Текст книги ""Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг"

Автор книги: Александр Ватлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

1938 г. были отменены «тройки» и «двойки», а также спецколлегии областных и районных судов, теперь

решения по политическим преступлениям могли принимать только Особое совещание НКВД и военные

трибуналы (ВТ)277. Приказ НКВД СССР № 00762, конкретизировавший положения этого документа, ставил

точку в практике национальных операций. В нем перечислялись «ошибки и извращения», имевшие место в

деятельности органов госбезопасности эпохи большого террора: сворачивание агентурно-осведомительной

работы, отказ от установления индивидуальной вины, исключение прокуратуры из следственного

делопроизводства278. Наиболее одиозные «ударники» из числа сотрудников НКВД сами оказались под

следствием, для арестованных по политическим обвинениям, еще не получивших приговоров и томившихся

в переполненных московских тюрьмах, настала пора «передопросов», открывавшая перед ними призрачную

перспективу освобождения.

275 Наказанный народ. С. 69.

276 РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 292. Д. 101. Л. 8.

277 Соломон П. Указ. соч. С . 242.

278 См. Бутовский полигон. Вып. 7. С. 315.

165

2. Осуждающие инстанции

Следственные органы в период «национальных операций» фактически предрешали судьбу арестованного,

ибо тот, чье дело отправляли на заседание ОСО НКВД, получал приговор к заключению в лагерь, а дела,

рассматривавшиеся Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР («двойкой») в так называемом альбомном

порядке, заканчивались расстрелом. В один день, 29 декабря 1937 г., Ежов и Вышинский рассмотрели

материалы на 1000 человек, 992 из них были осуждены к высшей мере наказания279. 17 мая 1938 г. они

приговорили к расстрелу 311 человек, представленных от УНКВД МО, из них 36 человек – немцы.

Подавляющее большинство расстрелянных из нашей базы данных прошло через «двойку». Исключением

являются всего девять человек, приговоренных к расстрелу «судебной тройкой» при УНКВД МО. Их

«социальное лицо» доминировало над германской составляющей биографии – это были безработные

(Рихард Зурке и Карл-Генрих Саванов), заключенный Дмитлага (Отто Ласе), а также работники Метростроя, следствие по которым вел Дорожно-транспортный отдел УНКВД. Еще трое метростроевцев (Генри Борн,

Отто Треттау, Артур Гертрампф) решением «тройки» от 10 октября 1938 г. были приговорены к различным

срокам заключения в лагерь.

Особое совещание как внесудебная инстанция, выносившая приговоры по политическим преступлениям,

существовала со времен ВЧК. Новое положение об ОСО НКВД было утверждено Политбюро 8 апреля 1937

г. и вписывалось в стратегию подготовки большого террора. ОСО получало право приговаривать к

заключению до 8 лет за политические преступления, а также «высылать за пределы СССР иностранных

подданных, являющихся общественно опасными»280. Формально ОСО принимало решения там, где не было

возможности организовать нормальный судебный процесс, например, если свидетели обвинения были уже

осуждены либо являлись «сексотами» (Густав Грабнер). На самом деле данный механизм использовался для

бесконтрольной расправы над подлинными и мнимыми противниками большевистского режима.

Мозохин О. Б. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918-1953). М., 2006. С.

163.

280 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД 1937-1938. С. 126-127. 5 сентября 1937 г. в рамках «польского

приказа» максимальный срок, к которому имело полномочия приговаривать ОСО НКВД, был повышен до 10 лет. Очевидно, это правило применялось и в ходе немецкой операции (Там же. С. 336).

166

В приговорах внесудебных органов не содержалось ссылок на тот или иной пункт 58 статьи УК.

Постановление ОСО содержало формулировки «контрреволюционная деятельность», «контрреволюционная

агитация», не расшифровывая их. В протоколах «двойки» вообще не указывался характер преступления,

речь шла лишь о репрессии «в порядке приказа № 00439».

Военная Коллегия Верховного Суда СССР, являвшаяся высшей судебной инстанцией страны, занималась

рассмотрением дел о политических преступлениях, следствие по которым велось ГУГБ НКВД. В отличие от

«двоек» и «троек» ее деятельность не ограничивалась периодом большого террора. Законченные дела

Московского управления попадали на В KB С лишь в том случае, если его руководители считали их

важными и выигрышными. В нашей базе данных – 24 осужденных этим органом. Статистика по ним

распределяется следующим образом: до августа 1937 г. было осуждено 14 человек,

7 из них приговорены к ВМН, в период массовых операций осуждено

8 человек, после их завершения – 2, все 10 были расстреляны.

Дело на советских студентов, учившихся в Берлине, и сотрудников советского торгпредства завершилось

приговором ВКВС 7 октября 1936 г. Именно из него были выделены материалы на проживавших в Германии

Натана и Моисея Лурье, ставших жертвами первого показательного процесса281. Участники

контрреволюционной группы Таубенбергера поступали на ВКВС на протяжении трех дней в мае-июне 1937

г.

Оба многотомных дела отличает солидность исполнения, следователи не жалели времени на

документирование вымышленных преступлений, по нескольку раз проводя очные ставки, «закрепляя»

показания обвиняемых. Последние в ходе заседания ВКВС отказывались от своих признаний, надеясь на

правосудие, хотя и видели его формальный характер. Так, процесс по делу сторонника «левой оппозиции» в

КПГ Фрица Шиманского длился всего лишь час с небольшим, его жены – и того меньше. Жена

Таубенбергера попала на ВКВС вместе с мужем, в остальных случаях жены приговоренных репрессирова-

лись как «члены семьи изменника родины» (Элла Фребель, Гетвиг Вильнер, Эмма Лейбехер).

Отбор дел на ВКВС проводился в секретариате Особого совещания НКВД. Помимо «тяжелых случаев» туда

направляли материалы

81 К расстрелу приговорили всех четверых подсудимых, в том числе Эриха Константа и Павла Липшица, которые представлены

в базе данных. Родившийся в Польше Липшиц приехал в Германию в 1922 г. из Литвы и работал в советском торгпредстве в

Берлине.

167

на лиц, сохранивших германское гражданство, высылка которых по тем или иным причинам представлялась

нецелесообразной. 14 мая 1938 г. ОСО передало в высшую судебную инстанцию законченные следственные

дела на Роберту Гроппер и Вилли Рабэ. Первая являлась до 1933 г. сотрудником ЦК КПГ и депутатом

рейхстага, и ее появление в Германии наверняка привело бы к нежелательному резонансу282. Второго

готовили к переброске на нелегальную работу в Германию, и он также слишком много знал. Оба прибыли в

СССР по подложным документам и проживали в Москве под вымышленными именами. Однако ВКВС

отказалась принимать на свое рассмотрение дела, липовый характер которых был слишком очевидным. В

них не было ни признаний самих обвиняемых, ни прямых указаний на их шпионскую деятельность со

стороны третьих лиц. В результате дело Гроппер вернули на доследование, а дело Рабэ передали в обычный

суд, и вместо расстрельного приговора он получил «всего» три года заключения в лагерь.

С середины ноября 1938 г. в тюрьмах началась полоса активных допросов тех подследственных, кто досидел

без приговора до конца «ежовщины». Из 556 арестованных в период немецкой операции под следствием все

еще оставалось 63 человека. Практически все они отказались от вымышленных признаний, данных ранее,

эти отказы были зафиксированы в протоколах допросов, а в ряде случаев в них попали и рассказы

подследственных о методах их «физической обработки». В следственный процесс возвратились прокуроры,

в документах стали появляться их отметки о просмотре дел и утверждающие резолюции. В целом они

играли в рамках правил, навязанных надзорным органам сверху, соглашаясь с передачей дел на

рассмотрение Особого совещания НКВД283. Однако в ряде случаев им все же удавалось отправить дело на

доследование, переквалифицировать обвинение на более легкую статью (как правило, шпионаж на

антисоветскую агитацию) или добиться рассмотрения дела судебными органами.

Военный трибунал Московского военного округа в 1939-1940 гг. не проявлял стахановского рвения,

принимая к производству дела только на тех лиц, которые имели хоть какое-то отношение к вооруженным

силам. Главный инженер «Мосфильма» Ганс Мориц-Гримм курировал деятельность пиротехнического цеха

киностудии, Борис

См. очерк о Роберте Гроппер в третьей части книги. 283 Так, при просмотре дела Хиля Рогозинского прокурор поставил

резолюцию: «Учитывая, что обвиняемый является политэмигрантом, дело подлежит рассмотрению на ОСО».

168

Ширман давал уроки немецкого языка в военной академии. В случае с Куртом Либкнехтом, работавшим

архитектором в Наркомате путей сообщения, вообще непонятно, по какой причине дело было отправлено в

ВТ. Нельзя исключать, что поскольку Курт был племянником иконы германского коммунизма – убитого в

1919 г. лидера КПГ Карла Либкнехта, – «наверху» было принято решение спустить дело на тормозах. На

заседании трибунала всплыло столько нелепиц в составленном наспех обвинительном заключении, что

написание оправдательного приговора не составило для судьи никакого труда284.

Хотя свидетели защиты на заседание ВТ не вызывались, в его ходе обвиняемый получал шанс изложить свое

отношение к делу, разоблачить очевидные фальсификации следователей. Так, Ширман заявил, что выдумал

фамилию своего вербовщика. Гильда Гаушильд, так и не давшая признательных показаний на этапе

следствия, потребовала, чтобы в качестве свидетеля на заседание ВТ вызвали Карла Радека, преступную

связь с которым ей инкриминировали.

Особого пиетета военная юстиция перед НКВД после завершения «ежовщины» не испытывала. Заседания

стенографировались, и из этих протоколов видно, что в ряде случаев дело доходило до откровенного

пикирования двух силовых ведомств. Прокурор не находил состава преступления, следователи настаивали, пуская в ход даже аргументы марксистской окраски: как можно освобождать инженера Магнуса Зацгера,

если в Германии у него «проживают родители, имеющие кулацкое хозяйство, и братья – владельцы частных

мастерских с применением рабочей силы»285. Помимо Либкнехта военным трибуналом в 1939 г. были

оправданы Йозеф Рубенс и Эдуард Штилов. Гораздо чаще дело на того или иного немца отправлялось на

доследование и больше не возвращалось к военным судьям. Следователи либо самостоятельно принимали

решение об освобождении подследственного, либо добивались у прокурора санкции на передачу дела на

ОСО.

Приказ № 00762 требовал максимально сократить количество дел, направляемых на рассмотрение Особого

совещания при НКВД СССР, а дела на иностранных подданных направлять туда только в

284 Либкнехт был оправдан на заседании ВТ МВО 31 августа 1939 г. В деле нет прямых ссылок на заступничество семьи Карла

Либкнехта, проживавшей в СССР, однако на заседании обвиняемый призывал в свидетели своего двоюродного брата Гельмута

Карловича Либкнехта.

285 Из протеста Особого отдела УНКВД на постановление прокуратуры. Последняя взяла верх – Зацгер был освобожден, но

вновь арестован в 1941 г. и умер в тюрьме на этапе следствия.

169

исключительных случаях286. В мае 1939 г. Вышинский докладывал В. М. Молотову, что в настоящее время

через ОСО проходит слишком большое количество дел, до 300 за одно заседание287. Междоусобная борьба

между влиятельными ведомствами приводила к тому, что следствие, начатое в период большого террора,

затягивалось на целые годы. Немецкие коммунисты, собранные в «антикоминтернов-ский блок», 15 апреля

1939 г. были переданы Военному трибуналу. Тот на протяжении семи месяцев откладывал даже

подготовительное заседание, дождавшись протеста прокурора, подтвержденного решением ВКВС от 20

января 1940 г. После этого началось «второе следствие», о котором писали в своих заявлениях из московских

тюрем арестованные, один из которых – германский подданный, член КПГ, еврей и политэмигрант Иосиф

Зельбигер провел в предварительном заключении 1112 дней. В конце концов дело все же было поставлено на

ОСО, которое освободило лишь двоих из «антикоминтерновцев». Пережив все реорганизации 30-х гг.,

Особое совещание и в дальнейшем позволяло органам НКВД прятать концы в воду, избегая прокурорского

надзора и состязательности судебных заседаний.

3. Тяжесть приговоров

Немало исследователей «большого террора» пытались вывести некие закономерности и понять, в какой мере

тяжесть приговора вытекала из характера и масштаба сфальсифицированных в обвинительном заключении

преступлений. Приходится констатировать, что здесь бессильными оказались и статистические выкладки, и

количественные методы288. Единственное, что можно утверждать достаточно точно – тот, кто досидел под

следствием до конца «ежовщины», смог избежать смертного приговора. Отказ от признательных показаний в

какой-то степени затягивал процедуру следствия, наряду с «нераскаявшимися» шанс выжить был и у тех, кто

был готов признать любую нелепицу, сотрудничал со следствием, подписывая обвинения в адрес знакомых и

незнакомых людей.

Среди изученных АСД есть немало дел на немцев, так и не признавших своей вины, но тем не менее

расстрелянных. Весной 1938 г., когда машина репрессий работала на самых высоких оборотах, оформление

следственных материалов было максимально упрощено,

Бутовский полигон. Вып. 7. С. 316.

287 Мозохин О. Б. Указ. соч. С. 198.

288 Об этом же свидетельствует и С. В. Журавлев: Судебно-следственная и тю-ремно-лагерная документация. С. 181.

170

связь между поведением подследственного и ходом следствия была совершенно утеряна. Генрих Грюнвальд, работавший в отделе Политэмиграции МОПР, отказался 22 мая 1938 г. от своих признательных показаний,

но тем не менее был приговорен к расстрелу 29 июля того же года, хотя дата обвинительного заключения в

его деле помечена августом.

Отягчающим обстоятельством при определении наказания являлась работа обвиняемого на советскую

разведку или органы госбезопасности, подготовка к подпольной работе в школах Коминтерна. Поскольку в

данном случае речь шла о политэмигрантах, в материалах АСД они записывались как лица вне подданства

даже в том случае, если имели непросроченный вид на жительство. Люци Бауэр, закончившая курсы

Коммунистического интернационала молодежи и проживавшая в отеле «Люкс», признала на допросе, что

сама не знает, гражданином какого государства она теперь является. Ее первый муж член ЦК германского

комсомола Эрнст Вабра все годы фашизма провел в концлагере, ее годовалая дочь осталась у родителей в

саксонском городе Хемниц. Они не дождались мать и жену – Люци Бауэр была расстреляна 29 декабря

1937 г., вместе с еще четырнадцатью немцами – жертвами сталинской юстиции. «Самый немецкий день» в

Бутово состоялся чуть раньше, 3 ноября, когда было расстреляно 32 человека, учтенных в нашей базе

данных.

Не удается установить логической связи между конкретным пунктом 58-й статьи УК РСФСР и

длительностью лагерного срока. И за антисоветскую агитацию, и за шпионаж ОСО могло дать одинаковый

срок, «двойка» также приговаривала к расстрелу, даже если в обвинительном заключении не было данных о

шпионской или террористической деятельности. Статистика показывает, что женщинам органы

госбезопасности «не доверяли» ответственных преступлений, в этом, вероятно, находила свое проявление

сохранившаяся патриархальность советского общества. В групповых делах женщинам никогда не

отводилась роль лидеров, среди 24 человек из нашей базы данных, прошедших через ВКВС, расстрельный

приговор получили почти все мужчины и ни одна из трех женщин. По решениям «двойки» было расстреляно

8 женщин из нашей базы данных, это менее 4 % от общего числа расстрелянных, что вполне соотносится с

тендерными данными Бутовского полигона289. Примерно такое же отношение было и к молодым людям, не

достигшим 20 лет. Присутствие их в «альбомах» рассматривалось руководством НКВД как показатель

небрежности и

289 Из 20 тыс. расстрелянных – 879 женщин (Бутовский полигон. Вып. 7. С. 302).

171

формального подхода к репрессиям на местах290. В нашей базе данных – ни одного расстрелянного в

возрасте до 20 лет.

После завершения «ежовщины» в следственных делах появляется категория «социально опасных

элементов» (СОЭ), которая как раз и обозначала лиц, которым не удавалось инкриминировать никаких

преступлений. Туда попадали наряду с женами репрессированных старики-пенсионеры и молодежь. В СОЭ

был записан семнадцатилетний Вилли Соколов, которому дали «всего» три года.

Срок в пять лет трудовых лагерей с точки зрения органов НКВД выглядел почти как оправдание

подследственного. При передопросе в ноябре 1938 г. врач-психиатр Эрих Штернберг отказался от всех

«признаний», сделанных в марте. Следователь начал едва ли не успокаивать подследственного: «Ни в чем

особом Вас не обвиняем, но Вы же не можете нам доказать, что Вы не завербованный, следовательно, Вам

придется 5 лет работать в лагере, в этом ничего страшного нет».

Ну а меньший срок следовало буквально «заслужить» – в базе данных только семь подобных приговоров,

причем все они – вне хронологических рамок массовых операций. Наконец, уникальной оказалась ситуация

у Берты Гроппер и Георга Штрецеля – после трех с половиной лет под следствием их освободили по

постановлению ОСО «с зачетом срока, отбытого в предварительном заключении». Находившимся в Москве

лидерам КПГ пришлось поломать себе голову, чтобы решить, является ли подобная формулировка основани-

ем для партийной реабилитации.

И Гроппер, и Штрецель являлись партийными функционерами с солидным стажем, а посему были знакомы с

ритуалами самозащиты в ходе чисток большевистской партии. Из тюрьмы они направляли во все инстанции

десятки писем о своей невиновности, соответствующий отдел ГУГБ НКВД был вынужден признать, что

оставляет их без внимания «ввиду нехватки переводчиков». Оказавшись на свободе, оба продолжали

бороться за свою полную реабилитацию, и если бы не начавшаяся война, эта борьба могла бы завершиться

победой. На стороне немецких коммунистов была даже формальная логика. «Мера назначенного мне

наказания является выражением того, что обвинение неверное: настоящего шпиона или участника

троцкистско-террористической организации нужно присуждать к высшей мере наказания»291.

См. телеграмму заместителя наркома внутренних дел М. П. Фриновского начальнику УНКВД Свердловской области (Мозохин

О. Б. Указ. соч. С. 170).

291 Из письма Штрецеля наркому госбезопасности Меркулову от 24 апреля 1941 г.

172

Глава 10

ВЫСЫЛКА ГЕРМАНСКИХ ГРАЖДАН ИЗ СССР

«Мы всегда стояли на той точке зрения, что иностранные граждане, свободные в отношении нас от

гражданских обязанностей и чувства долга перед Родиной, менее отвечают за антигосударственные

действия, чем советские граждане», – писал нарком иностранных дел М. М. Литвинов Сталину 15 января

1937 г.292 Интересно, что поводом для письма была подготовка показательного судебного процесса над

группой «германских фашистов». Руководитель НКИД указывал на то, что осуждение иностранных

подданных может вызвать негативную волну в мировой прессе. Можно предположить, что Сталин внял этим

аргументам и отказался от проведения «немецкого процесса».

В данном случае представляется важным, что накануне большого террора советское руководство четко

проводило различие между иностранными и советскими гражданами, причем достаточно либеральное

отношение к первым было вызвано оглядкой на общественное мнение европейских стран. Смертные

приговоры по отношению к иностранным гражданам должны были пройти через одобрение специальной

комиссии Политбюро293. Служебные инструкции органов НКВД делали четкое различие в процедуре

следствия и осуждения по отношению к гражданам СССР и иностранным подданным. В последнем случае

требовалось согласовывать вопрос с НКИД, а там, где это касалось «резонансных дел», например, связанных

с арестом и высылкой из страны корреспондентов иностранных газет, получать санкцию Политбюро.

Ситуация изменилась только летом 1937 г., когда в горячке массовых операций началось смешение данных

категорий. Хотя приказ НКВД № 00439 касался только германских подданных, в ходе его практической

реализации было репрессировано значительное число людей, никогда таковыми не являвшихся. В польском

приказе № 00485, ставшем «моделью для всех массовых национальных операций 1937-1938 гг.»294, вообще

не делалось никаких скидок на подданство лиц, подлежащих аресту.

292 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД 1937-1938. С. 40.

293 Там же. С. 163, 164, 165. Судя по опубликованным в сборнике документам, вопрос о смягчении расстрельных приговоров в

отношении германских граждан ставил НКИД, мотивируя это тем, что «расстрел может вызвать нежелательную реакцию в

Германии и ухудшить положение арестованных в Германии коммунистов».

294 Наказанный народ. С. 39.

173

В условиях штурмовщины начала 1938 г. органы госбезопасности далеко не всегда информировали коллег из

Наркоминдела об арестах иностранных подданных. Политбюро ЦК ВКП(б) было вынуждено специально

потребовать от НКВД «строгого соблюдения существующих международных соглашений», как бы странно

это не звучало в апреле 1938 г.295 Приказ НКВД № 00762, завершивший «ежовщину», восстанавливал

практику особого отношения к иностранным подданным.

1. Первая волна

В своем письме Сталину Литвинов рассматривал высылку германских граждан из СССР как минимально

возможный приговор или даже как форму оправдания за недостаточностью доказательств. Хотя

подавляющее большинство высланных обвинялись в тяжелом антигосударственном преступлении —

шпионаже, их приговор скорее выглядел подтверждением расхожей формулы о том, что «каждый немец —

агент гестапо», нежели наказанием за реально совершенные дейстия.

В практике использования высылки германских граждан можно выделить два отличающихся друг от друга

периода. В первом, условно до начала февраля 1938 г., ОСО автоматически приговаривало граждан

Германии к высылке из СССР, причем в обвинительном заключении часто (но не обязательно)

присутствовала ссылка на приказ НКВД № 00439. Таковых в базе данных – 79 человек из 113, приго-

воренных к высылке (фактически было выслано около 100 человек). На завершающем этапе национальных

операций немцы в сомнительных случаях (лишенные германского гражданства, находившиеся вне

подданства, с просроченными паспортами) приравнивалось к советским гражданам, что резко уменьшило

количество высылавшихся из СССР. С февраля и до конца 1938 г. таковых оказалось всего 9 человек, причем

в отношении трех из них приговор о высылке из СССР был пересмотрен. Вторая волна высылок пришлась

на конец 1939 г. и была связана с заключением пакта о ненападении, о чем пойдет речь ниже.

Выше уже шла речь о том, что эмигрантов, не перешедших в советское гражданство, не всегда

приговаривали к высылке из СССР. Вопрос решался не на основе правовых норм или приказов НКВД, а

Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД 1937-1938

С. 527. 176

исходя из практических соображений, не зафиксированных в АСД. Но даже приговоренных к высылке

иногда оставляли в СССР, давая небольшой лагерный срок. Отмена решения ОСО не считалась в условиях

царившей тогда чрезвычайщины чем-то из ряда вон выходящим 296. Приехавшую в 1933 г. к сыну

пенсионерку Кэти Розенбаум вначале приговорили к высылке, однако потом выяснилось, что она получила

статус политэмигранта, и исполнение приговора было приостановлено. После двух лет пребывания в

тюрьме Розенбаум все же отправили в Германию, не сделав никаких скидок на то, что она являлась еврейкой.

Находившийся на содержании МОПР Эрнст Басси, также первоначально приговоренный к высылке, не

дождался исполнения приговора, так как в процессе оформления документов выяснилось, что он прибыл в

Советский Союз по подложному паспорту.

Похоже, что сообщение посольства о лишении гражданства Германии рассматривалось в НКВД как

аргумент в пользу обвиняемого. Удивительны обстоятельства освобождения слесаря обувной фабрики имени

Парижской Коммуны Ганса Ротера. После приговора о высылке его паспорт был направлен через НКИД в

посольство, оттуда пришел ответ, что «Ротер лишен германского гражданства, а поэтому не может быть

допущен в Германию». Создалась ситуация, которая могла довести до сумасшествия любого чиновника —

приговор есть, но выполнить его невозможно. Дальнейшая процедура являла собой пример «государства

произвольных действий» – приговор ОСО не был отменен, но дело вернули на доследование в Кировский

райотдел НКВД, где его спустили на тормозах. Ротер был освобожден по постановлению следователя,

утвержденному начальником УНКВД МО – очевидный нонсенс ввиду наличия неотмененного приговора,

но последний попросту проигнорировали.

Бюрократическая медлительность спасла и венгерку Елизавету Бартош, которая до 1933 г. работала в

советском торгпредстве в Берлине. Приговоренная к высылке на родину, она прибыла на советско-польскую

границу в тот момент, когда выданная ей виза уже была просрочена. Новый тур переписки между НКВД и

НКИД был прерван закрытием в Москве венгерской миссии. После полугодового пребывания на границе

Бартош вернули в Москву. Дело пришлось пересматривать, и Бартош в конце концов была освобождена.

Веро

296 Гражданин Германии, болгарин по национальности Железко Перфанов был приговорен к высылке 28 ноября 1937 г. Это

решение было отменено ровно через год, новое решение о высылке ОСО продублировало 5 февраля 1940 г. Отмена первого

приговора была связана с тем, что германский паспорт Перфанова и его жены не продлили в посольстве. На протяжении почти

трех лет болгарин находился в тюрьме, в течение 1938 г. в его деле не зафиксировано ни одного допроса.

175

ятно, такому исходу способствовал категорический отказ обвиняемой добровольно отправляться на родину, где ее ждали репрессии за участие в Венгерской советской республике 1919 г.

Перепроверка гражданства, особенно у тех эмигрантов, кто прибыл нелегально или имел просроченный

паспорт, приводила к тому, что процедура высылки затягивалась на годы297. Рекордсменом здесь стал токарь

московского завода «Серп и молот» Вилли Вильфюр. Он был приговорен к высылке еще в 1937 г., но затем

про него как будто забыли. Вильфюр написал больше десятка заявлений, требуя отправки на родину, но

вспомнили о нем только после заключения пакта. За прошедшие годы его лишили германского гражданства, и посольство отказалось выдать ему документы. Чтобы хоть как-то закрыть дело, Вильфюра 17 января 1940

г. приговорили «всего» к трем годам заключения с момента ареста – на языке сталинских подручных это

звучало почти как извинение за доставленные неудобства.

Момент истины для арестованных немцев наступал тогда, когда все пути к отступлению были уже отрезаны, и из двух зол приходилось выбирать меньшее. Они настаивали на немедленном исполнении приговора о

высылке, так как условия пребывания в тюрьме являлись невыносимыми298. Многие проклинали свое

решение остаться в СССР, требовали перечислить им заработанные деньги, вернуть или хотя бы

компенсировать пропавшее имущество. Приговоренные к высылке Рудольф Мундт, Фриц Гильдебрандт и

Генрих Экштейн так и не дождались исполнения приговора – они умерли в Бутырской тюрьме в разгар

арестов марте 1938 г. Напротив, бетонщика Ме-тростроя Эрнста Вейгельта приговаривали к высылке из

СССР два раза – в 1937 и в 1940 гг., однако из-за бюрократических проволочек вопрос все никак не

решался. В конце концов Вейгельт, получивший три года за антисоветскую агитацию, вернулся из лагеря и

отправился в Германию добровольно.

Решение ОСО объявлялось немцам под расписку лишь накануне высылки, хотя устно им говорили о

приговоре раньше299. Их вновь

29' На тщательной перепроверке иностранного гражданства арестованных и осужденных настаивало решение Политбюро ЦК

ВКП(б) от 29 апреля 1938 г. (Лубянка. Стадии и Главное управление госбезопасности НКВД 1937-1938. С. 527).

298 «В советской тюрьме я совершенно потерял здоровье (да это и не удивительно) и хожу в разорванной одежде. Все мои

просьбы в отношении выдачи мне одежды и белья были напрасны». – писал шуцбундовец Фердинанд Эйгрубер в УНКВД Мо-

сквы после 29 месяцев предварительного заключения, требуя немедленной отправки в Германию (ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д.

29754).

299 О том, что высылаемые знали о приговоре, свидетельствуют их заявления из тюрьмы с просьбой отправить их имущество на

родину в Германию (ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 28820).

176

фотографировали для получения выездной советской и транзитной польской визы, теперь уже без тюремных

аксессуаров, зато в пиджаке и при галстуке. Иногда фотография требовалась для возобновления или

продления германского паспорта. Высылавшиеся получали его только на пограничной станции Негорелое,

там же им выдавали железнодорожный билет до Варшавы и 10 американских долларов под расписку (эти

средства компенсировало германское посольство). В Польше они попадали в транзитные лагеря, под видом

сотрудников Красного Креста с ними работали представители различных спецслужб.

Согласно директивным документам НКВД при высылке выдавалось личное имущество, деньги и

документы, за исключением облигаций государственного займа. Что касается домашней обстановки и

вещей, оставшихся в опечатанных комнатах, то все это реализо-вывалось через финансовые органы, и при

содействии германского посольства человеку переводили денежную компенсацию. Излишне говорить о том,

что это были смехотворные суммы. Кроме того, давались и устные напутствия: Герману Мюллеру «было

сказано, что буду без осуждения расстрелян, если меня найдут где-либо на территории СССР»300.

Немцев, высылавшихся из Советского Союза по приговору ОСО, органы госбезопасности накануне их

отъезда вербовали в шпионы. Герхард Вильнер при высылке подписал обязательство работать на советскую

разведку, ему пообещали за это освободить его отца и брата301. Получалось, что вначале немцев обвиняли в

шпионаже, а потом «оказывали высокое доверие»! Абсурдность ситуации делает еще более наглядной

следующее обстоятельство: официальная идеология оправдывала большой террор тем, что классовый враг

стремится узнать все советские секреты, и иностранцы ему помогают. Однако Сталин сам давал в руки

Гитлеру важный источник информации о реальном положении дел в СССР.

Все прибывшие в Германию многократно подвергались допросам, на этот счет существовала специальная

директива шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха: «Расспрашивать возвращающихся из России максимально

подробно, ибо после закрытия германских консульств в Советском Союзе они являются самым важным