Текст книги "Критика нечистого разума"

Автор книги: Александр Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Черные дырки прогресса

Техника может усиливать ум и глупость, совесть и подлость, бытие и его отсутствие (точнее сказать, технологии размещения всякой разной техники в социальном поле). Железо играет по разные стороны добра и зла: есть техника человечности и техника черных дыр. Решение тут обычно: нужна «цензура». Социогуманитарная цензура любой прикладности, идущей в тираж. Та же «информационная эра», мягко выражаясь, неоднозначна. Избыток информации губит смысл даже успешнее, чем ее недостаток… Хотя бы претензией на его функции. В пределе тут – общество информированной глупости. Дурак информированный: не страшнее ли дурака обычного? Примерно как пьяный с техникой опаснее пьяного безоружного?

Поэтическое настроение

Писать не напрягаясь – как минимум. Писать так, как будто запечатываешь письмо, т. е. как будто все уже сказано. И ты запечатываешь конверт, понимая, сколько в него не войдет. Представительствовать за некое облако рассеянных смыслов. Наконец – нарисовать так, как облако проплывало в памятный день. Отпуская само его лететь дальше, ловя, с каждым квантом письма, свое отставание.

Бежать, чтобы понять

Как можно что-то понять вообще? Главное – иметь необходимость возможности. Ради этого – начать что-то делать. Многие вещи нельзя понять, занимая особые точки социального поля. Бежать надо. И даже не важно куда. Важно откуда. Многое лучше понимаешь даже из ниоткуда, чем откуда попало. Надо делать что-то такое, что, помимо прочего результата, вырабатывало бы твое непонимание… Как можно понять? Если еще не понял своего непонимания?

Политика: прописное высоким штилем

Политика понимаема тут мной как война проектов, или, отступая к сути дела еще на шаг, война онтологий. Отсутствие ее в сновании политики означает отсутствие и самого политического. Должно ли пояснять?

Политика ведь деятельность? А деятельность – с целеполаганием? А целеполагание – только в той или иной онтологии? Ну и вот.

Лишь там, где политическое больно, его трактуют сугубо как поле личных карьер, борьбу кланов, для зрителей как «мыльную оперу», и не более. При этом измерение личных карьер, борьбы кланов и т. п. никуда не девается. Вопрос в том, есть ли в понимании измерение, которое определяет политику сущностно, и мы сейчас о нем.

Заметим, что причастность некой онтологии, как и «разговор прозой», вполне обходится без рефлексии, чему ты принадлежишь, на чем разговариваешь.

Также оговорим, что философия не одна; и философий не много(то есть не так, чтобы хватило на каждого: «у меня своя философия»).

Можно мыслить сугубо натурально, борьбой персон, кланов – если у тебя есть заказчик. Некоторые заказчик даже предпочитает, чтобы мыслили так. Но политическое решениепринимают только на онтологическом основании. Иначе это либо не «политическое», либо не «решение». В конечном счете, решает голова, основательно причастная типу мышления; пусть даже какому-нибудь «нигилизму» (в неверие тоже можно верить, как в веру).

А если на тысячу «чисто конкретных акторов» – ни одной такой головы? Повторяюсь: в конечном счете решает голова… Она может быть далеко. Она может «забыть» о неком населении, территории; так бывает; в таком случае там будет энтропия, отстойник; и там ничего не будет происходить– пока их не вспомнят: пока в цепи онтология – проектность – реализацияне побежит ток.

Спасение читателей

Вот долдонят – «кризис литературы», «помогите писателям»… Чисто стилистически не очень приятно было бы очутиться в богадельне, и чисто логически – литературу спасет отнюдь не копеечка, поданная литератору. В другом же проблема. Не надо спасать писателей! Спасите читателей, и с писателями все наладится. Большинство людей не имеет социальных условий для хорошего чтения: вот, собственно, и «кризис литературы», по крайней мере, в части запроса.

Смысл в баночках по 0,33

Вспомнилось, как некогда задавал какой-то вопрос Ефиму Островскому. В ответе известного пиарщика мелькнула такая фраза: «Товарные потоки несут вслед за собой медийные: сколько смыслов принесла в мир кока-кола!» Забавно, как Островский себя презентовал: «ведущий в мире специалист по управлению политическими кризисами». Ни больше, ни меньше. Посреди, значит, океана жидкого смысла. Не есть ли сие знак – специально управляемого политического кризиса?

Смытые информационным потоком

Чем больше информации, тем меньше подчас осмысленности. В какой-то даже прямой пропорции. Масс-медиа все больше тяготеют к совершенству технологических линий, не обремененных таким излишком, как человек.

Веруем: в руку или в голову?

Вера в добрую волю невидимых рыночных рук – предельно безвольна, вера в организующее начало рацио – глубоко иррациональна.

Маркетинг, брендинг, прочее полезное

Мир задыхается от того, что слишком много вещей и поверхностей. Умножающий потребность в вещах и поверхностях служит черную мессу, обучая самого человека на вещь и поверхность.

Держась корней

– Старый вопрос: отчего хуевый – плохой, а охуительный – шибко хороший? Корень-то один!

– А это примерно как со словами «убогий» и «божественный». Тоже один корень.

– Страшно подумать, что в сих краях выполняет функции бога…

Животное, задуманное о смерти

Все-таки человек осмысленное животное: знающее смерть, живущее относительно ее знака… Без него – не жизнь: слишком дурацкое подобие даже для опытных дураков. Приходится изобретать в голове какие-то фигуры, сопрягающие знаемую конечность и мыслимую бесконечность. Так что если не верование в бесконечность, то хотя бы тоска по ней. Хорошо это или нет, человек не возможен здоровой бестией, для которой такой смысл излишен, а возможен лишь более-менее плохим человеком.

Демаркационная фраза

«Вы считаете, что прежде всего глупо писать непристойности, а я считаю, что прежде всего непристойно писать глупости, и здесь нам с вами не договориться, это – две разных манеры жизни».

Время – не деньги

Вот говорят: время деньги, время деньги… Мол, времени так придается ценность. Все наоборот. Время так обесценивается. Оно важнее, как необратимая ценность сравнительно с обратимой. Продажа и покупка человеческого времени – в этом всегда есть что-то от аферы. Кто предполагаемая жертва? Попытка надуть трансцендентное, скажем так, конвертировать в имманентное вообще все. Но его нельзя надуть. Жертва здесь – сами сдельщики и подельники.

Человеки как товары и вещи

К вопросу Нового времени: в машинном крупнотоварном производстве вещей человек не может использоваться иначе, чем вещь. Сама деятельность построена так, разбита на мелкие атомарные отрезки, предельно тупые, для выполнения коих не надо ума, творчества, даже минимального мастерства. Надо просто гарантированно быть в месте Икс во времени Игрек, и дергать свою пимпочку по расписанию. Гений или дурак поставлен за конвейер – неважно, сей принцип уже целиком в мануфактуре.

Образование, ставшее вдруг всеобщим, тоже заточено вот под это же. Чтобы потом пымпочку. Чтобы гарантированно. То есть чтобы максимально исправно – минимально простую функцию. Для этого надо всего лишь вышколить, кое-какие инстинкты отбить, кое-какие рефлексы привить. Собственно, все. Неважно – гений или дурак. Потому по умолчанию всегда полагается, что дурак.

Так, в привычной несколько столетий «школе Коменского» (прекрасным образцом коей была и советская школа, и руинами ее является школа постсоветская) учебник всегда написан в расчете на самого глупогоученика класса, но обязательной полагалась его старательность, а последняя, так или иначе, обеспечивалась репрессией. Если материал такого учебника не может быть усвоен учеником – он просто плохо старается (ибо страх, гадина, потерял). Каким издевательством, например, для школьника, любящего литературу – были типовой учебник литературы и типовой урок оной (тем, у кого бывал не типовой урок, можно только завидовать). Если бы я, например, не прочитал пяток романов Достоевского до того, как его начали «проходить по программе», я бы его, пожалуй, возненавидел. Аналогично с историей, если бы не читал кроме учебника, сдох бы со скуки, и т. д. Впрочем, это банальное переживание. Многие свидетельствует о том же.

Возвращаясь к резюме, с которого, собственно, начали: образование задается потребностью производства, и речь вообще-то о нем. Так вот: рост производительности был куплен страшной ценой. Предельное разделение труда – атомарные функции – человек в положении худшем, чем даже античный раб. Последнего считали, в лучшем случае, самым дрянным членом семьи, в худшем – особо ценным и говорящим домашним животным. Быть дрянным членом семьи и даже ценным животным исполнено большего достоинства, чем быть роботом, поставленным на износ.

«Умственный труд», глупо понимаемый всего лишь как не физический, все эти якобы «постиндустриальные» орды офисного народа с квалификацией много ниже, чем у грамотного сантехника – та же плачевность на понту. Тот же конвейер. Какая разница – физический или информационный? Суть та же – дергать пымпочку. Разница лишь в том, что рабочий, по крайней мере, дергает ее честно, он явственно полезен, а эти – еще вопрос. Слишком часто – «здесь мерилом работы считают усталость» лишь оттого, что ни в чем ином она не измеряется за ее отсутствием.

Вот оно, машинное и крупнотоварное… Производя вещи таким образом, человек регистрируется и используется как вещь. Количественный рост, купленный качественным вырождением (сравнительно практически с любой ролью средневекового человека).

Марксизм ничего не решил: марксистские государства были той же фабрикой, лишь с расплывчатой фигурой бенефициара (мутной, но не отнюдь отсутствующей). Общая логика оскотинивания – та же. Пожалуй, и усугубленная – неправдой о его якобы «снятии», и общей не эффективностью ввиду отсутствия какой-то элиты, стоящей над. Переиначивая известную фразу про Кальвина: широко открыли ворота фабрики, но не чтобы забрать оттуда несчастных, а чтобы загнать туда прочих.

Можно дописать и еще одну фразу, хотя немного и о другом. Наша жизнь не более чем товар, пока суть наших дел целиком сводится к товарному знаменателю. И ведь сводится – все более. В этой цивилизации.

Главные товары – пространство, время и деньги

Если что: капитализм начался с торговли пространством, временем и деньгами, и кончится с прекращением их оборота.

Если он когда-нибудь кончится.

Немного подумав: когда-нибудь кончится обязательно.

Только не факт, что нам с этого будет счастье, а не полный крантец.

Зачем оно мне?

Подлинное общение – в расставании с образом самого себя. Можно и резче: в расставании с самим собой бывшим, слабым и глупым, и навсегда. И оно же, разумеется, обретение.

«Можешь ли ты сделать меня другим?». Вот и весь тест на смысл-для-меня-человека. Все, что сверх того, либо мелкая прагматика, либо ложь, либо до смерти забитое время.

«Иногда, чтобы оставаться на месте, приходится очень быстро бежать». Рвать, если надо, все. Семейные узы, старые дружбы, выгодные знакомства. Жестоко, зато правда. Ради того, чтобы говорить по-честному – эту роскошь теперь можно себе позволить.

На хрен вашу Р-р-романтику и Л-л-любовь

В ее эталонном виде наша романтическая любовь дана как «несчастная». К черту традицию, где желание взыскует не самого Другого, но невозможное – желание Другого (в лакановском смысле, мы имеем тут дело с ранящей бесконечностью: «желание есть не стремление к удовлетворению, и не требование любви, но вычитание первого из второго» и т. д.). Уж лучше, когда просто дружат телами, в дополнении к нежности иных дружб.

Апология мафии

На самом деле «профессиональные преступники» – более приличная компания, чем «непрофессиональные», «бытовые». «Профессией» могут быть только преступления против собственности, то же воровство, а это менее страшно, чем преступления против личности, идущие по разряду хобби. Чтобы не говорил УК, но корысть при краже служить смягчающим обстоятельством, а бескорыстность в случае «тяжких телесных» – отягчающим.

Ясно же, что организованная преступность для обывателя – предпочтительнее неорганизованной. Зло, обретаю системность и структурность, становится, как минимум, меньшим злом.

Есть вообще подозрение, что мафия – креатура и тень силовых структур, младший партнер-соперник в контроле особо проблемных сфер. С лицензией официальных лиц. Та же «наркомафия» не более чем следствие мирового трафика, контролируемого теми, кому положено.

Самый простой политический тест

В России политическую позицию можно артикулировать просто. Написать две даты: 1917 и 1991. Напротив каждой поставить плюс или минус. Получится четыре базовых позиции, все остальное – подвиды и вариации.

Можно расширить тест до мирового. Выписать ряд чисел в столбик:

1648

1789

1848

1861

1917

1918

1945

1968

1991

Положительное отношение – 2 балла, нейтральное – 1, отрицательное – 0. Чем больше сумма, тем левее ваши убеждения. У предельно левого будет 18 баллов, у предельно правого 0.

Лучше бы, конечно, довести цифирь до десятка. Почему-то десятое не всплывает… Может, кто подскажет.

Впрочем, события продолжаются. Что-нибудь десятое в этом мире случится если не со дня на день, то с года на год.

…Напоследок: а если человек не знает, что было в соответствующий год? Ну ставит прочерк. Если прочерков больше, чем ответов, человек признается аполитичным. Какого бы мнения не был по оставшимся пунктам. Он темный, и это главное. Его позиция не роляет. Ему пальчик покажи – перевербуется. Почти любой, наверное, в случае чегоперевербуется теоретически и практически. Но пальчика хватит не любому.

Пережитки темного настоящего

Зашла тут речь – что нас более всего поразило бы в каком-нибудь 17 веке? Есть подозрение, что более всего – антисанитария. Отсутствие, простите, канализации, ну и водопровода. Дамы и кавалеры на балах, писающие в горшки. А вот предположим, что человечество еще немного поживет, не обратится в пыль, машинный концлагерь и прочее нехорошее. Скажем грубо – оно разовьется. И что с позиции вот этого развитого человечества – покажется им столь же тягостным и нелепым, как нам – отсутствие в Версале канализации?

Каждый, конечно, может рисовать и грезить свое развитие. С него и будет определяться «главная адскость» современности. По мне, это будет:

1). Обязательный для большинства рабочий день, вот это хреново с 9 до 18, или как там оно.

2). Транспортная заковыка, у кого час, у кого два, три – каждый день, чтобы отбыть вот эти с 9 до 18.

Человек быстро привыкает к хорошему. Если его избавить от этих двух штук, а потом немного в них окунать, он и поймет, что это такое. Ад это и дикость. Вроде как горшки в Версале.

Вместо совести

Как известно, имманентный ограничитель свободы выступает ее условием, иными словами, теряя в ограничении, она убывает. Например, совесть. Как это было возможно?

Иметь совесть: мыслить общинно, не выделяя себя; у тебя нет отдельного «интереса», как нет интересов у части тела; реально лишь тело, взятое целиком. Ты ни важнее других, поскольку, в конечном счете, ни важен ни ты, ни они – важна общность, единственно представимая как подлинность. Общность – от семьи до империи, до природы, до всего. Что еще? Совесть создана определенной эпохой, или, может быть, создала эпоху. Совесть средневекова. Совесть, по мере отдаления ее эпохи, убывает (место ее занимает справедливость, договоренность, гражданское общество – хрупкий баланс интересов эгоистов, плюс любовь как внеморальная страсть, плюс что-то еще). Не «сверхъестественное внутреннее чувство», универсальное в своем определении, но… конкретно-историческое, феодальное, религиозное. Было, но проходит. Мир ее месту.

Что дальше на ее месте? Справедливость: подразумевает выделение социального человека-атома, как предельное объяснение и объясняемый предел. Распад цехов, общин, каст. Средние века кончились – начались свободный труд, одиночество единицы, деятель-субъект, и ему нужна справедливость, сводимая к честному дележу, или, более широко, соблюдение общих правил социальных игр, сколь угодно эгоистичных по интенции («твое личное дело»).

Дальше – меньше. В каком-то новейшем мире начинает испаряться и справедливость. Что же ограничит нас? Если старое доброе – не работает? Без ограничителя – рухнет мир.

Новая «эффективность» отрицает старое «добро», но нельзя ли инкорпорировать добро в эффективность? Разметить и учредить такой мир, где быть эффективным – означает быть добрым? Высшая социальная инженерия: противоположная, по замыслу, локально-корыстным «политическим технологиям» нашей постсовременности. Пример? Пожалуйста, сегодняшний день. Мало возможен эффективныйучитель, злобный к ученикам, автор, ненавидящий публику, и т. д. Но реален, и это наша действительность: трейдер, менеджер, чиновник – лично успешные и лично живущие чужой смертью. Какой-то радикальный сдвиг всей базовой деятельности, помечая пунктиром: от производства вещей – к производству людей.

Сильный сдвиг. Сравнимый с неолитической революцией, индустриальной революцией. Можно сказать – все это социал-фантастика. Но кто знает? Это на 10 лет можно дать прогноз. А на тысячу остается тыкать в будущее – социал-фантастикой, не иначе.

Смягчающее обстоятельство «ненависть»

Вот есть такая формулировка – по почве энной розни и ненависти. Расовой, национальной, классовой, религиозной и т. д. Считается почему-то отягчающим обстоятельством. Но ведь если по уму – обстоятельство-то смягчающее.

Вот, положим мордобои на почве «розни» и мордобои просто – что хуже? Давайте только честно отдадим себе отчет, что мордобои не случаются на почве любви. Они, так или иначе, на почве ненависти. Но некая конкретная «ненависть» из перечня означает, что человек готов мордобоить не первого встречного, что уже хорошо, во-первых. Он воображает себе какие-то основание, и, возможно, если его требования выполнить, мордобоить вообще не будет. В любом случае скинхед для простого обывателя предпочтительнее обычного гопника, «исламский террорист» – предпочтительнее просто маньяка, и т. д. Хуже всего – беспредел. Предел плохого – беспредел абсолютный. Все, что делает шаг от беспредела, уже лучше. Любое канализирование насилия, а «почва» это его канализирование, кодификация, введение в какие-то рамки – благо. Между насилием просто (убил первого встречного) и насилием чуть более мотивированным (убил того, кого счел частным случаем общего врага) второе менее страшно. Даже для конкретных жертв. Все просто, конкретная жертва может конкретнее подготовиться, и жертвой не быть. Ну банально: если чуешь, что пойдет резня гугенотов, а ты гугенот, можно просто вовремя свалить, а куда свалишь от маньяков и отморозков?

Но меньший срок дадут отморозку, который без всяких «почв». А почему? А потому что, видимо, закон сей беспредельщикии писали.

Гения заказывали?

«Гений» это ведь тоже такая конвенция. Людей признают гениями тоже люди. По законам социального и языкового поля. Значит, это тоже в некоем смысле «работа на заказ». Вопрос в том, на какой. Гениальность, можно сказать, в том, чтобы его почувствовать. Это как бы ситуация предельно могущественного, но предельно невменяемого заказчика – «сильно-сильно надо, но чего, сказать не могу». Сам пойми, если такой умный. И не факт, что этот заказчик вообще как-то объективирован, а не рассеян в потенции. Может быть даже так: сначала делается заказ, а потом из небытия материализуется и заказчик. Сотворенный по результату заказа, как это не удивительно. Исторических примеров можно привести много, из политики, науки, философии и т. д.

«Предмет философия»: куда бежать?

Обязательный предмет «философия» в обычных вузах СССР – уже нонсенс (см. про это у Мераба Мамардашвили). С тех пор вузы стали хуже. Таким образом, нонсенс резче. Выход в миграции: не вести заранее проигранных битв. Искать новые территории.

Философия остается в вузах факультативом – раз. Факультатив открыт студенту не семестр, а все пять лет – два. Философия приходит в школы, также факультативом – три. Выходит на «взрослых» и «серьезных», идя в публичную дискуссию и масс-медиа – четыре. «Читабельность» как условие «диссертабельности» – пять.

Иначе обычная пост-история вузов пост-СССР: одни делают вид, что учат, другие, что учатся. Заполнение бумаг. Лицемерие. Мучения за копейку. Аудитория, презирающая преподавателей, и наоборот, какое-то чистилище-без-надежды (особенно если препод чувствует, что чувствует аудитория).