Текст книги "Бунин. Жизнеописание"
Автор книги: Александр Бабореко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
Уже после смерти Бунина, в своих, оставшихся неоконченными, воспоминаниях «Беседы с памятью» Вера Николаевна подробно рассказала о их знакомстве и встречах. В ноябре, вспоминает она, «мы уже начали с Иваном Алексеевичем видаться ежедневно: то вместе завтракали, то ходили по выставкам, где удивляло меня, что он издали называл художника, бывали и на концертах, иногда я забегала к нему днем прямо из лаборатории, оставив реторту на несколько часов под вытяжным шкапом. Ему нравилось, что мои пальцы обожжены кислотами» [307]307
ЛН. Кн. 2. С. 170. – «Беседы с памятью» полностью даны в кн. «Жизнь Бунина».
[Закрыть] .
В декабре умер отец Бунина, и он тяжело переживал это.
Через некоторое время Бунин уехал в Васильевское. С пути, из Ельца, он прислал Вере Николаевне письмо, «это был целый рассказ о купцах, пивших чай и закусывавших его навагой, которую они держали за хвост. Из Васильевского он писал часто, присылал только что написанные стихи: „Дядька“, „Геймдаль“, „Змея“, „Тезей“, „С обезьянкой“, „Пугало“, „Слепой“, „Наследство“; прислал раз одну строку нот романса…
Из деревни Иван Алексеевич ездил на одни сутки в Воронеж. Его пригласили участвовать на вечере в пользу воронежского землячества. У него была близкая знакомая, дочь тамошнего городского головы Клочкова, и, вероятно, она и устроила, что Бунин согласился приехать в город, где он родился, и участвовать в вечере…
Этот вечер, вернее, вся его обстановка дана в его рассказе „Натали“.
В конце января, как это было условлено, он приехал в Москву…
В феврале Иван Алексеевич опять поехал в Петербург…
Я решила его называть Яном: во-первых, потому что ни одна женщина его так не называла, а во-вторых, он очень гордился, что его род происходит от литовца, приехавшего в Россию, ему это наименование нравилось.
Вернувшись из Петербурга, он рассказал, что при нем, когда он сидел в гостях у Куприна, который угощал его вином, Марья Карловна вернулась с Батюшковым с пьесы Андреева „Жизнь человека“. Она похвалила пьесу, Александр Иванович схватил спичечную коробку и поджег ее платье из легкой материи. Слава Богу, удалось затушить» [308]308
Там же. С. 177–178.
[Закрыть] .
Бунин сказал Вере Николаевне: «Нужно заняться переводами, тогда будет приятно вместе жить и путешествовать, – у каждого свое дело, и нам не будет скучно, не будем мешать друг другу…» [309]309
Там же. С. 179.
[Закрыть]
С конца 1906 года Бунин и Вера Николаевна встречались почти ежедневно. Брак с первой женой не был расторгнут, и повенчаться они не могли (венчались они в 1922 году в Париже [310]310
Вера Николаевна писала 17 марта 1960 года: «Шаферами были Куприн и еще один друг… Это было 24/11 ноября 1922 года… А в мэрии были в начале июля 1922 года».
[Закрыть] ).
В письме к своему брату Дмитрию Николаевичу Муромцеву 22 января 1935 года Вера Николаевна говорит о Бунине (она называла его всегда Яном): «Для Яна нет ближе человека, чем я, и ни один человек меня ему никогда не заменит. Это он говорит всегда и мне, и нашим друзьям без меня. Кроме того, то нетленное в наших чувствах, что и есть самое важное, остается при нас. В моей же любви никто не сомневается… Ведь главная тяжесть у меня потому, что он приносит самому себе вред своим… характером и тем, что он не считается ни с кем. Пожалуй, больше всего он считается все-таки со мной. Умирая, его мать послала мне через Софью Николаевну (Пушешникову. – А. Б.) завещание и просьбу: „Никогда не покидать его“. И он это знает и очень держится за это. Если бы я ушла, это, как он говорит, была бы катастрофа, тогда как разлука с другими „только неприятность“» [311]311
Музей Тургенева. № 3216.
[Закрыть] .
Г. В. Адамович, много лет хорошо знавший Буниных во Франции, писал, что Иван Алексеевич нашел в Вере Николаевне «друга не только любящего, но и всем существом своим преданного, готового собой пожертвовать, во всем уступить, оставшись при этом живым человеком, не превратившись в безгласную тень. Теперь еще не время вспоминать в печати то, что Бунин о своей жене говорил. Могу все же засвидетельствовать, что за ее бесконечную верность он был ей бесконечно благодарен и ценил ее свыше всякой меры. Покойный Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком легким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал все, чем жене своей обязан. Думаю, что, если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он, при великой своей страстности, этого человека убил бы – не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, неспособного отличить добро от зла, свет от тьмы… То, о чем я сейчас говорю, должно бы войти во все рассказы о жизни Бунина» [312]312
Цитирую по рукописи, полученной от Н. В. Кодрянской; см. также мою статью: В. Н. Муромцева-Бунина // Подъем. Воронеж, 1977. № 1.
[Закрыть] . Он говорил жене, что «без нее пропал бы».
Во второй половине февраля он отправился в Васильевское, в марте – в Москву, а затем в Петербург.
Десятого апреля 1907 года Бунин и Вера Николаевна выехали из Москвы – отправились за границу. Деньги на эту поездку – «семь тысяч золотых рублей», по свидетельству Л. Ф. Зурова, – дал Бунину Н. Д. Телешов. С этой поездки началась их совместная жизнь [313]313
23 апреля н. ст. 1936 года Бунин записал в дневнике: «Когда-то в этот день – 10 апреля 1907 г. уехал с Верой в Палестину, соединил с нею свою жизнь».
[Закрыть] , скитальческая, с бесконечными переездами с места на место. Они прожили вместе сорок шесть с половиной лет. Скончалась Вера Николаевна 3 апреля 1961 года, на семь с половиной лет пережив Бунина.
В 1907 году вместе с Верой Николаевной Бунин совершил свое четвертое заграничное путешествие – во Святую землю. Древние страны Востока – Египет, Сирию, Палестину, а не Италию или Испанию, как советовали Бунину одесские друзья, – выбрала для поездки и настояла на своем предложении Вера Николаевна.
Галина Николаевна Кузнецова пишет о своей беседе с Буниным в ноябре 1932 года: «Как странно, что, путешествуя, вы выбрали все места дикие, окраины мира, – сказала я.
– Да, вот дикие! Заметь, что меня влекли все Некрополи, кладбища мира! Это надо заметить и распутать!» [314]314
Грасский дневник. С. 265.
[Закрыть]
Это путешествие дало материал для целого цикла рассказов о Востоке, позже объединенных в сборник «Тень Птицы» (Париж, 1931).
Путь из Москвы лежал через Киев, – где осматривали древний Софийский собор, – и, конечно, через Одессу, откуда начинались и где заканчивались все их путешествия.
Двенадцатого апреля приехали в Одессу, на вокзале их встретил Нилус. Виделись с Куровским, с друзьями на «четвергах», ездили к Федорову на дачу «Отрада». Глядя на море, Бунин говорил: «Боже, как хорошо! И никогда-то, никогда, даже в самые счастливые минуты, не можем мы, несчастные писаки, бескорыстно наслаждаться! Вечно нужно запоминать то или другое, чувствовать, что надо извлечь из него какую-то пользу».
На пароходе «Ян вынимает несколько книг, между ними Саади. Он рассказывает мне об этом „усладительнейшем из писателей и лучшем из последующих, шейхе Саади Ширазском“. Жизнь его восхищает Яна». Готовясь к поездке, Бунин изучал Библию и Коран, читал книги: профессора А. Олесницкого «Святая земля» (Киев, том I, 1875; том II, 1878), книгу К. Тишендорфа «Terre-Sainte par Constantin Tischendorf», Paris, 1808 (ее переводила Вера Николаевна), книгу «History of Baalbek by Michel M. Alouf» (1905) и какую-то книгу французского ученого Масперо, – возможно, это была «Древняя история народов Востока».
Пятнадцатого апреля прибыли в Константинополь. Вера Николаевна вспоминает:
«Пошли турецкие сады с темными кипарисами, белые минареты, облезлые черепицы крыш… Ян называет мне дворцы, мимо которых мы проходим, сады, посольство, кладбище… Он знает Константинополь не хуже Москвы».
Остановились на Афонском подворье.
«Мы долго бродим вокруг мечетей по темным уличкам, мимо деревянных домов с выступами и решетчатыми окнами… Потом попадаем на ухабистую площадь с тремя памятниками: это знаменитый Византийский ипподром. Белеет сквозь сумрак султанская мечеть Ахмедиэ со своими минаретами. Вокруг ветхость и запустение, что необыкновенно идет к Стамбулу» [315]315
Цитирую по рукописи, любезно присланной В. Н. Муромцевой-Буниной. В дальнейшем цитаты из ее воспоминаний без ссылок на источник приводятся по этой рукописи, озаглавленной «Новая жизнь».
[Закрыть] . В Константинополе пробыли два дня.
Затем отправились Мраморным морем к берегам Греции. 17 апреля 1907 года Вера Николаевна писала Д. Н. Муромцеву в Москву:
«Дорогой Митя, через полчаса снимаемся. Идем в Афины. Ты не можешь себе представить, как хорош Константинополь» [316]316
Музей Тургенева. № 3216.
[Закрыть] .
Бунин сообщал своему племяннику Д. А. Пушешникову: «17 апреля, 9 часов вечера. Сейчас прошли Дарданеллы. Уже темно, видели только разноцветные огни на берегах. Весь день прохладно, приятно и штиль. Пока путешествие дивное» [317]317
Там же. № 2881.
[Закрыть] .
Бунин, вспоминает Вера Николаевна, «говорил об „алтарях“ солнца, то, что он потом развил в своей книге „Храм Солнца“, высказывал пожелание уехать на несколько лет из России, совершить кругосветное путешествие, побывать в Африке, южной Америке, на островах Таити…
– Я на все махнул бы рукой и уехал, если бы не мать. Ведь у нее – одна радость – мы, дети. Она всю жизнь отдавала нам, я такой самоотверженной женщины никогда не встречал. И вечно всех она жалеет, всех оплакивает».
Восемнадцатого апреля Бунин и Вера Николаевна были в Афинах. Пароход остановился в Пирее, а оттуда поехали в Афины поездом. Осмотрели Акрополь, развалины Парфенона и тем же пароходом отправились дальше, к берегам Африки.
Двадцатого апреля 1907 года остановились в Александрии. В этот день Бунин писал из Александрии М. П. Чеховой: «Кланяюсь вам, дорогой друг, из Африки!» [318]318
РГБ, ф. 331. 87. 53.
[Закрыть]
На третий день после того, как высадились в Александрии, они снова были в пути, направлялись через Порт-Саид в Яффу – в Иудею.
Двадцать второго апреля они сошли с парохода в Яффе.
Из Яффы поездом прибыли в Иерусалим, откуда наведались в Хеврон и небольшой городишко Вифлеем.
Вера Николаевна пишет: «Бунин вынул записную книжечку и что-то записал в ней.
– Ты много записываешь? – спросила я.
– Нет, очень мало. В ранней молодости пробовал, старался, по совету Гоголя, все запомнить, записать, но ничего не выходило. У меня аппарат быстрый, что запомню, то крепко, а если сразу не войдет в меня, то, значит, душа моя этого не принимает и не примет, что бы я ни делал».
Бунин вел краткий дневник своего путешествия, которым он воспользовался в работе над рассказами «Тень Птицы» и для стихов. 23 апреля 1907 года он записал: «На пути из Хеврона, в темноте, вдали огни Иерусалима. Часовня Рахили при дороге. Внутри висят фонарь, лампа и люстра с лампадками… Большая гробница, беленная мелом…» Об этом – стихи Бунина «Гробница Рахили».
Из Иерусалима через Яффу, морем, отправились на север: в Ливан и Сирию, в города Бейрут, Баальбек, Дамаск.
Четвертого мая Бунин сообщал Телешову:
«Дорогой друг, совершаем отличное путешествие. Были в Царьграде, в Афинах, Александрии, Яффе, Иерусалиме, Иерихоне, Хевроне, у Мертвого моря! Теперь пишу тебе из Сирии, – из Бейрута. Завтра – в Дамаск, потом в Назарет, Тивериаду, Порт-Саид, Каир и, посмотревши пирамиды, – домой, снова через Афины» [319]319
ЛН. Кн. 1. С. 560.
[Закрыть] .
5/18 мая он писал М. П. Чеховой из Баальбека: «Поклон из Сирии, с пути в Дамаск, из Баальбека, от руин Храма Солнца!» [320]320
Весна пришла. С. 212.
[Закрыть]
Бунин писал (по-видимому, Н. А. Пушешникову) 6/19 мая:
«Мы в Сирии, в Баальбеке, где находятся „циклопически грандиозные руины Храма Солнца“ – древнеримского. Были, как ты уже знаешь, в Иерусалиме, Хевроне, Иерихоне, у Мертвого моря, в Бейруте и из Бейрута едем по железной дороге в Дамаск. По пути свернули в Баальбек. Впечатления от дороги среди гор Ливана и Анти-Ливана, а также в Баальбеке не поддаются, как говорится, никакому описанию. Из Дамаска поедем в Тивериаду, „на места юности Христа“, откуда – в Кайфу возле Яффы, а из Кайфы в Египет, к пирамидам. От пирамид через Афины – домой» [321]321
Там же. С. 234–235.
[Закрыть] .
Бунин прочел Вере Николаевне стихи, «которые он написал по дороге из Дамаска о Баальбеке, и сонет „Гермон“, написанный уже здесь (в Табхе. – А. Б.). Я, – пишет она, – выразила радость, что он пишет, что он так хорошо передает эту страну, но он торопливо перебил меня:
– Это написано случайно, а вообще еще неизвестно, буду ли я писать…
И перевел разговор на другое. Я тогда не обратила на это его замечание никакого внимания, но оно оказалось очень характерным для него». Бунин писал в дневнике:
6 мая 1907 года: «В час дня от станции Raijak. Подъем». Далее – долиной, кругом горы. Станция Aiu Fijeh. «Поразительная гора над нею. Сады…
Тронулись. Теперь кругом горы даже страшные. Шумит зелено-мутная река. Мы едем – а она быстро бежит за нами.
Пошли сады, говорят – сейчас Дамаск.
Четыре часа. Дамаск.
Огромная долина среди гор, море садов и в них – весь желто (нрзб. одно сл.) город, бедный, пыльный, перерезанный серой, быстро бегущей мутно-зеленоватой Барадой, скрывающейся возле вокзала под землю. Остановились в Hotel Orient. После чая на извозчике за город. Удивительный вид на Дамаск. Я довольно высоко поднимался на один из холмов, видел низкое солнце и Гермон, а на юге, по пути к Иерусалиму, три сопки (две рядом, третья – дальше) синих, синих. Возвращались вдоль реки – ее шум, свежесть, сады.
7 мая, 9 ч. утра. На минарете. Вся грандиозная долина и желто-кремовый город под нами. Вдали Гермон в снегу (на юго-западе). И опять стрижи – кружат, сверлят воздух. Город даже как бы светит этой мягкой глинистой желтизной, весь в плоских крышах, почти весь слитный. Безобразные длинные серые крыши галерей базара.
Потом ходили по этому базару. Дивный фон. Встретили похороны. Шор записал мотив погребальной песни, с которой шли за гробом…
В три часа поехали за город. Пустыни, глиняное кладбище.
Большая мечеть – смесь прекрасного и безобразного, нового. Лучше всего, как всюду, дворы мечети. Зашли в гости к гиду.
Вечером на крыше отеля. Фиолетовое на Гермоне. Синева неба на востоке, мягкая, нежная. Лунная ночь там же. Полумесяц над самой головой».
8 мая: «Выехали в шесть. Путь поразительно скучный – голые горы и бесконечная глинистая долина, камень на камне. Ни кустика, ни травки, ни единого признака жизни.
9 ч. 30. Пустыня, усеянная темно-серыми камнями». 6 стихах писал:
По жестким склонам каменные плиты
Стоят раскрытой Книгой Бытия.
(«Долина Иосафата»)
В двух строчках ощущение древности края передано изумительно.
«Десять часов. Строящаяся станция. Пока это только несколько белых шатров. Очень дико. Три солдата-араба в синем, два бедуина, зверски-черных, в полосатых (белое и коричневое) накидках, в синих бешметах, в белых покрывалах, на голове схваченных черными жгутами, босые. Потом опять глинистая пашня, усыпанная камнями. Порой тощий посев. Пашут на волах. И все время вдали серебро с чернью – цепь гор в снегу с Гермоном над ними. Нигде ни капли воды.
Два часа. Туннель. Потом все время спуск в ущелье, среди серо-желто-зеленоватых гор и меловых обрывов, вдоль какой-то вьющейся речки, по берегам которой розовые цветы дикого олеандра (д а фля по-арабски) и еще какие-то дикие, голубые. Поезд несется шибко. Жарко, весело, речка то и дело загорается серебром.
Шесть часов, Самак. Пустынно, дико, голо, просто. Нашли лодку с четырьмя гребцами (за десять франков). Пройдя по совершенно дикарской и кажущейся необитаемой глиняной деревушке, вышли к озеру. Скромный, маленький исток Иордана. Озеро бутылочного цвета, кругом меланхолические, коричневые в желтых пятнах горы. Шли сперва на веслах, потом подняли парус. Стало страшно – ветер в сумерках стал так силен, что каждую минуту нас могло перевернуть.
В Тивериаде отель Гросмана, оказалось, весь занят. Пошли ночевать в латинский монастырь. После ужина – на террасе. Лунно, полумесяц над головой, внизу в тончайшей дымке озеро. Ночью в келье-номере было жарко. Где-то кричал козленок.
9 мая. Утром на лодке в Капернаум. Когда подходили к нему (в десятом часу), стало штилеть, желто-серо-зеленые прибрежные холмы начали отражаться в зеркалах под ними зеленоватым золотом. Вода под лодкой зеленая, в ней от весел извиваются зеленые толстые змеи с серебряными поблескивающими брюхами.
Капернаум. Жарко, сухо, очаровательно. У берега олеандры. Развалины синагоги. Раскопки. Монах-итальянец.
Из Капернаума в Табху, на лодке же. Из гребцов один молодой красавец, другой похож на Петра Ал[ександровича] (Нилуса. – А. Б.) в валяной ермолке. Тишина, солнце, пустынно. Холмы между Капернаумом и Табхой сожженные, желтоватые, кое-где уже созревший ячмень. Возле Табхи что-то вроде водяной мельницы, домишко в ячмене, на самом берегу эвкалипты и два кипариса, молодых, совсем черных. Озеро млеет, тонет в сияющем свете.
В странноприимном немецком доме. Полный штиль. У берегов на востоке четкая, смело и изящно-сильно пущенная полоса, ярко-зеленая, сквозящая. Ближе – водные зеркала, от отраженных гор фиолетово-коричневые. Несказанная красота!..
Три часа, сильный теплый западный ветер, зеленое озеро, мягко клонятся в саду мимозы в цвету, пальмочка.
На террасу вышел работник в черной накидке на голове и черных жгутах по ней (на макушке), в одной синей рубахе, которую завернул ветер на голых ногах почти до пояса.
Сейчас около шести вечера, сидим на крыше. Ветер стал прохладней, ласковей. Воркуют голуби. Все кругом пустынно, задумчиво, озеро бутылочное, в ряби, которую, сгущая, натемняя, ветер гонит к холмам восточного побережья, из-за которых встало округлыми купами и отсвечивает в озере кремовое облако… Возле нас на жестких буграх пасутся козы, какой-то табор, совсем дикий, проехал на великолепной белой кобылице бедуин.
10 мая. Утром в шесть часов купался. Бродяга с обезьяной. Приехал Шор. В девять выехали из Табхи. Издали видел Магдалу. Дорога из Магдалы в Тивериаду идет вдоль берега. По ней часто ходил Христос в Назарет. Черные козы.
В Тивериаде очень жарко.
После завтрака выехали в Назарет. Гер Антон, милый Ибрагим. Подъем, с которого видно все озеро и Тивериада. На восток синева туч слилась с синевой гор, и в ней едва видными серебряными ручьями означается Гермон. Перевал и снова подъем. Фавор слева, круглый, весь покрытый лесом. Длинная долина, посевы.
Кана. Кактусы, фанаты в цвету, фиговые деревья, женщины в кубовых платьях. Кана в котловине и вся в садах. Подъем, снова долина, снова подъем, огромный вид на долину назад. Потом котловина Назарета. Отель Германия.
Мальчик проводник в колпачке на макушке. Церковь и дом Богородицы. Потом лунная ночь».
Двое суток Бунин и Вера Николаевна провели на Тивериадском озере и через порт Кайфа пустились в обратный путь – в Египет, чтобы посмотреть Каир, Нил, пирамиды.
Бунин пишет в дневнике об отъезде из Назарета:
«11 мая. Утром из Назарета. Необъятная долина и горы Самарии. Потом подъем, ехали дубовым лесом. Снова долина и вдалеке уже полоса моря.
Удивительный цвет залива в Кайфе сквозь пальмы. В четыре на Кармель. Вид с крыши монастыря Ильи, виден Гермон. Лунный вечер, – это уже возвратясь в Кайфу, – ходил за вином».
Иван Алексеевич говорил Вере Николаевне, что он через вина «познает душу страны». В дальнейших его записях говорится: «12 мая. Рано утром на пароходе. Жарко, тяжелое солнце. До Порт-Саида сто франков. В три часа снова Яффа. Опять Хаим и кривой. Закат во время обеда.
13 мая. Порт-Саид. Купил костюм. В час из Порт-Саида, в экспрессе на Александрию. Озеро Мензалех. Вдали все розовое, плоский розовый мираж. В шестом часу Каир – пыльно-песчаный, каменистый, у подножия пустынного кряжа Мокатама.
Вечером на мосту. Сухой огненный закат, пальма, на мосту огни зеленоватые, по мосту течет река экипажей.
Ночью почти не спал. Жажда, жара, москиты. В час ночи ходил пить в бар. Проснулся в пять. К пирамидам. Туман над Нилом. Аллея к пирамидам – они вдали, как риги, цвета старой соломы. Блохи в могильниках за пирамидами. На возвратном пути Зоологический.
Вечером в цитадели. Новая, но прелестная мечеть. Вид на Каир, мутный и пыльный, ничтожный закат за великой Пирамидой».
В Каире, в зоопарке, «довольно долго стоим, – пишет Вера Николаевна, – около террариума с маленькими очень ядовитыми африканскими змейками. Лицо Яна искажается, – у него мистический ужас перед змеями, но его всегда к ним тянет, и он долго не может оторваться от них, следя с какой-то мукой в глазах за их извилистыми движениями».
Из Каира в Александрию выехали 15 мая утром.
«16 мая, – пишет Бунин, – утром, в Средиземном море.
Опять эта поразительная сине-лиловая, густая, как масло, вода, страшно яркая у бортов… Четыре часа. Слева волнистые линии Крита, в дымке. У подножия – светлый туман».
На обратном пути, в море, Бунин говорил: «Всякое путешествие очень меняет человека».
О паломниках, плывших тем же пароходом: «А как они равнодушны к морю… Я многих расспрашивал, говорят все одно и то же: когда плыли туда, дюже качало, намучились, а теперь хорошо, как на реке».
Потом говорил:
«Как нужно все видеть самому, чтобы правильно все представить себе, а уж если читать, то никак не поэтов, которые все искажают. Редко кто умеет передать душу страны, дать правильное представление о ней. Вот за что я люблю и ценю, например, Лоти. Он это умеет и всегда все делает по-своему. Я удивлен, как он верно передал, например, пустыню, Иерусалим» [322]322
Бунин имеет в виду «Jérusalem» (1895) Пьера Лоти – описание его путешествия к святым местам.
[Закрыть] .
Бунин в пути «то читал Саади и все восхищался им, то спускался к паломникам, с некоторыми он подружился. И я иногда слышала, – пишет Вера Николаевна, – какой взрыв смеха вызывали его шутки…».
«Когда мы опять были в Галате, Ян неожиданно сказал:
– А мое дело пропало, – писать я больше, верно, не буду…
Я посмотрела на него с удивлением.
– Ну да, – продолжал он, – поэт не должен быть счастливым, должен жить один, и чем лучше ему, тем хуже для писания. Чем лучше ты будешь, тем хуже…
– Я, в таком случае, постараюсь быть как можно хуже, – сказала я, смеясь, а у самой сердце сжалось от боли».
Двадцатого мая 1907 года Бунин и Вера Николаевна сошли в Одессе с парохода, закончилось, как она сама сказала, их «сказочное путешествие». В те «благословенные дни, – писал много лет спустя Бунин, – когда на полудне стояло солнце моей жизни, когда, в цвете сил и надежд, рука об руку с той, кому Бог судил быть моей спутницей до гроба, совершал я свое первое дальнее странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с тем и паломничеством во святую землю…» [323]323
Бунин. Т. 4. С. 279.
[Закрыть] .
Среди одесских друзей два дня прошли незаметно. Взаимные расспросы, обильные обеды из любимых Буниным восточных блюд, «оживление, веселость, дружеские споры, подшучивание друг над другом» – все это сразу перенесло в иной мир и сделало конец путешествия особенно приятным и радостным.
Бунин и Вера Николаевна возвратились через Киев – где осматривали Владимирский собор [324]324
В. Н. Муромцева-Бунина пишет: «Ян долго стоял перед „Страшным судом“ Васнецова».
[Закрыть] – 26 мая в Москву. В этот же день Бунин уехал в Грязи, чтобы повидаться с больной матерью, жившей у Ласкаржевских.
Проведав мать, он отправился в Васильевское, где они с Верой Николаевной собирались провести лето, ведь после смерти отца Огневка была продана.
Тридцать первого мая Вера Николаевна сообщила Бунину, что в Васильевском будет 6 июня. 6-го Бунин извещал Телешова: «Я уже давно в деревне – выехал сюда тотчас же по приезде в Москву, а Вера Николаевна приезжает ко мне только сегодня» [325]325
ЛН. Кн. 1. С. 561.
[Закрыть] .
Это было первое ее знакомство с Васильевским и с родными Бунина. Встречать жену на станцию Измалково Бунин приехал на тройке вместе со своим племянником Н. А. Пушешниковым.
В своих воспоминаниях «Первые впечатления от Васильевского», «Будни в Васильевском» и «Глотово» [326]326
Жизнь Бунина. С. 366, 372, 386.
[Закрыть] Вера Николаевна рассказывает о Глотове и о жизни Бунина у Пушешниковых.
«Глотово, – пишет Вера Николаевна, – деревня довольно зажиточная, с кирпичными избами под железными крышами» [327]327
Первые впечатления от Васильевского.
[Закрыть] . В селе были три помещичьи усадьбы, «две лавки, церковь, школа, винокуренный завод» [328]328
Глотово.
[Закрыть] . Ежегодно происходили ярмарки.
«…Дом Глотовых, потонувший в густом старом саду за каменной оградой. Спускаемся к узкой речонке, Семеньку; налево за мостом богатая усадьба Бахтеяровых с безвкусным домом в саду, спускающимся по горе, и с безобразным зданием винокуренного завода у реки, а направо, на пригорке, за темными елями, серый одноэтажный дом, смотрящий восьмью окнами» [329]329
Первые впечатления от Васильевского. – Дом не сохранился. На его месте построен другой, в котором школьники деревни Глотово устроили музей И. А. Бунина.
[Закрыть] , – Пушешниковых.
«…Фруктовый сад, находившийся в двух шагах от дома, прорезывался липовой аллеей, которая вела в поле, к заброшенному погосту с каменными плитами, на которых уже почти все буквы стерлись. Кроме того, были в саду запущенные дорожки с прогнившими скамейками, окруженные кустами акации и шиповника, была заброшенная аллея, ведущая к клену, видневшемуся из комнаты Яна» [330]330
Там же.
[Закрыть] .
Комната Бунина – «угловая, с огромными старинными темными образами в серебряных ризах, очень светлая и от белых обоев, и от того, что третье окно выходит на юг, на фруктовый сад, над которым вдали возвышается раскидистый клен. Мебель простая, но удобная: очень широкая деревянная кровать, большой письменный стол, покрытый толстыми белыми листами промокательной бумаги, на котором, кроме пузатой лампы с белым колпаком, большого пузыря с чернилами, нескольких ручек с перьями и карандашей разной толщины, ничего не было; над столом полка с книгами, в простенке между окнами шифоньерка красного дерева, набитая книгами, у южного окна удобный диван, обитый репсом, цвет бордо.
Другая одностворчатая дверь вела в полутемную комнату, в которой стоял кованый сундук Яна, тоже с книгами, и умывальник» [331]331
Там же.
[Закрыть] .
«Одной из наших частых прогулок, – вспоминает Вера Николаевна, – была прогулка к так называемым Крестам, то есть к перекрестку дорог по направлению к синеющему вдали лесу, мимо ветряной мельницы, где жил очень странный лохматый мельник со своей любовницей, некогда богатый, а теперь все бедневший и бедневший, все ниже и ниже падавший человек, отчасти послуживший прототипом к Шаше („Я все молчу“). Но, пожалуй, самой любимой прогулкой была прогулка в Колонтаевку, в очень запущенное имение Бахтеяровых, некогда принадлежавшее Буниным, с чудесными березовыми и еловыми аллеями, с заросшими дорожками, с усеянными желтыми иголочками скатами („Желтыми иголками устлан косогор“… – Есть стихи Ивана Алексеевича, так начинающиеся…)» [332]332
Будни в Васильевском. – Имеется в виду стихотворение без заглавия, начинается: «Рыжими иголками…» (30.V1.1916). Колонтаевка изображена под названием «Шаховское» в «Митиной любви».
[Закрыть] .
Церковь «стояла в двух шагах от нашего дома, рядом с нашим фруктовым садом. Перед ней был большой выгон, а вокруг нее шла каменная ограда. В ограде находились могилы помещиков, сзади церкви – часовня, где образа писались с покойных Глотовых» [333]333
Глотово.
[Закрыть] .
«В церковной ограде стояли два ряда нищих, кончалась обедня, и они все приняли надлежащие позы в ожидании подаяний. Такого количества уродов, калек мы не видели и на Востоке! Описывать их я не стану. Они даны в рассказе у Ивана Алексеевича „Я все молчу“… Ян, пока слепые пели, внимательно всматривался в каждого…» Одного из калек Бунин заставил «рассказывать свою биографию, иногда шутил с бабами, девками, давал пятаки мальчишкам, чтобы они погарцевали на деревянных конях» [334]334
Там же.
[Закрыть] .
На ярмарке «уже много пьяных, мне показывают высокого солдата в щегольских блестящих сапогах, ежегодно в этот день бьющего смертным боем лохматого мельника, который отбил у него жену. Солдат уже выпивши, хорохорится, готовясь к драке» [335]335
Там же. – Эта сцена изображена в рассказе Бунина «Я все молчу».
[Закрыть] .
Вера Николаевна познакомилась в этот свой приезд в Васильевское с семьей Буниных, бывшей, по случаю праздника, в сборе. «Ян не бросал писать, несмотря ни на что» [336]336
Там же.
[Закрыть] , – писала она. Ездили они и в Ефремов – к матери Ивана Алексеевича. «Семья Буниных, – пишет она, – очень ярка, самодовлеюща, с резко выраженными чертами характеров, страстей и дарований»; хотя они иногда и ссорились, но «были сильно привязаны друг к другу, легко прощая недостатки каждого» [337]337
Жизнь Бунина. С. 379.
[Закрыть] .
В Глотове Бунин упорно работал. В это время он писал рассказ «Белая лошадь» (первоначально напечатанный под названием «Астма») и стихи. Он сообщал Телешову 18 июня 1907 года:
«Что до меня, то я провожу дни с утра до ночи за письменным столом, несмотря на гнетущую тоску и тревогу за мать, которая все слаба. Вера тоже все время за работой: готовится к государственному экзамену в сентябре.
Погода ужасная, – залили дожди, – газеты еще хуже дождей» [338]338
ЛН. Кн. 1. С. 562.
[Закрыть] .
В июне в журнале «Золотое руно» появилась рецензия А. А. Блока на недавно вышедший том «Стихотворений 1903–1906 годов» И. А. Бунина. Блок писал:
«…Поэзия Бунина возмужала и окрепла… Цельность и простота стихов и мировоззрения Бунина настолько ценны и единственны в своем роде, что мы должны с его первой книги и первого стихотворения „Листопад“ признать его право на одно из главных мест среди современной русской поэзии» [339]339
Блок А. Собр. соч. Т. 5. М.: Гослитиздат, 1962. С. 141.
[Закрыть] .
В июле и в августе он так же много работал. В письме Белоусову от 25 июля 1907 года Бунин говорит: «Вера готовится к выпускным экзаменам, я строчу стихи и прозу. Да погода мешает – ужасное лето, холод собачий, дожди чуть не каждый день. – Когда ты в Москву? Я буду в конце августа, в начале сентября» [340]340
РГАЛИ, ф. 66, on. 1, ед. 534, л. 38 об.
[Закрыть] .
Вера Николаевна пишет, что Иван Алексеевич после ее прибытия «все только читал (он всегда перед писанием много читал). Я внутренно очень волновалась: будет ли он писать? Особенно стихи? Его сомнения и опасения не на шутку тревожили меня» [341]341
Будни в Васильевском.
[Закрыть] .
Он написал – и читал Вере Николаевне – стихотворение «Роза», переименованное позднее в «Воскресение». «После этого, – пишет она, – он довольно долго писал стихи. А затем на прогулках читал их, иногда вызывая длинные разговоры, иногда споры» [342]342
Будни в Васильевском.
[Закрыть] . По ее словам, «Ян был весел, много и споро работал» [343]343
Глотово. – Речь идет о июле месяце.
[Закрыть] .
Часто говорили о Толстом и Флобере, «Ян указывал на уменье Льва Николаевича даже о переписи писать интересно и самую мелкую черту превращать в незабываемый образ» [344]344
Будни в Васильевском.
[Закрыть] .
Вера Николаевна 24 августа уехала на экзамены, Бунин пока оставался и рассчитывал проездом в Петербург быть в Москве между 1 и 10 сентября.
В начале сентября 1907 года Бунин приехал в Москву [345]345
В воспоминаниях В. Н. Муромцевой-Буниной «Беседы с памятью» говорится, что 8 сентября Бунин был уже в Москве: в этот день Телешов пригласил его к себе на дачу.
[Закрыть] . Затем он ездил в Петербург – хлопотать об издании четвертого тома своих сочинений (стихи и перевод «Каина» Байрона).
«Недели три, – пишет Вера Николаевна, – мы тихо прожили… В середине сентября он отправился в Петербург [346]346
10 сентября Бунин уехал в Петербург, в Москву возвратился 17-го.
[Закрыть] , надо было распродать написанное летом. Нужно было повидаться с Пятницким в „Знании“. Вернувшись, с огорчением рассказал, что Пятницкий все еще за границей, ждут его к 30 сентября. Чаще всего Ян проводил вечера у Марьи Карловны Куприной, с которой с давних пор дружил и чье общество ценил, восхищаясь ее умом и остроумием.
Побывал он в издательстве „Шиповник“, издателями которого были Копельман и Гржебин. Они решили выпускать альманахи. Для первого альманаха „Шиповник“ приобрел у Бунина „Астму“…
В Москве появился некий Блюменберг, основавший издательство „Земля“ и пожелавший выпускать сборники под тем же названием. Он предложил Ивану Алексеевичу стать редактором этих сборников. Шли переговоры за долгими завтраками. Ян был оживлен, но не сразу дал согласие. Сошлись на том, что редактор будет получать 3000 рублей в год, условия хорошие. Ян принялся за дело с большим рвением.
Тридцатого сентября Ян снова поехал в Петербург, но Пятницкий еще не вернулся – застрял на Капри…
Ян то и дело отлучался в Петербург, ему необходимо было повидаться с Пятницким, узнать, как идут дела „Знания“. „Шиповник“ переманивал его к себе, как переманил Андреева и некоторых других писателей. Но Ян уклонялся от окончательного ответа, хотя условия „Шиповник“ предлагал заманчивые» [347]347
ЛН. Кн. 2. С. 184–185.
[Закрыть] .
