Текст книги "Том 2. Докука и балагурье"
Автор книги: Алексей Ремизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)
Жил-был старик со старухой. Жили они бедно. Ну, где старикам достать богатства! – и годы не те, и работа не та, так кое-чем промышляли. А был у них внучонок Петька. Внучонка старики очень любили.
– Петька да Петька! – только и сказ у стариков, что про Петьку.
Да еще была у старика, кроме Петьки, другая еще забота: прослышал старик на свое горе, будто где-то у озера спрятан клад – золото. Головы решиться, а достать ему клад-золото!
Помалкивал старик о кладе, никому ни полслова, ни старухе, ни Петьке. И чуть выдастся случай, так тайком к озеру и идет, и копает. И много годов ходил старик к озеру, копал, искал клад, но клад все не показывался.
Раз пошел старик копать, – местечко такое облюбовал верное и надежное, – копает себе да на руки поплевывает. И вдруг слышит голос:
– Что ты, старик, трудишься и стараешься понапрасну! клад будет твой, дай мне только голову.
Выронил старик заступ, почесал в голове: не знай радоваться, не знай пугаться.
«Какую голову? Чью голову?»
Пошел старик домой, все думает. Кроме старухи да внучонка, нет у него никого. Уж не свою же отдать голову? Думал, думал старик и решил: отдаст он Петькину голову. Сколько ведь годов трудился он на старости лет, и вот показался клад. И стоит ли ему из-за какой-то головы добро упускать? А сколько, поди, скрыто там всякого золота, и все это золото его! Конечно, отдаст он Петькину голову.
«Петька – несмышлёный мальчонка, дитё, прямо на небеса угодит!»
Пришел старик домой, говорит старухе:
– Испеки мне, старуха, рыбничек, я с Петькой пойду завтра на озеро рыбу удить.
Наутро испекла старуха рыбник, забрал старик пирог, снасти, удочки и отправился с Петькой к озеру, к тому самому месту, где клад был скрыт.
Идут они к озеру, – старик позади, Петька впереди. Быстрый мальчонка: то с птичками по-птичьему примется разговаривать, то на куньи лапочки станет и не угнаться кунице самой! Ну, такой быстрый, как искрина.
И жалко старику внучонка, да и клад-то надо достать.
Пришли они к озеру, вздумалось старику закусить. Сели на камушек, разломил старик рыбник, дал кусок внучонку, и принялись за еду. В рыбнике рыбки были все мелкие, ну Петька так с косточками и уписывает, а старик отвертывает головы и кидает их в сторону.
«Экая дура старуха, – думает старик, – сослепу мелкоту какую наклала, весь рыбничек испортила! Подзакушу да и покончу с мальчонкой».
И вдруг слышит знакомый голос:
– Довольно мне, старик, твоих голов, бери клад и иди домой!
Косточкой чуть не подавился, так обрадовался старик, да скорее копать. А из земли на том самом месте уж во какой котелище торчит, а в котле полно золота. Забрал старик золото да к старухе домой.
Вот они какие, головы рыбовы!
1911 г.
Ослиные уши *Был у одного царя слуга. Силой звали слугу. И служил Сила царю верою и правдой. Мастер на все руки, горазд городить небылицы, умел Сила держать язык за зубами, – ловкий. А за то и царь любил Силу, всюду таскал с собою и награждал всякий день золотыми медалями.
Случилось однажды, стал царь поутру квасом себе волосы примачивать, провел рукою по волосам – хвать, а уши-то ослиные.
Сейчас к зеркалу: так и есть, они самые, ослиные.
Вот грех: за одну ночь такие выросли, ослиные!
И наказывает царь слуге строго:
– Не говори ты никому, не выноси в люди.
А Сила уж такой – могила; Сила отцу родному ни полслова.
Запрятал царь уши под корону и стал себе царствовать, как ни в чем не бывало.
Хорошо. Терпел Сила, терпел, никому не заикнется, а уж страсть хочется: и во сне-то они одни только и снятся и средь бела дня мерещатся эти самые уши.
И стало Силе больше невмочь, выскочил он из дворца да прямо на улицу к дороге, где гуляют. Возле дороги разгреб землю, припал к земле.
– Есть, – говорит, – у царя ослиные уши, выросли, а никто не знает.
Сказал да бегом назад. И так легко и так ему весело, словно камень свалился с плеч.
Царь слугой не нахвалится: уж такого ни за какие деньги не купишь – Сила слуга верный.
И по-прежнему всюду царь таскал Силу с собою и награждал всякий день золотыми медалями.
Хорошо. А на том самом месте, где Сила с землей разговаривал, выросло из ямки деревцо – береза. Ну, и поехал однажды царь со слугою прогуляться. Едут они по дороге, а эта береза царю-то и кланяется.
– Есть, – говорит, – у царя ослиные уши! Царь в тупик.
– Поставь, – говорит слуге, – коня у березы! – а сам тихонько спрашивает: – что березка-то кланяется?
Тут Сила видит, дело плохо, да царю в ноги.
– Терпел, я терпел, да не вытерпел, землю разгреб и шепнул, что у царя ослиные уши. А вот выросла березка и объясняется.
– Ну, – говорит царь, – уж если мать-земля не могла выдержать, то где же крещеному! Что в лоб, то по лбу.
1909 г.
Мышонок *Жил-был старик со старухой и такие богомольные, что не только ни одной службы не пропустят, а другой раз и нет ничего, а пойдут, хоть так потолкаться около церкви. И все старика и старуху почитали и всякому в пример их ставили.
Вышли они раз от обедни – дело было в престольный праздник – и идут себе домой к пирогу поспеть: старуха-то, старикова жена, такие пироги пекла, – оближешься. Глядят, а какой-то старичок ходит, крещеных на обед зовет.
– Вот их зовут, а нас нет, – говорит старику старуха, – коли бы нас позвали, мы бы посмотрели, какие кушанья.
А тот старичок подходит к ним и их тоже зовет. Они и пошли. Приходят к старичку, а за столом полно, некуда сесть.
Хозяин говорит:
– Что, старички, видно, после пообедаете вы, не взыщите!
Ну, что поделаешь: подождать придется, некуда сесть.
Наелись гости, поблагодарили и ушли. Тут хозяин посадил старика и старуху, а сам приносит миску, поставил миску на стол, приподнял крышку и опять закрыл, – они-то не видели, что он положил, а я вот скажу: мышонка, – и вышел.
А старуха говорит старику:
– Дай-ка посмотрим, уж верно очень вкусное.
– Давай, старуха!
Да как приподняли крышку: посмотреть, страсть хочется, что́ там в миске, а оно оттуда что-то – птичка али что́ – вылетело, более там и нет ничего.
Вернулся хозяин. Вышли из-за стола старик и старуха, благодарят, что накормил обедом, да по домам.
А там и свое пропало: старухин пирог давно сгорел в печке!
Старик на старуху, старуха на старика, один на другого: языком закусивши не больно сытно. Экий мышонок!
1909 г.
Лев-зверь *Ехал богатырь по чистому полю, конь у него и издох. И пошел богатырь пешком на своих на двоих. Видит богатырь, на дороге дерутся Змея и Лев-зверь, разбродили землю и ни который побить не может.
– Эй, богатырь, – кричит Змея, – пособи мне Льва-зверя победить!
– Эй, богатырь, – ревет Лев-зверь, – пособи мне Змею победить!
Подумал, подумал богатырь и решил заступиться за Льва-зверя. «Змея змеей и будет, нечего от нее ждать мне!»
И пособил богатырь Льву-зверю.
Бросил Лев-зверь Змею на землю, разорвал ее надвое. Убили Змею.
Лев-зверь спрашивает богатыря:
– Что́ тебе, богатырь, за услугу хочется?
– У меня коня нет, – говорит богатырь, – а пешком я на своих на двоих не привык ходить, подвези меня до города.
– Садись да, знай, держись крепче, – согласился Лев-зверь.
Сел богатырь на Льва-зверя, и побежал Лев-зверь по чистому полю, по темному лесу, – где высоки горы, где глубоки ручьи, – все через катит.
Выбежал Лев-зверь на зеленые луга и у заставы стал.
– Никому не сказывай, что на Льве-звере ехал, – говорит Лев-зверь, – не то съем. Я сам – царь! На себе возить мне людей невозможно. Я тогда и царем не буду.
И пошел Лев-зверь в чистое поле, а богатырь в город.
Пришел богатырь к товарищам, а те над ним смеются, что пешком ходит.
Богатырь отпираться:
– Конь, – говорит, – издох.
А потом как выпил, да стал пьян-весел, и рассказал, как было: как он на самом Льве-звере приехал.
Посидел богатырь с товарищами и пошел себе коня искать.
И только это вышел он за город, а Лев-зверь тут-как-тут: бежит Лев-зверь к богатырю, пасть открыта, зубы оскалил.
– Зачем ты, – говорит, – похвастал, что на мне ехал? Говорил я тебе, ты не послушал, – съем!
– Извини, – говорит богатырь, – я тобою не хвастал.
– Как так не хвастал! Да ты же говорил, что на Льве-звере ехал.
– Нет, Лев-зверь, говорил, да не я, хмель говорил.
– Какой хмель?
– А вот попробуй, так и сам увидишь. Лев-зверь согласился.
Выкатил богатырь вина три бочки сороковых.
Лев-зверь бочку выпил, другую выпил, а из третьей только попробовал, и стал пьян: уж бегал, бегал, упал и заснул.
А богатырь, пока Лев-зверь спал, вкопал в землю столб да туда на самую вышку и поднял Льва-зверя.
Проснулся Лев-зверь, очухался, – диву дается: и как это его угораздило на такую высоту подняться, а главное дело – спуститься не может.
– Вишь ты, хмель-то куда тебя занес! – говорит богатырь, – что́, узнал теперь, каков этот хмель?
– Узнал, узнал, – сдается на все Лев-зверь, – только спусти, пожалуйста, а то чего доброго еще сорвусь да и неловко: народу сколько!
Снял богатырь Льва-зверя, и побежал Лев-зверь в чистое поле: будет хмель помнить, – срам-то какой!
1909 г.
Горе злосчастное *1
Жили два брата, один бедный брат, другой богатый. Бедного звали Иваном, богатого – Степаном.
У богатого Степана родился сын. Позвал Степан на крестины знакомых, приятелей, да и бедного брата не забыл, позвал и Ивана.
Справили честь-честью крестины, напились, наелись гости, пьяны все, веселы, все довольны.
Напился и брат Иван; идет Иван домой пьяный от Степана, пьяный, затянул бедняк песню. Поет песню, знать ничего не хочет, не желает, и вдруг слышит, ровно ему подпевает кто тоненько, да так, тоненьким голоском, да и жалобно так, что дитё.
Оборвал Иван песню, стал, прислушался.
Да нет, ничего не слышит, нет никого, – или и тот замолчал?
– Кто там? – окликнул бедняк.
– Я.
– Кто «я»?
– Нужда твоя, горе, – горе злосчастное. Затаращился Иван, хвать – стоит… старушонка стоит, крохотная, от земли не видать, сморщенная, ой, серая, в лохмотьях, рваная, да плаксивая, жалость берет.
– Ну, чего? – посмотрел Иван, посмотрел, – чего тебе зря топтаться, садись ко мне в карман, домой унесу.
Закивала старушонка, заморгала, ощерилась, – обрадовалась! – да в карман Ивану скок и вскочила, да на самое дно.
Тут Иван захватил рукой карман, перевязал покрепче…
– Не выскочит! – и пошел и пошел, песню запел.
Поет песню Иван – пьяным-пьяно-пьян, и она в кармане его там, старушонка тощая, нужда его, горе его, горе злосчастное – и тепло же ей, и покойно ей – в кармане его там подпевает ему тоненько, да так, тоненьким голоском, жалобно так, что дитё.
Еле-еле дотащился до дому Иван, развезло, разморило его, и прямо завалился спать, захрапел и забыл все, все таковское, горе свое злосчастное, нужду.
А она сидит у него, – она ничего не забыла, она никогда ничего не забудет, – согрелась в теплушке, старушонка дырявая, согрелась, морщинки расправляет, щерится: погулять ей завтра, попотешиться, развеселит она товарища пьянчужку-пьяницу, беднягу своего злосчастного.
– Миленький! Миленький мой, ау! – щерится, лебезит паскудная.
Очухался наутро Иван, поднялся, да как вспомнит про вчерашнюю находку свою, что в кармане сидит за узлом, и скорее на выдумки: как бы так изловчиться, от товарища от таковского навсегда избавиться.
Думал себе, думал Иван и надумался.
Достал бедняк дерева, взялся делать гробик.
– Что это ты делаешь? – увидала, спрашивает жена.
– Молчи, нужду поймал, злосчастье наше, а схороним нужду, заживем хорошо.
И сделал Иван гробик, выстлал гробик соломой, развязал карман, запустил тихонько руку, поймал старушонку, поймал да в гробик ее на сено.
– Ничего, бабушка, ничего, тут поспокойнее будет… – да хлоп крышку, прижал кулаком.
А жена уж и гвоздики держит.
И забили вместе гробик – горе, злосчастье свое, нужду: ей теперь совсем покойно, и! – никто тебя в гробу не тронет.
Завязал Иван в платок гробик, подхватил под мышку и на кладбище, там вырыл могилку у дядиной могилы, опустил гробик, закопал могилу и домой налегке.
«Баба с воза, кобыле легче! Довольно, помыкался, будет уж, много я обид стерпел, ну, вот и избыл нужду, теперь повалит мне счастье!» – идет Иван с кладбища, свистит, сам с собой разговаривает и легко ему, способно идти – нет горя злосчастного, нет нужды, в могиле старая, не выскочит, не пристанет старушонка плаксивая, – глядь, а на дороге что-то поблескивает.
Нагнулся Иван, – а на земле золотой, сто рублей – золотой.
Вот оно где счастье!
Поднял Иван золотой и прямым путем на ярмарку, купил себе корову, купил коня и уж с коровой и конем в дом – к жене с гостинцами.
И зажил Иван хорошо – копейка к копейке идет. Стал Иван деньгу наживать. И сделался скоро богатым, богатей своего брата богатого Степана.
2
Слышит богатый брат Степан, что перемена в делах у брата, и позавидовал Степан Ивану.
Пришел Степан в гости к брату, говорит Ивану:
– Давно ли ты, Иван, жил бедно? Объясни мне, сделай милость, отчего все так вышло, ты лучше меня зажил?
А Иван – теперь ему легко без нужды, осматриваться-то нечего, ему и невдомёк совсем, что на мыслях у брата, да все начистоту брату и выложил о старушонке, о бывшем горе своем злосчастном, о нужде, которую заколотил в гроб накрепко.
– У могилы дядиной на кладбище могилу выкопал, похоронил старушонку, не вылезет! – весело, беззаботно говорил Иван Степану.
Слушал Степан счастливого брата, ничего не сказал и пошел, не домой пошел, а на кладбище, к могиле дядиной. И там, на кладбище, откопал гробик старухин, крышку открыл, выпустил старуху.
– Поди, – говорит, – бабушка, на старое место к брату Ивану.
А она, ой, исхудала как, еще жальче стала, чернее еще, все-то волосы повылезли – один голый толкачик торчит, вся одежда сотлела…
– Не пойду я к Ивану, – пищит старушонка, ежится, – еще сшутит шутку Иван, шалый! В гробу-то лежать не сладко: не повернись, не подожмись, отлежала всю спину, руки-ноги омлели. Ты, Степан, ты добрый, ты меня ископал на волю, пойду-ка я к тебе, Иваныч! – да на плечи к Степану как вскочит.
Степан заступ наземь, бежать, бежит с кладбища, а она на плечах у него, старушонка лысая пищит ему в уши:
– Ты добрый, Иваныч, кормилец, освободил ты меня из ямы, вывел на волю, на свет Божий, уж отдышусь у тебя, поправлюсь и заживем, эх, Иваныч, дружно, милый, Степан Иваныч, миленький, миленький мой, ау!
Без ума вломился Степан к себе в избу, трясет головой. А старушонка скок с плеч да на печку, с печки за печку, в тараканью норку забилась, сидит – у! проклятая! – дышит.
– Я тут, – пищит старушонка, – здравствуй, Иваныч!
Степан туда-сюда, а нет ее нигде, нет старушонки, не видит. Рассказал жене, вместе искать принялись, шарили, шарили и так и с огнем, а нет нигде старушонки.
Да, нет, конечно, нет старушонки.
Затушили огонь и спокойно легли спать.
А в ночь сгорел дом, и много денег пропало, едва сами выскочили, едва вынесли сына.
Вот она где беда!
Кое-как в уцелевшем амбаре примостился Степан с женою.
«Ну, – думает, – теперь довольно, будет сыта, проклятая, эх, горе мое!»
А она и в амбаре, ей у Степана вольготно, куда хочет идет: все выест, все на дым пустит, сам откопал, сам на свой век несчастный.
Пал у Степана конь, пала корова. Дальше да больше, все в провод, все в провод. Собрал Степан последние, оставались еще кое-какие деньжонки, да на последние и купил коня. Без коня какое хозяйство, конь – первое дело. Купил Степан коня, а привел домой, кобыла оказалась.
Вот она где беда!
Заела Степана нужда, а с нуждой пошла незадача, вот куда зашла ему нужда!
«И зачем было выкапывать ее, старушонку, нужду прожорливую, позавидовал, на брата напустить хотел, позавидовал, и что взял?»
Вот она где беда!
3
Приходит к Степану брат Иван.
– Что это, брат Степан, что так бедно у тебя?
– Да что, брат, беда: беда за бедой. Пожалел Иван брата, потужил с братом.
Пришло время домой уходить, стал прощаться Иван, а Степан ему в ноги.
– Прости, – говорит, – меня грешного, выкопал я твою старушонку-нужду, хотел на тебя напустить, а она ко мне пришла, позавидовал я!
– Так вот отчего ты беден так!
– Забралась она в дом, и везде прошла – и к скоту и в деньги, что поделаешь, прости меня, Иван!
Вынул Иван полный кошель, высыпал на стол все до копейки и говорит:
– Деньги мои, а кошель твой будет, и хоть пустой, да не с нуждой.
А она услышала, старушонка-то, горе, горе злосчастное, нужда, да как выскочит из щелки да бух в кошель.
– Я и здесь есть! – пищит, – я и здесь есть! Тут Иван взял да концы у кошеля и задернул.
– Ты и тут есть, ну, так и сиди! – завязал концы крепко, привязал к кошелю камень, да с Богом на речку.
Притащили братья кошель к речке, там пустили его на воду, и пошел кошель ко дну, потопили нужду старушонку.
И зажили оба богато.
1912 г.
Глу́мы
Скоморох *Царствовал царь на царстве, на ровном месте, как сыр на скатерти. Охотник был царь сказок послушать. И дал царь по царству указ, чтобы сказку сказали, которой никто не слыхивал:
«За то, кто скажет, полцарства отдам и царевну!»
Полцарства и царевну! Да этакой сказки сказать никто не находится.
А был у царя ухаре́ц – большой скоморох, – плохи были дела, стали гнать скоморохов, – и сидел скоморох с голытьбой в кабаке. Сидел скоморох в кабаке, крест пропивал.
– Что ж, Лексей, – говорят скомороху, – или не хочешь на царской дочке жениться? – подымают на смех, гогочут.
Подзадорили скомороха царской наградой: была не была, хоть в шубе на рыбьем меху, да уж в пору ему царю сказку сказывать.
Приходит из кабака скоморох к царю во дворец, говорит царю:
– Ваше царское величество! Изволь меня напоить, накормить, я вам буду сказки сказывать.
Всполошились царские слуги, собрались все малюты скурлатые, вышла и царская дочь – Лисава, царевна прекрасная.
Накормили скомороха, напоили, посадили на стул.
– Сказывай, слушаю, – сказал царь. И стал скоморох сказки сказывать.
– А как был у меня батюшка – богатого живота человек. И он состроил себе дом, там голуби по кровле– шеломуходили, с неба звезды клевали. У дома был двор, – от ворот до ворот летом, долгим меженнымднем, голубь не мог перелетывать!.. Слыхали ли этакую сказку?
– Нет, не слыхал, – сказал царь.
– Не слыхали! – гаркнули скурлатые.
Потупилась царевна Лисава прекрасная.
– Ну, так это не сказка, а присказка: сказка будет завтра, по вечеру, – встал скоморох и ушел.
День не видали скомороха на улице, не сидел скоморох в кабаке, вечером явился к царю.
– Ваше царское величество! Изволь меня напоить, накормить, я вам буду сказки сказывать.
И опять собрались все скурлатые, вышла и царевна, Лисава прекрасная.
Накормили скомороха, напоили, посадили на стул.
– Сказывай, слушаю, – сказал царь. И стал скоморох сказки сказывать.
– А как был у меня батюшка – богатого живота человек. И он состроил себе дом, там голуби по крыше-шелому ходили, с неба звезды клевали. У дома был двор, – от ворот до ворот летом, долгим меженным днем, голубь не мог перелетывать. И на этом дворе был вырощен бык: на одном рогу сидел пастух, на другом – другой, в трубы трубят и в роги играют, а друг другу лица не видно и голосане слышно!.. Слыхали вы этакую сказку?
– Нет, не слыхал, – сказал царь.
– Не слыхали! – гаркнули скурлатые.
Вспыхнула царевна Лисава прекрасная.
– Ну, и это не самая сказка, завтра будет настоящая! – шапку взял да и за дверь.
Видит царь, человек непутный, не полцарства жаль, жаль царевну Лисаву, и говорит своим слугам:
– Что мои, верные слуги, малюты, а скажем, что сказку слыхали, и подпишемте.
– Слыхали, подпишем! – зашипели скурлаты.
Тут царский писчик столбец настрочил, скрепил, и все подписались, что слыхана сказка, все ее слышали. Тем дело и кончилось.
С утра сидел скоморох в кабаке, пить не пил, пьян без вина.
– Что ж, Лексей, – подзадаривала голь, – полцарства и царскую дочь?
– Не допустят! – каркала кабацкая голь.
В третий раз третьим вечером приходит скоморох к царю.
– Ваше царское величество! Изволь меня напоить-накормить, я вам буду сказки сказывать.
А уж скурлаты на своих местах, задрали нос, брюхо выпятили: так и дадут они скомороху полцарства и царскую дочь, – хитер скоморох, скурлат вдвое хитрей. Вышла и царская дочь Лисава, царевна прекрасная.
Накормили скомороха, напоили, посадили на стул.
– Сказывай, слушаю, – сказал царь. И стал скоморох сказки сказывать.
– А как был у меня батюшка – богатого живота человек. И он состроил себе дом, там голуби по кровле-шелому ходили, с неба звезды клевали. У дома был двор, – от ворот до ворот летом, долгим меженным днем, голубь не мог перелетывать. И на этом дворе был вырощен бык: на одном рогу сидел пастух, на другом – другой, в трубы трубят и в роги играют, а друг другу лица не видно и голоса не слышно. И была еще на дворе кобылица: по трои жеребят в сутки носила, все третьяков-трехгодовалых. И жил он в ту пору весьма богато. И ты, наш великий царь, занял у него сорок тысяч денег. Слыхали ли этакую сказку?
– Слыхал, – сказал царь.
– Слыхали! – гаркнули скурлатые.
– Слыхали? – сказал скоморох, – а, ведь, царь до сих пор денег мне не отдает!
И видит царь, дело нехорошее: либо полцарства и царевну давай, либо сорок тысяч денег выкладывай. И велит скурлатам денег сундук притащить.
Притащили скурлаты сундук.
– На́, бери, – сказал царь, – твое золото. Поклонился скоморох царю, поклонился царевне, поклонился народу.
– Не надо мне золота, не надо и царства, дарю без отдарка! – и пошел в кабак с песнями.
А царевна Лисава прекрасная стоит бела, что березка бела.
Потихоньку, скоморохи, играйте.
Потихоньку, веселые, играйте,
У меня головушка болит,
У меня сердце щемит!
Вот и сказка вся.
1912 г.
