Текст книги "Другая Грань. Часть 1. Гости Вейтары (СИ)"
Автор книги: Алексей Шепелев
Соавторы: Макс Люгер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
– Ну, а у Наромарта всё-таки проблемы с рукой и ногой. Поэтому я купил для вас троих мулов. На них ездить намного проще во всех отношениях. Саша и Женя поедут на Ушастике, а себе я прикупил всё же лошадь.
– Деньги остались? – полюбопытствовал Мирон.
– Немного, – честно признался Йеми. – Но это не беда: мулов и лошадь потом можно будет продать, и деньги вернутся.
– Но нам в пути деньги могут потребоваться, мало ли что. Может, заглянем, всё же, в город к ювелиру? – предложил Наромарт.
– Нет, время дороже. А если вдруг задержимся в пути… Еду мы купили, на прочие мелочи до Шофа у меня денег хватит. Ну, а в Шофе ювелиры тоже найдутся.
– Хорошо, если деньги остались, то можем сейчас в Плесков не заезжать, – согласился Мирон. – Что ещё?
– Одежда. Мы с Сашей тут раздобыли кое-что, чтобы вы не очень выделялись.
Подросток, словно только и ожидал этих слов, тут же достал из-за спины темно-синий сверток и протянул Женьке.
– Тут твой жакет и плащ.
Действительно, как-то никто и не обратил внимания, что казачонок был в одной рубашке.
– И вот ещё местные башмаки.
Женька окинул критическим взглядом изделие местного сапожника. Если по честному, то эта обувь не уступала той, что одарили его в Риттерберге. А выглядела, пожалуй, и покрасивее: подъём был украшен маленькими темно-синими бусинками.
– Спасибо, – поблагодарил он Сашку и подвинул сверток себе.
– Это Вам, Мирон Павлинович, – продолжил выкладывать покупки подросток.
Нижниченко получил темно-зеленый плащ, полотняные штаны, рубаху, широкий пояс светло-зеленого цвета и пару кожаных башмаков, с виду – таких же, как у Женьки, только бусинки были зелёными – под цвет плаща.
Полный комплект одежды, только выдержанной в коричневой гамме, получил и Балис. Да ещё вместо башмаков ему достались короткие кожаные сапожки. Наромарту приобрели один лишь фиолетовый плащ.
– А почему цвета разные? – полюбопытствовал Женька.
– Воинам и слугам, которые делают грязную работу, полагается одежда темных тонов, на ней не так заметно, что она испачкана, – охотно пояснил Сашка. – Ну а слугам, которые с грязью не возятся, одежду можно выдать и поярче.
– А что полагается хозяину?
– А благородному жупану пристала дорогая яркая одежда, чтобы издалека было видно, кто тут хозяин, – ничуть не смущаясь, объяснил казачонок. – Поэтому мы решили не скупится.
Он выложил перед собой на всеобщее обозрение красный кафтан, опушенный коричневым мехом на полах, воротнике и рукавах и того же цвета мягкие сапожки.
– Да, если так шиковать, то никаких денег не хватит, – проворчал Мирон.
– Так надо, – убежденно ответил Йеми. – Когда будем разбираться с караванщиками, то у них не должно быть сомнений, что с ними говорит важный господин. Значит так: переодеваемся, быстро собираем самое необходимое, укладываем на лошадей и мулов – и вперед.
– А наши повозки?
– Конечно, здесь мы их не бросим. Сейчас я позову Курро, жители Кусачего Леса отвезут их обратно.
– А где они лошадь добудут, если Ушастика выпрячь? – не унимался Сашка.
– Договорятся как-нибудь, – успокоил его кагманец. – У них хорошая репутация в этих краях, им доверяют.
Старость – не радость. Вообще-то в свои тридцать шесть стариком Мирон Павлинович Нижниченко себя не считал, да и причин к тому, если быть честным, не наблюдалось. Физическая форма была вполне пристойной, хроническими болезнями он не страдал. Однако, путешествие верхом на муле оказалось гораздо более тяжелым, нежели он предполагал, основываясь на своих детских впечатлениях. И дело было вовсе не в отсутствии седла: в детстве он вообще ездил на голой лошадиной спине, а сейчас мул был покрыт толстой мягкой попоной темно-серого цвета. Тем не менее, не успели ещё скрыться из глаз стены и башни Плескова, а мышцы уже начали ныть и деревенеть. Всё внимание Мирона было сосредоточено на том, чтобы не свалиться со своего скакуна, оставалось только надеяться, что те, кто гораздо больше привычен к верховым прогулкам, внимательно следят за происходящим вокруг.
Таких привычных в отряде оказалось трое. Во-первых, конечно, Йеми, державшийся на лошади с ловкостью опытного наездника и задававший направление и темп движения. Как не торопились преследователи, но кагманец понимал, что попытка взять резкий старт чревата не только непредвиденными задержками, но и травмами, поэтому компания двигалась легкой рысью. Во-вторых, казалось, ни малейших затруднений не испытывает Наромарт. Ловко подогнув длинные ноги, он ехал почти рядом с Йеми, то и дело обмениваясь с ним короткими фразами. Ну а, в-третьих, умело управлял Ушастиком Сашка. По крайней мере, так казалось со стороны. Маленький коняга без особого напряжения нес двух мальчишек и два здоровенных тюка в придачу. И, хотя он и шел в арьергарде, но не потому, что не мог догнать передних, а согласно закону связки: сильные впереди и в конце, слабые – в середине.
Так они отмахали на глазок километров десять, когда на пути повстречалась деревенька. До этого им попадались только расположенные на придорожных холмах белокаменные виллы за высокими оградами, здесь же лепились один к другому деревянные домики с соломенными крышами. Ясно, что в таких жил люд победнее, намного победнее.
На главной площади Йеми неожиданно остановил коня.
– Давайте-ка передохнем. Да и расспросить местных жителей не мешает. Заодно и поедим, а то толком не завтракали.
Ни Гаяускас, ни Нижниченко не были убеждены в необходимости остановки, но спорить не стали: ноющая боль в пояснице и ягодицах была даже более весомым аргументом, чем те, которые привел кагманец.
– Балис, Мирон, когда скачете – не будьте такими скованными. А то сидите оба, точно посохи проглотили. Расслабьте мускулы, тогда и болеть меньше будет. Пригнитесь немного. Вообще, не застывайте в одной позе, словно статуи.
– Мог бы и раньше посоветовать, – проворчал Балис.
– Мог. Только вы не производите впечатления людей, которым помогают советы под руку.
Морпех улыбнулся: крыть было нечем.
Привязав средства передвижения у коновязи, путники прошли в деревенскую харчевню. Во внеурочное время та, естественно, была почти пустой. Лишь босоногая девка в длинном холщовом сарафане, согнувшись, отмывала дощатый пол. При виде странников она тотчас вскочила и бросилась к ним навстречу.
– Почтенные путники желают отдохнуть?
– Почтенные путники желают легкого завтрака, – ответил Йеми.
– Сейчас всё будет. Садитесь, куда вам угодно.
Пока они рассаживались за длинными столами у выходившего на площадь окна, девка успела сбегать за хозяином харчевни. Это оказался невысокий смуглокожий мужчина, уже в солидном возрасте. В лице было что-то неуловимое похожее на ту девку – не иначе как он приходился ей отцом или дядькой. Появление нежданных посетителей его обрадовало, а наличие среди них уродливого нечки изрядно озадачило. Впрочем, опытный трактирщик сразу понял, что к чему: за одним столом сидели благородные господа, главным из которых, скорее всего, был самый младший – юноша в красном кафтане с меховой опушкой – даром, что на улице Ралиос вовсю палит. Ну а за другим – рабы: мальчишка да нечка покалеченный. Какой толк от них в путешествии – непонятно, но то не хозяина харчевни ума дело.
– Что угодно господам? – почтительно поклонился он перед столом, где сидели хозяева. Может, конечно, господ-то тут и нет, и с пришедших за глаза хватит обращения «почтенные», но немного лести никогда не вредило делу. Каждому приятно, когда его величают по благородному.
– Вот что, почтеннейший, – ответил ему молодой темноволосый парень, сидевший напротив юноши. – Дай-ка нам югурта, хлеба с сыром и молока. А этим, – он кивнул на рабский стол, – принеси тоже югурта и хлеба.
Парень говорил на торопийском языке, говорил правильно и бегло, видимо сам был родом из этих мест.
– Может, господа вина желают? – поинтересовался хозяин харчевни.
– Вина? Ещё утро не кончилось, а ты нам вина предлагаешь. Совсем ума лишился?
– Простите, благородные господа.
– Давай, неси еду быстрее. Мы спешим.
Хозяин поспешил на кухню. Господам всегда виднее. Хоть и на дворе давно уже время к полудню, но, если господам угодно, пусть будет утро. У Ралиоса не убудет. Главное, чтобы путники остались довольны и щедро расплатились. А коли им хочется откушать быстро – так это не сложно. Всё, что они желали получить на стол, на кухне имелось. Разве что, молока было маловато. Господам-то хватит, а вот рабам…
– Мирва, сбегай-ка до бабки Рении, принеси кувшин овечьего молока. Скажи, я потом расплачусь.
Собрав еду на большой деревянный поднос, хозяин поспешил к нетерпеливым благородным гостям.
– Скажи-ка, почтенный, – обратился к нему тот же самый парень. – А что, караваны из Плескова сегодня проходили?
– Проходили, было дело. Сначала невольников в Альдабру гнали, потом и с товарами купцы проехали.
– Не останавливались здесь?
– А чего они тут забыли? Мы же, благородный господин, почитай, около самого города живем. И двух лин до Плескова-то не будет.
– Понятно. Стало быть, только прошли и ничего более?
– Ничего, господин. Прошли и прошли.
– Ладно. Ты вот что… Яйца куриные у тебя, наверное, имеются?
– Как не быть.
– Ты вот что, принеси-ка рабам с десяточек. Сырых, понятное дело.
Хозяин только крякнул от удивления. Чудные господа, право слово. Если каждый будет своих рабов кормить югуртом да куриными яйцами, да отпаивать овечьим молоком, то желающих пожить в такой неволе найдется немало. Нет, конечно, не его это дело, господин в своих рабах волен и никто ему не указ. Хочет – молоком поит, хочет – живыми в землю закопает. А всё же – чудные господа… Ишь как залопотали по-своему, югурта попробовав. И называют его как-то чудно…
– Так это почти как наш йогурт, – удивился Мирон, опробовав белую густую массу. Удивился на русском, чтобы трактирщик ненароком не понял.
Балис пожал плечами.
– Кстати, и называется похоже. Югурт – йогурт.
– А что такое – йогурт? – заинтересовался Саша.
– Знаешь, честно скажу, не знаю, как его делают. Только знаю, что из молока с добавлением фруктов. А продается повсеместно в маленьких пластиковых формочках. И рекламируется как идеальный завтрак, – попытался объяснить Нижниченко.
– Каких формочках? – не понял мальчишка.
– Пластиковых. Из пластмассы, её стали широко применять в середине двадцатого века.
Мальчишка огорченно вздохнул.
– Ты чего? – удивился Мирон.
– Обидно… Жизнь такая интересная… Столько всего было впереди… А я так ничего и не увидел…
– Так уж и ничего? Ты здесь такое видишь, чего никто из твоих современников и представить себе не мог.
– Нет, Мирон Павлинович, это другое, – убежденно сказал казачонок. – Там была моя жизнь, а теперь – как будто чужая. Всё время чувствую, что это всё должно быть не со мной, а с кем-то другим.
Балис незаметно вздрогнул. Сашка совершенно точно передал этими словами его ощущения. Ведь и ему казалось, что его жизнь закончилась тогда в январе девяносто первого в вильнюсской больнице. В тот момент, когда он в одну минуту потерял жену, дочь и ещё не рожденного сына. "У меня нет страны. У меня нет семьи. У меня теперь ничего не осталось". Кажется, так он сказал Огонькову, когда тот допытывался, что же всё-таки произошло в Вильнюсе в ту зимнюю ночь. Жизнь кончилась – но началась другая жизнь. Своя? Чужая?
– Глупости это, Саша, – решительно сказал Мирон. – Чужую жизнь прожить невозможно. Каждый живет свою жизнь, какие бы кульбиты она не выкидывала. Судьба изменилась – и сразу: "не моя жизнь". А в московской тюрьме сидеть в тринадцать лет – это твоя жизнь?
– В четырнадцать, – угрюмо подправил подросток.
– Огромная разница, – иронично прокомментировал Нижниченко. – А в разведку в отряде Шкуро ходить? Надо думать, отец твой по-другому себе твоё будущее представлял.
– Вы не видите разницы между разведкой у Шкуро и тем, где мы сейчас сидим?
– Принципиальной – не вижу. Для тебя в восемнадцатом гражданская война была такой же чужой, как и эта земля. Для меня мир в девяносто первом перевернулся. Для Балиса – тоже. Это главное. А остальное – декорации, они уже не так важны. Главное-то не в декорациях, а в сути.
– Ну, не видите – так и не видите, – проворчал мальчишка, склоняясь над миской. Продолжать разговор он явно был не настроен, и Мирон понял, что Сашка на него обиделся. Ну что же, дело житейское. Без мелких обид ни одно дело не обходится. Важно, чтобы они не перерастали в крупные, но, вроде как, эта опасность не грозила. Пусть помолчит, подумает. Сейчас парня лучше не дергать.
Завтрак завершился в тишине. Наромарт и Йеми, хотя и не могли понять этого разговора, но словно почувствовали, что лучше с расспросами не лезть, помолчать. Кагманец, впрочем, перекинулся ещё несколькими незначащими фразами с хозяином харчевни, когда расплачивался за завтрак. Так же в молчании расселись на своих скакунов и двинулись дальше. А уж во время скачки Мирону и Балису было и вовсе не до разговоров: всё внимание уходило на то, чтобы удержаться на спинах мулов.
Глава 7
В которой рабский караван уходит всё дальше.
От героев былых времен
Не осталось порой имен.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землей и травой.
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах иных:
Этот вечный огонь
Нам завещанный одним
Мы в груди
Храним.
В.Златоустовский
Богатые тоже плачут. Только этого никто не видит. Потому что слезы надо прятать – иначе неприятностей будет ещё больше. Потому что дома у господина Августа Иоахима Альберта фон Стерлинга всегда всё хорошо. Или почти всегда. Лишь один раз за десять лет Анна могла плакать, не скрывая своих слёз: когда умерла мама.
Господин фон Стерлинг уже к тридцати годам стал Главным Финансовым Советником корпорации «Электрический мир» – одной из крупнейших компаний Вест-Федерации в области, как говорят взрослые, «высоких технологий». Он нежно любил свою жену Марию Селесту Альмиру. Счастливый отец двух сыновей, господин Август был несказанно обрадован, когда врачи сообщили, что третий его ребенок будет девочкой. Разумеется, он с радостью исполнил просьбу жены: отдохнуть неделю на принадлежащей им вилле на небольшом островке. Кто же мог знать, что налетит неожиданный, но неимоверно сильный ураган, который начисто отрежет их от мира на целых две недели? И как можно было предположить, что долгожданное дитя родится на два месяца раньше положенного срока?
Мать выходила маленького семимесячного младенца, но индекс ему вовремя привить не удалось. Новорожденная Анна-Селена стала «безындой». Для господина Августа это был страшный удар. Первым его желанием было сдать девочку в специальный приют, однако жена категорически отказалась отдать ребёнка в чужие руки. Чтобы не огорчать супругу, он сделал всё что можно. В Лебене был заказан индекс-браслет. Маленькая Анна-Селена осталась в семье. Но одного Август фон Стерлинг так и не смог: полюбить дочь. Его нелюбовь передалась всем в доме, кроме матери, не чаявшей души в несчастной девочке. Так Анна очень быстро поняла, что она плохая, безында. И ещё – что ей ни в коем случае нельзя никому и никогда об этом жаловаться. На людях она всегда была любимой и любящей дочерью…
Вскоре после того, как девочке исполнилось семь лет, нелепая автокатастрофа лишила её единственного любящего её человека – матери. К чести отца, он не нарушил волю жены и после её смерти. Анна-Селена осталась в доме и продолжала числиться дочерью и наследницей. Но только числиться. Она была всем чужая. Старшие братья не хотели с ней играть. Отец сухо и отстранено уделял ей не больше двадцати минут в день. Слуги, за исключением только гувернера Олафа и кухарки Марты, искали любой повод, чтобы продемонстрировать своё превосходство: пусть они бедные, но не безынды. В школе… через неделю после начала учебы стало ясно, что в этом классе до выпускного вечера будет одна бессменная «муля».
Что ж, зато у неё было две радости, которых никто отобрать не догадался. Во-первых, она могла много времени проводить в Сиреневом Парке. Во-вторых, никто не мешал ей рисовать.
Этим она увлеклась, когда была ещё совсем маленькой. Маме очень нравились её рисунки. Со временем Анну-Селену рисование захватило. Иногда девочка думала, что когда вырастет, то станет дизайнером и будет создавать красивую рекламу, глядя на которую люди сразу захотят купить изображенные на ней автомобиль, колбасу или компьютер.
Как и у всякого ребенка, у Анны-Селены бывали и другие планы на своё будущее. Например, стать биологом и ставить интересные опыты на белых мышах… Впрочем, это мечта долго не продержалась: после того, как выяснилось, что большинство виртуальных опытов в школьном и «расширенном школьном – экстра» курсе биологии ничем хорошим для мышей (хотя бы и виртуальных) не заканчивались, к биологии Анна-Селена охладела. Стоит ли убивать тех, кого любишь?
А вот с дизайном все шло отлично. И сегодня Анна-Селена шла домой в отличном настроении, беззаботно помахивая «познавателем». Компьютер заменял в школе учебники, тетради и много чего еще и был не в пример удобней. К тому же, у неё было маленькое преимущество перед остальными – индексное излучение чуть сбивало идеальную четкость картинки, а она могла снять браслет и рисовать без всяких помех. Не очень много, но все-таки…
Дело было в том, что Анна-Селена отправила на конкурс «лучший юный дизайнер» свою разработку рекламы собачьего корма – и неожиданно для себя получила приглашение участвовать в финальном туре, к которому прилагалась подробная анкета. Вопросы там были интересные, взрослые: например, про то, что из современных концепций нравится больше, что меньше, и вообще… Это была не какая-нибудь школьная анкета – примитивная, скучная и занудная. Эта анкета была про искусство! И, кстати, составили её так, как будто за Анну-Селену сцепились в схватке лучшие преподаватели дизайна столицы.
На самом деле, конечно, никто не вцеплялся. На предварительном этапе работа Анны-Селены действительно понравилась многим: было ясно, что путь ей определен в десятку лучших, или очень недалеко от таковой. Но анкеты, тем не менее, для всех рассылались типовые, абсолютно одинаковые. Точнее, почти для всех. Авторы явно безнадежных работ получили письма с благодарностью за участие и извинением – что-то вроде того, что какая-то мелочь не соответствует п. 22278-бис Общедоступных Правил. И что их работу с интересом ждут на следующем конкурсе, а сейчас – извините…
В общем, все было очень даже неплохо. Сейчас, на улице. Дома все будет скучно и грустно, если получится найти укромное местечко, где можно в одиночестве порисовать и помечтать. Найти бы только… На чердаке старшие братья устроили себе отличное место – когда-то оно было берлогой, потом – рубкой корабля, сейчас – звездолетом. Подвал для рисования никак не подходил: кто из настоящих художников хоть когда-нибудь рисовал в подвале? А в комнатах вечно кто-то мешал…
Электронный привратник вежливо поздоровался с подходящей девочкой и открыл калитку. Из дома как раз выходил отец.
– Как дела, Анна-Селена? – суховато спросил он.
– Здорово! Па, посмотри-ка!
– Ага… Это что у нас такое? Конкурс начинающих дизайнеров? Прошла в Финальный Тур? Интересно, интересно, всяческих успехов…
И Август Иоахим Альберт фон Стерлинг пошел к калитке, более ничего не сказав. Как всегда… Хорошее настроение, тоже как всегда, улетучилось непонятно куда, и Анна-Селена тихо вошла в дом. Поднявшись в свою комнату, она посмотрела в окно. Как и следовало ожидать, братья экспериментировали с бассейном, бегая вокруг воды и брызгаясь друг на друга. За их развлечением с выражением глубокого и искреннего ужаса наблюдал с дерева серый кот Кэррол – любимец семьи. А с веранды поглядывал молодой гувернер Олаф – без особого энтузиазма, но и без возражений. В руках у него была скучного вида книга, но всем в доме было известно, что для тренировки невозмутимости он читал «Вредные советы», дойдя уже до двадцать третьего тома.
– Тони, Алек! А ну быстро, время пить чай! Так… – и выдернул из кармана коммуникатор. – Анна-Селена, ты уже тут? Давай, чай ждет, церемония есть церемония. Тони, Алек! Я кому сказал?! Вы что, думаете вычерпать эту штуку до дна? Живо вытирайтесь и за стол!
По правде говоря, до гонга еще оставалось минут пять, но выдергивать ребят за стол принято пораньше – так зачем же нарушать старые добрые правила?
Через пять минут молодое поколение и воспитатель уже сидели за столом. И одновременно с ударом гонга в распахнувшуюся дверь въехала новинка от компании «Электрический мир» – интеллектуальный чайный столик. Поначалу он даже пугал некоторых гостей – при всем своем интеллекте он плохо предсказывал поведение людей и, случалось, во время фуршета был способен въехать прямо в ноги иному невнимательному гостю. Август Иоахим Альберт фон Стерлинг относился к этой разработке трепетно – первый экземпляр такого столика был подарен монарху одной из соседних стран и пользовался при дворе определенным успехом: видимо потому, что помогал в возрождении традиций. Мало кто оставался спокоен в душе, когда эта почти одушевленная мебель въезжала в залу приемов в полном соответствии со старыми добрыми традициями и церемонно произносила голосом лидера республиканской партии: «Полуденный кофий Его Величества и высочайших гостей!..»
– Анна-Селена, – мягко сказал гувернер, когда была выпита первая чашка и можно было перейти к разговору. – Я слышал про твои новые успехи на дизайнерском поприще… Скажи, можно мне будет посмотреть на твою анкету – или хотя бы на ее бланк? Честное слово, просто интересно… Из меня в свое время дизайнера не получилось, такие вот дела.
– Ага, – весело сказал Тони. – Все преподаватели говорят, что из них кого-то не получилось!
– Тони, – спокойно, как обычно, сказал Олаф. – К примеру, из тебя уже не получилась звезда балета, этому учатся лет с четырех… Из каждого человека кто-то да не получился. А у меня еще многое впереди, я же студент.
– Ну, да, – Тони чуть надулся и допустил ошибку: – А вот из Аськи не получится ничего, потому что…
Так говорить за столом было против принятых в доме правил.
– Тони! Вон отсюда! До вечера сидишь в своей комнате!
– Не больно-то и хотелось, – Тони демонстративно поплелся наверх.
– Я, пожалуй, пойду с ним? Или для этого тоже надо поскандалить? – мрачно спросил Алек.
– Скандалить не стоит. Хочешь идти – иди.
Братья гордо удалились.
– Дядя Олаф… Это все из-за меня, да? – Анна-Селена была готова расплакаться прямо на месте.
– Хм… Ты знаешь, наверное, нет… В их возрасте люди жутко любят задираться. Ты тоже скоро окажешься такой, – Олаф улыбнулся. – У меня в семье было принять оставлять за такие выходки без сладкого. Подозреваю, это сохранило мои зубы. А вообще, не нравится мне эта история с индексами, ох, как не нравится…
– А почему?
– Видишь ли, я учусь на юриста и недавно обнаружил, что, в сущности, вся эта индексация базируется не на законе, а на инструкции, срок действия которой истек очень давно… А юрист живет по принципу «пусть погибнет все, но в строгом соответствии с законом». Будь я бунтарем, я бы свернул шею нашему государству без всяких проблем.
– А зачем?
– Вот то-то и оно, Анна-Селена. Ага, спасибо за бланк… Так… Ну, вот, что и требовалось доказать – у тебя нет шанса получить премию. Даже твой браслет не поможет. Господи, в какое безобразие вляпались наши предки!
– А почему?
– Кто бы знал?.. Тебе нужен совет, как я понял?
– Да.
– Уезжай отсюда через несколько лет. Мне жаль, но это – не твоя страна. Отец будет только рад: дочь учится на дизайнера где-то за границей – это престижно и никто не будет спрашивать про что-то другое. Сейчас тебе, конечно, рано уезжать, а вот когда вырастешь… Мой тебе совет: подучи южные языки.
– А потом?
– Хм… Потом… Ты знаешь, как велик мир? И что в этом мире индекс есть от силы у тридцати процентов людей? И что специалисты могут жить одинаково хорошо везде, где им нравится, приезжая домой раз в несколько лет? И что с твоими талантами и возможностью получить образование везде, где захочешь, перед тобой открывается неплохая дорога?.. Поверь мне, хоть я и не пророк – в этом ты не встретишь особых проблем…
– А Вы?
– Я… Ты начинаешь влюбляться в меня?
Анна-Селена покраснела.
– А что, это так выглядит?
– Не знаю… У всех это выглядит по-разному… Слушай, через неделю у твоего отца День Рожденья, ты не забыла?
– Нет, а что?
– В мои времена особым шиком было подарить самоделку. Слушай, идея буклета про эту разумную мебель тебе не приходила в голову?
– Ой! Дядя Олаф! Это же класс! Счастливо, я бегу!
И, забыв обо всем, Анна-Селена поспешила к себе. Олаф с улыбкой поглядел ей вслед.
Набрасывать было интересно до безумия, только через пару минут стало ясно, что это будет не буклет, а маленький мультик о знакомстве стола и собаки. Анна-Селена отошла от компьютера и засела за стол с листами бумаги – придумывать рисунок было куда интереснее так… Вот так – уже не щенок, но еще не взрослый пес, вот…
Не шло. Не пошло ничего. Захотелось погулять – и Анна-Селена взяла коммуникатор.
– Дядя Олаф!
– Слушаю тебя, Анна-Селена. Знаешь, твои братья, похоже, решили продержаться в своей комнате до конца, а сподвигнуть их на приготовление уроков трудно… А как ты? Подвигается работа?
– Да так… Можно, я погуляю?
– Конечно. Возвращайся до шести вечера, как обычно.
– Ага!
И Анна-Селена отправилась в любимый Сиреневый Парк.
Если бы она тогда не пошла в парк. Или пошла, но не стала бы забираться в дальние аллеи, где в это время не встретишь ни души. Или даже бы зашла в эти аллеи, но отнеслась бы с большим недоверием к неизвестно откуда взявшемуся молодому человеку со странным именем Евдоким Сергеев… Чем он её тогда подкупил? Похвалами нарисованному щенку? Да ну, она не раз и не два слышала, как незнакомые дяди и тёти одобряли её рисунки. Самые разные: мелом на асфальте, красками на бумаге, сформированные на компьютере… Рассказами о таинственной ксенобиологии (это необычное название крепко врезалось в память девочки)? Тоже вряд ли: Анна-Селена целый год занималась биологией в районном Центре Детского Развития и Творчества и давно уже не млела от одного вида микроскопов, предметных стекол, центрифуг и прочего оборудования, а уж тем более – от разговоров о них.
И всё-таки было в Евдокиме Сергееве что-то такое особенное, притягательное, убедительное, что она, не задумываясь, пошла неизвестно куда со взрослым человеком, о котором ничего не знала. Несмотря на то, что еще в раннем детстве ей внушали, что идти куда-то с незнакомыми дядями и тетями нельзя. Наоборот, если тебя пытаются увести такие дяди и тёти, то надо громко плакать и кричать, и тогда придет дядя полицейский, отведет домой, а нехороших дядей и тёть – накажет. Конечно, Анна-Селена давно выросла из того возраста, когда верят во всемогущего и доброго дядю-полицейского, а так же Новогоднего Деда, Святых Хранителей и других сказочных персонажей, зато теперь она прекрасно понимала, какой может быть интерес к одиноко гуляющей девочке у таких дядей и тёть.
И ещё она знала, что настоящие преступники бывают совсем не похожи на преступников. Они пытаются казаться добрыми и ласковыми, и им это часто удается. Знала, но всё же пошла с незнакомым человеком. Почему? Ответа на этот вопрос у неё не было. И, наверное, никогда уже не будет. Но теперь всякий раз, попадая в очередную неприятность, девочка непременно спрашивала себя: "Зачем я пошла в тот день в парк?" и "Зачем я тогда пошла с этим незнакомцем?"
Вот и сейчас, плетясь в невольничьем караване, Анна-Селена не могла думать ни о чем другом. Какая она всё-таки несчастливая. Подумать только, когда-то она всерьез считала, что ничего на свете хуже нету, чем жить в "золотой клетке" – богатом доме, в котором ты никому не нужна и всем безразлична, а то и неприятна. Было время, когда она проливала слезы только из-за нескольких колких фраз, брошенных в её адрес во время школьной перемены, а то и вовсе из-за одного только смеха одноклассников над какой-нибудь её неловкой фразой или неудачным поступком.
Разве можно сравнить все эти мелочи с участью вампира? С жизнью, которую и жизнью-то назвать нельзя? Сама девочка это плохо понимала, но мадемуазель Виолетта и Наромарт, ссылаясь на умные книги, объясняли ей и Женьке, что вампиры – не живые и не мертвые. И, если сначала она радовалась тому, что не мертвая, то потом постепенно, но неумолимо на неё накатывало отчаяние оттого, что она – не живая.
А можно ли мелкие неприятности её прошлой жизни сравнить с похищением? Когда они шли с Рионой смотреть её хижину в глубине леса, маленькая вампирочка и подумать не могла, что им может что-то угрожать. Обитатели Кусачего леса казались милыми и добрыми, а сама Риона – дружелюбной и общительной девчонкой. Новые подружки весело болтали, увлеченно обсуждая, как лучше оформлять клумбы. Оказалось, что Риона, как и сама Анна-Селена очень любит выращивать цветы, но при этом не имеет ни малейшего понятия о научном подходе к этому важному делу. Да и как она могла об этом знать, если в местном языке даже не было слов для обозначения такого основополагающего понятия как "ландшафтный дизайн". С другой стороны, нехватку образования местная девочка с лихвой возмещала практическим опытом и врождённым вкусом. А ещё Риона держалась с новой знакомой на равных, без робости, но и без заносчивости. Именно о такой подруге Анна-Селена мечтала раньше, ведь дома подруг у неё не было: кто же захочет дружить с безиндой?
И когда из темноты на них налетели похитители, девочка просто обмерла от страха. Наверное, она могла вырваться, ведь превращение в вампира сделало её намного сильнее, чем можно было предположить, глядя на хрупкую десятилетнюю девочку. Уж совершенно точно, она могла превратиться в летучую мышь и улететь от разбойников. Но тогда, парализованная страхом, она даже не подумала об этих возможностях. Потом, когда, её запихали в мешок и перевозили через реку на плоту, она чувствовала рядом какой-то особенный, мертвящий, как ни странно звучит такое определение в мыслях уже не живого человека, холод текущей воды и думала только об одном: чтобы мешок случайно не упал в реку. Это означало немедленную гибель: естественная проточная вода убивает вампиров почти мгновенно и так же верно, как и прямой солнечный свет. И, если от губительных солнечных лучей кольцо, полученное Наромартом от Элистри, могло защищать Анну-Селену довольно продолжительное время, то про волшебную защиту от текущей воды богиня ничего не обещала.
Последнюю возможность для попытки бежать вампирочка упустила, когда её везли в город. Даже перекинутая поперек лошадиной спины и крепко придерживаемая сверху всадником, она всё же могла бы попытаться трансформироваться в летучую мышь и попытаться улететь. Но теперь уже – именно попытаться. Потому что рядом с похитителями скакал человек, обладавший могуществом Повелителя Праха. Она почувствовала его силу ещё до того, как плот ткнулся в берег реки. К счастью для Анны-Селены, мощь Повелителя была сосредоточенна на управлении низшими не-мертвыми. Появления рядом с собой маленькой вампирочки он просто не заметил.
