Текст книги ""Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг"

Автор книги: Александр Ватлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

нейтральную зону метров сто, то были встречены польской пограничной охраной, которая нас не принимала

и заставила вернуться опять в Германию. Но вернуться никто не пожелал и остались на границе, так как у

всех были польские паспорта. Пробыв на границе семь часов, польская пограничная охрана всех завела в

помещение школы. Затем прибыла польская полиция, всех обыскала, проверила паспорта, поставила каждо-

му в паспорт штамп 29 октября 1938 г.».

Интересна дальнейшая судьба Уриха – он проживал во Львове и после раздела Польши был призван в ряды

Красной Армии. В 1943 г. он был арестован по политической статье, так как резко отвечал на нападки своих

товарищей по службе. «В СССР так развит антисемитизм, что даже в фашистской Германии антисемитизм

куда слабее», – это свое высказывание Урих подтвердил в ходе следствия, получив за него 8 лет лагерей.

Естественно, антисемитские настроения в советском обществе 30-х гг. не возникали на пустом месте, они

имели глубокие корни. Массовые аресты по национальному признаку напоминали людям старшего

поколения о еврейских погромах рубежа веков. В одном из писем Георгию Димитрову простая рабочая

нарисовала яркую картину рецидива национального психоза: «Неделю назад, на прошлой пятидневке,

приходит мой мальчик из школы и говорит, что все мальчики готовятся на погром и будут бить все другие

нации, поляков, латышей, немцев, потому что ихние все родители шпионы. Когда я допытывала, кто это так

говорил, он говорит, что у одного мальчика брат комсомолец и работает в НКВД и сказал, что будут скоро

судить всех заграничных шпионов, кто жил в Москве, а их семей и детей в школах будут избивать как при

царе жидов»100.

В случае ареста, в заявлениях на этапе следствия и из лагерей евреи всячески подчеркивали, что являются не

этническими немцами, а преследуемым в Германии национальным меньшинством. Кто-то потом с

сожалением признавался, что записался при выдаче советского паспорта немцем, так как лучше говорил на

этом языке, чем на идиш. Однако еврейская самоидентификация и преследования в Третьем

100 Письмо М. И.Семеновой Георгию Димитрову от 10 мая 1938 г. (Дель О. Указ. соч. С. 90).

53

рейхе по расовому признаку не рассматривалась органами госбезопасности как смягчающее обстоятельство, они ни разу не упоминаются в обвинительных заключениях.

Впрочем, в АСД не зафиксировано и явных проявлений антисемитизма или злорадства со стороны

следователей. Выполняя поставленную задачу, они чувствовали себя «государственниками», стоящими выше

симпатий и антипатий, и искали любую зацепку для максимально жесткого приговора. В случае с евреями

это было социальное происхождение («из семьи богатого торговца»), письменная связь с заграницей (многие

еврейские семьи были разбросаны по всему миру) и, конечно, антисоветские анекдоты (неизвестно, на каком

языке они рассказывались). Действительность, какая бы она ни была, приводилась к привычной

марксистской схеме. Тот же Урих был вынужден пояснить, что тех, «у кого были магазины, фабрики, фермы, германские власти считали ценными евреями и никогда не трогали».

Иногда любопытство работников НКВД принимало навязчивые формы. «Почему ваш половой орган

подвержен изменениям согласно еврейским обычаям?» – неоднократно в ходе допросов спрашивали

немецкого политэмигранта, не являвшегося евреем (по понятным причинам мы не называем его фамилию).

Его ответы, что он хотел выглядеть евреем в глазах семьи своей жены, следователей не удовлетворяли. В

конце концов и обвиняемый, увидев в этом один из принципиальных пунктов обвинения, написал

собственноручное покаяние, признав, что «как коммунист я не должен был этого делать».

КПГ также не делала скидок на национальный вопрос – коммунисты-евреи, прибывшие в СССР без

разрешения партийного руководства, рассматривались как дезертиры с фронта классовой борьбы и получали

партийные взыскания. Зигфрид Гумбель, член КПГ с 1925 г., был активным участником агитгруппы

«Красный рупор» (Das Rote Sprechrohr), она исполняла написанные им песни. После 1933 г. он сохранил у

себя часть архива творческого коллектива. При попытке перевести архив в Голландию документы попали в

руки гестапо, и Гумбель был вынужден бежать. Он прибыл в СССР в качестве «интуриста» и сразу же

попросил политическое убежище. После долгого партийного разбирательства Гумбель был исключен из

КПГ, однако смог получить вид на жительство.

Евреи принимали самое активное участие в политической борьбе Веймарской эпохи в Германии, в том числе

и с этим связана та ненависть, которую питали к ним нацисты. Лидеры КПГ, такие как Гейнц Нейман или

Лео Флиг, не обращали особого внимания на свои еврейские корни, считая себя равноправными солдатами

мировой пролетарской революции. Однако жизнь постоянно об этом напоми

54

нала. «Он еврей, но с приходом фашизма не убегал, а работал подпольно», – писала о своем арестованном

муже Рихарде Эрна Брандт. Иногда именно преследования заставляли человека занять активную позицию,

принять участие в политической борьбе. Уволенный за еврейское происхождение беспартийный берлинский

инженер Георг Мюнц переселился в Париж, где в 1933-1935 гг. работал в Институте по изучению фашизма, проводившем широкую пропагандистскую работу. Попытка разобраться в произошедшем с ним произволе

стоила ему двух приговоров – уже в лагере он получил дополнительный срок за «восхваление Гитлера».

Глава 4

ОБУСТРОЙСТВО НА НОВОЙ РОДИНЕ 1. Проблемы легализации

Вопрос о пребывании того или иного человека в СССР начинал решаться, как только он подавал заявку на

получение визы в консульский отдел советского полпредства. Если человек не находился в «черном списке», ему давали добро. Особое внимание в межвоенный период советские консульства уделяли не иностранцам, а

соотечественникам – боялись, что под видом туристов в страну вернутся бывшие белогвардейцы или

представители уничтоженных политических партий. На кратковременные поездки иностранцам отказов

практически не было – стране нужна была валюта, в Берлине работало солидное представительство

«Интуриста», туры которого в годы мирового экономического кризиса продавались по демпинговым ценам.

Тот из немцев, кто собирался в Советский Союз «всерьез и надолго», должен был заранее обеспечить себе

поддержку властей двух стран – той, которую он покидал, и той, куда он направлялся. Паспорт для поездок

за границу (Reisepass) выдавали в полиции достаточно быстро, если у человека не было проблем с законом.

Хотя германский подданный не должен был при этом называть место и цель своей поездки, именно визит в

полицию (при отсутствии других «зацепок») становился для следователей НКВД исходным моментом для

конструирования «вербовки по шпионажу» человека, арестованного в период немецкой операции.

Для тех, кто подписывал контракт на работу в качестве «иностранного специалиста», партнерами с

советской стороны выступали

55

представители ВСНХ и отдельных наркоматов при торгпредстве в Германии. Некоторые устанавливали

прямой контакт с ведомствами в СССР, предлагали к внедрению собственные изобретения и научные

открытия. Часть эмигрантов могла опереться на помощь международных еврейских организаций, до 1937 г.

имевших свои представительства в Москве.

Оказавшись в СССР, иностранец сразу попадал в густую сеть бюрократических инструкций и предписаний,

о которых его заранее не оповещали. Незнание русского языка, отсутствие знакомых могли превратить

первые дни пребывания того или иного человека в Союзе в настоящие мучения. Напротив, плотная и

доброжелательная опека со стороны хозяев вызывала положительные эмоции и чувство защищенности,

позволяла говорить о традиционном русском радушии. Политические эмигранты по прибытии обращались

за помощью в представительство КПГ при ИККИ, экономические – заранее вступали в переписку со

знакомыми, уже обосновавшимися в городах Советского Союза.

Известных деятелей науки и культуры, иностранных специалистов встречали уже на пограничной станции

Негорелое, чтобы смягчить «культурный шок», который вызывало знакомство с советскими реалиями.

Пропагандистское шоу разыгрывалось как по нотам. Когда из Австрии в Москву отправился поезд с

участниками февральского восстания – шуцбундовцами, – в Негорелое прибыла целая делегация

сопровождающих из иностранного отдела ВЦСПС, которые уже в поезде помогали австрийским рабочим

заполнять необходимые бумаги101. Люди попроще рассчитывали прежде всего на помощь родственников.

Семью Рихарда Фрука ожидал на границе брат его жены Фриц Шааф, прибывший ранее и устроившийся в

республике немцев Поволжья.

Сразу же после прибытия в пункт назначения иностранец должен был встать на учет в местных органах

милиции. Эта процедура и по сей день вызывает немало нареканий у иностранцев, как видим, она имеет

долгую предысторию. Иностранных туристов регистрировали в гостиницах, командированными на короткий

срок из-за рубежа (как правило, это были специалисты, занимавшиеся наладкой импортного оборудования) занимались соответствующие отделы наркоматов или крупных заводов.

101 Материалы об организации встречи и трудоустройства шуцбундовцев в СССР см.: РГАСПИ. Ф. 539. Он. 2. Д. 666.

56

Тем самым принимающая сторона брала на себя ответственность за приглашенных лиц и контролировала их

пребывание в СССР вплоть до получения «выездных виз». Только с особым штампом в паспорте иностранец

мог покинуть пределы Советского Союза102. Отто Гиршман по договору с Техноимпортом прибыл в Москву

28 июля 1937 г. Выполнив свою работу, он ждал, когда будут оформлены необходимые документы на выезд.

Из-за несогласованности действий различных учреждений решение вопроса затягивалось, и иностранцу не

оставалось ничего иного, как проживать за казенный счет в гостинице и бродить по Москве. Попавшись в

течение нескольких дней подряд на глаза охране Дома Союзов, Гиршман был схвачен как раз возле третьего

подъезда, через который обычно входили в здание руководители партии и правительства. Техноимпорт

пытался заступиться за своего подопечного, даже признал свою вину в задержке с его отправкой на родину

– но было уже поздно.

Иностранные специалисты получали в Отделе виз и регистрации областного управления рабоче-

крестьянской милиции (ОВИР УРКМ МО) «вид на жительство» (ВНЖ), который был действителен только

вместе с их национальным паспортом. В ВНЖ вклеивалась фотография, в нем указывался номер визы, по

которой иностранец въехал в страну, отмечалось его гражданство, цель пребывания и место проживания

(прописка), наличие детей и т. д. Первоначально документ мог выдаваться на срок до трех лет, в дальнейшем

требовалось его продление, которое обычно было ежегодным103.

Анализ ВНЖ, сохранившихся в просмотренных следственных делах, показывает, как ужесточалась практика

легализации иностранцев в СССР. Рихард Фрук первоначально получал ВНЖ в районном исполкоме, затем

этот документ выдавался уже областным ОВИР УРКМ. В 1935 г. он получил ВНЖ сроком на год, в 1936 г.

–на полгода, а с начала 1937 г. этот документ продлевался только на три месяца.

22 августа 1937 г. центральный аппарат НКВД разослал на места циркуляр «Об иностранцах», в котором

речь шла об отказе в прод

102 Для того чтобы поехать в отпуск в Германию, иностранные рабочие должны были получить разрешение своего предприятия, затем документы направлялись в иностранный отдел наркомата или треста, а уже оттуда – в Наркомат иностранных дел. См.

показания Вильгельма Лубса, Рудольфа Пельца и других немецких специалистов.

103 Выдававшиеся в 1940 г. ВНЖ поменяли свой внешний вид – теперь это уже был не лист гербовой бумаги формата A4, а

книжечка, копировавшая советский внутренний паспорт. В случае ареста ВНЖ приобщали к документам следствия, зачастую в

них содержатся единственные сохранившиеся фотографии немецких жертв политических репрессий.

57

лении ВНЖ подданным тех государств, которые рассматривались как враждебные104. Тот, кто не укладывался

с отъездом в предоставленный срок, например по причине отсутствия германского паспорта или по

семейным обстоятельствам, подвергался аресту как лицо, нелегально находящееся на территории СССР. Это

заставляло иностранцев под угрозой ареста либо подавать заявление о переходе в советское гражданство

(тогда в ВНЖ делалась соответствующая отметка) либо спешно покидать пределы советской страны.

Получение или продление ВНЖ было невозможно без справки с места работы, поэтому уволенный

иностранец рано или поздно терял право на пребывание в стране. В такой же ситуации оказывались и

«интуристы», не сумевшие в течение отведенных им нескольких дней решить вопрос с поступлением на

работу. С просроченным ВНЖ или национальным паспортом нельзя было преодолеть еще одну бюро-

кратическую процедуру – получить прописку по месту жительства105. Людей попросту выселяли из

квартир, они ночевали у знакомых, на вокзалах, а летом даже в лесу.

Тем не менее в ряде случаев жертвы немецкой операции УНКВД МО в течение нескольких лет жили в СССР

без вида на жительство (Георг Керн, Вальтер Рефельд). Чтобы разрубить «гордиев узел» бюрократических

согласований, некоторые из них самовольно продлевали свои ВНЖ, например, ставя печать домоуправления, к которой они имели доступ (Петер Ландбек). Это рассматривалось как подделка документов и уголовное

преступление.

2. Социальная мобильность

Восторги первых недель пребывания в СССР отражены в письме врача Адольфа Босса своей жене (21

апреля 1934 г.): «То красивое, что переживаешь здесь (конечно, как коммунист) – это подчинение

огромному, еще никогда не бывалому кругу задач, которые гармонически совпадают с тем, о чем мы годами

интенсивно читали, о чем мы рассуждали. А вот здесь все теперь стало конкретным, или же, точнее,

находится в начальной стадии конкретизации, причем предчувству

ем. Охотин Н., Рогинский А. Указ. соч. С. 46. 105 в Такой ситуации оказался «бомж» Вальтер Рефельд из подмосковного города

Кунцево, выписанный (т. е. лишенный прописки) из дома собственной женой. В ходе допросов он «признался», что готовил

взрывы в метро, так как «хорошо знал расположение главных входов на станцию Киевская». Взрывчатку он должен был

получить в германском посольстве сразу же после нападения Гитлера на Советский Союз.

58

ются великие перспективы. Факт диктатуры пролетариата с замечательной установкой на бесклассовое

общество... имеет огромное значение для сознания марксиста, обладает громадной ферментативной силой

для решения самых важных проблем, начиная от скотоводства и кончая принципиальными философскими

вопросами».

Однако вскоре любого из эмигрантов, неважно, политического или специалиста, настигали советские будни

и совершенно иная иерархия забот и интересов: поиск работы и сносного жилья, установление социальных

контактов с «местными», самоутверждение в новой жизни и профессиональная карьера. Иными словами,

начиналась каждодневная борьба за место под солнцем. И законтрактованных специалистов, и «интуристов»

старались отправить подальше от Москвы – на Дальний Восток, в Кузбасс, на Урал, где были самые

примитивные условия быта, радикально отличавшиеся от априорных представлений о стране социализма.

Исключения делались только для тех, кто обладал «эксклюзивными знаниями» – например, архитекторов,

которых в СССР крайне не хватало.

Тот, кто оказался в «медвежьем уголке», стремился всеми правдами и неправдами вернуться в Москву или

хотя бы в Подмосковье. Рабочие и специалисты писали письма в Иностранный отдел ВЦСПС, в

представительство КПГ, подключали «личные связи». Многие самовольно покидали предписанные им места

работы, благо что рабочие руки и технические знания требовались повсеместно (многие заводы

переманивали себе хороших специалистов, обещая жилье и особые зарплаты). При этом люди теряли в

зарплате, отказывались от работы по специальности, и самое главное – бросали выделенное им «служебное

жилье». На новом месте они шли на работу в подмосковные колхозы или на строительство метро, инженеры

устраивались простыми автомеханиками, шоферами и даже сторожами.

В результате складывались целые мини-колонии немецких эмигрантов, проживавших и работавших

компактно в Москве и Подмосковье. Иногда, как на Электрозаводе или Первом часовом заводе, это было

результатом целенаправленного набора рабочей силы, но чаще – следствием сочетания ряда

бюрократических и личных факторов. Сотрудники МОПРа обращались с просьбами о трудоустройстве

немцев на те заводы, с которыми были установлены добрые отношения. Среди них выделялись Автозавод

имени Сталина, Станкозавод имени Орджоникидзе, Подшипниковый завод имени Кагановича. В нашей базе

данных – от 10 до 20 имен людей, работавших на этих предприятиях.

В Подмосковье лидировали по числу эмигрантов Коломенский машзавод, Воскресенский химический

комбинат, завод № 3 в

59

Орехово-Зуево, производивший оборудование для машиностроительных предприятий, Паровозоремонтный

завод в Люблино, Егорьевский завод «Комсомолец». Вряд ли, опираясь только на данные АСД, можно

собрать достаточно точную статистику трудового использования эмигрантов из Германии в столичном

регионе. Очевидно, что решающую роль в том, сколько сотрудников того или иного предприятия оказались в

нашей базе данных, играли не его величина и значение, а масштаб его «чекистского обслуживания» со

стороны того или иного райотдела НКВД. Не случайно в число предприятий с максимальным числом

немецких жертв попали ничем не примечательные Игольная фабрика и Камвольный комбинат в городе

Кунцево, где местные оперативники проявляли в период массовых операций особое рвение106.

И все же хотелось бы отметить несколько явно выраженных тенденций. Большинству эмигрантов, несмотря

на частую смену места работы, удалось сохранить профессию, полученную в Германии. «Ранние

эмигранты», равно как и молодежь, занимали низшие должности в иерархии профессий, высшие же и самые

высокооплачиваемые доставались специалистам, прибывшим в СССР в начале 30-х гг. Последние работали,

как правило, на крупных предприятиях, порой занимая руководящие должности даже без высшего образова-

ния. Вот только некоторые из «главных инженеров»: Ганс Мориц-Гримм на киностудии «Мосфильм», Эрих

Констант на строительстве Истомкинской фабрики в Ногинске, Фриц Элендер на Московской фабрике

пластмасс, Отто Вильке в артели по производству промтоваров.

Еще одной характерной чертой является то, что практически никто из немцев к моменту ареста не работал

на оборонных предприятиях, хотя некоторые ранее и трудились в этом секторе экономики. Таким образом, выполнение печально известного приказа № 00439 началось задолго до его появления – отделы кадров

военных заводов, перестраховываясь и согласовывая назначения ведущих кадров с органами

госбезопасности, давно уже провели собственную «чистку снизу». Чтобы рапортовать о «выкорчевывании

шпионских гнезд» в оборонной промышленности, оперативные сотрудники требовали от руководства

совершенно безобидных заводов справки о том, что их оборудование «способно выпускать продукцию

военного назначения». К ней были отнесены даже иголки Кунцевской фабрики, ибо без них был бы

невозможен пошив одежды красноармейцев.

106 См. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба.

60

Производственный принцип построения советской жизни находил свое отражение и в практике репрессий, в

значительной мере облегчая работу органам НКВД. Мини-колонии немецких эмигрантов на том или ином

заводе трансформировались в «шпионско-диверсионные сети германской разведки», во главе которых

старались поставить лицо с некими выдающимися характеристиками. Таковыми могли оказаться высшее

образование, богатое и извилистое политическое прошлое, доступ к секретной производственной

информации. Если «избранник» отказывался сотрудничать со следствием, искали более подходящую

кандидатуру. Этническая принадлежность здесь не являлась абсолютным приоритетом – группу немецких

шпионов и диверсантов на Егорьевском заводе «Комсомолец» возглавлял инженер Саломон Арийский, еврей

по национальности107.

В протоколах обысков, которые есть в каждом АСД, отражена невероятная скученность, в которой

приходилось жить эмигрантам, если они не попадали в разряд «номенклатурных работников». Приезжая в

Москву, немцы снимали койку друг у друга, заключали договоры «поднайма», вместе с семьей поселялись в

общежитиях. Инициатива, находчивость, хитрость и обман при решении «квартирного вопроса»,

испортившего, как известно, не только москвичей, должны стать темой отдельных исследований. Материалы

следственных дел дают для этого достаточно оснований.

Как правило, если семья проживала в отдельной квартире, то после ареста человека опечатывалась одна из

комнат – так легче потом было оформить конфискацию имущества осужденного. Так же поступали, если

арестованный проживал один в комнате коммунальной квартиры. Бытующее в литературе мнение, что

жилплощадь получали соседи (и это якобы подталкивало их к написанию доносов), явно упрощает

ситуацию – комната оставалась опечатанной до окончания следствия, а в условиях массовых арестов – и

на годы после расстрела осужденного. Потом ведомственная жилплощадь возвращалась предприятиям и

учреждениям, а комнаты и квартиры, расположенные в центре Москвы, иногда передавались сотрудникам

НКВД.

Случаи с опечатыванием жилплощади среди немецких дел – в явном меньшинстве. Как правило, при аресте

делалась отметка, что в комнате остались проживать члены семьи арестованного. В протоколах обыска

отмечена жилая площадь и состав семьи – так, у

107 В эту группу входили Курт Шуман, Вильгельм Керков, Артур Штенцель, Пауль-Вильям Лейстнер, Вилли Мейер.

61

Фрица Банда на 10 кв. метрах остались «жена, теща, ребенок». Некоторые немцы в ходе допросов

рассказывали, что им приходилось жить с семьями на летних дачах практически без отопления – главным

преимуществом было то, что дача находилась недалеко от станции электрички. Однако овчинка стоила

выделки: в столице качество жизни было несравненно выше, чем в глубокой провинции, несмотря на

острейший дефицит жилья. В Москве легче было найти нужного врача, устроить ребенка в хорошую школу,

сходить в театр, провести свободное время в интересной компании, взять книги в Библиотеке иностранной

литературы.

Центром притяжения немецкой колонии в столице был клуб иностранных рабочих на улице Герцена, его

часто называли «немецким клубом». Там не только проходили политические мероприятия, работали кружки

и т. д. В клубе заводили полезные знакомства и делились опытом, искали совета в сложных жизненных

ситуациях. Игнорирование работы клуба немецкими коммунистами в первой половине 30-х гг.

рассматривалось как уклонение от участия в общественной жизни. Однако в период массовых репрессий все

кардинально изменилось – посещение здания на улице Герцена получало криминально-шпионский

подтекст. А вопрос об этом в ходе допросов следователи задавали практически каждому эмигранту из

Германии.

Немцы, даже прожившие в СССР несколько лет, не понимали, что в стране социализма все взаимосвязано:

увольнение означает потерю права на жилье и в конечном счете на проживание в стране. Конструктор завода

ЭНИМС Курт Лоцкат был задержан 16 сентября 1937 г. в сквере на Старой площади, напротив здания ЦК

ВКП(б). Он попытался объяснить на ломаном русском, что ждет возвращения жены, которая отправилась в

Наркомздрав, чтобы определить детей в детдом. Семья Лоцкатов была выселена из квартиры по решению

суда за пять дней до этого события, и вот как ее глава описывал их дальнейшие мытарства: первые две ночи

мы спали на улице, отдав детей знакомой, третью – на скамейке Сретенского бульвара, откуда нас прогнали

милиционеры и мы отправились на вокзал. Наконец, последнюю ночь мы провели с детьми в электричке,

купив билет до Загорска и обратно.

В целом мобильность немецких эмигрантов не являлась чем-то особенным на фоне «разбуженного

муравейника», каким представала перед иностранным наблюдателем Россия начала 30-х гг. Однако их

естественное стремление получше устроиться в советской жизни трактовалось следователем как сбор

шпионской информации и находило неизбежное отражение в обвинительном заключении.

62

3. Эмигрантские семьи, повседневная жизнь

Наверное, решающим фактором, привязывавшим эмигрантов к новой родине, являлись их русские подруги и

жены. Здесь тесно переплетались высокие чувства и корыстные расчеты, причем и то и другое (в каждом

конкретном случае в разной степени) демонстрировали обе стороны. Советским женщинам импонировали

«культурные иностранцы», хорошо зарабатывавшие и имевшие доступ в Торгсин. Иной привлекательностью

обладали политэмигранты, овеянные ореолом классовой борьбы и готовые вернуться в темное зарубежье —

не исключено, что вместе с боевой подругой, как об этом писали романы революционной эпохи.

Немцев, помимо естественных личных симпатий, привлекала возможность убежать от одиночества,

расширить круг знакомых, выучить русский язык. Женитьба, помимо всего прочего, позволяла укорениться в

советском обществе, наладить быт, избавиться от опостылевшего «койкоместа» в общежитии (порой это был

единственный способ улучшить жилищные условия, получить прописку в Москве). Для многих

специалистов из Германии именно нежелание разрывать отношения с любимым человеком становилось

аргументом в пользу принятия советского гражданства, даже если жизнь в СССР им и не нравилась.

Христиан Шеффер и Герман Ве-бер обращались в посольство с просьбой предоставить германское

подданство своим русским женам, чтобы вернуться с ними на свою родину. Получив отказ, они остались в

стране социализма, где были впоследствии репрессированы.

Среди тех немцев, кто приехал со своими женами (один из политэмигрантов, не будем называть его по

имени, привез с собой не только жену, но и любовницу, оформив ее как сестру), достаточно высок был

процент разводов. Причем определяющую роль играли сами женщины – они либо возвращались в

Германию, если им не нравились бытовые условия, либо находили себе новых партнеров (процедура брака, как и развода, в СССР тех лет была максимально упрощена).

Самые активные из женщин формировали землячества по месту жительства и работы их супругов. Фрида

Голланд рассказывала на допросе о немецкой колонии в Кунцево: «Дружили мы потому, что эти люди

культурнее, чем русские. Встречались мы почти каждый вечер, так как совместно изучали немецкий и

русский языки». Как и вся остальная информация, данные о повседневной жизни эмигрантов и их семей в

материалах следствия несут на себе отпечаток «обвинительного уклона», поэтому для полной исторической

реконструкции необходимо обращение к источникам иного рода. Однако

63

наряду с выдуманными преступлениями в доносах, допросах и обвинительных заключениях фиксировались

некоторые важные реалии эмигрантской жизни. Это была прежде всего изолированность от внешнего мира,

порожденная незнанием языка, обычаев и традиций России, но в еще большей степени – непониманием

насаждавшегося сверху «социалистического образа жизни».

Следующим фактором, формировавшим эмигрантскую повседневность, следует назвать тривиальную

борьбу за престижное и влиятельное место службы (именно службы, а не работы, ибо среди рабочих и

инженеров настроения конкуренции были не столь ярко выражены). Несмотря на всю раздутость советского

бюрократического аппарата, мест на всех не хватало. Ценилась работа в Исполкоме Коминтерна, на

Инорадио, в Издательстве иностранных рабочих. Женщины подрабатывали переводами, перепечатывали

тексты на пишущей машинке, поэтому последняя была их главной ценностью и главным «средством

производства» в сталинской Москве.

Несмотря на громогласные заявления о полном равенстве при социализме, в среде эмигрантов существовала

строгая иерархия, своего рода «неформальная номенклатура». Она отличалась от аналогичной иерархии в

советском обществе, где значительную часть верхних этажей занимали представители «силовых структур» и

лица, имевшие доступ к распределению материальных ценностей. В среде политэмигрантов решающим

оказывался доступ к социальным благам – жилью, персональным пенсиям, путевкам в санаторий.

Значительную роль в получении привилегий играли «записочки» от немецкой секции ИККИ. Поэтому ее

руководители, а также сотрудники отдела кадров Коминтерна, активно публиковавшиеся писатели-

антифашисты, находились на вершине «неформальной номенклатуры». Этажом ниже располагались те, кто

мог оказать важную, хотя и разовую услугу – врачи, учителя немецкой школы.

Особое место в иерархии занимали те, кто имел в прошлом известное имя, хотя ныне и впал в немилость —

например, лидер КПГ Гейнц Нейман, актриса Карола Нейер, писатель Альфред Курелла. Они вызывали и

интерес, и страх, что общение с ними может обернуться немилостью, а в период массовых репрессий – и

собственным арестом. Находясь в условиях почти полной изоляции, политэмигранты внимательно следили

друг за другом, ибо подозрение вызывало любое отклонение от нормы, будь то перерастание

производственных отношений в личные симпатии или личных симпатий – в политическую близость.

Тот из немцев, кто однажды оказался «троцкистом» или «правым уклонистом», не мог избавиться от этого

клейма до момента ареста.

64

Естественно, он продолжал вращаться в кругу «своих», иногда даже не скрывая своих взглядов, подобно

одному из лидеров «примиренцев» в КПГ Гансу Беку, работавшему вначале на Кузнецкстрое, а потом в

Москве. Превращение социального окружения того или иного эмигранта в «шпионскую сеть» было делом не

слишком сложным, особенно если принять во внимание, что именно эта фальсификация лежала в основе

национальных операций НКВД. Нелегко было обрести себя в стандартах новой советской жизни не только

немцам по рождению, но и тем россиянам, кто несколько лет провел в Германии, учась в вузе или работая

сотрудником торгпредства. Ярким примером является несколько групповых дел на студентов, учившихся в

Германии, с некоторыми из них в СССР приехали их немецкие жены.

Вернувшись в СССР, эти молодые люди продолжали вести такую же богемную жизнь, к которой привыкли в

Веймарской Германии, издавали рукописные журналы, обменивались анекдотами, стремились перещеголять

друг друга в критике существовавших порядков. В 1935 г. Московским управлением НКВД было завершено

дело о «фашистской группе» бывших советских студентов, лидером которых являлся художник и актер

Константин Алин. Под пером следователя вольные беседы вчерашних студентов, не нашедших себя в

советской действительности, превращались в восхваление гитлеровского режима, хотя большинство членов