Текст книги ""Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг"

Автор книги: Александр Ватлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

партии оказалось в СССР отнюдь не из-за того, что за ними по пятам следовало гестапо, а из корыстных

побуждений. Вильгельм Пик настаивал на высылке не менее двух третей эмигрантов, даже если их в

Германии будет ждать временный арест. «Только таким образом гнойник, образовавшийся в среде здешних

эмигрантов, будет как следует вскрыт и вычищен»174. Конечно, ни Пик, ни его соратники не могли

предположить, чем обернется кампания профилактической «чистки» для эмигрантской колонии в СССР.

Но в неведении были не только они. Так, Бухарин, ознакомившись в 1936 г. с положением немецких

эмигрантов в странах Западной Европы, пришел к выводу, что российским социалистам до 1917 г.

приходилось сталкиваться с гораздо меньшими трудностями: «Положение настолько более ужасно по

сравнению с нашими былыми временами, насколько концлагеря Гитлера свирепее наших царских

ссылок...»175 Конечно, ни Бухарин, ни лидеры КПГ еще не могли сопоставить концлагеря со сталинским

ГУЛАГом – это смог сделать только тот, кто прошел через оба земных воплощения небесного ада.

После начала массовых репрессий немецкое представительство тщательно собирало данные об

арестованных членах КПГ, которые автоматически исключались из партии. Каноном «большевистской

бдительности» являлось исключение до ареста, однако массовый характер немецкой операции мешал его

практической реализации. Совпадение даты исключения из партии и ареста характерно для немцев,

являвшихся членами ВКП(б) и репрессированных до августа 1937 г. Механик Первого часового завода

Фридрих Фрейман был исключен за сокрытие родственников, проживающих в Германии, фрезеровщик Карл

Репке – за «связь с арестованным сыном». С формулировкой «за сокрытие подлинной фамилии» был

исключен из ВКП(б) политэмигрант Конрад Марбель (настоящее имя Эрнст Майер), бежавший из тюрьмы

Лихтенберг и прибывший в Москву еще в 1927 г. по подложному паспорту на имя, которое на десять лет

стало его родным.

Вопрос о том, была ли негативная информация, идущая от комин-терновских структур, включая КПГ,

инициирующей репрессии, или

Письмо Вильгельма Пика Петеру Флорину от 23 августа 1936 г. (In den Faengen des NKWD. S. 280).

175 РГАСПИ. Ф. 558. On. 11. Д. 710. Л. 102.

102

она только дополняла действия органов НКВД, достаточно давно и активно обсуждается в немецкой

историографии. Анализ АСД показывает, что следователи обходились и без «компромата» из отдела кадров

ИККИ, однако его наличие упрощало и ускоряло движение следственного конвейера.

3. Сексоты и доносы

«И если есть те, кто приходят к тебе, найдутся и те, кто придут за тобой». Так в одной из культовых песен

эпохи перестройки описывалась советская реальность, где в одном лице выступали и мнимые друзья, и

злейшие враги. Составной частью взаимодействия отдела кадров ИККИ и органов госбезопасности являлись

вербовка и использование «секретных сотрудников». При этом и сам Исполком, и сотрудники его отдела

кадров находились под плотным контролем последних, которые неоднократно обвиняли коминтерновцев в

излишне либеральном отношении к подозрительным элементам.

По понятным причинам мы не называем имена тех, кто по доброй воле или по принуждению становился

сексотом, но впоследствии сам оказался жертвой органов госбезопасности. Однако в отечественной научной

литературе уже имеются исследования, где на основе архивных материалов детально анализиуется

«агентурно-розыскная работа» органов госбезопасности, ключевым моментом которой являлась вербовка

сексотов и осведомителей, а также использование поставляемой ими информации176. Даже с учетом того, что

внештатные сотрудники органов госбезопасности зачастую стояли перед альтернативой «или я, или меня», они «несут тяжелую ответственность за осуществленные с их помощью политические репрессии; наиболее

активные из них оговаривали и помогали уничтожать целые группы людей»177.

176 Тепляков А. Г. Машина террора. ОГПУ-НКВД в Сибири в 1929-1941 гг. М.,2008. С.128-167.

«Сексотам» посвящен небольшой раздел уже цитировавшейся книги С. В. Журавлева (Современные методы... С.132-136).

Следует отметить, что в 2010 г. этот автор уже приводит полные имена секретных сотрудников НКВД, как немцев, так и

русских, хотя в аналогичном тексте 2004 г. они еще были зашифрованы начальными буквами фамилии (Журавлев С. В.

Судебно-следственная и тюремно-лагерная документация. – В книге: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. М., 2004).

177 Тепляков А. Г. Указ. соч. С. 129.

103

Среди немцев, попавших в нашу базу данных, таковых было около двадцати человек, и это не считая тех, кто

«стучал» только по партийной линии. В результате колония немецких политэмигрантов находилась под

двойным наблюдением, от которого не могло ускользнуть ни одно мало-мальски «подозрительное деяние».

Тотальный контроль на практике превращался в собственную противоположность, оборачивался хаосом.

Доходило до того, что один сексот по заданию своих «кураторов» пытался спровоцировать другого на

откровенность. Последний докладывал в отдел кадров ИККИ и в немецкую секцию о попытке вербовки,

подробная информация о произошедшем срочно отправлялась в «инстанцию». Из НКВД звонили и

успокаивали – дело находится в нашей разработке, не мешайте.

Вернувшийся из Праги Пауль Франкен, проживавший в СССР под именем Георга Штрецеля, был поражен,

когда его случайный знакомый настойчиво стал выведывать у него имена немецких «троцкистов»,

находившихся там в эмиграции. Согласно показаниям работника отдела кадров Альберта Мюллера (Г.

Брюкман) информация Франкена о попытке вербовки вызвала в ИККИ настоящий переполох. Первым делом

его спросили, не является ли он сам сексотом НКВД, а получив отрицательный ответ, сами включились в

игру. По поручению Мюллера немец вновь согласился на встречу с потенциальным «резидентом», и

тщательно записал ее содержание в форме диалога17".

Хотя позже собеседник Франкена – германский инженер Ганс Визер был разоблачен как германский шпион

и расстрелян179, сам характер его вопросов свидетельствует о том, что он выполнял задание советских

органов госбезопасности. Очевидно, что «зарубежные троцкисты» после первого показательного процесса

гораздо больше интересовали НКВД, нежели гестапо. Да и у самого Франкена сложилось впечатление, что

его хотели завербовать в агенты советской контрразведки, обещая среди прочего организовать выезд в

Швецию и обеспечить такими дефицитными вещами, как радиоприемник, им-потрные ботинки и кофе.

Ответ на вопрос о том, защищали ли органы госбезопасности своих внештатных сотрудников, арестованных

в ходе «немецкой операции», требует обращения к ведомственному архиву, остающемуся недоступным.

Анализ деятельности сибирских «чекистов» показывает,

178 РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 1481. Л. 35-37.

179 Расстрельные списки. Москва 1935-1953. Донское кладбище. М., 2005. С. 90.

104

что с ними не церемонились и в случае ареста попросту списывали со счетов180. Случай с Гансом Визером, равно как и изученные дела Московского управления, показывают, что это было действительно так.

Оказавшись на Лубянке, сексоты из немцев первым делом заявляли о своей роли добровольных помощников

НКВД, будучи уверены в том, что там «разберутся» и их «вытащат». Однако аппарат действовал в рамках

собственной логики – логики наименьших трудозатрат в условиях максимально упрощенной технологии

следствия.

В результате на арестованного поступала информация, что сотрудничество с ним приостановлено, поскольку

он как секретный сотрудник не оправдал возложенного на него доверия. В обвинительном заключении это

уже трактовалось как «двурушничество» – агент НКВД одновременно выступал и в роли германского

шпиона, что влекло за собой, за редкими исключениями, смертный приговор. Неразбериха усугублялась еще

и тем, что ряд внештатных сотрудников работал на центральный аппарат НКВД, часть – на Московское

управление, а эти учреждения находились в состоянии плохо скрываемой конкуренции между собой. Под

удар попадал и тот, кто отказывался от сотрудничества с НКВД. Проживавшая в Орехово-Зуево Карла Хагге-

Штоке, муж которой не вернулся из Испании, писала из лагеря, что ее отказ местным оперативникам стать

сексотом и доносить на знакомых привел к аресту и осуждению. Правдоподобность этой версии придает то, что Карла была арестована только в конце 1942 г.

В ряде дел сохранились донесения сексотов о поведении и антисоветских высказываниях своих подопечных.

Заметно, что в этих документах явно сгущены краски, их авторы были вынуждены отрабатывать свой хлеб.

Вот один характерный пример – эмоциональный монолог редактора Издательства иностранных рабочих

Герты Дирр в изложении «источника»: «Неужели вы не видите, что народ настолько озлоблен против

руководителей Партии и Советского Правительства, которые ведут к фашизму? В СССР нет Партии, есть

диктатура НКВД и не Ежов является диктатором, он только подставное лицо; все дело делает Каганович.

Сталин давно потерял свое коммунистическое лицо и теперь представляет из себя фашистского диктатора и

стоит на одной доске с Гитлером. Нам сейчас нужно объединиться для совместной борьбы против нынешних

руководителей и с оружием уничтожить их. Народ сейчас представляет из себя пороховой по

Тепляков А. Г. Указ. соч. С. 183-188.

105

греб, достаточно спички, чтобы поднять его и уничтожить верхушку. Народ ждет сигнала».

К стилистике агентурных донесений близки и инициативные доносы, изредка встречающиеся в АСД. Хотя

они сами по себе являются интересным историческим источником, на который в последнее время обращают

внимание западные исследователи181, их место в технологии массовых репрессий, если опираться на

материалы немецких АСД, более чем скромное. Доносы, скорее, мешали органам госбезопасности, ибо в

отличие от вычерпывания картотек и выбивания признаний не поддавались планированию, олицетворяли

собой инициативу снизу и стихийность, которые не поощрялись в условиях культа плановости. Следует

согласиться с тем, что «характер сталинского террора, его сугубая централизация и проведение на основе за-

ранее определенных "контрольных цифр" оставляли немного места для активности "добровольных

помощников" НКВД»182.

И все же не стоит сбрасывать со счетов данный исторический источник при всей его специфичности —

«любой донос обычно содержал в себе не только злые наветы, но и какие-то правдивые фактические

сведения»183, хотя их верификация возможна лишь при предоставлении слова самому обвиняемому. Доносы, равно как и негативные показания свидетелей, являются важным источником при изучении ментальное™

советского общества второй половины 30-х гг. В них находит свое отражение традиционная ксенофобия,

зависть к немцам – выскочкам и надменным «культуртрегерам». Последние в своих спорах отстаивали

техническое превосходство Германии, обвиняли своих русских товарищей, что те не умеют обращаться с

техникой, не содержат в порядке свое рабочее место и т. д. «Был бы я бригадир, – заявил работник Первого

часового завода Фриц Фрейман своему будущему обвинителю, – заставил бы тебя хорошо работать».

Традиционным упреком в адрес немцев было то, что они «проталкивают своих», устраивая

соотечественников на выгодные должности. Согласно показаниям одной из свидетельниц, заведующий

отделом ДЦЦ Альфред Федин предлагал набирать в га

181 Нерар Ф. К. Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР 1928-1941. М, 2011; Фитцпатрик Ш.

Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века. М., 2011. Часть 6. Доносы; Figes О. Die Fluesterer. Leben in Stalins Russland. Berlin, 2008; Erren L. Op. cit.

182 Хлевнюк О. В. Указ. соч. С. 337.

183 Сувениров О. Ф. Трагедия РККА 1937-1938. М., 1998. С. 115.

106

зету не советских людей, а немцев, утверждая, что последние лучше знают немецкий язык184.

Признаки «культурности», которыми так гордились советские люди, в глазах их немецких соседей

превращались в собственную противоположность. Раздражение вызывал мусор у станка, не убранный после

рабочей смены, грязь в местах общего пользования коммунальных квартир, запущенный вид даже

центральных улиц в подмосковных городах. Весь этот негатив подводился к общему знаменателю

«бескультурных русских».

Напротив, сами эмигранты, оказавшись вдали от родины, испытывали подъем национальных чувств, и здесь

непросто было отделить «германское» от «фашистского». Их новая идентичность оказывалась в гораздо

большей степени немецкой, нежели прежняя. Нередко это являлось ответной реакцией на агрессивное

поведение «местных», без особого пиетета относившихся к «пришлым». Даже стихи поэта-коммуниста

Иоганнеса Р. Бехера, жившего в те годы в Москве, «говорят языком неприятия (советских реалий – А. В.)...

а провозглашаемая в них вера в великую культурную нацию немцев ставит эти стихи в опасную близость с

национализмом и шовинизмом»185.

Стену ксенофобии и отчуждения, укрепившуюся в годы Первой мировой войны, не смогло сломать

интернационалистское воспитание советской эпохи. Иногда доносчику казалось достаточным указать на

«инаковость» своих соседей или коллег по работе: «В 1936-1937 гг. на квартире Войда разговаривали только

по-немецки». Интересно, на каком же языке должны были разговаривать между собой Карл Войда и его

жена, приехавшие в СССР только в 1932 г.? Но не менее интересно и то, что данная фраза полностью

перекочевала в обвинительное заключение.

Было бы неверным выводить практику доносительства только из атмосферы шпиономании, сложившейся в

советском обществе в 30-е гг., равно как и приписывать ей характер традиционной русской болезни.

Классовая бдительность, готовность ради идеалов движения отречься от своих близких являлись

обязательными составляющими образа настоящего коммуниста, а этот образ сложился еще в первые годы

революции. Вот заявление, поступившее от группы немецких коммунистов в ВЧК по поводу одного из своих

соотечественников, недовольного условиями работы и быта в России и собравшегося вернуться на родину:

«Просим срочно принять какие-то меры, ибо

184 Сам Федин прибыл в Москву из Австрии (ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-50248).

185 Хартманн А. Указ. соч. С. 326.

107

если он действительно шпион, то ведь каковы последствия будут, если он уедет в Германию, зная в Москве

всех т. н. коммунистов»186. Здесь удивляет не столько содержание доноса, сколько его дата – начало 1921 г.

Нельзя не согласиться с авторами исследований по истории доносов в том, что значительная часть из них

вырастала на почве бытовых неурядиц и неприязненных личных отношений. В деле Вильгельма

Франкенберга донос завершался требованием выселить немецкого инженера из дома Центрального

института авиационного машиностроения, где тот работал в 1933 г. На Маргариту Киш донес ее бывший

муж, венгр по национальности. Его вызвали в Сокольнический райотдел НКВД для более подробных

показаний, а потом на их основе сконструировали обвинения против Маргариты. Их совместная дочь

досталась отцу, не исключено, что именно она и была главным предметом спора бывших супругов.

Вряд ли возможно подсчитать, сколько среди доносчиков было людей корыстных, сколько – идеалистов, а

сколько – просто ревностных исполнителей очередной генеральной линии. Однако несомненно, что

большинство из них реагировало на тон центральной партийной прессы, черпало оттуда аргументы, которые

затем выдавались за свои собственные. Сосед Георга Мюнца в своем доносе, датированном 31 июля 1937 г., вначале объяснял, что побудило его взяться за перо: «С момента опубликования в партийной прессе приемов

и методов вредительства и шпионажа, естественно, я начал присматриваться и к своему соседу по

квартире»187. Далее следовали результаты наблюдений, очень похожие на дневник юного натуралиста:

1. До показательного процесса Мюнц получал из-за границы большое количество корреспонденции, после

опубликования приговора «врагам народа» этот процесс иссяк.

2. По ночам Мюнц и его жена постоянно печатают на пишущей машинке.

3. Жена Мюнца назвала Гитлера симпатичным человеком.

4. В последнее время оба стали уклоняться от разговоров, ведут себя скрытно.

186 Жертва доноса, Отто-Эрнст Горн, похоже, был явным авантюристом, рассказывая по приезде в Москву в 1920 г., что ему

удалось не пропустить через находившийся под его контролем город контрреволюционные войска, двигавшиеся на подавление

«спартаковского восстания» в Берлине. После месячного следствия Горн был освобожден. ГАРФ. Ф. 10035. On. 1. Д. П-50694.

187 Имеется в виду статья «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок», появившаяся в

«Правде» 4 мая 1937 г.

108

5. К ним постоянно приходят в гости иностранцы, и они тихо разговаривают.

В случае Георга Мюнца мы имеем дело с исключением – этот донос сразу был направлен в НКВД и сделал

свое дело. Так же поступил и парторг Первого часового завода, переадресовавший в Таганское рай-

отделение УНКВД МО заявления о том, что немецкие рабочие собираются после смены в уборной188. Однако

подавляющее большинство «сигналов», в том числе и попавших впоследствии в АСД, приходило в

парторганизацию завода или учреждения, где работал человек. Как правило, сами по себе они не

становились причиной ареста, однако запускали механизм проверки, дополняли разного рода оперативные

картотеки. Наличие доносов в следственном деле отягощало участь обвиняемого, придавало

правдоподобность сфальсифицированным преступлениям.

Несравненно чаще, нежели доносы, в АСД встречаются негативные характеристики с места работы, которые

писались по запросу из органов НКВД, а потому носили явно обвинительный характер: пассивен в

общественной жизни, не является стахановцем, «за 17 лет не выучил русский язык» (Павел Гендлер).

«Никогда не был доволен своей работой, всегда говорил, что в Германии его ценили лучше, чем в Советском

Союзе» (Фриц Фрейман). К этой категории примыкают справки об авариях, браке в работе, подготовленные

секретными отделами предприятий, руководители которых зачастую работали в местных органах НКВД189.

Такого рода материалы, как справедливо отмечает С. В. Журавлев, «трудно отличить от банальных

доносов»190.

Но в жизни не бывает правил без исключений, донос иногда оказывался спасательным кругом.

Арестованный эмигрант Пауль Давид после избиений признал, что был завербован в шпионы своим другом

юности Фридрихом Манке. При проверке дела на этапе следствия оказалось, что Давид еще в 1935 г.

отправил в НКВД заявление о подозрительном поведении своего «вербовщика», которому тогда не был дан

ход. В результате предусмотрительного доносчика после года пребывания в следственной тюрьме пришлось

освободить.

Уникальным случаем можно назвать донос на самого себя, сохранившийся в АСД Фрица Гильдебрандта,

работавшего наладчиком на московском станкозаводе им. Орджоникидзе. При обыске было най-

188 ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-50 209.

189 Например, Ляпунов, начальник секретной части Щуровского цементного завода, одновременно являлся сотрудником

Коломенского райотдела УНКВД МО – ГАРФ. ф. Ю035. On. 1. Д. П-29294.

190 Журавлев С. В. Современные методы... С. 136.

109

дено написанное его рукой заявление, в котором Гильдебрантд указывал на себя как на скрытого фашиста.

На допросе арестованный дал такое объяснение, укладывавшееся в рамки навязанного ему сценария —

будучи германским шпионом, я не мог добровольно уехать из страны, «поэтому я написал в НКВД

анонимное письмо, чтобы меня выслали из СССР, следовательно, я бы прекратил свою шпионскую

деятельность не по своей воле». Расчет оказался точным, но лишь наполовину – немца приговорили к

высылке из Советского Союза, но до исполнения приговора он не дожил, скончавшись в тюрьме.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СКОРБНЫЙ ПУТЬ

Глава 6

ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ 1. Отбор жертв

Национальность не являлась единственным критерием для отбора жертв немецкой операции, здесь, как

справедливо отмечают А. Рогинский и Н. Охотин, срабатывало «сочетание этнического и инсти-

туционального факторов»191. На первом месте оказывались те люди, которые долгое время проживали и

работали в Германии, имели в этой стране родственников или знакомых, с которыми продолжали

поддерживать связь. Для их выявления решающую роль играли место рождения, анкетные данные о

предыдущих местах работы и адресах родственников, звучащая по-иностранному фамилия, наконец.

На первом этапе репрессий реализовывались «учеты», т. е. картотеки, содержавшие данные о регистрации

иностранцев, их переходе в советское гражданство, контактах с заграницей, различных правонарушениях.

«Учеты» формировались на основе сообщений различных ведомств, занимавшихся эмигрантами, агентурной

информации, результатов перлюстрации почты и т. д. Накопление «компромата» рассматривалось

руководителями НКВД как подготовка к масштабным операциям, до которых чекистские руки дошли только

к 1937 г. Выступая перед руководящими работниками НКВД Украины 17 февраля 1938 г., Ежов считал такой

подход уже недостаточным. «Надо иметь в виду, – подчеркивал нарком, – что учет для нас не мертвое

дело, вот взяли на учет на всякий случай и держите на учете, а придет время, нам скажут репрессировать

эсеров и поляков, или немцев, так вот мы возьмем отрубим им голову и всё»192. Очевидно, что отмеченная

Ежовым функция «чекистских учетов» как «дамоклова меча»

191 Наказанный народ. С. 58.

192 Цит. по: Петров Н. В., Янсен М., Указ. соч. С. 342.

111

с максимальной интенсивностью реализовывалась как раз в дни его пребывания в Киеве.

Уже в ходе национальных операций стал очевиден дефицит лиц, которых можно было бы отнести к «группе

риска». Речь шла уже не о сочетании факторов, а о соответствии жертвы хотя бы одному из них.

Завербованными шпионами оказывались и лица немецкого происхождения, никогда не бывавшие в

Германии, и этнические русские, проживавшие в этой стране некоторое время (в этой категории до-

минировали бывшие военнопленные, прошедшие через германские лагеря). Круг репрессированных

расширялся за счет их знакомых и сослуживцев, опасной становилась даже такая мирная профессия, как

преподавание немецкого языка.

В серии статей «Комсомольской правды», которые должны были научить молодежь бдительности по

отношению к агентам иностранных разведок, рассказывалось о благообразном старике, который вел курсы

немецкого языка на одном из оборонных предприятий. В ходе занятий тот выпытывал у своих учеников

информацию о том, кем являются их родители, «что мы дали в этом году», «как мы боремся за качество» и т.

п. Статья заканчивалась плакатной моралью: «...Искренне были удивлены работники завода, узнав, что столь

уважаемый ими безобидный старичок-преподаватель оказался опытным шпионом, заклятым врагом

советского государства, а они стали невольными пособниками шпионажа»193.

К весне 1938 г. шпиономания, раздувавшаяся прессой и партийными организациями, достигла максимально

возможных пределов. Еженедельник «Журналь де Моску» писал о том, что каждый гражданин Германии,

проживающий за рубежом, завербован в качестве агента гестапо. Русским женам репрессированных,

пытавшимся выяснить судьбу своих мужей, заявляли: «Вы должны были знать, что все немцы в СССР

являются шпионами»194. Подобная атмосфера накладывала свой отпечаток на деятельность сотрудников

госбезопасности, в подавляющем большинстве членов ВКП(б), избавляя их от сомнений в правильности

проводимых операций.

Особенностью системы советской юстиции было «сращивание оперативной и следственной работы»195.

Одни и те же работники НКВД, приписанные к Управлениям государственной безопасности в

Зильвер А. Из записок следователя // Комсомольская правда. 3 сентября

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 292. Д. 101. Л. 6. Кудрявцев В., Трусов А. Указ. соч. С. 255.

112

центре и на местах, занимались агентурно-розыскной деятельностью, оформляли аресты и проводили

следственные мероприятия. В своих действиях они ориентировались не на нормы права, а на волю непо-

средственного начальства, которое, в свою очередь, было ознакомлено с секретными директивами и устными

указаниями наркома Ежова и его заместителей. Об этом неоднократно говорили при допросах те

«стрелочники», которые были привлечены к судебной ответственности за произвол «большого террора».

На каждую жертву составлялась справка на арест, которая, как правило, и является первым документом в

архивно-следственных делах. Справки на арест (за исключением периода «большого террора») носили

характер докладных записок, где в развернутом виде реконструировались «контрреволюционные связи» того

или иного человека. Следует согласиться с оценкой С. В. Журавлева, назвавшего справку одним из ключевых

документов АСД, ибо из нее «историк получает представление о том, каким именно компроматом распола-

гало следствие накануне ареста» того или иного человека196.

В горячке массовых репрессий справки на арест заполнялись формально и писались трафаретно, потеряв

свое содержательное значение для исследователя. После напечатанной в бланке документа фразы «приняв во

внимание, что гражданин... достаточно изобличается в том, что...» следует всего несколько слов, типа

«совершил подозрительные по шпионажу деяния», «вращается в кругу антисоветски настроенных лиц». Как

правило, в справке отмечалось, по какому пункту 58-й статьи будет предъявлено обвинение, но бывали и

исключения. Иногда из данного документа просто невозможно понять, в чем же виноват тот или иной

человек: «Находясь в Германии, сидел долгое время в полиции, а затем в концентрационных лагерях,

освобожден и приехал в СССР при подозрительных обстоятельствах, а также подозрительно то, что Шанцер

является членом КП Германии»197.

Справки на арест пестрят подобными перлами бюрократического «новояза», оперативным работникам

приходилось буквально на ходу сочинять инкриминируемые немцам контрреволюционные деяния. Там, где

они пытались выйти за рамки стандартных формул, получались образчики черного юмора: «Имеет близких

знакомых по национальности немцев, с которыми имеет тесную связь путем посещения их квартир». И

далее о том же самом человеке – политэмигранте

196 Журавлев С. В. Современные методы... С. 130.

197 В полицай-президиуме Берлина Арон Шанцер, работавший до ареста в феврале 1938 г. простым шофером, провел всего

неделю.

113

Гансе Шисселе, который на протяжении года с риском для жизни переправлял литературу КПГ из

Чехословакии в Германию (в России Шиссель обслуживал кинопередвижку в одном из подмосковных

районов), сообщалось: «Работая шофером Москино "Вулкан" во время выборов в Верховный Совет на почве

неуплаты ему денег имел цель уйти с работы, тем самым мог сорвать культурно-массовое обслуживание

рабочих и колхозников района в предвыборную кампанию». В этих строках – отражение не только уровня

образования сотрудников НКВД районного звена, но и реальных производственно-бытовых конфликтов,

имевших место в подмосковной глубинке.

Начальство поощряло оформление групповых дел, что позволяло рапортовать о ликвидации целых

шпионских сетей и одновременно выполнять количественные показатели. Сети формировались пре-

имущественно по производственному принципу, который доминировал в повседневной жизни СССР. На

втором месте оказывались люди, совместно проживавшие, например, в столичных гостиницах,

предоставленных в распоряжение политэмигрантов. Нередко в одну группу объединялись лица, знавшие

друг друга еще в Германии. Так появилась, например, «боевая террористическая группа троцкистов,

состоящая, в большинстве своем, из бывших советских студентов и работников советских организаций в

Берлине, прибывших в СССР из Германии в разные сроки»198.

На практике вышеназванные критерии формирования шпионских сетей пересекались, о чем свидетельствует

самое большое из следственных дел, находящихся на хранении в ГАРФ – дело, получившее в научной

литературе название «антикоминтерновского блока»199. В январе 1939 г. в него были сведены 17 одиночных

следственных дел, разработкой которых первоначально занимались два районных отделения и два

подразделения контрразведывательного отдела УГБ НКВД МО. По предположению немецкого историка

Рейнхарда Мюллера, эти люди содержались в тюрьмах как «резерв» на случай, если сверху поступит

указание о подготовке очередного показательного процесса, на сей раз – против руководителей Исполкома

Коминтерна. Все обвиняемые были крупными функционерами компартии Германии и политэмигрантами,

прибывшими в СССР по

В эту группу попали среди прочих два историка: Моисей Лурье (Эмель) и Иосиф Фридлянд, работавший деканом

исторического факультета МГУ (ГАРФ. Ф. 10035. On. 1. Д. П-75119).

199 ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-22 720. Т.1-10; Mueller R. Der Fall des «Antikomintern-Blocks» – ein vierter Moskauer Schauprozeß?

//Jahrbuch fuer historische Kommunismusforschung. Berlin, 2006.

114

подложным документам. По тем или иным причинам никто из них не перешел в советское гражданство.

Почти все они являлись штатными сотрудниками аппарата Коминтерна или его побочных организаций,

проживали в гостинице «Люкс» или Доме политэмигрантов на улице Обуха.

Однако до «антикоминтерновского процесса» дела так и не дошло – в 1938 г. Сталин посчитал

воспитательно-устрашающую функцию показательного правосудия выполненной. Немецкие коммунисты

продолжали сидеть в тюрьме и после окончания «ежовщины», хотя все они отказались от своих

признательных показаний, данных на первом этапе следствия. Из группового дела на протяжении 1939-1940

гг. постоянно «отщипывали» отдельных обвиняемых, которые либо не вписывались в заготовленный

сценарий контреволюци-онной организации в Коминтерне и КПГ, либо, как Вальтер Диттбендер, были

готовы признать любые обвинения и могли развалить дело в случае прокурорской проверки (его подельники

утверждали, что в процессе следствия Диттбендер сошел с ума). Валентин Гане и Ганс Блох были высланы

из СССР в начале 1940 г., Пауль Шербер-Швенк и Генрих Стаффорд – освобождены в январе следующего

года.

В конечном счете по делу об «антикоминтерновском блоке» весной 1941 г. было осуждено 6 обвиняемых,

один умер в тюрьме (Ганс Боден) и двое были освобождены (Ганс Шарш-Каслер и Георг Штрецель-Франке).

Хотя данное дело фактически развалилось, оно наглядно показывает тот формально-бюрократический

подход, по которому фабриковались группы заговорщиков и контрреволюционные организации в период

большого террора.

Достаточно экзотическим был принцип формирования одной из самых массовых «шпионско-

террористических сетей», в которую включили более 70 человек200. Речь шла о мифической организации