Текст книги "На землях рассвета (СИ)"

Автор книги: Алексей Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Так и не найдя ничего интересного, Лэйми добрался до стоявшего возле громадного окна столика и низкого кресла – любимого его уголка, в котором читаемые им истории глубоко переживались им. За окном бледный свет Зеркала Мира падал на могучую колоннаду древесных стволов. Здесь Лэйми сел, глубоко задумавшись.

Вторичный Мир нравился ему, но сейчас более важным было его собственное прошлое, – его жизнь до Зеркала. Теперь оно уже казалось ему странным и нереальным, ведь с тех пор прошло больше двухсот лет, и многие эпизоды стирались или сливались с иными, рожденными воображением. Его память не могла вместить их все, хотя Зеркало Мира и защищало всё, что в нем оказалось, – не только извне, но и изнутри, чего, похоже, не ожидали его создатели. Все обитатели города ели, пили и дышали только по привычке. При желании они могли обходиться без всего этого, сколько хотели. Болезни и смерть были забыты. Убийство стало невозможно. Лэйми как-то раз – просто любопытства ради – спрыгнул с крыши двадцатиэтажного дома, – и отделался лишь разодранными штанами, хотя бетон под ним раздробился в щебень. При ударе он, правда, ненадолго потерял сознание, и ощущения оказались не настолько приятные, чтобы ему захотелось повторить опыт. Живая материя под Зеркалом Мира была неразрушима. Мертвая снашивалась гораздо медленнее, хотя почему так, – никто не знал. В общем, это было очень хорошо: любовью Лэйми мог заниматься сколько угодно, но дети под Зеркалом уже не рождались. И ещё одно, самое неприятное...

Когда его включили, под ним выжили лишь дети до шести лет. Росли они совершенно как обычно, но, достигнув совершеннолетия, не начали стареть. Зеркало что-то меняло на молекулярном, а может, и на атомарном уровне их тел. Те, чей организм ещё только начинал развиваться, смогли как-то к этому приспособиться, а остальные...

Рано или поздно, в зависимости от возраста, но неизбежно, они как-то скучнели, становились вялыми и малоподвижными, потом погружались в сон, во сне цепенели и умирали. А может, и не умирали. Их тела словно каменели, и с ними ничего нельзя было сделать. Разложение их не брало, и, может, при отключении Зеркала они могли ожить. Вот только никто не имел ни возможности, ни даже желания отключать его – никто ведь не знал, что станет с ними, привыкшими к жизни под Зеркалом, если оно вдруг исчезнет. И, главное, каким окажется тот, внешний мир...

Все здесь знали, что Зеркало было построено затем, чтобы спасти остатки их народа от безмерно страшного Нашествия Мроо, – именно поэтому под ним оказалось так много детей. Весь остальной мир был разрушен падением одной из малых лун Джангра, – защитники планеты прибегли к этому чудовищному средству, как к последнему. Никто не знал, что стало с Мроо за эти двести лет, – сгинули ли они в многолетней зиме или, напротив, превратили мир в нечто невообразимо чудовищное. Жители мира посвятили Вторжению множество книг. Они заполняли весь первый этаж Библиотеки, но сейчас туда уже мало кто ходил, – Вторичный Мир был всё же более привлекателен.

Лэйми тоже не любил бывать там, – даже в атмосфере этого помещения ему чудилось порой нечто мрачное. В основном, там были истории "со щупальцами", как говорил Охэйо, то есть страшилки с монстрами, безо всяких стилистических изысков, – бесконечные "я пошел", "она сказала"... Иди речь о вещах обыденных, читать всё это было бы невыносимо скучно. Но там говорилось о вещах, которых в этом мире нет, и безыскусность авторов придавала их творениям страшную достоверность, – словно самый обычный человек пытался рассказать о том, что описать невозможно – о несказанном. Впрочем, чтобы снять с полки "Хроники расстрелянной луны" – любимую его книгу о Вторжении – достаточно было протянуть руку. Лэйми не знал, правда, насколько она соответствует реальности, и даже кто её автор, – однако она казалась ему наиболее правдивой из историй гибели их мира. Но мир оказался бесконечно разнообразнее, чем он мог представить себе, и Лэйми мог только с восхищением принять этот факт.

Глава 3:

Игроки Джангра

Усть-Манне, 0-й год Зеркала Мира,

Третья Реальность.

1.

Найко в одних плавках лежал на постели, читая седьмую главу "Приключений Изгнанника". Он перечитывал её уже в пятый или в шестой раз, и когда вдруг погас свет, буквы, казалось, были видны ещё несколько секунд. Юноша опомнился лишь, когда его глаза расширились в темноте, и внезапный мрак стал просто сумерками позднего летнего вечера. Он был один дома, – его родители уехали на юг, и Найко уже второй день наслаждался одиночеством, – это было что-то вроде рая. Вообще-то он очень их любил, но быть всё время вместе... иногда это утомляет. В конце концов, он впервые почувствовал себя свободным взрослым человеком.

Положив книгу на столик, Найко несколько секунд смотрел в смутно белевший потолок. Неразборчиво-уютное бормотание настенной телепанели утихло, – а, прислушавшись, юноша понял, что стихли и звуки музыки, доносившиеся из открытых окон других квартир. Похоже, что без света остался весь район.

При других обстоятельствах Найко просто перевернулся бы на живот и заснул, – но он выспался днем и спать сейчас ему совершенно не хотелось. Лежать без дела было скучно. Он поджал пятки к заду и одним рывком вскочил.

Несколько секунд юноша сладко потягивался, балансируя на пальцах босых ног, потом встряхнул волосами, и подошел к окну, занимавшему всю стену спальни. Две центральных панели были раздвинуты, и Найко выглянул наружу через квадратный проем.

Его голых плеч коснулся легкий ветерок. Хотя солнце уже давно зашло, и палящая жара дня спала, воздух оставался очень теплым. По контрасту с холодным, темно-синим небом это тепло казалось ему чем-то волшебным. От взгляда вниз с последнего, шестнадцатого этажа огромного дома у него закружилась голова. Глубоко под ним лежал широченный проспект Революции. По нему вдали брело несколько группок легко одетой молодежи, но вот никаких машин видно не было, – кому и куда ехать в первом часу ночи июльской субботы?..

Не горело ни одного окна, ни фонарей, ни светофоров, – но Найко ощутил не страх, а что-то вроде возбуждения. Окна громадного дома напротив – наискосок вправо от него – тоже были сплошь темны. Неосвещенный город стал таинственным, и юноша замер, удивленно рассматривая его. Рассеченный полосами газонов проспект был похож на взлетную полосу, сжатую двумя рядами длинных зданий, разделенных лишь узкими переулками и совершенно одинаковых. Его квартира выходила на восток, и верхние этажи домов напротив ещё розовели, отражая сияние заката, в то время как нижние уходили в синеватый сумрак, сгущавшийся на гладком дне улицы, словно на дне каньона. Далеко справа, за поперечным проспектом Лета, она обрывалась куском более плотной тьмы – городским парком.

Всего полдня назад Найко с тоской смотрел на его плотную зелень, выглядывая из этого вот окна в раскаленное марево улицы, залитой беспощадным сиянием полуденного солнца. Теперь же призрачно фосфоресцирующий мрак показался ему почему-то зловещим. Вообще-то городской парк был самым странным местом в Усть-Манне, – среди его старых корявых деревьев зияли глубокие карстовые воронки с зеленой застоявшейся водой на дне. Сейчас под кронами наверняка царила почти абсолютная тьма, и Найко не хотел бы стоять сейчас там... хотя тут же подумал, что туда было бы интересно пойти.

За парком проспект не кончался, и всего лишь вчера Найко любовался россыпью мельчайших желтоватых огней на стенах далеких зданий. Они мерцали в потоках теплого воздуха, подобно крохотным звездам. Сейчас эти здания казались окутанными дымкой скалами. Итак, катастрофа явно носила глобальный характер, – и от этого Найко стало ещё интереснее.

Если смотреть прямо на восток, на другую сторону улицы, он видел неровную полосу земли между квадратным озером-карьером и сумрачной стеной Теневика, – ещё одного бесконечно длинного шестнадцатиэтажного дома, тянувшегося вдоль его южного берега. Лишь ранним утром свет солнца падал на неё, и тогда отблески окон на ней смотрелись очень красиво. В остальное же время она была такой вот темной. Отсюда Найко видел её всегда под острым углом, в отличии от стены Созвездия, – дома напротив. Вечером или ночью его окна и впрямь походили на созвездие, и с раннего детства Найко очень любил смотреть, как они загораются и гаснут. Став чуть постарше, он, под видом астрономических наблюдений, выпросил у отца мощный бинокль, – но его занятия носили куда менее благородный характер. Он уже знал, что подглядывать неприлично, – но именно осознание этого делало его наблюдения почти мучительно приятными. Ему нравилось следить за людьми, когда те не подозревают об этом, – впрочем, он ни разу не видел там чего-то действительно непристойного. Больше всего ему нравилось наблюдать за людьми одного с ним возраста – сначала детьми, но, как и он, они постепенно взрослели. Некоторые из них исчезали, зато появлялись новые. Многих он видел в школе и мог бы с ними познакомиться, – но это было просто неинтересно ему. Куда больше ему нравилось представлять, как они там живут.

Найко рано понял, что реальность чаще всего разочаровывает, и ему хотелось хотя бы отчасти жить в мирах, рожденных его воображением. Встречая героев своих фантазий на улице, он немного пугался, словно видел людей, сошедших с экрана телевизора. В раннем детстве ему казалось, что ничего, что показывают там, в реальности не существует – как, например, мультфильмы. С тех пор его кругозор сильно расширился, но детские представления по-прежнему лежали в основе. Отчасти они сместились в подсознание, но Найко было жаль расставаться с ними. Он одновременно хотел и не хотел становиться взрослым.

Юноша помотал головой и вновь перевел взгляд. Ещё задолго до его появления на свет старый карьер превратился в озеро, мрачное и глубокое, с высокими крутыми берегами. Сейчас оно было темно-синим, отражая чистую глубину неба. Вдоль его берегов неровной цепочкой протянулись низкие фонари. Даже когда они горели, их синий свет был призрачным и тусклым.

Несмотря на поздний час, у берегов озера виднелось несколько групп купальщиков. За ними Найко тоже любил наблюдать, – особенно за девами. Но ещё больше ему нравилось купаться там самому, – и особенно в такие жаркие дни, как сегодня. А между берегом озера и стеной Теневика пролегала Дорога Скорби – неровная тропа, по которой он ходил в школу. Зимой ходить по ней было действительно довольно трудно, – хотя в основном тяготы его жизни были лишь воображаемыми.

Юноша вздохнул и посмотрел на свою школу, – её длинное четырехэтажное здание тянулось вдоль восточного берега озера. В каком-то смысле оно было центром его жизни, – по крайней мере, там он получал большую часть впечатлений. Он окончил уже девять классов, и эти летние каникулы были последними в его жизни, – что вызывало у него легкую, приятную грусть. Найко собирался до конца использовать это счастливое время, – и пока это ему удавалось...

Он вновь вздохнул и помотал головой, не прекращая, впрочем, своих наблюдений. За школой темнели бугристые кроны парка, – а за ними тянулись серые шиферные крыши старых пятиэтажных домов. Ещё дальше, на фоне застывшей волной восточной закатной темноты, в небо вонзался светлый клинок телебашни. Обычно на её мохнатом от антенн шпиле горели резкие ярко-красные огни, а ниже, на сферическом утолщении, в несколько рядов тянулись окна, казавшиеся цветными искрами. Сейчас там не было ни огонька, и это впервые его встревожило.

Слева от башни висела низкая полная луна. Она сияла золотом в глубокой синеве, и на дальнюю стену комнаты падала призрачная тень юноши. Отблески от ночных фонарей у школы ему тоже очень нравились, – засыпая под ними в раннем детстве, он придавал им мистическое значение, как воротам какого-то потустороннего ночного мира, который казался ему даже более глубоким и устойчивым, чем настоящий, – но на деле получалось наоборот...

Найко вздохнул и вновь повернулся к окну. Слева от озера тоже тянулся длинный жилой дом, но старый, всего в восемь этажей. За ним темнели огромные деревья. Вдоль проспекта Революции таких домов стояло ещё несколько, – а потом он превращался в шоссе, ведущее к аэропорту. Оттуда ночами долетал далекий гул и виднелись плывущие огни самолетов. Сейчас там тоже было тихо, – ни звука, ни движения. С запада, из-за спины юноши, на фасады домов падал ничем не загороженный свет – там, между городом и аэропортом, лежало второе, гораздо более крупное озеро, Орчи – вернее, лишь его залив, окруженный роскошными лугами.

Какое-то время Найко смотрел на идущее вдоль берега Орчи поперечное шоссе, стараясь разглядеть скользящие по нему далекие искры машин, потом ему вдруг стало скучно. Вернувшись в глубину комнаты, он сунул босые ноги в тапки, и, отперев дверь, вышел на лестницу.

Сквозь пыльное окно на нижней площадке падал тусклый палевый свет. В воздухе здесь висел дым, резко и остро пахло сгоревшей проводкой. Широкий пролет справа вел наверх, и Найко поднялся на плоскую крышу здания, – любимое место отдыха молодежи, сейчас, впрочем, совершенно пустое. На этой заасфальтированной и разгороженной низкими, до пояса, стенками крыше там и сям стояли скамейки и зеленели небольшие газончики. Найко пересек её и замер у парапета, глядя на пламенеющий запад.

Под ним лежала сумрачная пропасть двора, со всех сторон окруженная шестнадцатиэтажными массивами. Крыши близко стоявших домов соединяли узкие мостики, и по ним юноша мог дойти почти до южного конца проспекта – сейчас, впрочем, у него не было такого намерения. Даже отсюда он видел небо почти до самого горизонта. Чуть справа, на фоне огненных перьев заката, обрубленной пирамидой чернел силуэт недостроенной мегабашни. Над ним смутно отблескивал неровный лес строительных кранов и опорных колонн. Далеко слева виднелась вторая мегабашня, законченная ещё двадцать лет назад. Обращенная к Найко грань её стены смутно розовела в дымчатом воздухе. До нее было более двадцати километров, и отсюда ее огромность почти не чувствовалась. Детали, такие как окна или террасы, не были отсюда видны. Жизнь в мегабашнях представлялась ему чем-то вроде рая, – наверное потому, что он никогда не бывал там... и в этот миг мир Найко рухнул.

2.

Первым возник звук – резкое, шуршащее шипение в голове. Потом всё залил белый ослепительный свет, – словно за ним, позади, на востоке взошло яркое полуденное солнце. Нагую спину юноши обдало резкое тепло. Он невольно зажмурился, оцепенев и не зная, что делать. Тепло усилилось, помедлило на самой грани боли, потом начало слабеть, и вдруг исчезло, словно он вошел с солнечного пекла в тень. Удивленный Найко повернулся.

Из-за горизонта на северо-востоке поднималась гигантская сияющая полусфера. Она стремительно росла, и свет волнами сбегал по ней вниз – красный, синий, снова красный и белый. Над ней взметнулся узкий клочковатый конус струящегося сияния, казалось, состоявшего из множества отдельных лучей. Зрелище было столь невероятное, что сознание Найко просто отключилось, – от него осталась только пара ошалевших глаз, за которыми сейчас не было ни одной мысли.

Разрастаясь, полусфера становилась всё тусклее. В какой-то миг юноше показалось, что на него надвигается немыслимо огромный огненный шар. Во внезапном приступе животного ужаса он бросился к лестнице, – но через несколько шагов споткнулся и растянулся во весь рост, до крови ободрав колени. Невольно перекатившись на спину, он увидел, как уже в зените движется идеально ровный выпуклый фронт багряного пламени. Оно заняло весь обзор его глаз, и когда Найко поднялся на ноги, то увидел таинственный багровый мир, – красный свет был почти монохроматическим, и багряное марево затопило небо от горизонта до горизонта. Все предметы вокруг стали темно-красными, серыми или черными. Цвета исчезли, звуки стихли, остался лишь внезапно острый запах озона и неожиданная душная жара.

Страшное свечение неба быстро тускнело и гасло. Сквозь него пробилась синева, и всего через минуту оно превратилось просто в дымку, красивую розоватую вуаль, наброшенную на сумрак белой ночи. На востоке она была ярче, словно зарево вселенского пожара. Найко непроизвольно сглотнул. Он весь взмок, – от макушки до пяток – сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из горла. В ушах дико звенело, во рту стоял вкус меди, в голове не было ни одной мысли. Юноша замер неподвижно, как столбик, словно заколдованный, – казалось, он уже никогда не сможет пошевелиться. Казалось, что жаркий воздух, стягиваясь паутиной, душит его.

Найко попытался вздохнуть, – и тут же судорожно закашлялся, прижимая ладони к груди. Ещё в миг первой вспышки он невольно перестал дышать, и теперь буквально захлебнулся слюнями. Кашель согнул его пополам, грудь обожгло, – но теперь, по крайней мере, он мог двигаться.

Лишь минуты через три пароксизм кашля отпустил его. Найко выпрямился, моргая и вытирая слезы, – сквозь их дрожащую завесу он не мог ничего разглядеть.

Вдруг крыша резко и больно ударила по его босым пяткам. Не устояв на ногах, Найко грохнулся на задницу, и приложился к асфальту спиной, чудом не разбив затылок. Тут же опора исчезла из-под него, и он снова приложился спиной об шершавый асфальт, упав на него с метровой, наверное, высоты. Этот удар вышиб из легких весь воздух. Беззвучно разевая рот, как рыба, он ощутил, как плиты расходятся под ним, – и тут же покатился вниз по ставшей вдруг наклонной плоскости, разбивая и обдирая в кровь локти и колени. Его путешествие кончилось сокрушительным ударом об стену, – на сей раз, он грохнулся об неё головой, с такой силой, что из глаз буквально брызнули искры.

Несколько секунд Найко не мог думать от ослепительной боли. Потом с удивлением обнаружил, что как-то встал на ноги, – и тут же новый бешеный рывок швырнул его в окно. Он ударился бедрами об подоконник, потом оконная ручка вонзилась в хребет, едва не сломав ему спину. Зазвенело, рассыпаясь, стекло, что-то обожгло лопатки, затылок, шею, его пятки задрались выше головы, – и на миг Найко повис в воздухе. Совершив какой-то совершенно немыслимый кульбит, он ухватился за край оконного проема – только потому, что стена под ним уже не была отвесной. Чудовищный грохот мгновенно оглушил его, юноша зажмурился, отчаянно вцепившись в ускользающий край. Он падал... падал... падал по гигантской дуге, уже мертвый от страха, и, в то же время, не верящий в происходящее. Его прижало животом к плите, потом его пятки вновь начали задираться над головой. Казалось, что падение уже никогда не закончится...

Что-то ударило его по голове, по плечам, оторвало, завертело, сжало. В рот, в ноздри хлынула вода. Уже захлебнувшись, Найко судорожно сучил руками и ногами, отчаянно пробиваясь к поверхности, но даже там нечем было дышать, и он вновь закашлялся, судорожно извергая из себя воду...

3.

Через какое-то время юноша опомнился, так резко, словно в его голове щелкнул переключатель. Он плавал в холодной воде, над ней клубилась белая известковая пыль, душащая и не дающая ничего разглядеть, – но грохот если и не ослаб, то, по крайней мере, стал глуше, и теперь Найко окончательно потерял ощущение реальности, – он вел себя, словно животное, повинуясь лишь инстинктам. Дышать было невозможно. Он стащил плавки и прижал мокрую ткань к лицу, чтобы не задохнуться. Его глаза были крепко зажмурены – просто удивительно, как вся эта пыль не запорошила их. К счастью, она быстро оседала. Всего через минуту Найко смог различить берег – тот был совсем рядом – и поплыл к нему. Выбравшись из воды, он первым делом надел плавки – ещё одно инстинктивное действие, – потом полез по глинистой осыпи наверх. Всё вокруг стало белым, и он совершенно не мог ориентироваться. Лишь заметив знакомые бугры, он понял, что выбрался на Дорогу Скорби. Всего в нескольких метрах перед ним поднималась неправдоподобно высокая гряда изломанных бетонных панелей – всё, что осталось от Теневика. Здесь он был не один – слева, всего шагах в десяти, стоял рослый парень в плавках, за ним несколько девушек – вероятно, одна из компаний купальщиков. Найко повернулся к ним – и в этот миг пыльную мглу над головой прорезал яркий зелено-белый свет.

Дрожащее сияние снижалось с востока – и вдруг там вспыхнуло ослепительно яркое сине-белое зарево. Юноша рефлекторно зажмурился, – и тут же земля ударила его по ногам. Следующий толчок отбросил его шага на три, и Найко покатился по запорошенному пылью бурьяну. Как-то вскочив на ноги, он бросился к озеру, действуя как угодно, но только не сознательно. Небо над ним рвалось дрожащим белым пламенем, ослепительные вспышки, одна за другой, отбрасывали в небо резкие тени окружающих озеро нагромождений обломков.

Найко влетел в воду, в один миг погрузившись до бедер, – и отвердевший воздух ударил его, словно доской, заставив окунуться с головой. Юноша инстинктивно нырнул, прижавшись ко дну, его ноги задрались, выступая из воды, – и воздух вновь ударил по ним, едва не перебив лодыжки. Ошалевший Найко вынырнул, жадно хватая ртом воздух, потом поплыл к центру озера, где было глубже.

Ослепительная огненная черта ударила в берег напротив, взметнув чудовищную тучу земли, – и юноша опять нырнул. Вокруг падали огромные куски глиняных глыб, поднимая белые фонтаны, куски поменьше, погружаясь, били по спине, и Найко задергался, чувствуя, как его увлекает дальше вниз. Вода сжала его, его поглотил мрак, – и вдруг он обернулся таким ослепительным светом, что Найко увидел каждую песчинку на дне. Невероятно, но даже через шесть метров водной толщи он ощутил тепло. Беззвучный потрясающий удар прошел через его тело, и юноша нырнул ещё глубже, стараясь достать до самого дна.

4.

Темнота. И тишина – столь полная, что удары падающих откуда-то сверху капель казались оглушительно громкими. Найко крепко держался за выступавшую из стены ржавую скобу, судорожно хватая ртом воздух – здесь, по крайней мере, он ещё мог дышать. Он не представлял, как остался в живых, – что-то ослепительно яркое врезалось в воду совсем рядом с ним, с такой силой, что внутренности пронзила резкая боль. Потом вздыбленная взрывом вода выбросила его на поверхность, – но вместо воздуха он вдохнул что-то вроде жидкого огня.

Вновь инстинктивно нырнув, он увидел в освещенном небесным огнем склоне берега широкое жерло трубы, и бездумно устремился туда. Там он должен был и умереть, – но, уже задыхаясь, уже совершенно без воздуха, выбрался вот в этот колодец. На какое-то время он, вероятно, потерял сознание или заснул, потому что теперь чувствовал себя значительно лучше, – если не считать звона в ушах и того, что у него уже, вроде бы, и не осталось тела.

Отдышавшись, он попытался подняться наверх, – но натолкнулся на острые куски бетона, повисшие на глубоко вогнутой в колодец арматуре. Похоже, сознание ещё не вполне вернулось к нему, потому что потом он сделал такое, на что в трезвом уме и твердой памяти не решился бы никогда, – вновь нырнул и поплыл дальше вдоль трубы. До нового колодца вполне могло быть метров сто, – а тогда он, конечно, захлебнулся бы. Но он всё же смог добраться до какой-то щели между бетонными обломками, в которой был вполне пригодный для дыхания воздух – и, отдышавшись, тут же поплыл дальше.

На сей раз, ему повезло выбраться в совершенно целый колодец, – правда, с тяжеленной чугунной крышкой, которую измученный юноша едва смог сдвинуть. Выбравшись наверх, он замер в кромешной темноте, – но под ногами здесь не было обломков.

Как-то вдруг он понял, что стоит в Теневике – вернее, в его подвале. У всех этих шестнадцатиэтажек было, собственно, по два подвала – верхний, совершенно обычный, и нижний, пронизанная туннелями пятиметровая железобетонная плита. Причиной для создания столь дорогостоящих конструкций был слабый грунт – и Найко, наконец, понял, как ему не повезло. Никаких запасов тут, конечно, не могло быть, все эти подземелья были намертво завалены, – и наградой за его ловкость станет страшная многодневная смерть от голода, в одиночестве и темноте...

...что-то сдвинулось в самом окружающем мире – словно он, Найко, был сейчас в телевизоре, и его переключили на другой канал, в котором ему, – да и всем людям вообще, – просто не было места. Мгновенно отвердевший воздух словно замерз в груди, вонзая миллионы ледяных игл прямо в сердце. В следующий миг он перестал себя ощущать, понял, что умирает, но это уже не пугало его. Был только свет. Белый, очень яркий, – мгновенный, беззвучный, ослепительный взрыв.

Мир вокруг него рассыпался, словно разбитый калейдоскоп. Он вдруг стал множеством различных Найко, с удивлением смотрящих друг на друга, – и вся его суть бросилась во тьму, как можно дальше от немыслимой боли.

Усть-Манне, 0-й год Зеркала Мира,

Вторая Реальность.

5.

Проснулся Найко уже мертвым, – он не дышал, сердце не билось. Это длилось какие-то мгновения, – но и их хватило, чтобы его охватил чудовищный, не представимый страх. Наконец, он откинулся на спину, весь мокрый от пота, ошалело осматриваясь.

Он лежал в полумраке, на зеленовато-синем силовом поле. Бесконечно мягкое и удивительно прохладное, оно, беззвучно мерцая, обтекало его нагое тело. Сейчас он содрогался от ужаса, но физически ему было очень хорошо: он чувствовал себя очень легким, почти невесомым, и никак не мог вспомнить, когда именно заснул.

Найко вздохнул, продолжая осматриваться. Комната была очень просторной. В огромных окнах-арках на фоне темно-синего, чистейшего неба замерли бесконечно далекие, неправдоподобно четкие, розовато-белые гребни гор. Казалось, они, словно облака, парят по ту сторону бездонной воздушной пропасти, что начиналась сразу за окнами.

Взгляд Найко лениво блуждал по зеркальному потолку, по стенам из семнадцати пород стеклянно-гладкого камня, по полу, скрытому под массой разноцветных шелковых подушек, по вделанной в него круглой, ровно сиявшей проекционной матрице... Это была его комната в его доме, – но только его ли это дом?..

Наконец, его сердце успокоилось, и страх окончательно оставил его. Потянувшись изо всех сил, Найко спрыгнул с силовой постели на пол. Он встал под ледяной душ, чтобы смыть с тела липкий пот ужаса, – а ещё через пару минут, всё так же нагишом, поднялся на плоскую крышу здания. Утренний сумрак ещё не рассеялся – скорее ночь, чем утро, – и влажный воздух тоже был холодным, но сейчас ему это нравилось. Ночью шел дождь, и крыша только начала подсыхать. Ошеломляюще пахло свежестью, высоко в небе висели необычайно рельефные, синие облака. Улица под ним была совершенно пустынной. Вокруг царила удивительная тишина, только слабо шелестели листья.

Казалось, что отступившая на юг темнота ещё таится в кронах, и Найко невольно часто втягивал воздух. Мир вокруг казался ему родившимся заново, – как и он сам, – и это чувство было удивительным. Но умер ли он на самом деле? Изменилась ли реальность, в один миг став воплощенной преисподней, – или ему просто привиделся на удивление подробный кошмар?

Он не знал, но это пугало его. Пугало очень сильно – почти до смерти, – прежде всего потому, что он знал: Мроо придут и сюда, и его кошмарный сон станет реальностью. Ощущение неизбежной катастрофы было очень резким, и единственное, что казалось ему... нет, не спасением, а возможностью достойного конца, – было лишь одним словом: Малау.

Сердце Найко вновь бешено забилось. Малау, резиденция Дома Хилайа, находилась в Гитограде, почти в трех тысячах миль от его родного Усть-Манне, где он сейчас и жил, – и попасть туда было непросто.

Но восемнадцать лет назад он уже был там, со своими – ныне покойными – родителями: они гостили у семьи Хилайа. Там он познакомился с Хеннатом Охэйо, чрезвычайно живым и активным предводителем местной детворы – и наследником Главы Дома.

Хотя им тогда было всего по шесть лет, это счастливое время Найко запомнил навсегда: никогда прежде у него не было столь близкого и искреннего друга – и никогда после тоже. Но они расстались, – не по своей воле – и судьба уже не сводила их вновь. А потом, когда ему исполнилось шестнадцать, в тот самый приснившийся ему день, – последний по-настоящему счастливый день его жизни, – его родители погибли в разбившемся самолете, и жизнь Найко пошла под откос. Хотя до совершеннолетия ему оставалась всего пара лет, без опекунства по закону нельзя было обойтись, – и, как-то совершенно незаметно, опекуны стали и хозяевами. Из всего имущества родителей у него остался только этот вот дом. Повезло ещё, что свора жадных родственников не выкинула незадачливого наследника Дома Ансар на улицу, – он сам подписал все нужные бумаги, уже понимая, что в противном случае его просто убьют.

Он не пропал, разумеется, – в Империи Хилайа любой сильный и неглупый парень вполне мог заработать на жизнь, – но жил он с тех пор весьма скромно. Тогда он хотел обратиться за помощью к Охэйо, – но уже хорошо знал, как относятся к незваным гостям и бедным родственникам. Потом эта идея стала казаться ему попросту глупой: попыткой вернуться в детство, в те два самых прекрасных месяца, что он прожил в незнакомом мире вместе с другом. Охэйо стал совсем другим человеком, принадлежащим, к тому же, к далекому от Найко кругу: состояние Дома Хилайа делало его одним из богатейших в Империи, – не говоря уж о том, что он был Императорским Домом. Так что общего у них, наверняка, теперь осталось очень мало. И всё же... всё же...

Что-то очень важное связывало Дома Хилайа и Ансар, – родители обещали рассказать ему об этом в день его совершеннолетия, но так и не успели. Найко мог – и даже должен был – узнать это сам, но получить разрешение на поездку в одну из провинций Вассалитета было непросто, да у него тогда и не хватило бы на это денег.

Гитоград, лежавший на юго-западе Арка, тоже, разумеется, входил в Империю, но о нем отзывались с пренебрежением, и репутация у него была самая скверная: гиты слыли хитрыми и распущенными мерзавцами. Считалось, что юноши и девушки в Гитограде мало чем различались, – как по внешности, так и по более интимным привычкам. Найко знал, что это вовсе не глупые выдумки: он был там, и многое видел своими глазами, – хотя и не понимал тогда. Но он запомнил и главное: тот дух свободы, от которого в Империи с каждым годом оставалось всё меньше. Усть-Манне был слишком близко к Становым Горам, и рука ойрат, лежащая на нем, с каждым годом становилась тяжелее. Это было не очень заметно со стороны, и в общем, не так уж и плохо: превыше всего ойрат ценили порядок и благопристойность, и не один объективный человек не стал бы противостоять этим почтенным добродетелям.