончилась обедня, Николай велел привести в алтарь немого, и когда привели его, он поставил мальчика рядом с собой, открыл ему рот и, дунув, сказал: «Узел твоего языка да будет развязан, ты будешь говорить чисто!» И при последних словах мальчик крикнул: «Мама!» – Кузьма, чтец из Каркавы, по прозвищу «полоумный», его привели в церковь два человека: «зачитался» и очень буйствовал и в буйстве обыкновенно возносился, называя себя именами великих людей, и что он всех перещеголяет; Николай поставил его в алтаре и всю службу не отпускал от себя, а после обедни Кузьма вышел из алтаря тихий. – Пастух Павел из Крабы – этот сам пришёл, Кузьма посоветовал – пастух жаловался, что «обтенился демоном» и в голову ему лезут всякие неподходящие мысли, и которая засядет, топором её не вырубишь; Николай, обняв его голову, стал молиться, пастух с криком упал, но Николай продолжал молиться и до тех пор молился, пока Павел не поднялся прояснённый. – Зенон из Кастелля пришёл с провожатым, тихий, его называли «самоубийца»; Николай занимался посадкой винограда, увидя Зенона, он дал ему мотыгу и велел работать; весь день трудился «самоубийца» и вечером пошёл домой, не узнать: говорит: «Свой виноградник заведу, очень это дело интересное!» – Принесли связанного Пирра из Андроник, Николай велел его развязать, но провожатые отказались: «Убежит, говорят, не словим!» – Николай взял масла и ознаменовал его, и буйный вдруг затих, развязали, и он спокойно вышел. – Родители принесли из деревни Дамасей дочь Кириаку: высохла – «семь лет без движения, а ничего не болит!» – и её он тоже помазал маслом, и она зашевелилась. – Из Симбола пришли муж с женой: «Всем, говорят, – довольны, тридцать лет живём мирно, ни разу не побранились, одно горе: детьми не благословил Бог!» – Николай соединил их руки и помолился, и на другой год они опять пришли, и дитё и ними – окрестили мальчика Николаем. И много еще рассказывалось всяких чудесных историй. Вот почему у всех большой интерес был к его жизни – к его прошлому: какой он был, когда был маленький, как он рос, учился и сделался священником.

* * *

Родился Николай в Трагалоссе – там храм во имя архангела Михаила.

«Архангел Михаил, – говорили, – его ангел хранитель, и силою его он творит чудеса!»

О его рождении было открыто архимандриту Ивановского монастыря в Акаливосе старцу Савватию, духовным сыном которого и учеником был дядя Николая, тоже Николай. Рождение его совпало с закладкой храма св. Сиона в Фарроа. (Трагалосс, Акализос и Фарроа – нагорные селения к северу от Мир.) Когда он родился, положили его мыть в корыто, и он без всякой помощи встал на ноги и – «держался два часа». А некоторые уверяли, что «не два, а три», и случилось это при крещении. Родители сейчас же послали в Фарроа сказать дяде и старцу Савватию о чудесном ребёнке. И старец Савватий сказал: «Слава тебе, Боже, что родился и нам истинный раб Божий!»

Николай был единственный сын – «вымоленный»: Епифаний и Нонна, родители его, были не молодые. Избранность его сказалась с первых же дней: грудным он принимал только правую грудь матери, в постные же дни – по середам и пятницам – один раз вечером в часы, положенные по уставу.

Когда ему было три года, с ним самим совершилось чудо: был он с матерью на стройке храма в Фарроа, и, когда бегал среди лесов, стена обрушилась и его завалило камнем; мать в отчаянии звала на помощь – сбежались рабочие, но всем было ясно, что ничего не поправишь: завалило насмерть!

«И вот, – рассказывали, – на глазах у всех камни сами начали расступаться, и ребёнок вышел невредим».

По смерти старца Савватия архимандритом Акаливосского монастыря и строителем св. Сиона в Фарроа сделался дядя Николай. Не раз ездил он в Палестину: ему хотелось по образцу «матери церквей» воздвигнуть и здесь, на горах Ликии, «лучистое солнце мира» – св. Сион. Постройка храма была делом его жизни. И однажды во сне представилось ему, будто архангел Михаил ведёт его на гору, чтобы показать храм, какой он будет; и видит он, на горе засиял свет и в свете выступила церковь, и архангел сказал, что этот храм прославит «мирликийский» Николай – «Я его ангел-хранитель!»

Николаю исполнилось семь лет. Дядя поручил священнику Конону учить его грамоте. С первых же уроков Конон был поражён необыкновенным даром своего ученика. И стали говорить, что «Дух Божий» сошёл на него. Конон повёл его в Миры к архиепископу, и архиепископ, поговорив с Николаем, поражён был не меньше Конона и посвятил Николая в чтецы.

К этому времени относятся два чуда, о которых долго будут вспоминать в горах Ликии: «чудо о исцелении сухорукой» и «чудо о слуге, потерявшем золото».

* * *

Николай шёл поутру заниматься к Конону, около церкви сидит сухорукая нищенка, просит милостыню. И он положил ей в её сухую руку яблоко, и нищенка подняла эту руку и, сложив пальцы, перекрестилась.

Также утром, проходя по базару, Николай заметил человека: сидел на самом припёке, и все прохожие смотрели на него с любопытством, а он, как слепой, глаза открыты, а ничего не видит.

«Что с вами случилось, чего вы так?» – спросил его Николай.

Взглянув на мальчика, этот странный человек только покачал головой: что, мол, рассказывать, все равно от тебя не будет проку.

«Я вам помогу!» – не отходил Николай.

И тот даже рассмеялся: «Помогу! Мне – помочь?»

И рассказал, что он простой человек, послал его хозяин волов купить, дал денег, и сам он не знает, как это случилось, нагнали его молодцы, заговорили, обещали волов показать и за сходную цену, а пришёл на базар, хвать, денег-то и нет: либо потерял, либо вытащили.

«Подождите, – сказал Николай, – к вечеру я вам всё достану!» – и пошёл не к Конону, а в церковь.

До вечера ждал несчастный – прохожие трунили и подсмеивались: поверил мальчишке! – а уж ему всё равно: с пустыми руками куда ему? А на воров валить, сам в воры попадёшь! – как одеревенел. И вот в сумерки видит: бежит и в руках что-то прячет. А подошёл совсем близко, и тот, как очнулся, слышит: «Нате, – слышит, – деньги! Сосчитайте, сколько: нашёл на дороге: не то подкинул кто, не то обронил! Это вам – дар».

Тот из рук деньги выхватил, и руки затряслись: тридцать три фунта золотом – точка в точку!

* * *

В девятнадцать лет Николай был рукоположен в священники. Постройка храма настолько была закончена, что можно было совершать службу. И на освящении храма служили дядя Николай, учитель Конон и в первый раз Николай. Вскоре дядя помер, похоронили его в алтаре в приделе св. Иоанна, и после похорон новый акаливосский архимандрит Лев назначил Николая главным строителем св. Сиона.

У Николая было два помощника – духовные братья: Артемий и Гермий. Они были исполнителями его указаний, руководил же постройкой он один.

Когда обсекали скалу перед алтарным выступом храма, Николай временно должен был покинуть Фарроа: надо было проехать во Фригию за материалами для украшения храма. Перед отъездом он наказал братьям до своего возвращения распустить каменотёсов. Братья не послушали и решили на свой страх продолжать работу. Через месяц Николай вернулся и застаёт такое: семьдесят пять человек трудятся над камнем и не могут повернуть.

«Без меня ничего не можете?» – сказал он братьям и, набрав двенадцать, с двенадцатью повернул камень.

«Сила Господня в нём!» – говорили про него.

И пошла молва, что ему повинуются камни.

* * *

Сидит Николай в своей комнате в сумерки, читал книгу и что-то задумался. В комнату вошёл демон и, преобразившись в ангела, стал перед ним. Николай это сразу почувствовал.

«Я ангел Господен, – сказал демон, – послан посмотреть, что ты тут делаешь».

«Уходи, – сказал Николай, – я знаю, какой ты ангел!»

«Напрасно ты меня гонишь, – сказал демон, – тебе повинуются камни, я пришёл сказать тебе мою волю: если захочешь, ты можешь и больше: камень – ведь это мёртвое, но ты можешь и над живым проделать…»

«Говорю тебе: уходи!» – и Николай ознаменовал демона.

«Хорошо, – сказал демон, – я уйду, но под твоей кровлей я останусь».

Николай зажёг свет и стал на молитву.

На кухне брат Гермий, начистив картошки, перебирал лесную землянику: завтра из Трагалосса придут странники, всех надо накормить и угостить. Надоело смертельно. Редкий день, чтобы посидеть спокойно, с утра до вечера в работе. И раздумался Гермий.

«Какая твоя жизнь, – услышал он голос, – неужто ты только и годен, чтобы чистить картошку и перебирать землянику, а почему Николай, ведь он куда моложе тебя, а посмотри, у него своя комната, сидит он в тепле, ему есть время и книжку почитать, и подумать. Камни повинуются! Скажите, какая хитрость: повернуть камень умелыми руками! Да если бы Артемий нанял не семьдесят пять, а семьсот пять дураков, разве что камнем задавило бы их на месте. И ют он, всемогущий, сидит и книжку читает, а ты на кухне…»

Николаю после демонского визита не по себе, и он вышел, взглянул в кухню.

«Что ты тут делаешь?» – спросил он брата.

«Не дрова рублю, видишь!» – сказал Гермий и стал выговаривать, жалуясь на судьбу.

Не узнать было кротчайшего Гермия: с какой горечью и ожесточением выходили его слова. Николай слушал: все упреки, они относились к нему, принимал терпеливо… только почему ж это? И вдруг понял и, ознаменовав брата, коснулся его руки.

И оба увидели, как из кухни в окно планул огонь.

Демон ушёл, но дома он не покинул. В доме стало беспокойно, и в особенности ночью в глухой час, когда все спали. И однажды ночью Николай вошёл в комнату Артемия, Артемий тоже не спит.

«Ты ничего не слышишь?»

«Кто-то всё ходит, – отвечал Артемий, – я смотрел: на лестнице никого нет. Шорох – ты слышишь?»

«Это не человек!» – сказал Николай.

И оба стали на молитву и молились, пока не успокоилось.

* * *

Два чудесных случая особенно любили вспоминать на горах, они относятся ко времени окончания работ по постройке храма: «чудо с хлебом» и «чудо с вином».

Неожиданно собралось много рабочих. Николай заметил, что братья, готовя столы, смущены. Подозвал Гермия, Гермий, кивнув на ожидавших, тихо сказал:

«Орава – восемьдесят три человека, а у нас один хлеб!»

«Принеси мне этот хлеб!» – сказал Николай и, обратясь к мастерам, пригласил к столу.

Когда все разместились, Гермий принёс хлеб. Николай взял его и, благословив, разломил и стал раздавать по столам. И все ели и насытились, и остались ещё куски: их набрали с девяти столов три лукошка.

«Одним хлебом, – говорили, – все насытились, да ещё и осталось!»

Братья св. Сиона тоже затеяли отпраздновать окончание и устроили обед. Николай дал Артемию три хлеба и «тришестеричную» кружку вина. А когда Артемий с благословенным полуштофом показался в трапезной, братья возроптали:

«Это что ж, – говорят, – этим и усов обмочить не хватит!»

Артемий вернулся: «Ропщут, – говорит, – вином, говорят, обидел!»

Тогда Николай взял поднос и вышел к братьям: «Надо было мне сегодня, братья, послужить вам».

И, обходя столы, стал наливать, кому сколько хочется. И все пили, не отказывались и разошлись навеселе.

«Пусть, говорили, – от сего дня не будет никого, неверующего ему!»

А эту веру в его чудесную силу подтвердил случай во время засухи.

В Фарроа пришли из долины просить помощи: всё поле выжжено, и грозит голод. Николай спустился с горы к церкви мученицы Калиники, отслужил обедню и после обедни, созвав всё село, с крестами обошёл поле, прося о «примирении» и о «послании спасения». А когда с поля возвращались в церковь и весь народ кричал: «Господи, помилуй!» – ударил дождь, да такой, испугались, думали, что все потонут.

А завершил чудеса чудеснейший случай с Тигрием из Плиния.

Пришёл этот Тигрий со своей Леонилой из Фарроа, кланяются: у всех на селе урожай двадцать пять медиев, а у них пятнадцать, а зерно у всех одинаковое. И подают в горстке: «Нельзя ли как поспособствовать?»

Растрогали: уж очень смешные и жалко. Благословил он семена.

«Идите, – говорит, – старики, с Богом, засевайте ваше поле и не ропщите: могущий малое умножить и многое умалить!»

Тигрий с Леонилой вернулись домой и одно твердя: «могущий умножить», засеяли свое поле. И урожай на глаз, как у всех, как всегда, а как смололи: у всех – двадцать пять медиев, а у стариков – тысяча двадцать пять!

И как потом в Патарах Урс трубил о тысяче франков – чек, который в тяжёлую минуту его жизни Николай тайно положил ему на стол, так этот Тигрий с Леонилой звонили по всем горам, что собрали не пятнадцать, как всегда, не двадцать пять, как все, а тысячу двадцать пять! – и прямо указывали, что эту самую тысячу сверх нормы подсыпал им священник св. Сиона в Фарроа Николай.

* * *

Отчасти по просьбе родителей, у которых была земля и дом в Патарах, отчасти для испытания и стажа – Николаю исполнилось двадцать семь лет – архиепископ Иоанн назначил его в Патары.

И вот из глухого захолустья, куда и дорог не было, одни горные тропки, из села Фарроа попадает Николай в самый центр Ликии. В Патарах он прослужил три года. Смерть родителей, наследство, щедрость и наконец случай с Урсом.

Как Тигрий – горам, Урс городу объявил имя «Николай».

Передавая чудесные случаи из его жизни, о нём говорили по всей Ликии как о избранном среди людей – чудотворец, который просвещает очи слепым, отверзает уши глухим, приводит в голос язык немых, разрешает союз демонов и исправляет расслабленных.

«Архангел Михаил, – говорили, – его ангел хранитель и силою его он творит чудеса!»

И Миры стали центром, куда потянулись за чудом.

Глаза

Из всех сербских королей, потомков Симеона Неманя, Стефан Урош Милутин самый мудрый, и только слава его внука царя Душана затмила память о деде.

Царём Золотой Орды после смерти Батыя сделался его брат Беркай. Из-за мамлюков – половцев, застрявших в Египте, поссорился Беркай с Византией: от их султана Бей-барса не пропускали послов через Константинополь в Орду. Беркай послал своего «темника» – полководца Ногая войной на императора. Ногай победил греков, и Михаил Палеолог вынужден был заключить союз с Золотой Ордой.

У ногайцев руки чесались, и первому, кто ближе! – Сербии – угрожала большая опасность. Сербия Милутина не Сербия его внука царя Душана, Ногаю стоило только пальцем пошевелить, и крышка.

Король отправил послов к Ногаю. И сговорились: в самом деле, зачем разорять сербскую землю, когда рожон общий – греки, и мир никогда не мешает. И такая пошла дружба у короля с Ногаем, своего сына королевича послал он ко двору Ногая в татарскую науку.

Ну, конечно, дело понятное, дружба дружбой и наука наукой, а жил королевич при Ногае, как пленник. Только королевич этого не замечает: ему было что смотреть и слушать.

И много чему научился он – всяким искусствам, а кроме того, хорошее знакомство: сколько русских, тоже и китайцы! Да и гостей не переводится, со всех стран к Ногаю едут. И все старались говорить или по-русски, или по-китайски, а кто не может, ну хоть по-татарски. Рассядутся чай пить и всякие истории рассказывают.

Королевич больше всего любил про чудесное – и глаза у него такие, не позабудешь. И все королевича любили. Ногай – это он любил говорить про себя, как когда-то Гуюк: «На небе Бог, на земле Ногай!» – Ногай сам страх, а с королевичем был кроткий, а когда расшалится, один королевич – только взглянет, и отойдёт от сердца: такие даются глаза человеку, их возжигает какой-нибудь очень высокий ангел.

И такое стало, что Ногаю с королевичем никогда не расстаться – какой там заложник! – самый первый при дворе и выше его нет. И если Ногаю подарок, королевича не позабудьте! Королевич-то, может, и не заметит, а Ногай ничего не пропустит, от него ничего не скроешь – недаром же Менгу-Темир вроде царём его сделал: от Таврии до Дуная! Первый старейшина у великого хана. И вон Телебуге за одну такую оплошку всю жизнь помнил, ну а Тохта – шаманский глаз – этот сумел втереться: задарил королевича, а за ним все его и синие и жёлтые ламы.

Рубрук, посол Людовика Святого, по дороге к великому хану Менке заезжал к Ногаю. Рассказал чудесную историю с королём: от самого короля слышал.

Когда возвращались с крестового похода, ночью неподалёку от Кипра поднялась буря. Опасность была так велика, ничего не оставалось, как только готовиться к смерти. Королева была в отчаянии, и сенешаль [8]8
  Сенешаль(фр. sénéchal) – министр двора . Прим. сост.


[Закрыть]Жуанвиль предложил ей – единственное спасение! – дать обет паломничества в Варанжевиль к св. Николаю. Но королева не решилась на такое без согласия короля. Тогда Жуанвиль предложил пообещать чудотворцу серебряный корабль. Королева обещалась. И в ту же минуту ветер затих, и опасность миновала.

«Маленький серебряный корабль сделали в Париже и все было серебряное: и паруса, и мачты, и фигурки короля, королевы и всех детей».

Королевичу очень понравилось, что всё маленькое.

«И маленькие лодочки?»

«И маленькие бато, – говорил Рубрук, и, поправляясь, по-русски: – ботики».

Юсуп Дубаев, первый мастер при Ногае, смастерил королевичу серебряный караван – везут на верблюдах, и чего только нет, каких только товаров, и всё серебряное, и шатер, а в шатре Ногай с королевичем чай пьют и такой вот крохотный самоварчик – скороходов нарочно на Волгу в Сарай посылали за материалами и инструментом: «Это вам не ботики!»

И ещё поразило королевича: рассказывал приезжий из Бретани и русский из Киева. Это когда при перенесении мощей Николая чудотворца везли его по морю, и разлилась благодать по всему миру – два чуда: в Нанте чудесное исцеление бретонского принца Конана, а на Днепре русского мальчонку зацепило.

Отец Конана – Алэн Фержан, второй герцог Бретани из дома Корнуалисса, мать Арменгарда, дочь Фулька князя Анжуйского. Идти в аббатство в Анжэ и посвятить себя и детей св. Николаю дали обет родители: только чудо могло спасти маленького принца.

«И когда над умирающим было произнесено имя св. Николая, погасшие „трёхтысячелетние“ глаза кельтского мальчика вдруг засветились и он стал рассказывать про море – как он на берегу собирал ракушки и подошёл к нему „эвэк“, взял за руку и повёл по волнам, и в лицо брызнула волна, и он увидел: отец, и мать, и брат…»

А про Днепр такое – и в то же самое время.

Мать переправлялась на лодке через Днепр, задремала, мальчишка у неё и бултыхнись в воду и пошёл ко дну. С тем и домой вернулась: потонул.

«А ночью видит: по воде шёл старик на ту сторону к св. Софии и к ногам его подняло со дна, нагнулся он, выловил мальчонку, взял себе на руки и понёс. И вынес его на берег и к св. Софии, и там на полати (на хорах) под икону – тепло там – и положил: Ваня очнулся и ротиком, как плотвичка, воздух глотает…»

А случившийся при разговоре новгородский посол Труфанов говорит: «А у нас тоже, это Николай Мокрый, только у нас по-другому называется: явился он на Ильмень-озере на острове Липно, и водой с него исцелился Мстислав, сын Владимира Мономаха, образ поставили в Новгороде на дедовом Ярославовом дворе и называют его не Мокрый, а Дворищенский, или Липенский».

«Николины чудеса» сменились арабскими сказками: от Хулаги из Багдада приезжали послы, по-русски рассказывали. А арабские сказки – китайскими чудесами: от Кубилая из Пекина – китайские лисичьи про лисицу.

Королевич из отрока вырос юношей. Неразлучно сопровождал Ногая, где-где не было – и в Польше, и в Венгрии, и под Галичем, и уж такое видел, но глаза его – глаза его всё так же светились, будто жизнь не коснулась, впрочем, в жизни – не то, что мы видим, а что в нас…

И вот случилось, что Тохта по наущению Ногая Телебуту прикончил, а потом и самого Ногая, правда, не своими руками – русский убил! – да ведь это всё равно, важно, чей почин. И стал Тохта царём Золотой Орды, а королевич вернулся к отцу в Скоплье.

* * *

Возвращение королевича отпраздновали свадьбой: женился он на болгарской царевне Феодоре, получил от отца Зетскую землю и стал жить королём.

Чары ли его глаз или тут ногайский дух действовал – поднялись бояре, хотят, чтобы не король Милутин, а королевич королём был над всей Сербией. И король испугался: он и Ногая так не пугался.

Пишет сыну в Зету: зовёт для объяснения – очень трогательно писал ему, остерегали бояре, предупреждают – «или ты головы своей не жалеешь?» – не поверил. Поверил и приехал в Скоплье.

Король плакал при встрече и в глаза – в эти глаза – целовал сына. А когда проходили они по улице, из свиты короля забежал впереди один из его ближних и шилом королевичу выколол глаза.

Королевич упал, и в глазах его покатилась волна, а зелёные молоньи – воробьиная ночь – резали мозг. И вдруг волна остановилась, и молнии погасли – или это сердце остановилось? – старик остановился, наклоняется над ним: «Не бойся, – говорит, – твои глаза в моих руках».

И поднял руки – и королевич видит – из его ладоней светятся глаза.

Королевич лежал без памяти на камне около Никольской церкви. А когда очнулся, на глаза ему надели повязку и повели к отцу: теперь он не страшен. Или и слепой ещё страшен?

Море житейское не поддается никакому правописанию – человек одержим страхом, и, чтобы устранить этот страх, ему ничего не страшно!

Король присудил королевича к ссылке и с ним жену его и своего внука, будущего царя Душана – и это на верную гибель: король послал его к своему врагу в Константинополь.

* * *

Андроник заключил сербского гостя в Пантократор. В этом монастыре Вседержителя и началась слепая жизнь королевича.

Не было больше на свете таких глаз, но свет, возженный каким-то высоким ангелом, человеку не погасить: этот чудесный свет светился из сердца. И Андроник, не такой человек, привязался к королевичу. И бывало, вечерами придёт в Пантократор и прямо в его келью и сидит – ночь готов просидеть: очень любил слушать, как королевич рассказывает. А порассказать было что и о чём: Ногай, Телебута, Тохта – русские, китайцы, татары – чудеса и сказки!

Пять лет прожил королевич в монастыре – пленник тьмы, и свет его сердца разгорался: стал светом чуда, светом творчества, светом жизни.

Однажды, стоя на всенощной, он задремал и видит: старик – и тихо ему, точно боится, не напугать бы, или тайна:

«Степан, помнишь, что я тебе говорил?»

Королевич всмотрелся и не может признать:

«Не помню… я, дедушка, всё позабыл».

«Я говорил тебе о твоих глазах, – и старик поднял руки, и из ладоней его засветились глаза, – я их возвращаю тебе».

И руками так его обнял.

И это, как от какого-то внезапного тепла, королевич сразу очнулся – и видит: лампады и много свечей. Он рукой к глазам – повязка сбилась – да он видит! Закрыл глаза и опять: и опять – он видит!

Нет ничего прекраснее белого света – только он теперь знает, как это страшно на белом свете! И не снял повязки, так и остался.

И когда король незадолго до своей смерти вернул его и простил, и сам у него просил простить: «лишил белого света!» – королевич всё видел, а не снял повязки: «слепой».

<1928>