Текст книги "Критика нечистого разума"

Автор книги: Александр Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Про мышление из комментов

Давайте попытаюсь, к определению мышления. Сложно, черт… Один из вариантов, давайте мягко означим.

Фиксация в сознании смены имплицитных культурных стереотипов, определяющих нас в нашем восприятии и деятельности.То, что после запятой, можно опустить – это и так понятно, ну ее, тавтологию.

В основной части значит каждое слово. Не более чем «стереотипов», например. А что не стереотип? Да все стереотип. Имплицитных, потому что мы каждый раз не вынимаем их заново, они как бы по умолчанию работают. И речь идет именно о фиксации во внутреннем или внешнем разговоре. Вот там, где есть фиксация – оно самое.

Это несколько такое буддистское понимание, что-то подобное, кажется, Пятигорский говорил Щедровицкому. То есть в этой парадигме мыслит вообще не индивид – это совершается на психофизиологии индивида.

Давайте такую метафору. Сознание – комната, окно которой выходят на улицу – культуру. И оттуда дует. И что-то улетает, что-то прилетает. Наши «представления» – не более и не менее, чем ценный мусор, который навеяло с улицы. Что значит ценный? Целесообразный, так скажем. Фундирующий в успешности наших практик.

От чего зависит «качество» «мусора»? Во-первых, оттого, куда выходят окна. На какое пересечение информационных потоков. В этом смысле аспирант столичной кафедры философии имеет ощутимые преимущества перед свинопасом. У него такая улица, что с нее лучше веет. Во-вторых, насколько открыты окна – можно означить это как личную склонность, любопытство.

А мышление как бы демон, который сидит на подоконнике. И регистрирует, что вылетело и что залетело. Работа мышления – это работа вот этого демона записи, не более. Он не решает, чему залететь, чему улететь. Это как-то по-другому зависит. Но он страшно нужен, а почему?

В этой картине есть полагание своего рода «дарвиновского отбора» концептов. Что вот это вдувание-задувание антиэнтропийно. Что худшее постепенно меняется на лучшее. Если люди с годами живут, а не просто так, они обычно умнеют. Именно поэтому. А во-вторых, есть некая необратимость, или почти необратимость: умный не может стать дураком, он может только сойти с ума, это другое. И вот здесь важен демон на подоконнике – именно его регистрация придает обмену характер, близкий к необратимости.

Чем «заучил» отлично от «понял»? Понял это значит понял, что именно ты отбросил, что именно взял, пережил на себе смену представления. И значит вот этот акт присвоения нового реален – ты не можешь, или почти не можешь забыть. Ну, например, историю в средней школе я понимал, а химию учил. Поэтому экзамен по истории сейчас сдам, а по химии нет.

Теперь к научному и прочему разному другому мышлению. Если под картиной мира понимать не карту дополнительных территорий, а призму, сквозь которую ты видишь то, что видят и остальные, но так, что ты можешь быть в этом определен по восприятию и деятельности. Очки такие… черные ли, зеленые ли, с диоптриями, но без них никуда. Без них непонятно, например, за кого я в данной ситуации.

Я бы вообще этот смысл определил как некий дополнительный элемент описания системы, не имманентный самой системы. Но необходимый для действия в ней. Именно это импортируют из заграничной (трансцендентальной) области религия и философия.

И нет человека, который бы, так или иначе не пользовался плодами этого импорта. Другое дело, что он не сознает эту вещь как импортную, не знает, кто импортер и даже вообще не вычленяет это как не само собой разумеющееся. Но вообще-то «обыденные представления» – это некие руины религий и философий… Те замок построили, а потом он развалился, там козы ходят, а между камней туземцы живут. Но камни оттуда.

Наука иногда просто замолкает, если ей предложить занести именно вот это, играющую эту роль.

ЧАСТЬ 2
По центру

Родина в головах

Есть такие вроде очевидности, которые… «Каждый человек должен любить свою родину». Однако это довольно грязное суждение с точки зрения того, что можно считать выбором мыслить более-менее понятийно. Попробую пояснить.

Во-первых, «любовь» и «долг» – вообще никак не рифмуются. Нет такого долга – любить, долг может быть в том, чтобы переламывать себя об колено, а любовь, как и понимание – случается и дается, это не продукт волевого усилия. Люди могут быть должны поступатьопределенным образом, но, конечно, не определенным образом чувствовать. Интенция по сути свободна от долгов. Образец нравственного поведения – садист-педофил, более всего мечтающий трахнуть и убить 10-летнего мальчика, но… почему-то этого не делающий. Он – герой кантовского императива, а вовсе не «влюбленные», «родительская любовь», «личная приязнь» и прочие добрости, как бы сопутствующие как бы нашему естеству.

Во-вторых, никакой родины, разумеется, нет. Нет как натурального объекта (в том смысле, в котором нет, к примеру, общественных «классов»). Родина – объект политической рефлексии. Как решили, то и родина. Это конструкт, всегда конструкт. В мире вообще очень мало примордиального и очень много конструктов там, где оное видится.

«Что такое родина?» – спросить можно. Точнее, однако, спросить, что считается «родиной» в той или иной рефлексии, не забывая, что это не столь описание «действительного», сколько конструирование сферы должного – императив, программирующий на поведение.Т. е. родина живет только в голове, но то, как она живет, определяет поведение в мире.

Но сначала лучше спросить: кто бенефициар типа политической рефлексии, в котором есть понятие «родины», как оно понималось в Модерне, 19–20 вв.? Если «родина» не более чем псевдоним некоей императивности, какого рода анонимы стоят как выгодополучатели? И почему бы им не назвать себя, как они есть?

Давайте сравним фразы – «изменить Королю» и «изменить Советской Родине». Изменить Королю действительно можно. Это живой человек, с которым есть некие легитимированные отношения, есть, видимо, присяга. Изменить можно человеку, с которым у тебя отношения, некий договор, а как изменить конструкту?

Однако «изменой родине» очевидно подрывается тип господства некоего, не именующего себя лишний раз. А если бы именовали? В случае Советской Родины это были бы полевые командиры (Котовские, Буденные, Якиры и т. д.), бюрократы сталинского призыва, их дети и внуки, совокупный вырожденный «дорогой Леонид Ильич», наконец та номенклатура, что разобрала СССР в личный траст, короче, в общем и целом – хрены с горы. То есть говорить лично от себя им довольно странно. А вот «родина» – это да. «Умереть за Дерипаску» нелепо, равно как и «умирать за Никиту Хрущеву». Родина – это псевдоним вот этих вот.

Аналогично как-то везде. В обществе Модерна рулит бюрократия и олигархия, точнее – олигархия через бюрократию (будь то СССР, США или Французская республика). Говорить от себя этим людям неубедительно. Возникает вот эта безличность, абсолютный диктатор Сталин с его «есть такое мнение» (а не у меня есть мнение). Не надо от себя. Хуже поверят.

Нация – куда более честная штука. Тоже конструкт, но с меньшей долей неправды. У нации, как у ОАО, могут быть интересы. «Интересы акционеров» – понятно же, о чем речь? А вот «интересы фирмы», «дух фирмы» – это почти всегда передергивание, или безумие, или, точнее, безумие одних и передергивание других. «Корпоративный интерес» и «корпоративный дух» – это разводка. Есть собственник и менеджмент. Если собственник по праву, и менеджмент сильный, там может возникать личная преданность, к которой и апеллируют. И говорят честно: интересы меня, интересы босса, сделать мне, и т. п. Босса, если он крутой и великодушный, можно даже любить. А как можно «любить фирму»? Это извращение, фетишизм.

Если «наше общее дело» – пропаганда, то когда она? Это когда Самый Главный не может сказать о себе «Я». Потому что не собственник, а, допустим, а вор, не менеджер, а так себе, случайный назначенец. Тогда конечно – «дух корпорации», «нам надо», «общее дело».

«Родина» слишком часто – тоже самое, и в больших масштабах. Позиция аристократии честная: я лучше, я соль земли, я ее оправдание, а твой шанс причаститься оправданию – служить и только служить. Менее достойное – более достойному.

А вот бюрократии, олигархии, «слугам народа» – нужна, конечно же, Родина. Но «слуг народа» нет. Есть хорошие и плохие хозяева. Плохие хозяева – это те, которые «слуги».

«Национализм» можно обернуть в пользу, и самый простой смысл тут – оглашается длинный-длинный список акционеров (все французы – акционеры Франции), и говорится, что вот его интерес.

«Патриотизм» это когда служение и жертвенность есть, а «список акционеров» не предъявлен. Кидалово.

Ничего, кроме договора

Известны, в общем-то, как формула долга, так и формула свободы.

«Поступай так, чтобы максима твоих поступков могла лечь в основу всеобщего законодательства». Кажется, так оно? «Свобода как творящая причина самого себя». Многие считают, что формулы не сочетаются.

Однако попробуем покрутить нравственную формулу. Формула скорее про то, чтобы не делать зла, чем про то, чтобы делать добро. К подвигам и любви человека нельзя обязать, так и он не вправе на них рассчитывать, выдвигая к миру ожидание как требование… Все, на что человек вправерассчитывать от мира, можно редуцировать к двум условиям – отсутствию агрессии и соблюдению договоров. На что ты вправе рассчитывать, то ты и должен. Конкретика уже произвольна. Различные соцпакеты, гарантии или их отсутствие – это уже как договорилось. Любые «гарантии» («пенсия от государства», «сыновний долг») можно свести к «соблюдению договоров». В этом обществе по умолчанию или, наоборот, черным по белому прописан такой вот Общественный договор, где есть такая-то социальная гарантия или такая-то традиционная ценность. Здесь и сейчас.

Заметим на полях, что чем меньше традиционных ценностей, тем больше нужно социальных гарантий. Как раз с пенсией это хорошо видно: если дети ничего не должны старикам, то им тогда должно государство, и т. д.

Значит, отсутствие агрессии и договор. Что значит – агрессии? Давайте так ее понимать, формально: не разрушение чужой сложности (частным случаем чего будет не нарушение прописанного в Уголовном Кодексе). Можно, кстати, нарушение договора свести к агрессии, дал гарантию, и не выполнил – это обман, а обман агрессия самая настоящая, ложь ведь разрушает чужое.

Но большим формальным совершенством будет сведение отсутствия агрессии к договору. Напомним, что чем формальнее – тем оно лучше. Цивилизация держится на форме.

Почему так будет формальнее и как оно вообще будет? Касательно того, что есть «агрессия», могут быть еще разночтения. Два человека подрались – агрессия? Казалось бы, да. Ну а если оба хотели немного подраться, если драться – их путь самореализации, и соперники были по сути партнерами, как оно говорится, спарринг-парнерами? А мат – агрессия? В одних контекстах переход на мат несомненно агрессия, в других все нормально, не обидно. Как правило, надо спрашивать – считает ли это нормой тот, кому это предложили? Подраться, поматериться, потрахаться под кустом? Если не возражает, то зла-то нет. То есть агрессия определяется конвенционально, и тут мы выбираемся именно что к договоренностям. По сути, форма любого преступления – сделать то, на что нет согласия у той стороны, с которой делается (если делается не с ней, то согласие не требуется – напомним для поборников морали, от которых, как известно, стонет нравственность).

Все, что человек может сделать плохого, сводится к нарушению договоренностей, если понимать под ними договора подразумеваемые, неписаные, имплицитные. Например, соблюдение правил вежливости, принятых в данное время в данном месте. Не нарушение того же УК.

Можно, при желании, все неписаное сделать писаным, все скрытое – очевидным. Чтобы человек явным для себя образом подписывалсяна соблюдение правил. С возможностью и не подписываться, конечно. Например, получение паспорта означало бы – и это акцентировалось! – что человек в этот день заключает договор с обществом, по которому принимает и обязуется блюсти текущие законы. Их приняли до него и за него, но он ставит подпись, если ему нужны другие законы – он может создать себе иное общество, из самого себя, для начала, состоящее. Не взять паспорт, кинуть его в лицо законникам. Да, конечно. Его право.

После этого он – в рамках текущего общества людей – обретает интересный юридический статус, ближе к статусу животного, нежели человека. Человек, не принявший паспорт, удаляется, положим, в лес. И живет там. Его жизнь охраняется чем-то вроде занесенности в Красную книгу, убить его – несет плохие следствия для убийцы, но существенно иные, чем убийство члена общества.

А если этот «сам-себе-общество» сам начнет убивать, воровать или гадить? С ним расправятся, но по иному принципу, чем с преступником-человеком. В строгом смысле, такой одиночка – не преступник вообще. Его действия не считаются преступными, он совершенно невинен, просто его надо скорее истребить (или как-то иначе обезвредить, именно убивать не надо, просто дешевле обычно убить), как надо истребить волка, таскающего овец. Если же овец таскает преступник, с ним несколько иная процедура, его тоже могут приговорить к смерти, то это принципиально иное.

Нет никакого преступления, пока нет закона, и нет никакого закона, пока чел не подписался. Можно, повторю, не подписываться. Ни на Уголовный кодекс, ни на внутренний распорядок фирмы, ни на устав монастыря, ни на другой устав, вольному – воля. Подписка идет как сделка. Человек, подписавшись на ограничение свобод, навешивает на себя пассивы, но взамен получает доступ к активам, чья ценность перевешивает. К примеру, если на закон подписаться, то закон начинает тебя охранять. Чем больше обязательств, тем больше прав. Ради них и заключаются договоры.

Теперь вернемся к началу. В нашей картине все ограничения, лежащие на человеке как его долг, оказываются следствием его же решения. Но ведь это и есть свобода!

Известна такая, очень древняя, философическая подъебка, в общем виде звучит так: а может ли всемогущий Бог нарушить закон, который сам создал как нерушимый? Любой ответ якобы указывает на отсутствие всемогущества. Если говорить строго: на несвободу того, кто свободен по определению.

Есть грамотный ответ на вопрос: теперь уже нет. Вот именно так звучащий. Бог свободен абсолютно, здесь нет предела. Просто люди склонны понятийно путать свободу и независимость. Независимость это когда «делаю сейчас, что хочу, без ограничений». А свобода это «когда я причина самого себя». В чем разница? Если мое хочу ограничено моим же решением, бывшим ранее, с моей свободой все в порядке.

…Так же, по образу и подобию, устроятся люди. А куда они денутся?

Базовый грех

Можно ли свести все «плохое», что может натворить человек, к некоему единому знаменателю? К некоей именно праформе плохого и людям вредного?

Ведь, как известно еще Канту, по содержанию-то собственно ничего плохого и нет. Поясню на примерах, чем грубее, тем лучше. Не обязательно «плохо» бить человека ногой в лицо, лгать, совокуплять 13-летних девочек и мальчиков, воровать и т. д. Даже и убивать совершенно незнакомого и ничего тебе не сделавшего дурного человека.

Оправдание просто. А если он сам этого хотел?Ну хотели два человека подраться, например, так же бывает? А некоторым, это все знают, но все равно скажу по секрету – очень нравится война, да. Некогда пил в Подмосковье с ветераном двух чеченских кампаний, он говорил – да, был кайф, здесь все херня и скука, а там – это да, будет война – снова поеду. Я не уточнял, что приятнее – убивать или рисковать быть убитым, да и незачем, да и глупо такое уточнять, «война» это комплекс того и другого, и некоторым нравится, да. И процент таких людей в двух достаточно многочисленных нациях найдется вполне достаточный, чтобы устроить небольшую войну ко всеобщему удовольствию (просто надо, чтобы в зону военных действий не попали случайные люди, то большинство, которому война на хрен не сдалась, воевать где-нибудь на необитаемом острове – и будет всем счастье).

Ну и так далее. Есть субкультуры, где принято обманывать, есть такие подростки, кому уже нужен секс, кому оно для развитие самое оно, таких немного, но где-то они есть, и если такого не трахнули в 14, положим, лет, жизнь его или ее пошла хуже, чем могла бы пойти, и т. д.

Также и любое «добро», вроде бы вполне доброе по содержанию, вполне обратимо. Можно задолбать человека вусмерть своей «влюбленностью», «заботой» и прочим. «Кого вы ненавидите больше всего?» – спросили Славоя Жижека. «Людей, предлагающих мне помощь тогда, когда я в ней не нуждаюсь». Во как. Эпатировал, надо думать. Но все-таки.

Таким образом, единственный принцип, отделяющий, определяющий, вычленяющий нам плохое – навязчивость. Предложить человеку то, чего ему не надо. «Эй, на хуй, сюда иди», – один человек хочет подраться, и плохо не то, что он будет бить второго, а что второму этого не надо, по крайней мере, здесь и сейчас. Навязчивость разной степени тяжести, уточню. Понятно, что навязать человеку букет роз не так страшно, как матерную беседу («оскорбление»), а беседу не так страшно, как секс («изнасилование»), и т. п. Но розы – тоже нехорошо.

Но если, положим, два чумазика из гетто подписались, ко всеобщему удовлетворению, подраться насмерть за 10 000 долларов, они все равно дерутся почти насмерть каждый день и каждую ночь, а чего им? – все хорошо. Несчастный влюбленный куда более неприличноеявление, да и любой иждивенец, коли его содержат не из любви и великодушия, и не по социальному договору, а «ибо надо».

В Уголовном Кодексе – масса странных якобы преступлений. Проституция, например. Продажа наркотиков. Даже (но тут надо дифференцированно) многое из того, что считается коррупцией. В СССР было еще веселее – статьи за тунеядство, гомосексуализм («а за геморрой у вас статьи нету?»). Там нет пострадавших. Есть те, кто говорит от лица пострадавшего, от «общества», от «морали», но обычно это либо жулики на окладе, либо «честные люди», твердящие «самоочевидные вещи», т. е. народ без рефлексии, чем и гордый.

Если мечтать о тысячелетнем царстве добра, как водится у русской и нерусской интеллигенции… Мораль и законодательство – надо строить вокруг навязчивости как базового греха и его различных степеней тяжести. Это не «вседозволенность». Разрубить топором икону на площади – тоже навязчивость… Только это преступление не «против Бога», а против данныхлюдей. Выбирайте, пожалуйста, выражения.

Мне скажут, что такой подход – либертарианство. Добавлю, что проводить оное в жизнь следовало бы с жесточайшей аккуратностью. О плюсах такого мира? Скажем, в такой парадигме улицы можно реально очистить от гопоты, а в привычно-христианской – в принципеневозможно. Религия милосердия просто не легитимирует тип формальной предъявы, на основании коей можно вести геноцид, избавляющий от новых поколений навязчивых.

Идеология: гардеробный принцип

С «политическими взглядами» – какая закавыка? Считается, что человек должен самоопределиться как бы за всех. Мол, общество спасется социал-демократией. Или там национал-социализмом. Или шариатом. И я, мол, в это въехал. И вам сейчас расскажу. А кто-то въехал, что общество спасется по-другому, и сейчас об этом тоже поспорит.

Между тем «политические убеждения» имеет смысл выбирать, как мы, к примеру, выбираем одежду. Мы же не решаем, какие костюмы лучше с точки зрения человечества? И принимаем решение исключительно за себя. «Мне идет серое пальто», «человеку моего типа подходят джинсы», и т. п.

Но это совсем другая методология самоопределения, совсем-совсем. Кстати, исключающая почти все споры. «Мне идет костюм от Армани» и «в данном случае уместнее ватник» – какая тут особо полемика? Разве что с точки зрения эстетики – «это, брат, не твое». И прагматики – «в этом тебя не поймут». Но это лишь 10 % сегодняшних споров.

А кто тогда «прав»? А все, кто выбрал, рефлектируя свои основания и кому выбор помог по жизни. Его собственной, не чьей-то. Таким образом, коммунист, фашист, христианский демократ – все правы. Не прав лишь тот, кто плохо подумал и напялил не свой размер и фасон. Кому жмет, кому тесно.

Касательно меня… Первый резон – определиться, так сказать, антропологически. «Что выгодно людям моего типа?» Плевать, тысячу раз плевать при том на общее благо. Есть вообще сильное подозрение, что пирог прирастает не политикой, а ценности материальные и духовные – растут учеными, инженерами, педагогами и т. п. Политика – это про то, как пилим пирог. Пирог растет, если я, к примеру, пишу осмысленный текст, и его прирост прямо равен его осмысленности, а за кого я – тут ничего не растет, поэтому это мое дело.

К «общему благу». Подлостью и глупостью было бы рекомендовать человеку вживить себе идеологию-проигрыватель. На фоне того, что у соседа есть идеология-выигрыватель. Так вот, если один будет плясать про «общее благо», а второй про «интересы сословия», второй почти всегда победит. Чисто математическая модель дележей и выборов.

И если кто-то у нас за «общее благо» – то чего он? Как правило, одно из двух. Либо он таки лох («святая самопожертвованность»), либо он таки подлец. То есть он все-таки за себя, своих и свою социальную группу, только он маскируется, передергивая втемную, а это нечестно.

Таким образом, «народник», к примеру, всегда одно из двух или их синтез. Либо лох, либо подлец, либо их некое смешение. У Достоевского эти люди так и описывались. Либо возвышенные ебланы, либо довольно мутные эгоисты с некоей патологией, либо синтез, у всех – довольно хитро выгнутая воля власти, все, в некоем роде, интересные люди вот эти изгибом именно.

Это к вопросу «интеллигента, пекущимся о народном благе», «долге интеллигента перед народом» и прочем. Что он должен? Правильный ответ: ничего. Просто быть. Врачом, учителем, писателем, кем еще? Сверх этого – ничего не должен. Ах да, при возможности – голосовать против народа и буржуазии в свою пользу. Почему не стоит обратный вопрос: что народ должен интеллигенции? Вообще-то так вернее. По звучанию. Что простое должно сложному, а не наоборот. Аристократ вот точно знает, что не должен. Точнее, должен – своему архетипу, а из людей должен только своим.

Но в чем фокус? Благодаря тому, что чел соответствует архетипу, все общество получает смысл. Олигархия приходит, маркированная как «народные слуги». Там не говорится «мы высшие». Они, в некоем роде, такие же (советская бюрократия, постсоветская буржуазия, в то же время и мировые ТНК, и «звезды эстрады»). Они, в некоем роде, мало отличны от тети Моти из второго подъезда. Они придуряются, что «должны народу», в итоге же – народ отстегивает им, как отстегивал бы аристократии, но… вместо содержания высшего типа и оправдание через это он содержит всякое хренло и через это более проклят, нежели оправдан. Т. е. это противопоставление не эгоистов и альтруистов, а эгоистов честных и нечестных, вторые хуже.

Возвращаясь к «интеллигенции». Если она «за народ»? Если это способ сделать карьеру через придурствование, то это безнравственно. Если это реально чего-то высшее, делящее пирог против своего сословия, это… тоже, короче, нехорошо. Пусть им воздастся на том свете. А на этом не надо. Она же сами говорят – нам не надо. Вот и не надо. Или вы одной рукой отписываете, чтобы другой себе приписать?

Возвращаясь ко «мне». Ну кто я? Только не надо описывать через «страту», даже через «класс». Одна и та же антропология дает, в разных обществах, разную закономерную страту. За те же качества, что при одном порядке возводят в чины, при другом пинают ногами, это понятно. Класс – не более чем позиция касательно средств производств, выиграл пролетарий в лотерею, купил себе «актив» – будет буржуа, если не просрет (скорее всего просрет, разумеется, но пока что он буржуа).

Давайте – описывать через неотъемлемое. Мужчина, базовый язык русский, интеллектуал, молодежью быть перестал или скоро перестану, все перестанут. Вряд ли я изменю пол, вряд ли выучу другой язык так же хорошо, как русский, «интеллектуал» – в отличие от размера зарплаты – базовый способ жизни, его тоже не отпишешь, разве что с ума сойти… Таким образом. Политические интересы женщин, молодежи, не русскоязычных, пролетариев, мещан и аристократов волнуют меня существенно меньше. Не в том смысле, что я им зла хочу. Просто – а хрен ли?

Кстати, очень печальное 21 столетие, его начало. Для а). мужчин, б). русских, в). взрослых, г). интеллектуалов. (Про пункт А можно написать отдельно и долго, но замечу, но дело здесь в базовой смене мужской доминанты воли к истине на женскую доминанту воли к выживанию, т. е. мальчики ведут себя все больше как девочки, отчего им бывает счастье).

Более сложный путь – самоопределиться через дискурс. «Что у нас думает по этому поводу политическая философия?». А чтобы она не думала, она, первым делом, не должна думать себе во вред. Она должна подумать так, чтобы через содержание утвердить и форму своей возможности, скажем так.

С точки зрения политической философии сложно, к примеру, быть за «социализм». Ибо при социализме за занятия политической философией иногда сажают в тюрьму. Сложно быть компрадором, ибо мышление нужно в метрополии и не нужно в колонии. Сложно быть за рыночную экономику без пределов, ибо политическая философия – так себе товар. Более-менее можно быть за античный полис, из ближайшего – за классическое европейское государство, все более уходящее в прошлое.