Текст книги "Том 2. Докука и балагурье"
Автор книги: Алексей Ремизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)
Лукавая *
По закону жить Вере весь век свой с Ильей.
И жила Вера с мужем сколько лет в любви и мире.
Да сердцу-то закон не писан: полюбился ей Никита. Думала она, думала, – жизнь-то, ведь, одна! – тайком и сдружилась с Никитой. И все шито-крыто. Уж дите растет, а Илья ничего не подозревает.
Жили они втроем, как в законе.
Да не знаешь, где тебя настигнет.
Поехал Илья в командировку. Что-то не вышло в делах и нежданно вернулся, и вошел в комнату неожиданно – думал-то жену удивить, а больше сам удивился: сидел с женой приятель Никита, и показалось Илье, уж очень по-домашнему что-то.
Или это ему показалось?
Нет, нет, что-то было. И боится Илья признаться, и не может не думать: да неужто ж правда, жена изменяет?
И совсем не узнать Илью, стал раздражительный, ко всему придирается.
Да и Вера ходит хмурая, – захмуришься!
Пропала жизнь.
И пропала б, да Вера-то не такая.
– Хочу, – говорит, – поговеть.
– Ну что ж.
Илье-то будто и полегчало.
Рассудительный был Илья, понимал: мало ли какой грех наскоком бывает, а покается и опять по-старому жизнь пойдет.
На исповеди Вера во всем призналась. Выслушал ее о. Спиридон, хороший батюшка, правильный.
– Вот что, – говорит, – Вера Васильевна, лучше всякого поста и покаяния, откроися-ка ты мужу по всей по правде.
Хорошо сказать: «откройся» – только такое дело надо делать очень умеючи, а то не вышло бы такого и на свою да и на чужую голову.
Вера не такая, стой! – придумала.
Да надолго дела не откладывая, после обедни ж зашла в табачную лавку и сторговала себе страшенную маску с сивой бородой, длиннющей, – вот она какая!
Вернулся со службы Илья, поздравляет.
– Не знаю, – говорит Вера, – что с Колькой сделать: плачет и плачет. Надо б его попугать!
– А как же это сделать?
– А надень ты маску, Колька увидит тебя такого, забоится и перестанет плакать.
И подала мужу страшенную маску с бородою, сама в детскую. Раздразнила мальчонку, ну, тот и заревел.
Илья надел маску да тихонько к детской.
А Вера Кольку на руки да навстречу.
– Иди прочь, дед, не дам тебе, не дам! Не твое, дед, дите, другого отца!
Мальчонка с перепугу и утихнул.
И Вера повеселела: открылась!
А Илья на радостях забыл всякое сердце.
И пошла жизнь у них по-прежнему, как ничего и не бывало.
Клещавая *
Помирая, наказывал Кузьма Орине:
– Попомни ж, Орина, как помру, продай ты быка, и сколько возьмешь, пожертвуй в церковь по душу.
– Что ты, Кузьма, быка! Я и еще чего из домашнего продам, будет по тебе помин.
Помер Кузьма, похоронили.
Поплакала Орина, потужила, да в первый же базарный день и повела быка на торг, да еще и Василия кота прихватила.
Ну, и идет Орина, а навстречу мясник.
– Что, бабка, за быка просишь?
– Да мне много не надо: две семитки.
Посмотрел мясник.
– Полно смеяться, говори толком.
– Истинная правда, две семитки. Только быка без кота не продаю.
– А много ль за кота? – усмехнулся мясник: бабка-то, видно, того.
– Сорок рублей.
Мясник прикинул: дорогонько за кота, да ради быка купить стоит.
– Ну, по рукам! – и отдал Орине сорок рублей, да еще и две семитки.
Идет Орина домой – довольна: кот Василий назад придет и деньги за кота при ней останутся – сорок рублей, а по душе дар – цена быка, хозяйству не велика убыль.
Зашла Орина в церковь, положила две семитки.
Благодарила Орина Бога:
– Душенька упокоится, волю исполнила.
Костяной дворец *
1
У царя Кирбита построен был дворец дубовый, по всей земле чище его дворца не было. Со всех концов наезжали к Кирбиту гости, на дубовый его дворец любоваться.
А хозяйка его взята была дальняя, баба фуфырная.
– Ах, – говорит, – царь Кирбит, хорош твой дворец, а ведь изгниет же!
– Как так?
– А ты бы, Кирбит, такой дворец построил, чтобы не изгнил.
– А из чего ж его строить?
– Да у тебя лесов, полей, лугов не обозришь, сколько птиц живет там, разные жертвы едят: мясо обирают, а кости не трогают. Собери эти кости, построй ты себе костяной дворец.
Понравилось царю: костяной дворец!
– А как эти кости-то собрать?
– А которая птица какую жертву ела, она кости оставила знает где, она и принесет. А потом муравьев напусти, муравьи дочиста выглодут, и кость готова.
– А какую же птицу послать, чтобы птиц оповестила.
– Синицу! Лучше синички нет никого.
2
Царь Кирбит жену послушал. А и в самом деле, лесов, полей и лугов у него вдоволь, птицы живут, жертвы едят, костей сколько хочешь – сколько даром добра пропадает! – наберет он этих костей, дворец построит костяной.
И посылает царь синицу оповестить птиц.
Полетела синица, облетела всех птиц:
– Где какое мясо потребляете, кость не бросайте, а несите к царю Кирбиту: перед дворцом свалка.
Поднялись птицы лесные, полевые и луговые, несут кости к Кирбиту.
И нанесли птицы из лесов, из полей и лугов разные кости, косточки, костки, – целую гору костяную перед дворцом наклали.
3
Призывает Кирбит синицу:
– Все ли птицы за работой?
– Все, – говорит синица, – одного сыча нету.
– Почему сыча нету?
– А я и не знаю.
– Так ступай, повести сыча: если не желает на моей земле жить, пускай вон убирается.
Повестила сыча синица.
Сыч к Кирбиту.
– Почему, Сычев, костьё не носишь?
– Извини, царь Кирбит, я законы просматривал.
– Какие еще там законы?
– «А кто бабу слушает…»
– Стой! – перебил Кирбит, – я костяной дворец хочу строить.
– Есть такие, по дворам ходят, кости для сахару собирают, костянки.
Царю и неловко.
И приказал царь птицам разнести кости за дворец в ров, а ров велел засыпать, чтобы и следа не осталось, – неловко!
Тушица *
Печник Василий много на своем роду где бывал, по путям-путинам не мало хаживал, Бог хранил, на одной путине осекся, до сей поры память.
Зашел Василий в одну деревню в сумерки, о ночлеге подумывал, да куда ни попросится – нигде не пускают.
А скоро и ночь, и совсем отчаял духом.
«Дай, – думает, – хоть в баню заберусь, там до утра кое-как прокоротаю».
Стояла на краю деревни баня, Василий туда тихонько, дверь отворил, – баня топлена! – да на полочек и запрятался. Хорошо – полеживай!
Одна беда: есть больно хочется.
Лежит Василий, – сосёт: есть больно хочется! – и вдруг слышит, вошел кто-то.
– Семён! Семён!
– Чего? – откликнулся Василий.
– На тебе бутылку вина и пирог с рыбой. Я через час приду.
Поставила на лавку, а сама за дверь.
Слез Василий с полка, выпил, закусил. Бутылку под лавку, а сам вон из бани.
«Придет настоящий, даст взбучку!»
А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
– Что ты, – говорит, – Дуняшка, так долго?
– Как! Я вам бутылку водки подала и пирог с рыбой.
– Никакой бутылки не видал.
Ну, посердился, посердился, помирились. Разговор про другое, потом совсем замолчали.
А Василию любопытно, приподнялся и давай через головку саней тянуться. А оглобель-то нету, сани как пырнут, он головой на гумно.
Те, как зайцы, и! – разбежались. А у Василия искры из глаз.
Нечего делать, вставай и иди, – и здесь ему не место.
Побрел Василий на деревню. Что будет, что будет. В избенке огонек. Заглянул в окно: старуха собирается куда-то.
– Нельзя ли погреться?
– Ой, батюшка, я в бабки снаряжаюсь. Иди, иди. Сейчас дочка с беседы придет.
Старуха впустила Василия, а сама из избы.
Влез Василий на печку – тепло – разлегся. Скоро и дочка старухина пришла, а с ней ее две товарки.
Разгорелись девки на беседе.
– Ой, – говорят, – сестрица, давай в тушицы поиграем!
Согласились, хохочут: все им смех.
Вышла дочка старухина, подвесили ее девки за ноги к воронцу печи-то; закрутят, она завьется, а ее похлопывают.
– Твоя тушица, моя душица!
Хлопают, хохочут, – весело!
– Твоя тушица, моя душица!
Василий лежал, лежал, любопытство-то разбирает, что за тушица, и потянулся с печи – кирпич полетел, а он с печи да головой об пол.
Поднялся и не помнит, как из избы вылетел, только дома уж опомнился – вот она какая тушица!
Кукушка *
1
Всех пригожей была девочка Машутка, двенадцать лет ей минуло.
Ходила Машутка на пруд купаться. Плескались и играли на воде подружки. Вот вышли, оделись, а Машутка последняя – и платья ее нету.
– Ну, идите домой, где-нибудь да розыщу.
Села Машутка на бережку, раздумывает: или куда в кусты занесло ее платье?
Выходит Змей из воды.
– Вот ваше платье, идите за меня замуж!
– Как я пойду? Нельзя.
– А ты только слово дай.
– Ну, пойду.
Машутка сказала «пойду», Змей ей платье и отдал.
Оделась она проворно и бегом, догнала подружек, но ничего о Змее, и дома никому ни слова.
Прошло четыре года, выросла Машутка невестой. Просватали ее за одного человека, и назначен был день играть свадьбу.
Слышит Змей – выдают Машутку, ночью вышел из пруда и украл ее.
Приезжает жених, а Машутки нет – пропала.
Потужили, погоревали, да никто пособить не может: судьба уж такая.
2
Живет Машутка в пруду у Змея, не Машутка, Марья Змеевна. Ладно живет со Змеем, за три года прижила себе сына и дочку. Хорошо ей в пруду, не на что жаловаться, всего вдоволь, всем довольна, только хочется, хоть разок, дома побывать.
И просится Марья у Змея в гости к отцу, к матери, посмотреть на них, старикам внучат показать.
Змей отпустил.
Забрала Марья ребятишек, да из пруда по дорожке и прямо к дому – так близко, рукой подать.
Увидала старуха, обрадовалась.
– Где, дочка, поживаешь?
Марья ей все и рассказала о пруде, о Змее и как живет она ладно, ни в чем горя не видит, и одно скучно – по родному дому.
Пришел с поля старик, занялся внучатами. Угостили дочку.
Стала мать пытать у ней о Змее.
– Когда приходишь, разговариваешь с ним?
– Как же! Вот вернусь и скажу: «Змей, Змей, отвори мне двери!» Вода раздвоится, окажется коридор, лестница крутая…
Полегли спать.
А старуха не спит, думает все, жалко ей дочери.
До свету взяла она саблю старикову – воевал когда-то старик – да с саблей на пруд, да голосом дочерьным, по-марьиному, и кличет над водой:
– Змей, Змей, отвори мне двери!
Услышал Змей – Марьин голос! – пошел, отворил двери.
А старуха саблей на него, – все головы и снесла прочь.
И замутился пруд кровью.
3
Бежит старуха с пруда – чуть заря играет – машет саблей.
Проснулась Марья: что такое?
– Ну, молись, – шепчет старуха: – освободила тебя от напасти! Никогда туда не вернешься.
Догадалась Марья – Змей не жив! – ничего не сказала, взяла детей и вышла из дому, а идти уж некуда – не вернуться в пруд.
Обняла она сына:
– Ой, сынок, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся раком, до века ползай.
И ударила мальчика о землю и пополз он к пруду.
Обняла она дочь:
– Ой, дочка, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся пташкой, летай до веку.
И ударила девочку о землю и полетела она синичкой к пруду.
– А я, ой, навек я несчастна, полечу я кукушкой, буду век куковать.
И ударилась Марья о землю – и слышно, там за прудом по заре закуковала.
Вот почему кукушка так горько кукует.
Сибирский пряник
Большим и для малых ребят сказки *
Посвящаю С.П. Ремизовой-Довгелло
Сибирские сказки
Про крота и птичку *
Якутская
Положили уговор крот и птичка: крот обещался пустить зимою птичку в свою нору и поделиться от своих запасов, птичка обещалась, когда по весне вода зальет кротову нору, пустить к себе крота в гнездо на корм и отдых.
Пичужка сдержала слово. И крот из всей ее добычи выбирал только то, что по душе ему было. Так дружно провели они весну и лето.
Осенью, еще до снега, крот, по уговору, пустил птичку в свою нору, но кормил ее отбросом, больше корешками, и изголодавшейся птичке грозило помереть бедной смертью.
В отчаянии, не видя выхода, воскликнула несчастная птичка:
– Как это так! Я тебе отдавала одно только лакомое, а ты – что негоже. На будущий год – врозь!
– Тварь неблагодарная! Ты расточала всю зиму мои запасы и ты еще смеешь!
И крот когтями ударил по темени птичку.
С той поры и летает над землею птичка – кровавый королек, а крот каждую весну, как только вода зальет его нору, выходит на холмик и сидит под ивой, дрожа.
Стожары *
Якутская
Говорит однажды богатый Кудунгса, по прозвищу Огненный рот, старому своему шаману Чакхчыгыстаасу, что значит Трескучий камень.
– Эй, ты, старый хрыч, откуда берется зимняя стужа?
– А! – отвечает шаман, – это дыхание той вон звезды, что огнем бороздит небеса.
– Эй, ты, ну, конечно, надо разрубить ее нить.
– А! – отвечает шаман, – конечно, я постараюсь, только надо мне два хороших топора.
И по слову Кудунгса дали шаману два крепких роговых топора.
* * *
Пятого дня новой половины месяца Сосны, по-нашему на Ивана Купалу, шаман камлает.
Он велел закрыть окна и двери, строго-настрого запретил, – даже носа не смей высовывать наружу! Двум крепким детинам приказал попеременно разжигать огонь. А сам надел волчью доху, шапку с рогом, туго завязал себе рот.
И семь дней и семь ночей без устали камлает шаман.
Нечем дышать от жары, а нет места на нем – весь покрыт инеем, и сосульки текут, леденея. На руках его рукавицы из передних лапок волка, а палец мерзнет, как сук. Топоры же его, роговые, от лезвия и до проуха, затупляясь, стираются.
И каждый раз, как ударит шаман топором, огонь звезды с шумом и брязгом рассыплется.
Семь дней и семь ночей рубил шаман и расколол большую звезду на семь звезд.
* * *
Стуча громко в бубен, шумно нисходит шаман на землю.
И ропщет, указывая на хлевное окно:
– Негодная баба высунула харю, и потому не осилил звезду. Однако ж месяца на два я убавил морозу.
С той поры студеные стожары из звезды, подобной луне полнолунной, на семь звезд раскололись, как огни из большого огнива.
Серкен-Сехен *
Якутская
Вещун земли и мира,
добрый советчик богатырей,
сын старой царицы Тынгырыын,
а по отцу из рода Одун, – Ревущий.
Штаны на нем – брюшко синей белки,
шуба – беличья спинка,
пояс – бельи обрезки,
шапка – белий затылок,
навески – бельи ушки,
шейный кушак – бельи хвосты,
сапоги – бельи задние лапки,
рукавицы – передние беличьи лапки,
посох – костяная трава.
А дом его – на росстани дорог – пень дуплистый.
А жена его старуха – от уха до брыл семь заплатков.
Сам с ноготок,
борода по пупок.
голени – деньги,
руки-ноги – усики.
А звать-позывать вещуна:
Дедко
Серкен-Сехен!
Судьба *
Карагасская
Жил в своей юрте один бедняк Тутарь. Оленей у него было мало, юрта старая, и ни одна кыс (девушка) не хотела выйти за него замуж.
Горько задумался Тутарь о своей горькой доле и решил продаст он оленей, юрту и займется торговлей.
И распродал Тутарь добро, выехал к русским в деревню, купил три коня и товару на три коня. Навьючил коней и назад в тайгу торговать.
Первую ночь заночевал Тутарь в тайге. А ночью волк задавил коня и разбросал товар. Встает поутру Тутарь: конь задавлен, товар испорчен, и тут же волк стоит, смотрит.
Рассердился Тутарь, взял ружье, застрелить хотел волка. А волк стоит, зубы оскалил, хвостищем машет, смотрит.
«Нет, не буду стрелять!» – подумал Тутарь.
И собрал он остальных коней и поехал дальше.
На вторую ночь волк опять задавил коня и товар испортил, а сам не уходит.
Еще больше рассердился Тутарь, прицелился в волка. А волк стоит, зубы оскалил, хвостищем машет, смотрит.
«Нет, не буду стрелять!»
И поехал Тутарь дальше уж с одним конем.
А в третью ночь волк задавил последнего коня и весь остальной товар испортил.
Тут уж Тутарь себя не помнит, схватил ружье, прицелился, только вот собачку нажать. – А волк стоит, зубы оскалил, хвостищем машет.
И опустил Тутарь ружье.
«Нет, не буду стрелять!»
Тогда волк подошел совсем близко и говорит по-человечьи:
– Ты – добрый человек, Тутарь, иди назад в свою юрту, будет у тебя всего много – и оленей и зверя много добудешь.
И пошел.
А был этот волк сама судьба: не хотел, видно, Бог, чтобы Тутарь купцом стал.
Бросил Тутарь торговлю и стал жить опять в своей юрте, и всего у него стало много – богатым человеком сделался Тутарь.
Три брата *
Карагасская
На Уде реке, повыше Буртуш-айа, есть небольшое озеро – есть ли оно там еще или нет, не знаю. А когда ни души еще не было на белом свете, вышли из озера три брата. И стали братья подумывать, чего бы себе промыслить для корму – не было тогда ни ловушек, ни капканов, ни ружей.
Вот собрали братья в лесу хмелю, сплели из хмеля сети и стали сетями рыбу ловить. Наловили рыбы много и насытились.
Так и жили братья.
Стал большой брат упрекать братьев, что работают плохо.
– Едят много, а работать не хотят. И повздорили братья.
– Не хочу с вами жить! – сказал середний брат и ушел в лес и там обернулся медведем.
– И я вас не хочу больше видеть! – сказал меньшой и ушел в землю, такой черный: обернулся в корень медвежий.
Остался один большой брат, он и был карагас. И живет человек на земле, убивает брата медведя, а медведь ест корень медвежий – брата.
Люди и звери *
Манегрская
Прежде были огонь и вода.
Огонь и вода опустошили всю землю.
Потом Бог дал двух людей, брата и сестру, в тех самых землях, где живут теперь орочоны, далеко от китайцев.
И говорит сестра брату:
– Давай жить, как муж и жена, а то пропадем, и кончится человек на земле.
Брат заплакал, да раздумался и согласился.
Через год родился у них сын, потом две девочки и еще сын.
Большого сына звали Манягир, дочерей – Учаткан и Говагир, меньшого – Гурагир. А имя отцу-матери было Ойлягир, и детей, что родились после, назвали Ойлягир.
Так пошли пять родов бое.
* * *
Жили люди на земле, а ничего-то у них не было: ни оленей, ни лошадей, ни собак.
И говорит старуха-мать детям:
– Убейте меня, снимите с меня кожу и мясо, разделите кости. Кости разбросайте ночью по всем сторонам. А, бросая, говорите: «Это пусть будет лошадь, это олень, это корова, это собака, это жена, это дочка!»
Младшая дочка Говагир заплакала, – нет, она такого не могла исполнить.
А ночью, когда все спали, больший сын Манягир убил мать-старуху и сделал так, как она наказала.
И вот поутру около стойбища послышался шум – лошади, олени, коровы, собаки и люди сходились со всех концов, как обещала старуха-мать.
Так пошли люди и звери.
Люди, звери, китайская водка и водяные *
Манегрская
Жили-были семь братьев.
Раз случилась им большая удача, набили они много всякого зверя. И три шайбы наполнили сушеным мясом, – шайба это амбарчики на столбцах в тайге – надолго запасли себе корму.
И стали братья, кроме одного брата, ловить зверей живьем: с живого зверя осторожно, чтобы не повредить жил, сдерут шкуру и пустят так на волю.
Ну, зверь голый – смешно.
Смеялись братья, кроме одного брата.
И вот однажды, натешившись над зверями, пошли братья к шайбе за едой. А шайба, как живая, все дальше и дальше от них. Долго братья гонялись за ней, а она уходит и уходит, как живая. Стреляли из луков – ничем не остановишь.
И перемерли братья голодной смертью. Не помер только тот, что не обижал зверей.
Тогда шайба остановилась и накормила брата.
* * *
Было семь братьев, остался из семи один.
И стало ему одному без братьев скучно.
И пошел он, куда глаза глядят, и так шел он, шел и дошел до китайцев.
Ласково приняли его китайцы; один буду предлагает, другой кукурузу, третий лепешки. А он все отказывается: с рода не видывал такого, есть-то ему боязно.
«Ну, и чудак!» – подумали китайцы и решили угостить его китайской водкой.
Бое водку выпил, как воду, – три чашки, а что потом было, ничего не помнит.
А поутру проснулся, видит, все те же китайцы.
И говорят ему китайцы:
– Приводи к нам свой народ, у нас жить хорошо!
И стали собирать его в дорогу: научили, как печь лепешки, дали ему и буды, и водки, – да с Богом.
С китайскими дарами добрался бое до тайги, до своего дома, созвал народ и первым делом угостил водкой – хотелось ему посмотреть, что такое бывает с водки, какая ее сила, сам ведь тогда у китайцев заспал всякую память.
Выпили товарищи, пошумели, ну, один задрал, другой сказал, повздорили, помирились, скакать принялись, наскакались, да тут же и спать легли.
А как глаза продрали: он им лепешек, и рассказал все о китайцах.
– Да, – говорят, – надо идти к богдо, хорошо живут. И согласились: собраться всем и всей тайгою идти в землю дауров.
* * *
А жили в речке около стойбищ водяные человеки, и много они бое докучали. И чего только, бывало, ни придумывают, а извести их никакими силами невозможно.
Вот, чтобы с водяными покончить, и придумали бое такую хитрость: сошлись они к речке, расселись на берегу и ну пить воду – один чашку выпьет, передаст другому.
Сами-то воды напились, а в чашку водки налили, и оставили эту чашку на берегу, да по домам.
И как опустел берег, водяные на берег и прямо за чашку – подсмотрели, как люди-то пили!
Чашка – немного, да много ли надо водяному: глотнет, и готово.
Осоловели совсем водяные, – ни рукой, ни ногой, да кто, как был, так и полегли влежку.
Тут бое всех их до одного и переловили.
Вся тайга сошлась на такое диво.
А как поближе рассмотрели, и ничего особенного: человек как человек, только что голышом – ни на нем ормуз, паголинков по-нашему, ни на нем штанов, как мать родила, кланяются.
Вот они какие – водяные!
