Текст книги "Том 2. Докука и балагурье"
Автор книги: Алексей Ремизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)
1
Была такая деревня не мала, не велика – четыре двора. В трех дворах жили мужики семейные с женами да со скотом, а в четвертом мужик один – бобыль Зот.
Была у бобыля Зота лошадь, корова и собака. И так себе бобыль – мужичонка ледащий, вида никакого, а чем-то вышел таким: уйдут семейные куда, а он к их женам да так всем угождает – изодрались из-за него бабы – кривые ходят.
Приметили мужики, стали на бобыля дуться.
– И как это ты живешь, горемыка!.. мы себе промышляем-трудимся, а ты палец о палец не стукнешь, а все живешь?
– А вы что на меня глядите: я говорить умею!
И вправду, не обидел Бог бобыля словом: такого говоруна в Москве не сыскать, – скот неразумный уши развесит, как пойдет, бывало, Зот языком чесать.
Стакнулись мужики, убили у Зота кобылу.
И не на чем уж Зоту дров привезти.
– Как это ты живешь, – говорят, – у тебя и лошади нет?
– А вы что на меня глядите: я говорить умею!
Утром выйдет Зот на крыльцо, будто проветриться, а бабы уж по охапке дров ему тащут. Так и топит.
Стакнулись мужики, убили у Зота корову.
А Зоту что́ корова? – Зоту, что зверю, был бы хвост цел – молока да масла, всего от баб будет.
– Как это ты живешь, горемыка, ни кобылы, ни коровы нет?
– А вы что на меня глядите: я говорить умею!
Стакнулись мужики, убили у Зота собаку.
Натка, поговори теперь! Без собаки в дому, что без замка дверь – ворам ход: пожалуйте!
А Зоту хоть бы что, – мудрёная голова, – принялся за кожи. Высушил, выделал кожи и сшил себе балахон поверх шерстью: перед коровий, зад кобылий, а хвост собачий.
Обрядился Зот, присел на лавку, посидел-подумал, и пошел себе в город просить милостыню.
2
Собачий хвост! – пошла про Зота слава. Начали-то ребятишки, подхватили большие – таков уж человек: где ему сдачи не дай, там он язык покажет.
Зот на Собачий хвостоткликался: не драться же лезть, коли в животе пусто, и не на такое еще откликнешься!
Вот зашел Зот в дом к одному купцу, – богатый был купец Генералов: сахаром торговал. Купца-то дома не оказалось, – за покупками отлучился. А была у купца жена и сидел у нее о ту пору друг в гостях.
Собачьего хвоста они не стесняются, а Собачий хвост и сам бывал в таком, видел виды, ему это дело известно.
И надо же такому случиться, нагрянул хозяин домой.
Друг хозяйкин испугался, мечется, как шпареная крыса.
– А я-то теперь куда? – знай, лопочет.
– А ты иди в погреб, – не потерялась хозяйка.
Уж не только в погреб, он и в трубу полез бы – в гор шок полезешь!
А Собачий хвост слушал, слушал да и говорит:
– Когда его в погреб, так и я в погреб.
– Что ты, – поднялась было хозяйка, – с ума спятил: ты-то зачем?
– Не то я хозяину скажу, – уперся Собачий хвост.
Не время было бобы разводить. И спустила хозяйка обоих в погреб.
А купец-то Генералов не один нагрянул, а с товарищами, – все купцы, все важные да богатые. Набралось полон дом гостей, стали пировать.
Ну хозяйка тут и вина им и закусок. Пошла хозяйка в погреб за вином, собрала для гостей кулек, да и сунула приятелю-то своему бутылку, которая получше.
А у приятеля губа не дура, налил себе стаканчик да и выпил, налил другой и другой выпил.
Собачий хвост терпел, терпел, инда слюна потекла.
– Как так? – цап приятеля за полу.
– Что такое?
– А у нас не так.
– А как? – а сам, знай себе, выпивает.
– Один стаканчик выпьют, другой товарищу подают. Нет, этак я выйду, да хозяину скажу.
Оробел приятель. И стал все исполнять, что Собачий хвост хочет: один стаканчик выпьет, другой товарищу подает.
Допили одну бутылку, хозяйка другую сунула, не хуже той. Распивают и другую бутылку.
А в доме разгулялись гости, развезло, стали песни петь.
Услыхал Собачий хвост и туда же, – затянул в погребе свою песню.
– Что ты, глупый, – унимает приятель, – зачем поешь?
– А мы что здесь, не вино пьем, что ли? Там поют, а нам и не петь?
– Перестань, не пой! – просит приятель.
– А давай платье на платье менять, так и перестану.
Оробел приятель, готов все исполнить.
Сменили они платье на платье. Сидят. Приходит опять хозяйка в погреб. Зот – к хозяйке:
– Нельзя ли, – говорит, – меня отсюда выпустить?
– Что же можно, народ захмелел, пройдешь, не заметят.
Хозяйка и выпустила Зота.
Вышел Зот на улицу, походил, поразмялся, да опять в дом к купцу.
Все, как водится, образам помолился, поздравил с пиром, с беседою.
– Хорош ваш пир, хороша беседа, только в доме есть несчастье.
– Что такое? – вскочил хозяин. Полезли и гости, ну расспрашивать.
– А вот в доме у вас завелась вроде черта – нежить. Эту нежить, если бы выжить, так сразу надо выжить, а сразу не выживешь, то ее веки не выжить.
– А кто это может?
– Я.
– А много ль возьмешь?
– С хозяина сто рублей, с гостей кто сколько. И так я эту нежить выживу, что все вы увидите, как она из дому выйдет.
Согласился хозяин.
А гости говорят:
– Если мы все увидим собственными глазами твою нежить, мы тебе по сотне дадим.
– Теперь нужно нежити дорогу дать, – говорит Зот, – чтобы ни рукою, ни ногою не задеть ее, не то вовеки из дому не выживешь.
И стал Зот ходить по дому да искать черта. Ищет в одной кладовой, ищет в другой и все кладовые обыскал, найти ничего не мог.
– Ну, хозяин, нежити в доме найти не могу! У тебя еще какие-нибудь кладовые есть?
Подумал, подумал хозяин:
– Больше нет кладовых, разве погреб? В погребе не искали! – говорит хозяин.
– Что же ты мне сразу-то о погребе не сказал? Эта нежить боле в погребах и проживает.
И пошел Зот в погреб и говорит приятелю:
– Ты, приятель, беги прямо в свой дом, никуда не заворачивай да поминай Собачий хвост вовеки!
А сам взял помело да сзади с помелом.
Ну, приятель-то как выскочит в Зотовом балахоне другой пьяный с перепуга пошатнулся да и упал, а который и в рассудке был, последнего лишился.
И гнал Зот приятеля до самого его дому. И когда уж всякий след пропал, вернулся Зот опять к купцу.
Купец за угощение.
– Угощение-то никуда не уйдет, – говорит Зот, – наперво надо рассчитаться.
– Молодец! – благодарит хозяин, – сулил я тебе сто рублей, а когда ты этого черта выгнал, получай двести.
Гости тоже, ей Богу, по двести дали, – так и отсчитали рублями.
Сгреб Зот деньги, купил себе тройку, нанял кучера, распростился и покатил домой в деревню.
3
Приезжает Зот домой в деревню, услышали соседи, пришли смотреть Зота.
– Как это ты, горемыка, скоро богатство нажил?
– А ведь я вам сказывал, что говорить умею! Вот у меня было три кожи: одна кобылья, другая коровья, третья собачья. Эти кожи я обделал, сшил балахон поверх шерстью: перед коровий, зад кобылий, хвост собачий, – и понес балахон в город. А нынче такую моду взяли – все такие балахоны носят. За него я кучу денег сгреб.
Соседи на ус намотали и стали убивать свой скот да изготовлять из шкур балахоны. И только всего по одной корове и по одной лошади оставили себе. Нашили балахонов много, повезли возы в город.
Приехали они в город да прямо на толкун, развесили рядами, стали торговать.
А народ ходит, зевает:
– Что это у вас, крещеные?
– Ослепли, что ли, – говорят мужики в один голос, – не видите? Одежда!
– Да вы с ума сошли, какой дурак чучелой-то рядится?!
Идет наряд городовых с обходом.
– Это у вас что?
– Одежда.
– Да вы что? Холеру, что ли, разводите? Забрать их в участок!
И забрали мужиков в участок, а шкуры отобрали. Мужики и так и сяк, едва откупились, и в трактир не зашли, прямо домой в деревню.
Вернулись мужики в деревню, да всем миром на Зота.
– Обманул ты нас, окаянный, насказал, будто такие балахоны покупают… окаянный!
– А ведь я вам сказывал, что говорить умею! Я один балахон продал, – мода такая была, и балахон купили, а вы сразу возами их навезли, ну и не стали брать.
Мужики совсем разорились, ушли мужики на заработки – в работу нанялись.
А Зот в деревне остался, Зот живет бобылем, таскается из дома в дом, всем угождает, весел, – таковский хвост собачий.
1909 г.
Барма *Жил-был старик со старухой. Старик сапоги точал, старуха белье мыла. Жили они хорошо, в душу, а детей у них не было.
Затужили старики – как быть? – помирать пора. Думали, думали, да и надумали.
Взяли старики к себе в дом мальчишку-подкидыша.
Подрастал мальчонка шустрый да проворный, хоть куда. Всему миру на диво. И затейник гораздый: рожицу скорчит, словцо скажет – с хохоту животы надорвут.
Мальчонку Бармо́й звали.
Одна беда – на руку не чист: из-под носа стянет, – не успеешь и облизнуться.
У старухи стало белье пропадать, у старика ножички, пилочки, – постоянная недохватка.
Измаялись старики.
Били они мальчонку, наставляли и чего-чего только ни делали: ничем не проймешь.
Как-то сидели старики вечерком, пошабашили: старуха рубаху чинила, старик бороду поглаживал, а Барма свернулся на печке, только посвистывает.
И выходит к ним молодец ра́жий такой, здоровенный На ночлег просится.
Усадили старики гостя, стали гостя расспрашивать:
– Куда, молодец, путь держишь и по какой надобности?
– К царю воровать, – отвечал гость.
– Как так к царю воровать?!
– Да так, воровать.
Выронила старуха иглу с перепугу, призадумался старик.
А гость только ус покручивает.
– Слушай, милый человек, – заговорил старик, – живет у нас мальчонка, Бармой прозывается, мочи нам не стало, измаялись мы со старухою: как пир собирать, некуда Барму девать. Тащит все из-под носу. Возьми ты его, ослобони нас, вечно будем Бога молить!
– Отчего не взять, можно.
Разбудили Барму. Снарядили Барму. Забрал Барма пилочки и ножички, да в путь, – прощайте!
Идут они лесом. Молодец, что ни шаг – семь верст отмахивает. Да и Барма не дает маху, – тощенький, юркенький, только носом покручивает.
Рассказывал молодец про свою науку и про всякие ловкости воровские.
Так и шли.
Вот видят они, дерево стоит огромадное, верхушкою прямо в звезду.
– Хочешь, Барма, – говорит молодец, – я тебе свое искусство покажу, а после ты мне свое покажешь?
– Хочу, дяденька!
– Видишь дерево?
– Вижу, дяденька!
– А гнездо видишь?
– Вижу, дяденька!
– А птичку видишь?
– Вижу, дяденька!
– Так вот я сейчас влезу на это самое дерево и выну из-под этой птицы яички, и птица не заметит.
Полез молодец на дерево, а Барма пустился подсаживать.
И не прошло минуты, жулик на земле был.
– Видишь? – спрашивает Барму.
– Вижу, дяденька.
– Да что́ видишь-то?
– Яички, дяденька.
Жулик подбоченился: ловко, мол! состряпал!
– А вы, дяденька, сапоги видите?
– Сапоги?! – вижу…
– А подошвы на сапогах видите?
Тут жулик задрал ногу. Повел глазом… сапог сапогом, только подошвы срезаны.
– Это я вам, дяденька, как на дерево вы лезли, я вам подошву и срезал.
– Ну, из тебя человек выйдет, – сказал жулик.
И снова тронулись в путь.
– А как, дяденька, к царю пройти? – допытывался Барма
Плевое дело к царю пройти, – толковал жулик, – пойдешь все прямо, завернешь влево, потом опять влево, потом в закоулок и прямиком в царский сад упрешься.
И опять стал рассказывать про свою науку и про всякие хитрости воровские.
Так прошли они лес, в другой вступили.
Жулик сбросил поддевку, сказал Барме:
– Ты покарауль меня, а я малость сосну, – и растянулся под деревом.
– Слушаю, дяденька! – стал на караул Барма.
Но только что жулик завел глаза, Барма ошарил его, взял себе чего поспособнее, да драла.
Прошел Барма и другой лес, прошел Барма и третий лес, прошел острог, прошел кабак и прямо в садовую решетку стукнулся.
А решетка высокая да тесная, пальца не просунешь.
Скинул Барма одежонку, да юрк меж прутьев и прямо в сад царский.
А царь тут-как-тут, идет царь по дорожке, яблоко кушает.
Мундир у царя горит, как жар, золотые штаны с бриллиантовыми пуговицами так и светятся.
– Чей ты? – крикнул царь.
– Вашего царского величества верноподданный Барма.
– Зачем сюда попал, а?
– К вашему величеству воровать.
– Ах, ты… такой-сякой! – царь хотел схватить Барму, да шагу не сделал – штаны золотые трах – наземь.
А Барма с пуговицами бежать, – его и след простыл: оттяпал-таки, мошенник, бриллиантовые.
Вот он Барма какой!
1905 г.
Вор Мамыка *1
У старика и старухи никого не было, один был внук Мамыка. Мамыка – парнишка шустрый, проворный. Старики внука очень любили.
Узнал Мамыка, что у деда есть деньги, – на черный день берег старик для Мамыки, – пристал Мамыка к деду:
– Дай, дедушка, мне денег!
– А для чего они тебе, ро́дный?
– Дай, дедушка, мне денег на торговлю!
Дед и так и сяк, – какая уж там торговля, как бы худа не вышло! – и денег старику жалко, и отказать не может.
Вступилась старуха:
– Чего, – говорит, – жалеешь, дай ему, авось Бог поможет, родное, ведь, наше, а нам помирать впору.
Подумал дед, подумал и дал внуку денег.
Забрал Мамыка дедовы деньги и, прощай, ушел в город. Да ничего по уму прибрать не мог из товара, и купил два сапога козловых. С сапогами и пошел домой опять к деду.
Шел Мамыка домой, подшвыривал камушки по дороге, песни пел, а устал, присел отдохнуть в канаву.
Сидит Мамыка в канаве, на дорогу глазеет, а по дороге царские слуги идут, быка ведут.
«Вот бы такого бычка деду, нет у деда никакой скотины!» – смекнул себе Мамыка.
Скрылись царские слуги и бык с ними. Вылез Мамыка из канавы, обежал сторонкой, бросил сапог на дорогу, сам схоронился и стал поджидать.
Увидали царские слуги Мамыкин сапог на дороге.
– Эх, товарищ, – говорит один, – сапог козловый на дороге!
– Никуда нам с одним сапогом! – говорит другой. И пошли себе дальше, повели быка в город.
Тут Мамыка подобрал свой сапог, да мимо царских слуг, обогнал их сторонкой, бросил опять сапог на дорогу, сам схоронился, поджидает.
Увидали царские слуги Мамыкин сапог на дороге.
– Вот и другой сапог, – говорит один, – взять бы нам и тот, пара б сапогов была.
– Пойдем назад, – говорит другой, – захватим, авось не убежит.
Оставили царские слуги быка царского, пошли назад прежний Мамыкин сапог искать.
Тут Мамыка, долго не думая, за быка, да другой дорогой с быком домой к деду.
А царские слуги дошли до того самого места, где сапог Мамыкин лежал, а сапога-то уж нет. Поискали они, поискали, да с пустыми руками назад к быку, а там и быка нет, всего один сапог лежит Мамыкин.
Куда им с одним сапогом?
– Как мы теперь к царю на глаза покажемся: и быка кончили и сапог один!
Подобрали царские слуги Мамыкин сапог, и без царского быка с сапогом пошли к царю.
– Вот, – говорят, – вам сапог, а быка потеряли. Увел быка неизвестно кто.
Примерил царь сапог, – хорош сапог и сидит хорошо и в пальцах не жмет, да об одном сапоге далеко не уйдешь, да и быка нет.
Ну, по сапогу стали искать и дознались, что сапог Мамыкин, и увел быка Мамыка. И посылает царь к деду, требует к себе старика.
Пришел старик, кланяется.
– Здравствуйте, государь батюшка.
– А много ль у тебя семьи, дедушка? – спрашивает царь.
– Один внук, государь батюшка, один-единственный, Мамыкой звать.
– А не украл ли твой Мамыка у царя быка?
– Не знаю, батюшка, украсть не украл, а такого намедни пригнал, едва во дворик прошел.
– Ну, хорошо, – говорит царь, – пускай же твой Мамыка украдет у царя коня, а не украдет, казнь ему!
Простился дед с царем, поклонился царю, пошел домой.
Скручинился, спечалился старик: легкое ли дело у царя коня украсть!
А Мамыка уже встречает деда, на одной ножке прискакивает.
– Глупый ты, – охает дед, – наделал ты дел!
– Чего, дедушка, ну, чего, дедушка? – унимает парнишка, шустрый такой, Мамыка.
– Да вот чего: велел царь своего коня украсть, не то тебе казнь.
– Богу молись, дедушка, да спать ложись, все дело поправится, – смеется парнишка, проворный такой, Мамыка.
2
Лег дед спать, а Мамыка дождался ночи и в ночи потащился в город и прямо к дворцу.
Царя во дворце не было, в Сенате сидел царь, законы сочинял.
А Мамыке это на руку, проник Мамыка в царские покои, обрядился в царское платье, да в царском-то платье на крыльцо.
– Эй, – кричит, – коня, коня давайте, в сады поезжаю гулять!
Засуетились слуги, забегали и сейчас коня ему подали, – спросонья за царя признали, обознались! Сел Мамыка на царского коня и домой к деду.
Приехал Мамыка к деду, кричит старику:
– Отворяй, дедушка, ворота! – смеется.
Поднялся дед, узнал внука, обрадовался, отворил ворота, впустил коня.
– Слава Богу, спас Господь от беды! – плачет старик: рад очень, что с конем-то внук, царского коня украл.
Вернулся царь из Сената, велит коня подать – в сады гулять ехать, а коня его царского нет-как-нет, укатил на его коне неизвестно кто.
«Это, верно, Мамыка, некому больше, вор Мамыка!» – раздумался царь.
И посылает наутро царь к деду, требует к себе старика.
Пришел старик, кланяется. Поздоровался царь с дедом и говорит:
– А не украл ли, дедушка, твой Мамыка у царя коня?
– Не знаю, батюшка, украсть не украл, а такого пригнал, едва в домишко прошел.
– Ну, хорошо, – говорит царь, – пускай же твой Мамыка из-под царя перину украдет, тогда я прощу, а не то ему казнь!
Простился дед с царем, поклонился царю, пошел домой.
Скручинился, спечалился старик: легкое ли дело из-под царя царскую перину украсть!
А Мамыка уж встречает деда, на одной ножке прискакивает.
– Глупый ты, глупый, – охает дед, – наделал ты дел, жизнь свою решишь!
– Да чего, дедушка, чего ты? – унимает парнишка, проворный такой, Мамыка.
– Да вот чего: велел царь царскую перину из-под себя украсть, не украдешь, – дело плохо.
– Богу молись, дедушка, да спать ложись, все дело поправится! – смеется парнишка, хитрый такой, Мамыка.
3
Лег дед спать, а Мамыка дождался ночи и в ночи потащился в город и прямо на кладбище. И там, на кладбище, отыскал он свежую могилу, разрыл могилу, достал покойника из гроба, посадил покойника на кол и понес на плече ко дворцу, к тем самым покоям, где царь ночует.
Стал Мамыка перед царскими окнами и ну вертеть покойником.
Царь не спал, и не ложился, поджидал царь Мамыку: придет вор царскую перину из-под него красть, тут он его и словит. И как увидел царь, что ровно человек в окно лезет, скорее за ружье да из ружья в окно и выстрелил.
– Ну, – говорит царь царице, – подстрелил я Мамыку, не встать больше вору, можно будет спокойно выспаться.
А Мамыка простреленного покойника бросил да по задним ходам залез в царские покои, отыскал там квашенку с белым раствором, прокрался к самому царю, да тихонько раствор этот белый между царем и царицей в середку и полил, а сам в темный угол, присел на корточки, ждет.
Спал царь крепко, а проснулся да со сна прямо рукой в это тесто.
«Эка, грех-то какой, все себе пальцы измазал!» Крикнул царь слуг, всех слуг разбудил.
– Снимай перину, стели новую!
А царские слуги подскочили, тычутся, нежными голосами так и ластятся:
– Пожалуйста, сейчас! сейчас!
И сейчас же свежая перина готова, ту замаранную сняли, постелили новую.
И заснул царь.
А как заснул царь, вышел Мамыка из темного угла, подхватил старую запачканную перину да в окошко, спихнул перину на улицу да и сам за ней туда же, взвалил ее на плечи, понес домой к деду.
– Отворяй, дедушка, ворота! – громыхает Мамыка в ворота.
Поднялся дед, узнал внука, обрадовался, отворил ворота, впустил Мамыку с царской периной.
– Слава Тебе, Господи, миновала беда! – плачет старик: рад очень, что с периной-то внук, царскую перину украл.
Наутро, как проснулся царь, и первым делом о перине:
– Где замаранная перина?
А где замаранная перина? – туда-сюда, никто не знает, нет нигде перины и искать негде.
Заглянул царь в окно, а там, на улице под окошком покойник на колу, лежит покойник простреленный и нет никакого Мамыки.
Шлет царь за стариком дедом.
Пришел старик, кланяется.
Поздоровался царь с дедом и говорит:
– А не украл ли, дедушка, твой Мамыка у царя перину?
– Не знаю, батюшка, украсть не украл, а такую приволок, едва в угол запихал.
– Хитер у тебя внук, – сказал царь, – пускай же Мамыка у царя царицу украдет, а не то голову на плаху, жизни решу.
Простился дед с царем, поклонился царю, пошел домой.
Еще больше скручинился старик, еще больше спечалился, пути перед собой не видит: легкое ли дело у царя царицу украсть!
А Мамыка уж встречает деда, на одной ножке прискакивает.
– Глупый ты, глупый, – охает дед, – наделал ты дел, пропали мы с тобой!
– Чего, дедушка, ну, чего, дедушка? – унимает парнишка, хитрый такой, Мамыка.
– Да вот чего: велел царь царицу украсть, не украдешь, голову на плаху.
– Богу молись, дедушка, да спать ложись, все дело поправится! – смеется парнишка, смекалистый такой, Мамыка.
4
Лег дед спать, а Мамыка дождался ночи и в ночи заложил царского коня в санки и помчался прямо во дворец.
Царя во дворце не было, в Синоде сидел царь, приказы давал.
А Мамыке только того и надо. Кличет Мамыка царских слуг, будто царь за царицей прислал.
– Требует царь царицу в сады гулять, немедленно!
Доложили царские слуги царице. Оделась царица, вышла на крыльцо, видит, конь царский, да и села в санки к Мамыке. И помчал царицу вор Мамыка да не в Синод к царю, а к себе, к своему деду.
– Отворяй, дедушка, ворота! – кричит вор Мамыка. Поднялся дед, узнал внука, обрадовался, отворил ворота, впустил Мамыку, впустил с Мамыкой и царицу.
– Слава Богу, услышал Господь, спас! – плачет старик: рад очень, что с царицей-то внук, царицу украл.
И царица плачет: страшно ей вора Мамыку, жалко ей деда.
Вернулся царь из Синода, спрашивает царицу.
– Нет царицы, – отвечают царские слуги, – поехала царица в сады гулять, сам ты и послал за ней.
– Когда посылал? – ничего царь понять не может.
– Да из Синода, – говорят царю слуги.
– Как так?
– Да так.
Никто ничего толком не знает, друг на дружку валят.
«Это все вор Мамыка!» – раздумался царь.
И велит царь привести старика деда. Бросились за дедом, привели старика. Усадил царь старика и говорит:
– А не украл ли твой Мамыка у царя царицу?
– Не знаю, батюшка, украсть не украл, а такую красавую в дом привел, такую барыню.
– Хорош твой внук, дедушка, – сказал царь, – шустер парень, проворен, смекалист! Пускай же он все наворованное царю представит: быка, коня, перину и нашу царицу. Все дела ему прощаем, всю вину снимем, получит награду.
Побежал старый дед домой, а уж Мамыка ему навстречу, а с Мамыкой царский бык, царский конь, царская перина и сама царица.
И остался Мамыка у царя служить царю верой, верный слуга Мамыка. Подчистил Мамыка царских слуг ротозеев, всех воров переловил, а деду, старику своему, у царя звезду выхлопотал, и звезду и коня и коровушку, чтобы жили старики покойно.
1911 г.
