Текст книги ""Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг"

Автор книги: Александр Ватлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

спрашивали арестованных на допросах. Наличие клуба давало возможность трудоустроить немало

эмигрантов, в разное время клубом заведовали Вальтер Розе-Розенке, Арнольд Цвиккер, Пауль Шербер-

Швенк. Культоргом клуба был Эрнст Штейнбринг, инструктором физкультуры – Курт Бертрам, завхозом —

Курт Арендт. Все они были впоследствии репрессированы.

379 Mayenburg R. Hotel Lux. Mit Dimitroff, Ernst Fischer, Ho Tschi Minh, Pieck, Rakosi, Slansky, Dr. Sorge, Tito, Togliatti, Tschou En-lai, Ulbricht und Wehner im Moskauer Quartier der Kommunistischen Internationale. Muenchen, 1978.

380 БуТовский полигон. Вып. 7. С. 327.

214

Многие эмигранты из Германии, попавшие в нашу базу данных, работали в клубе на общественных началах

– Роберта Гроппер заведовала женским активом, Елизавета Фрицше вела кружок рисунка. Яков Гебель и

Эрих Шуман являлись библиотекарями, врачи Вальтер Домке и Адольф Босс координировали работу

медицинской, а инженер Рудольф Бетгер – технической секции. Клуб был закрыт в конце 1937 г., почти

одновременно с немецкой школой им. Карла Либкнехта, где учились дети немецких эмигрантов.

Дом политэмигрантов находился на Воронцовом поле (ул. Обуха, д. 3) и служил пристанищем для рядовых

членов КПГ, если они были признаны в статусе беженца от преследований буржуазной полиции. К 1937 г.

там проживало несколько шуцбундовцев, и администрации порой приходилось гасить «межнациональные

конфликты» между австрийцами и немцами. Там была столовая, где эмигрантов кормили, плюс выдавали

неработающим 50 рублей в месяц. Дом находился в ведении МОПР, сотрудники которого прилагали немало

усилий для того, чтобы трудоустроить своих подопечных вне Москвы. Но те возвращались, ибо бытовые

условия в регионах были не намного лучше того, что им могло предложить столичное общежитие. Функ-

ционеры КПГ, такие как Вилли Клейст, воспринимали переселение на улицу Обуха как наказание, ибо

отказывались проживать вместе с «подозрительными элементами».

Дом политэмигрантов располагался на территории Ленинского района столицы, и соответствующее

райотделение НКВД черпало оттуда свой «контингент» в рамках национальных операций. Георг Герман был

обвинен в том, что, «проживая в доме политэмигрантов, вошел в состав троцкистской шпионской

организации из политэмигрантов, существовавшей в этом доме». Однако сколько-нибудь четкого

оформления эта организация так и не получила. К апрелю 1938 г. в Доме политэмигранта не осталось ни

одного мужчины, да и женщины большей частью являлись родственниками репрессированных. После ареста

сына туда была отправлена Кэти Розенбаум. Она показывала на допросе, что в комнате проживало 11

женщин, из них 3 были арестованы до нее. Скученное проживание эмигрантов одной национальности

создавало благоприятную почву для взаимных обвинений и доносов, многое из того, что отложилось в

предыдущие годы, было востребовано в период немецкой операции.

В Доме политэмигранта проживали супруги Пауль Шефер и Анна Лехнер, Эрна и Эрнст Штельцер, Франц

Штенцель с женой и сыном, Генрих Грюнвальд, Эрих Шульце, Иоганн Шлефель, Вильгельм Ген, Франц

Койферт, Эрик Флеммиг, Генрих Стаффорд. После весны 1938 г. дом стал постепенно заполняться новыми

жильцами, но в нем

215

слишком многое напоминало о произошедшем. Так, кладовые были забиты вещами репрессированных.

Имущество семьи Штельцер, включая библиотеку из 200 книг, только в начале 1941 г. было сдано в госфонд.

Несколько человек из нашей базы данных, как правило, инвалиды проживали на дачах МОПР,

располагавшихся в ближнем Подмосковье: в Покровском-Стрешнево, Перловке и Ильинском.

Обильную жатву собрали сотрудники НКВД в доме иностранных специалистов и рабочих по адресу

Ананьевский переулок, 5: всего около 30 человек, из них 12 были расстреляны в Бутово. В этом доме были

арестованы в основном специалисты, приглашенные из Германии: Мартин Кнауте, Эрвин Моргнер, Ганс

Петерсен, Людвиг Рут, Фриц Поллак, Владимир Торнер, Альфред Шмидт, Рейнвальд Бартоломей, Герман и

Отто Мюллер. По отношению к оставшимся членам семьи проводилась тактика выдавливания с

жилплощади, которая считалась служебной. Согласно показаниям Герты Дирр, «домоуправляющий нашего

дома Володин безобразно относился к жильцам дома – женщинам, у которых арестованы мужья... В самой

грубой форме выселял из квартир женщин – жен арестованных, самовольно запечатывал квартиры и в

отсутствие жильцов забирал из квартир кожаную мебель (принадлежащую Наркомтяжпрому)».

Кооператив немецких специалистов «Мировой Октябрь» (Выставочный переулок, 16а) строился с большим

трудом, что вызывало обильный поток жалоб от будущих жильцов, уже внесших паевые взносы. Этот дом

является лидером по числу расстрелянных – в бутовском списке по этому адресу 32 имени.

Неквалифицированные рабочие из Германии в 30-е годы компактно проживали в исторических местах по

правому берегу Яузы, где со Средних веков располагалась Немецкая слобода. По адресу улица Большая

Почтовая, 18/20 находилось несколько десятков деревянных бараков и кирпичных пятиэтажек, многие из

которых заселены и по сегодняшний день. В этом микрогородке все знали друг друга, поэтому отсюда

забирали преимущественно соседей и родственников. Среди арестованных на Большой Почтовой: семьи

Мюнделей, Фидлеров, строители-каменщики Курт Гранц, Густав Гримм, Отто Фридлянд, Вильгельм

Фридрих, Фриц Циммериммер, уборщица в здании Коминтерна Кэти Отто и ее мужья Карл Форбергер и

Антон Томашек.

Выше по течению Яузы, напротив массивных корпусов Электрозавода, находился дом его иностранных

рабочих (Матросская тишина, 16а), «микроистория» которого представлена в книге С. В. Журавлева381.

Новые штрихи в данный сюжет вносит дело Елены Шредер,

Журавлев С. В. «Маленькие люди» и «большая история». С. 205-218.

216

проживавшей в этом доме после ареста мужа и арестованной в июне 1941 г. Согласно материалам допросов, в предвоенные годы та сколотила сообщество немок, мужья которых были репрессированы (Альфред

Зоргац, Вильгельм Баумерт, Вильгельм Тель, отец и сыновья Гуты). Они вместе писали письма с

требованием об освобождении своих близких, вместе горевали о своей судьбе, строили планы возвращения в

Германию.

Альфред Вайхельд, Ганс Кульме, Альфред Рейхельт, Иоганн Тит-тель, Фриц Вальтер были арестованы в

жилом доме Первого часового завода (Товарищеский пер., 22/24). Адресами репрессий были общежитие

Издательства инорабочих и типографии «Искра революции» (Капельский пер., дом 13), бараки строителей

автозавода ЗИС (Тюфелев проезд), многоквартирный дом в парке Сокольники (Олений вал, 20), где

проживали немцы, прибывшие в Советскую Россию еще в 1921 г.382 После долгих хлопот учителям немецкой

школы в Москве выделили 3 квартиры в новом доме (12-я Сокольническая улица, дом 11). Фриц Байес,

супруги Елена Буссе и Эрнст Гра, Бронек Ротцейг так и не успели порадоваться новоселью.

Топография сталинского террора является серьезной научной проблемой, контуры которой пока еще только

намечены. Анализ районов компактного проживания жертв, равно как и мест, где они встречались с

безжалостной машиной НКВД (адреса арестов, мест предварительного заключения, тюрем и лагерей),

позволит вплотную подойти к социальной истории репрессий, которая на сегодняшний день все еще не

написана.

Заключение

В миграционных потоках, пересекавших европейский континент в межвоенные годы, немецкая

составляющая занимала заметное место. Если из Советской России немцы уезжали в основном по этниче-

скому признаку, то поток иммигрантов в страну формировали лица, искавшие работу и бежавшие от

политических преследований. Зачастую экономических и политических эмигрантов трудно отделить друг от

друга – для того, чтобы облегчить себе въезд и обустройство в СССР, выходцы из Германии вступали в

компартию. Однако далеко не все из немцев, претендовавших на статус политэмигранта, получали его.

382 Когда-то этот дом принадлежал военному заводу № 58 имени Ворошилова, немцы были уволены с этого завода, но остались

проживать в Сокольниках.

217

После прихода Гитлера к власти начался отток немецких специалистов из СССР; среди прибывших,

напротив, резко увеличилась доля коммунистов, многим их которых пришлось пройти через кон-

центрационные лагеря и допросы в гестапо. Власти Третьего рейха выдавливали из страны евреев и лиц вне

подданства, которые считались политически неблагонадежными. Покинувших Германию антифашистов

лишали германского гражданства, что закрывало им право на возвращение в страну.

Советский Союз, провозгласивший право на предоставление политического убежища революционерам, а

также нуждавшийся в квалифицированной рабочей силе, достаточно либерально относился к притоку в

страну иностранцев. Ситуация изменилась лишь к середине 30-х гг. В условиях социально-политической

унификации населения, которую сталинская пропаганда трактовала как «формирование советского

человека», выходцы из-за рубежа оказывались материалом, с трудом поддающимся перековке. Понятие

«немец» парадоксальным образом вернуло себе исходный смысл – когда-то так называли всех иностранцев, которые казались немыми, чужими, не способными понять реалии России.

Это скорректировало первоначальный замысел книги – показать национальную составляющую большого

террора на микроуровне, если последнее понятие может вместить в себя столичный регион и одну из самых

крупных колоний иностранцев в нем. Немецкая операция 1937-1938 гг. и ее повторение летом-осенью 1941

г., проводившиеся органами госбезопасности Московской области, не носили характера этнической чистки.

И в директивах, идущих сверху, и в понимании рядовых исполнителей это была антигерманская акция,

призванная перерубить все неподконтрольные властям контакты и нити, тянувшиеся из «советского

огорода» к враждебному государству, поставившему завоевание «жизненного пространства на Востоке» в

центр своей глобальной стратегии.

Конечно, среди лиц, попавших в немецкую операцию (ее следовало бы назвать германской, но первое

понятие уже утвердилось в научном обороте), преобладали немцы по крови и по месту рождения. Однако

анализ архивно-следственных дел показал, что более точно эту категорию жертв большого террора можно

описать как «выходцы из Германии». Среди них были и русские военнопленные Первой мировой войны, и

лица разных национальностей, оказавшиеся в этой стране только в годы Веймарской республики. Покидая

Германию, в том числе и вынужденно, они уносили с собой язык, образ жизни и политическую культуру,

привитые им в стране, которая так и не стала их новой родиной. В Советской России этот багаж становился

218

основой для межкультурного взаимодействия на самых различных уровнях – от применения

производственных навыков в заводских цехах до бытовых конфликтов на коммунальных кухнях.

Автор отдает себе отчет в том, что выбранные в качестве объекта исследования 720 следственных дел,

дополненные документами из архива Коминтерна, не позволяют исчерпывающе ответить на все вопросы,

касающиеся причин и последствий немецкой операции НКВД. Однако, сложенные вместе, они в

достаточной мере иллюстрируют жизнь выходцев из Германии в столичном регионе, дают объективный

набор социально-политических характеристик эмигрантской колонии накануне большого террора.

Материалы следствия показывают приемы и методы, которыми пользовались сотрудники органов

госбезопасности, чтобы в условиях штурмовщины массовых операций придать своим действиям подобие

«социалистической законности». Динамика репрессий отражает как исполнение директив высшей власти на

местах, так и логику действий рядовых «чекистов», лавировавших между кнутом и пряником.

Более половины из 720 дел велись в отношении лиц, которые в прошлом являлись активистами и

функционерами Коммунистической партии Германии, 220 из них оставались членами этой партии и на

момент ареста. То, что они рассказывали на допросах о своей политической деятельности, диктовалось

стремлением к самооправданию, к снятию с себя образа врага. То, что фиксировалось в протоколе, было

подчинено задаче фальсификации несовершенных ими преступлений. И тем не менее материалы допросов,

равно как показания свидетелей, справки и характеристики, отложившиеся в АСД, содержат уникальную

информацию о «боевом пути» КПГ, ее месте в политическом ландшафте Веймарской республики и борьбе за

устранение ненавистной «системы». Из этих материалов складывается ментальный тип образцового

коммуниста, ни в грош не ставившего ценности парламентской демократии, в любой момент готового к

прямым действиям, к «последнему и решительному бою». Способность к самопожертвованию ради идеалов

светлого будущего, бескомпромиссность «солдата мировой революции» и готовность идти наперекор устояв-

шимся общественным ценностям оказывались для многих немецких коммунистов роковыми качествами

после их приезда в СССР. Здесь от них требовалось приспособление к реалиям сталинского режима, которые

вблизи выглядели совершенно иначе, чем лубочные образы строящегося социализма на страницах левой

прессы.

Инженеры и рабочие, завербованные в Германии на рубеже 30-х гг. для работы в советской

промышленности, переживали скорее культурный, нежели политический шок, хотя принимающая сторона

219

делала все для того, чтобы смягчить его негативное воздействие, особенно сильное там, где стройки

индустриальных гигантов начинались буквально с нуля. Немцы первыми получали благоустроенные квар-

тиры, имели возможность переводить часть заработанных средств за рубеж, ездили в отпуск на родину.

После завершения первой пятилетки система индивидуальных контрактов с иностранцами ушла в прошлое,

им приходилось выбирать: уезжать или оставаться, работая на тех же условиях, что и местные кадры. Для

многих из тех, кто решил остаться, основным аргументом выступала удачно сложившаяся карьера,

возможности профессионального роста, занятия любимым делом. Были и идеалисты, у которых

доминировало стремление помочь невиданному социальному эксперименту в советской стране. Кого-то

удерживали личные мотивы – русские жены, дети. Сказывался и страх перед тем, что в Третьем рейхе их

работа в СССР может послужить основанием для политических обвинений.

Так или иначе немцам приходилось соглашаться с правилами игры, которые большевистское руководство

навязывало советскому обществу. С этими правилами сразу же знакомились те, кто приезжал в СССР на свой

страх и риск, попадая в категорию или «перебежчиков», или «интуристов». Источники показывают, что

такие люди оказывались под двойным подозрением именно потому, что к эмиграции их подтолкнули скорее

эмоциональные, нежели рациональные мотивы. Для следователей НКВД данное обстоятельство открывало

возможность «дополнить» эти мотивы вербовкой для шпионской деятельности.

Приезжая в СССР, любой иностранец оказывался под жестким контролем партийных, хозяйственных и

административных органов, не говоря уж о «чекистском обслуживании». На первых порах ему оказывали

помощь в решении бытовых вопросов, оформлении документов, предоставляли переводчика, вовлекали в

общественную жизнь. Для известных деятелей литературы и искусства, членов рабочих делегаций или

командированных на короткий срок это выглядело как проявление традиционного русского гостеприимства.

Тот, кто приехал в Советский Союз без обратного билета, рано или поздно замечал, что радушные хозяева не

оказывают ему больше привычных знаков внимания, намекая тем самым, что нельзя вечно оставаться

«чужим среди своих».

В правовом плане Рубиконом являлось принятие советского гражданства. Начиная с середины 30-х гг.

немецких специалистов и политэмигрантов активно подталкивали к такому шагу, хотя внешне решение

должно было выглядеть абсолютно добровольным. Людям

220

не продлевали вид на жительство, увольняли с работы, исключали из ВКП(б). Сохранение германского

подданства превратилось в привилегию, которую выдавало представительство КПГ при Коминтерне,

мотивируя ее тем, что человек готовится к подпольной работе у себя на родине.

После прихода Гитлера к власти многие законтрактованные рабочие и инженеры стали массово

возвращаться в Германию383. Этому способствовала активная пропаганда Третьего рейха, настаивавшая на

собирании всех немцев в одном государстве. После 1933 г. активизировало свою работу среди

соотечественников и германское посольство в Москве. Хотя служившие там дипломаты сохраняли

известный иммунитет от нацистской идеологии, они послушно исполняли директивы, поступавшие из

Берлина. Последние касались и лишения германского подданства лиц, заподозренных в антифашистской

деятельности, и более активного сбора информации о военно-промышленном потенциале Советского Союза.

В результате проживавшие в Москве германские граждане оказывались под двойным контролем – со

стороны советской бюрократии и сотрудников посольства. Конечно, дипломаты могли оказывать только

косвенное воздействие на настроения немецкой колонии – приглашая ее представителей на вечера,

устраиваемые посольством, оказывая им материальную помощь и поддерживая личные контакты. После

ареста германских подданных эти контакты (на жаргоне органов госбезопасности они назывались

«консульскими связями») оказывались достаточным основанием для обвинения в шпионаже и высылки из

страны.

Вне досягаемости дипломатов находились политические эмигранты, воспринимавшие здание посольства в

Леонтьевском переулке как символ ненавистного Третьего рейха. Некоторые из них добровольно

отказывались от своего подданства, посылая туда по почте свой паспорт. Посольство тщательно следило за

публикациями немцев-антифашистов в СССР, поставляемая им информация откладывалась в оперативном

архиве гестапо. Дипломаты не скрывали своего злорадства, когда к ним за помощью обращались жены

арестованных немецких коммунистов. В то же время, будучи чиновниками прусской выучки, они помогали

выезду из страны тех, кто имел для этого правовые основания либо был приговорен к высылке органами

НКВД.

!3 РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 292. Д. 63. Л. 21.

221

Политэмигрантам, порвавшим связи не только с Третьим рейхом, но и со своими родными, остававшимися в

Германии, особенно трудно давалась интеграция в советскую повседневность. Ограждая политэмигрантов от

мелочной административной опеки, структуры Коминтерна и КПГ требовали от них абсолютного

подчинения. Своего рода «контролем снизу» была атмосфера взаимного недоверия и доносительства в

эмигрантской среде. Выдержать такое испытание могли далеко не все. Условием политического и

физического выживания немецких политэмигрантов оказывалось не зафиксированное в советской

конституции право на убежище от преследований классового врага, а степень полезности сталинскому

режиму.

Вместе с гражданством СССР выходцы из Германии принимали на себя обязательство соблюдать не только

советские законы, но и неписаные правила поведения, которые спустя полвека назовут «политической

корректностью». В отличие от местного населения, прошедшего школу революционной «перековки», немцы

просто не отдавали себе отчет в том, что их действия (откровенные высказывания или чтение запрещенной

литературы) в глазах окружающих выглядели как «антисоветская агитация».

После начала большого террора наличие советского гражданства стало для выходцев из Германии, равно как

и из других стран, роковым обстоятельством. Оно упрощало работу следственных органов, у которых в

условиях штурмовщины не было ни времени, ни сил возиться с иностранцами. Запутанные правовые случаи

(например, прибытие в СССР по подложному паспорту, лишение германского подданства) трактовались в

удобном для сотрудников НКВД смысле; иногда обвиняемых вопреки очевидным фактам (наличие вида на

жительство для иностранца) записывали в число советских граждан. Это обеспечивало упрощение

процедуры следствия и в конечном счете максимально тяжелый приговор.

Кампания 1934-1936 гг. по переводу иностранцев в советское гражданство не должна восприниматься как

увертюра к дьявольскому плану их физического уничтожения в последующие годы. Она отражала процесс

поиска высшей властью оптимальных механизмов социально-политической и правовой унификации

советского общества, в рамках этого процесса проводилась и паспортизация населения, и подготовка новой

конституции. Однако в условиях режима личной власти у вождя не было никаких внешних ограничителей.

Стоило ему принять решение о переходе к стратегии «выкорчевывания сорняков», вся государственная

система тут же впряглась в повозку массовых репрессий.

222

Материалы следствия, которое велось Московским управлением НКВД в отношении выходцев из Германии,

являются лишь малой каплей в море большого террора 1937-1938 гг. Подчеркнем еще раз – речь шла не об

этнических чистках, а о физической нейтрализации тех, кто в силу своего германского прошлого

олицетворял собой «чужого», не способного вписаться в формируемое властью советское единообразие. Это

не позволяет отождествлять сталинские репрессии с нацистским геноцидом, и в то же время порождает

внутренний раскол в современных оценках большого террора384. До сих пор в публицистике и обыденных

разговорах приходится сталкиваться с мнением, что превентивное устранение «пятой колонны» избавило

советский народ от еще больших жертв на начальном этапе войны.

Связь большого террора с предчувствием новой мировой войны нельзя отрицать, однако нельзя и

преувеличивать, превращая в решающий мотив сталинских директив и ежовских приказов. Расхожая

поговорка о том, что «война все спишет», сформулирована в будущем времени, однако употребляется в

отношении уже произошедших событий. Рациональное обоснование национальных операций НКВД 1937-

1938 гг. ставится под вопрос еще одним обстоятельством – их совмещением во времени с не менее

массовой «кулацкой операцией». Вопрос о том, на чем основывалось такое решение, все еще недостаточно

прояснен современной историографией. Совмещение двух операций (или «линий», как говорили в НКВД)

дезорганизовало деятельность органов госбезопасности, породив хаос и тот самый «огонь по площадям»,

который превращал фальсификацию обвинений в поощряемую сверху систему.

Представленная в книге на основе анализа нескольких сотен следственных дел иерархия несовершенных

преступлений от шпионажа до терроризма не имела под собой никакой фактической основы. Уже в июле

1937 г. Ежов инструктировал начальников областных управлений НКВД: «В связи с разгромом врагов будет

уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно»385. Реальность выглядела совершенно

иначе. До сих пор обществу не предъявлено сколько-нибудь веских аргументов в пользу того, что среди

миллио

3"4 Представляется интересным мнение немецкого исследователя о границах сравнения сталинского террора и холокоста:

«Преступления, жертвы которых находятся вне национального, этнического или религиозного коллектива, то есть

совершенные в отношении других или чужих, сохраняются в коллективной памяти иначе, чем преступления против жертв из

собственного сообщества. Восприятие преступлений нацизма находится в контексте понятия «нация», а преступлений

сталинизма – понятия «режим»». Динер Д. Круговороты. Национал-социализм и память. М., 2010. С. 44-45.

385 Цит. по: Петров Н., Янсен М. Указ. соч. С. 98.

223

нов невинных жертв большого террора оказалась и «некоторая часть» шпионов и диверсантов.

Некий смысл массовых репрессий можно увидеть в том, что они выступали в роли превентивных мер

борьбы с инакомыслием и потенциальной оппозицией. Говоря словами Бертольда Брехта, для ареста в

условиях нацизма «достаточно было подозрения, что кто-то подозрителен». Действительно, здесь оправданы

параллели с методами гестапо: «Речь шла, скорее, не о подавлении любого протеста, а о своевременном

предупреждении его появления. Недовольство могло быть сколь угодно большим, но оно не представляло

опасности для тоталитарного режима, пока оставалось неорганизованным. Важнейшим инструментом

системы обеспечения безопасности нацистского режима были не столько концлагеря, сколько обычные

канцелярские папки, где собиралась информация о малейшем проявлении недовольства»386.

В практике НКВД эти папки назывались «материалами учета», именно их содержание легло в основу первой

волны репрессий в августе-сентябре 1937 г., когда были арестованы большинство граждан «враждебных

государств», находившихся на территории СССР. К концу года следствия по их делам были закончены,

стандартным являлось обвинение в шпионаже. Вопрос о признании или непризнании вины не играл

решающей роли при вынесении приговора, подавляющее большинство арестованных германских граждан

были высланы из страны. В отличие от потенциальных жертв «кулацкой операции» компрометирующие

материалы на немцев, принявших советское гражданство, были весьма скудными. Среди них преобладали

сведения о переписке с заграницей, реже встречались данные об исключении из партии, инициативные

доносы соседей и сослуживцев.

Однако поставленные задачи по уничтожению «шпионской низовки» нужно было выполнять любой ценой, и

следователи конструировали обвинения на основе избыточной лжи, столь характерной для сталинской

системы. Этим заканчивался первый этап следствия, далее начиналось подлинное «хождение по мукам». По

отношению к жертвам немецкой операции, арестованным в конце 1937 – начале 1938 г., применялись самые

жестокие методы выбивания признаний. Если по делам об антисоветской агитации оперативным работникам

НКВД приходилось опрашивать свидетелей, то в делах о шпионаже арестованные как бы замыкались в

своем собственном кругу. Сле

Steinert М. Deutsche im Krieg: Kollektivmeinungen, Verhaltensmuster und Mentalitaeten // Deutschland 1933-1945. Neue Studien zur nationalsozialistischen Herrschaft. Bonn, 1992. S. 482.

224

дователь сам составлял списки шпионских сетей, конструировал их конфигурацию. Начальство требовало

только «цифру» – цифру полученных признаний и цифру новых арестов.

Справки и сообщения, которые направлял в центральный аппарат НКВД отдел кадров Исполкома

Коминтерна, редко доходили до низовых структур госбезопасности. Лишь после того, как завершилась

полоса массовых арестов, оперативные сотрудники стали уделять большее внимание оформлению

материалов следствия. К осени 1938 г. шпионаж отходит на второй план, доминирующим пунктом

обвинения становится антисоветская агитация, подразумевавшая более мягкий приговор. С прекращением

работы «судебной двойки» немцев перестают приговаривать к расстрелу, дела, переданные в обычные суды

или в Военный трибунал, в ряде случаев завершаются оправданием обвиняемых.

«Бериевская оттепель» привела лишь к единичным случаям пересмотра приговоров, вынесенных в эпоху

Ежова. Новое следствие по протестам родственников или самих заключенных проводили те же органы

госбезопасности, а иногда и те же сотрудники, что и в 1938 г. Если доводы о фальсификациях и незаконных

методах следствия, изложенные в письмах из лагерей, за редкими исключениями не принимались во

внимание, то просьбы, поступавшие от руководителей Коминтерна, были способны оказать спасительное

влияние на судьбы жертв большого террора. Последние из тех немецких политэмигрантов, кто еще

находился под следствием, были выпущены на свободу как раз накануне 22 июня 1941 г.

Нападение Гитлера на Советский Союз довершило уничтожение сложившейся в Москве колонии выходцев

из Германии, начатое в ходе большого террора. Как и ранее, первоначально были реализованы «материалы

учета», затем последовала административная отправка в эвакуацию, а 9-11 сентября 1941 г. были проведены

аресты всех «бывших немцев», оставшихся на свободе. Среди арестованных преобладали женщины, им

предъявлялось стандартное обвинение в антисоветской агитации. Показания свидетелей, приобщавшиеся к

следственным делам той поры, показывают, что война привела к возрождению ксенофобии и антинемецких

настроений, пропагандистские штампы и стереотипы вновь стали доминировать над личными

впечатлениями и оценками, связанными с многолетним проживанием бок о бок немцев и россиян.

Исследование, результаты которого представлены читателю, стало лишь первым подходом к пониманию

темы, сформулированной в социокультурном ключе. Практически вне нашего внимания остаются вопросы,

связанные с ментальностью немецких эмигрантов, шан-

225

сами и границами их интеграции в советскую повседневность. Пока мало что можно сказать о линии

поведения людей, оказавшихся на Лубянке, их борьбе с неправедным следствием, взаимовыручке и от-

торжении в рамках «тюремного сообщества». Здесь необходимо привлечение новых источников, многие из

которых до сих пор погребены в ведомственных архивах.

В то же время еще далеко не полностью «допрошены» архивно-следственные дела, являющиеся весьма

специфическим источником и требующие выработки особой методики своего анализа. Они могли бы многое

рассказать не только о жертвах большого террора, но и о нюансах эпохи, в которой жили эти люди.

Завершение работы над текстом привело к появлению чувства легкой неудовлетворенности сделанным, хотя

это и является нормальным состоянием авторской души. Хочется вновь вернуться в архив и пролистать

каждое из дел, чтобы взглянуть на него по-иному, задать правильные вопросы, проникнуть в невысказанный

контекст. Но оставлю данное занятие тем, кто пойдет вслед за мной и дальше меня, лелея надежду, что им, прочитавшим эту книгу, будет немного легче.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ Ганс Лаке: ЭКСКУРСИЯ В ГУЛАГ

Скромный берлинский коммивояжер Ганс Лаке, прибывший в Москву в качестве туриста 22 сентября 1937

г., конечно, не мог знать, что как раз в эти дни в столице проходят массовые аресты немецких подданных.

Тур, купленный им в агентстве «Интурист», подразумевал знакомство с жемчужинами Советского Союза —

Ленинградом, Киевом, Одессой. Лаке рассчитывал, что будет жить в самом шикарном отеле Москвы —

«Национале» – и даже оставил своим друзьям его адрес для переписки. Однако немецкого туриста,

поскольку денег у него хватило только на «путешествие третьего класса», поселили в более дешевой

гостинице «Новомосковской» напротив Кремля, на улице Балчуг.

Однако и там сервис был на высшем уровне – советской стране нужна была валюта, а поток интуристов в

предвоенные годы сокращался с каждым годом. Каждого из них буквально носили на руках. На обложке

своего туристского ваучера Лаке записал меню запомнившегося ему обеда: «1. Суп-пюре из дичи. 2. Язык в

мадере с картофельным пюре. 3. Яблоки дюбари».

Записал по-русски, так как к поездке готовился загодя и интенсивно изучал русский язык. Немецкому